Губы, широко растянутые и смеющиеся

Там, где циник улыбается меланхолически-презрительно, взирая с высоты власти, на которой он совершенно лишен иллюзий, ки­ник отличается столь громким и непринужденным смехом, что люди тонких понятий только качают головами. Его смех идет из самого нутра, это животный смех, лишенный всяких тормозов. Именно так, в сущности, и должен смеяться тот, кто полагает себя реалистом, ведь этот тотальный, доводящий до судорог смех разом уничтожает все иллюзии и позерство. Именно таким нам нужно представлять себе смех великого сатирика Диогена, и это роднит его с теми азиатскими странствующими монахами, кото­рые занимались в деревнях своим благочестивым фиглярством и, заходясь от хохота, вновь поднимались из праха, в который по­вергали себя, если деревенские жители обнаруживали, что со свя­тостью этих святых дело обстояло не совсем так, как они то изоб­ражали. И в выражении лица некоторых статуэток смеющегося Будды есть нечто от этого животного смеха, одновременно эк­статического и реалистического, идущего из самого нутра, кото­рый настолько буен и неудержим в своих корчах и судорогах, что в нем уже не остается никакого Я, которое смеется, а есть только торжествующая энергия веселья. У того, кто чересчур цивилизо­ван и воспринимает все с опаской, легко возникает впечатление, что в таком смехе может быть что-то демоническое, сатанинское, несерьезное и разрушительное. Тут стоит прислушаться повни­мательнее. Сатанинский смех несет в себе энергию разрушения, в нем звучит звон осколков и грохот падающих стен, это злой хохот над развалинами. В позитивном экстатическом смехе, на­против, проявляется энергия безудержного одобрения, энергия «Да», в нем, при всей его неудержимости и необузданности, есть нечто созерцательное, нечто от принесения даров, нечто такое, чему человек отдается всецело. И не случайно, что чаще так сме­ются женщины, чем мужчины, чаще — пьяные, чем трезвые. Сатанинская энергия заставляет умирать от смеха не того, кто смеется, а того, над кем смеются. В смехе Диогена и Будды уми­рает от смеха над собой собственное Я, убивая свои иллюзии,

заставлявшие воспринимать все чересчур серьезно. Естественно, при этом рот раскрывается во всю ширь, раскрывается не для того, чтобы изречь великие сло­ва, а для того, чтобы проявить великую силу жизни. В этом больше удивления, чем тщеслав­ной позы. Та разновидность ра­зевания ртов, которая интересу­ет философов,— это не активное, а пассивное его разевание, то са­мое «О-го-го!», возникающее при виде фейерверка, или вели­чественной горной цепи, или при вспышке великой мысли, когда нас просто пронизывает «Ага!». При всяком великом открытии хочется издать возглас, но что есть великое открытие, как не об-

ccid великие открытие, как не ии-легчение и расслабление, вызванное освобождением от ложных сложностей?

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: