Экскурс 4. Четвертый Рейх — перед Третьим

В 1927 году профессор философии из Франкфурта Фридрих Дес-сауэр представил на суд публики книгу под заголовком «Филосо­фия техники. Проблема реализации»*, в которой он обещал развить «критическую метафизику» техники. Он ополчился против ненави­стников техники, которые, отвергая ее с порога, выглядят как «пар­веню» нашей цивилизации. Дессауэр сделал предметом своего рас­смотрения тот переход от сопротивления технике к ее признанию, от неприязни к ней — к ее «позитивному пониманию», который про­ходит красной нитью сквозь всю эпоху, становясь ее главной темой. Приятие составляет саму суть познания в технической сфере:

Человек может летать, но, скажем, не потому, что он отрицает или отме­няет силу гравитации, а потому, что он постигает ее в процессе развития духа и, образно выражаясь, приходит к оборотной стороне дела. На первой стороне он — ее раб, на второй — ее господин. <...>

Тем самым гравитация преодолевается, а не отрицается... Полное при­ятие всех законов природы и того, что остается неизменным в рамках законов природы, определяет средства (S. 40—41).

Приятие так называемых законов природы нужно для того, чтобы овладеть ими; если ими удастся овладеть, они будут поставле­ны на службу человеку. Когда Дессауэр призывает к приятию тех­ники, то это подразумевает приятие приятия — приятие власти над средствами власти. В этом двойном «да» проявляет себя стальной субъект будущего; оно неотделимо от возросшей власти этого субъекта над самим собой, поэтому свойственная Господину теория этого вре­мени непременно заводит речь о Героическом. Это подразумевает не что иное, как возрастающее самопринуждение; риторические рас­суждения о мужестве означают здесь: отваживаться на более высо­кую степень безразличия к себе.

Машина, в свою очередь, тоже отвечает «да» своему изобрета­телю, как только он видит: «дело пошло». С момента, когда она «вступает в строй», обретает реальное существование, она обретает особое оптическое, бытийное качество: становится материальным воплощением не существующего в действительности, но существу­ющего в силу того, что оно построено духом изобретательства — как некий новый образ творения. «Мы живем в самый разгар дня творения» (S. 52).

Что же именуется Четвертым рейхом — Четвертым царством?

Кант, стремясь окинуть мысленным взором весь мир в целом, разграни­чил три царства. Первое царство — царство естествознания; он называет

произведение, описывающее его, «Кри­тикой чистого разума»... «Как возможно естествознание?» — так звучит ключевой вопрос, открывающий доступ в это цар­ство. Он дает ответ: благодаря формам созерцания времени и пространства... и благодаря столь же априорным формам рассудка... категориям, с помощью кото­рых он перерабатывает опыт. <... > Бла­годаря такому оснащению возможно ес­тествознание как познание явлений...

Он открывает второе царство — в переживании нравственного закона, того всевластного, безусловного (кате­горического) императива, который за­дает направление воле... Теоретический разум первого царства не может полу­чить доступа в это царство, здесь царит более высокий, практический разум, который раскрывает сферу сверхчув­ственного для волевой жизни...

В порядке, выстроенном Кантом, граница между первым и вторым цар­ствами совершенно непреодолима. Но терпимо ли такое разделение? Кант сам сломал глухую стену. В третьем царстве речь идет о «чувстве», о подчинении предметов опыта цели — благодаря способности суждения. Речь идет о цар­стве эстетического и целесообразного... (S. 54—56).

Но было бы напрасно искать в учении Канта ответ на вопрос о том факторе, который имеет самое решающее значение для совре­менной жизни. «Мы вступаем в пределы совершенно новой страны, в пределы четвертого царства, где нам открывается техника». Чет­вертое царство — Четвертый рейх — это царство изобретенного, впервые вызванного к существованию человеком, это — безмерный потенциал того, что еще возможно будет изобрести и реализовать. Техника, по Дессауэру, означает не что иное, как воплощение в дей­ствительность посредством изобретений образов Четвертого царства, которые таятся до поры где-то в вышних сферах. Кажется, будто техника вторгается в недоступную для нас, по мнению Канта, сферу вещи-в-себе, чтобы выработать и извлечь из нее доныне не наличе­ствовавшие предметы опыта — машины. Однако машина — это отнюдь не вещь-в-себе, отнюдь не какое-то творение, «стоящее вне», до возможности бытия которого не может дойти никакой рассудок,— нет, она существует благодаря нам и посредством нас. В то же время то, что в ней «функционирует», происходит не только от нас; в ней есть «сила-не-от-меня» (S. 60). Изобретениям может быть внутренне присуща сила, способная перевернуть мир. Дессауэр при­водит в качестве примера онтологическую загадку рентгеновских лучей, которые, хотя и являются материальным феноменом приро­ды, могут быть вызваны к существованию только посредством вме­шательства человека; они образуют новую форму энергии, которая

доныне не существовала в таком виде. Изобретения такого каче­ства — онтологические обогащения наличного состава бытия, при этом человеку выпадает роль со-творца сущего. Таким образом он умножает сотворенное. Природа всего лишь дает материал для того, чтобы человек поднимал на более высокий уровень находимое им в природе, творя техническую сверхприроду.

Однако все изобретенное и построенное человеком встречает его как нечто внешнее по отношению к нему, как подобное силам природы:

Так же, как горы, как Гольфстрим... Люди вынуждены реагировать на это. Тот, кто живет в горах, вынужден примеряться в своей жизни к горам... Такова уж власть и сила техники. <...>

Сила и власть вновь созданных форм техники обладают, в принципе, та­кой же автономностью, какой обладает процесс образования гор, рек, ледников или планет. Отсюда — еще большая значимость потрясающего по масштабам своим реального процесса продолжения творения мира, свидетелями которого мы являемся, больше того — процесса, на который мы оказываем влияние. Это небывало великая судьба — быть деятельно причастным к процессу тво­рения, так, что сотворенное нами таким образом с непредставимо автономной силой продолжает действовать в видимом мире: это — величайшее из всех земных переживаний, которое может испытать смертный (S. 65—66).

Эта философия техники подает себя как философия героически-оптимистическая, поскольку она понимает человека как творца, про­должающего дело сотворения мира. Она никогда не вправе прими­ряться с бедой и нуждой, которые столь сильны в мире, она должна извлекать из этого Четвертого царства все больше и больше новых образов, которые уже сулят избавление от всех бед и от всяческой нужды и только «ждут», чтобы их открыли. Таким образом, рядом с природой растет «сотворенный» человеком, «пронизанный дина­мической пульсацией метакосмос».

Нужно ли специально обращать внимание читателя на абсурд­ные аспекты этой философии? Лживость ее заключается опять-таки в понятии субъекта. Ее героика есть не что иное, как уклонение от того, чтобы воспринимать какую-либо беду или страдание как «соб­ственное». Я становится героическим, потому что оно слишком трус­ливо, чтобы быть слабым. Оно «идет на жертвы», потому что наде­ется что-то выиграть. Техника выступает поэтому как обещание то­тального решения проблем. В один прекрасный день, как надеется втайне философ, она устранит всякую нищету и все беды. С порази­тельной недальновидностью он не замечает разрушительного аспек­та «изобретательства». Субъекту-борцу, созданному из геройства и стали, приходится быть слепым по отношению к своей собственной деструктивности. Чем больше он грозит «сломаться» от непрекра­щающихся страданий, которые доставляет ему технический мир и мир властного господства над ним, тем с большим оптимизмом он симулирует героическую позу; в самом же сердце этой теории ока­зывается субъект, который уже не может больше страдать, потому что полностью превратился в протез.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: