Надвигающийся шторм 2 страница

С голосом, дрожавшим от гнева, он продолжал:

— Пока я пытался вырваться, Сергей Иванов изнасиловал и убил твою мать. Затем повернулся к твоим дедушке с бабушкой и зарубил их насмерть. Прежде я не мог тебе рассказать все до конца, но теперь — теперь тебе нужно знать все, как было, потому что... Потому что я хочу тебя просить об одном поручении.

Много лет назад я дал клятву найти и убить этого зверюгу, который отнял жизнь у твоей матери... Который отнял жизни у них всех...

Павлина никогда прежде не видела, чтобы отец плакал и теперь, глядя на его слезы, она была потрясена до глубины души.

— У меня есть свои люди, — с трудом продолжил он сквозь рыдания. — Закаленные, такие, как Королёв. Но негоже, чтобы я перекладывал на их плечи такое дело, как месть за своих родителей и жену. Это всецело мой долг, моя кровная месть, дело моей чести.

Он пристально посмотрел на нее и добавил:

— Но я старею... да и никто из нас не вечен... так что позволь мне передать этот факел, эти право и честь тебе.

Он пристально глядел на нее, стараясь прочитать ее чувства, затем пояснил:

— Сергей Иванов знает меня в лицо...

Закольев помолчал, чтобы Павлина могла уловить смысл того, что он хотел сказать ей: молодая женщина, к тому же совершенно незнакомая этому человеку, будет обладать решающим преимуществом. Мое дитя, мое будущее, думал он в этот момент, сама пойдет по следу зверюги, который преследовал меня все эти годы...

Затем он добавил:

— Если бы у меня был сын, я бы возложил на него этот долг. Сына у меня нет, зато у меня есть такая способная дочь. Теперь ты знаешь, ради чего тебе пришлось все эти годы провести в изнурительных тренировках, почему я возлагаю такие надежды на тебя. И почему я передаю тебе этот медальон — чтобы ты не забыла, кто виновен в смерти твоей матери и моих родителей.

— Я не забуду, — сказала Павлина, и ее глаза стали холодными и жесткими — совсем такими, как у ее отца, Дмитрия Закольева.

На следующее утро Павлина проснулась чуть свет, чтобы сразу же начать тренироваться. Направляясь к овину, где они обычно встречались со стариком Егорычем, она увидела, как Шура с коромыслом в руках вышла из своей хижины. Вспомнив, что Шура тоже должна знать правду о том, как умерли ее близкие, она тут же окликнула старуху.

Шура поставила ведра на землю и пошла навстречу Павлине — она всегда была рада перемолвиться словечком со своей любимицей. Но, заметив, что улыбка вдруг сползла с ее лица, Павлина проследила ее взгляд и увидела, что Шура смотрит на Закольева, показавшегося на пороге своей избы. Он молча наблюдал за ними, потом жестом показал Павлине, что ей следует немедленно идти тренироваться. Когда Павлина снова повернулась к Шуре, та уже успела подхватить ведра и, не оглядываясь, поспешила прочь.

В тот день у Павлины все выходило лучше, чем когда-либо прежде. Она отбивала нападение нескольких противников. В прошлые годы мужчины, которых ставили с ней в спарринг, работали с ней вполсилы, как с новичком. Сейчас они работали против нее так же жестко, как и против друг друга. Она тоже получила несколько ушибов и ссадин, но быстро о них забыла.

Эти мужчины были выше и сильнее ее, но даже Егорыч, который мог подсесть под небольшую лошадь и поднять брыкающееся животное в воздух, был не в силах сбить ее с линии атаки. Павлина была гораздо ловчее и куда как быстрее, чем все остальные. Казалось, она видит их насквозь, чувствует каждую слабину в их теле, в их стратегии, чтобы снова и сном сбивать их с ног. Что поражало ее противников больше всего, так это ее недетская и неженская сила. Павлина могла брыкаться, как лошадь. Мощь, которая исходила из нее, была невероятной для женщины ее размеров. Казалось, словно она притягивает силу из самой земли.

Ее ладони, ступни и локти словно сами находили уязвимые точки на теле соперника, обездвиживая даже самого сильного мужчину. Если противник пытался захватить ее или нанести удар кулаком, она била по нерву на его руке. Раньше, чем противник бил ее правой ногой, она успевала подбить под ним левую ногу.

В действительности у Павлины не было никакого желания кого-то убивать — даже беловолосого зверюгу, который неотступно преследовал ее в кошмарах. Она была совсем не уверена, что сможет заставить себя сломать ему шею, перебить кадык или вонзить нож ему в сердце. Но эта цель была всем для ее отца, поэтому она будет стараться изо всех сил, чтобы исполнить его волю и подготовиться к этому заданию как можно лучше.

Когда же она спросила у Закольева, почему он не воспользуется ружьем или пистолетом, тот ответил:

— Ружье может дать осечку, а стрелок промахнуться. Тем более пистолет. Руки или нож — это самое надежное оружие, если с близкого расстояния... и самое подходящее тоже.

«Подходящее» — что за странное словцо, еще подумала она тогда. Да и сам папка временами тоже вел себя странно, поймала она себя на мысли. Но ведь, в конце концов, он был главным в казацком отряде и специалистом в подобного рода вещах. И все же сомнения понемногу начинали закрадываться ей в душу. Жизнь ее, прежде такая простая и понятная, начинала превращаться в загадку... Однако и она понемногу начала замечать, каких именно звеньев недостает, чтобы разгадать эту загадку.

Наконец и сам Закольев убедился, что его дочери в лагере равных не было — разве если не считать Королёва, который по-прежнему отказывался «впадать в детство» и спарринговать с ней. Но это было даже к лучшему — однорукий гигант, если его завести, мог запросто и убить, под горячую руку. Закольеву было достаточно и того, что он не лез к ней с другими целями, кроме поединка. По этой причине Закольев смотрел на такое своеволие сквозь пальцы, хотя это было явное неподчинение его приказу, по которому каждый из мужчин в лагере должен был спарринговать с атамановой дочерью. Но, в конце концов, он все это делал для Павлины. Он делал ради нее все.

И снова атаман Дмитрий Закольев проснулся в холодном поту после очередного кошмара. Крики умолкли только тогда, когда его глаза резко открылись. Но вместо кошмарного сна накатил холодный шепоток воспоминаний, чтобы тоже исчезнуть. Он потер лоб, словно стараясь стереть из памяти остатки образов, нарисованных кошмаром... голос старого соученика... лицо девушки, той девушки в казацкой станице... все тычут в него пальцем... день на лугу... появляется ребенок... вспышки, что наплывают одна на одну... и все из-за Сергея Иванова, зверюги, который убил его жену.

Он громко застонал, затем огляделся, в страхе, что его стон был услышан.

— Это сон, всего лишь сон, — пробормотал он и встал с постели, стараясь расходиться.

Скоро, уже скоро Сергей Иванов умрет от руки Павлины. Ах, скорее бы, скорее.

Стоя одна, в лесной темноте, и раздумывая над смыслом сказанных отцом слов, Павлина невольно теребила рукой медальон. Печально взглянув на ночное небо, она со вздохом подумала, что лучше бы отец не рассказывал ей про смерть ее матери или про ее задание. С этим заданием пришел конец и ее прежней, по-детски невинной жизни, вместе с которой исчезла и вера в то, что миром правят любовь и доброта. Да и Константин в последнее время как-то отдалился от нее, а тут еще это задание... оно, словно темное облако, закрыло прежде светлый горизонт ее будущего.

После того разговора с отцом редкие улыбки на ее лице лишь подчеркивали растущую меланхолию и решимость, что становилась все тверже — раз она приняла тот факел, что передал ей отец, она сделает дело отца своим собственным. Павлина знала, какими ужасными были ночи ее отца, его стоны и бормотание не раз будили ее среди ночи. Но теперь и она страдала от непонятных видений, которыми наполнились ее сны. Там, во сне, ей все виделась незнакомая и загадочная местность, то ли лес, то ли луг... печальное лицо женщины, которой могла быть она сама, только старше... губы этой женщины шевелились, но Павлина не могла разобрать ее слов. Иногда во сне она встречала и беловолосого человека, но всегда — спиной к себе, так ни разу и не увидев его лица.

Просыпаясь, она оказывалась в столь же непонятном мире. Теперь, когда ее тело стало наливаться, мужчины уже смотрели на нее другими глазами — в особенности Королёв. Из-за его взглядов у нее порой мурашки по коже бегали. Она с трудом выносила его присутствие, делая вид, что просто не замечает однорукого великана. До тех пор пока ее отец оставался главным в лагере, ей ничего не угрожает, в том числе и со стороны Королёва. С любым другим мужчиной она может справиться без особых сложностей, благо по бойцовскому мастерству в лагере ей не было равных.

Однажды, через несколько дней после того памятного разговора с отцом, Павлина уже было переступила порог своего дома, но случайно услышала, как Оксана в приглушенных тонах разговаривает с Еленой. Павлина остановилась и прислушалась.

— Да, атаман стал какой-то не такой... задумчивый, что ли… а тут еще одного из наших, Леонтьева, убили во время последнего набега… Ах, неужели эти набеги никогда не прекратятся? — сказав это, Оксана быстро добавила: — Поверь, я все это говорю потому, что беспокоюсь за нашего атамана.

— Да я-то что… — понурилась Елена.

Когда Павлина вошла, женщины быстро сменили тему, а вскоре Оксана заторопилась и поспешила уйти. Все в лагере изменилось — это Павлина и сама уже давно заметила. Люди сновали, словно тени, переговаривались шепотом, при встречах с ней притворялись любезными. Елена был особенно осторожна. Все чаще Павлина спрашивала себя: а действительно ли все они изменились или это просто у меня начинают на все открываться глаза?

Как-то давно, когда Павлина была младше, она спросила у Елены, зачем мужчины регулярно выезжают из лагеря. Ответ Елены был краток:

— Они несут патрульную службу по приказу царя.

Она хотела побольше расспросить об этом Шуру, но возможность для этого все никак не выпадала. Шура лишь почтительно кивала, когда ей случалось пройти рядом, но редко заговаривала с Павлиной, да и то обходилась парой слов. Тем больше было удивление Павлины, когда в один из дней старуха остановила ее с таким видом, словно ей самой хотелось поговорить с Павлиной.

— Что случилось? — спросила удивленно Павлина, но Шура только молчала и лишь просительно смотрела нее, не решаясь заговорить. — Шура, что с тобой? — переспросила Павлина.

Старуха медленно огляделась, направо, потом налево. Затем с трудом произнесла:

— Я была здесь... вскоре после того, как ты родилась. Это я тебя вынянчила.

Несколько ошарашенная этим вступлением, Павлина в нетерпении оборвала ее:

— Да, я знаю — ты мне столько раз рассказывала. Шура еще раз боязливо огляделась, затем прошептала:

— Павлина, ты ведь не выдашь меня, скажи? Не выдашь свою старую няньку?

— Ну о чем ты говоришь, Шура? Я не пойму, к чему…

Теперь уже Шура перебила ее:

— Ах, хочу тебе рассказать что-то, да как бы не накликать беду на свою старую голову. Но ты ведь меня не выдашь, особенно нашему атаману? Все, что я тебе скажу, — только для твоих ушей, договорились?

— Даже папке Дмитрию ни слова?

— Особенно ему, — ответила Шура. Ее била нервная дрожь, но неожиданно ее словно прорвало: — Все на самом деле не так, как тебе кажется, дочка. Эта родинка на твоей шее...

Павлина невольно прикоснулась к своей шее, где у нее краснело багровое пятно.

— Эта родинка? Такая же, как и у моего отца?

— Да... То есть нет! — в сердцах воскликнула Шура. — Никакое это не родимое пятно! Это ожог, от пламени — твои крики и до сих пор у меня в ушах...

— Что ты такое говоришь? — воскликнула Павлина громче, чем хотела бы сама. Но, когда она увидела перепуганное лицо Шуры, которое совсем побледнело от страха, ее голос смягчился. — Шура, ты говоришь что-то совсем непонятное...

Но Шура только бессвязно лепетала:

— Такая крошка... ты была такой маленькой, когда они принесли тебя. Такое милое дитятко... Ты совсем не такая, как он. Ведь он столько душ невинных загубил...

Шура не договорила — заметив, что к ним приближается один из мужчин, она заковыляла прочь, оставив потрясенную Павлину саму разбираться в том, что она только что услышала.

.42.

К лету 1909-го прошло уже больше года, как Сергей начал свои поиски, не найдя никаких сколько-нибудь надежных примет того, где мог скрываться Закольев. Ему не раз попадались обугленные развалины отдельных изб или хуторов, что вполне могло быть делом рук закольевской банды. Каждое такое место он наносил на карту, но никакого строго очерченного маршрута, которым он мог бы следовать, у него не получалось.

В одну из ночей ему даже приснилось, что они с Тайной, словно два маленьких пятнышка, не больше комара, перемещаются по огромной карте Малороссии, гоняясь за другим пятнышком, которое постоянно ускользало от них. Сергей проснулся в замешательстве. Он уже готов был поверить, что Закольев мог перенести свой лагерь в Сибирь или ближе к северным губерниям.

Нет, возразил себе Сергей, они непременно должны быть здесь, в этих краях, где продолжали свирепствовать гонения против еврейского народа. И все же Малороссия, протянувшаяся на тысячи верст с севера на юг и с запада на восток, устроила ему серьезный экзамен на выдержку и силу воли. С тем же успехом он мог пытаться отыскать монету, зарытую в лесу.

Сергей двигался зигзагами, с запада на восток, продвигаясь в сторону Киева, к самому сердцу этого края. Он шел по следу слухов, которые вились по всей украинской земле, но ловил лишь слабый запах дыма, который тут же рассеивался на ветру.

Стараясь держаться в стороне от крупных городов, Сергей не пропускал небольших хуторов, деревень и маленьких местечек, на которые скорей бы положил глаз Закольев. Неподалеку от одного из таких местечек ему случилось разговориться с пожилым евреем. Старик, который сам вместо лошади впрягся в свою повозку, предложил Сергею краюху хлеба из своих скудных запасов.

— Спасибо, но мне, пожалуй, не хлеб сейчас нужен. — Сергей был рад поговорить с неожиданным попутчиком. — Лучше расскажите мне — что там слышно о недавних погромах?

— А что, разве есть кто-то такой, кто о них не слышал? — ответил старик. — В местечках вокруг Киева, Минска, Полтавы, да и повсюду, словно из-под земли появляются всадники. Из преисподней, слышите меня? Не щадят никого, ни мужчин, ни женщин, ни детей. А за что? Скажите мне, за что?

Но когда Сергей принялся расспрашивать его, где в последний раз видели этих бандитов, старик опустил глаза, не зная, что ответить, или не желая продолжать разговор. Он лишь устало покачал головой и принялся дальше толкать свою тележку.

Пришла зима, и Сергей понял, что его терпение вот-вот иссякнет. Завернувшись в бурку, он продолжал свой путь по промерзшей земле, под порывами ветра, которые грозились сдуть его с коня. Изможденный, полный мрачных предчувствий, он упорно гнал Тайну вперед, но его все сильнее терзали сомнения.

Какими бы ни были его умения, угрюмо поддакивал он своим невеселым мыслям, он еще не научился брать след по запаху или, как лозоходец, находить нужное место с лозой в руках. Ему все равно нужны были осязаемые, а не воображаемые приметы: свежие следы, точные указания — одним словом, четкое направление, в котором ему следовал двигаться. До тех пор пока ему не попалось ничего такого, оставалось только гнаться за слухами от одного местечка к другому, чтобы на свои расспросы получать в ответ удивленные взгляды — и еще пальцы, указующие в самые разные стороны.

Он стал поститься, молить о том, чтобы ему была указана ясная дорога к его сыну, но по-прежнему необходимого знака не получал. Может быть, однажды решил он, я задаю неправильный вопрос. Задержав дыхание, он вошел в глубокий транс, отгородившись от всяких телесных ощущений. В таком состоянии он задал вопрос: где Дмитрий Закольев?

Ответ пришел к нему совершенно не в том виде, каким он его ожидал. Откуда-то из пустоты вынырнуло лицо Дмитрия Закольева — все та же землистая кожа, белесые волосы и мертвенно-пустые глаза. Сергей не представлял себе это лицо — он его на самом деле видел. И на самом деле почувствовал, какие безумные страдания терзают сейчас его врага. В этот миг закольевские страдания стали его собственными.

.43.

В этот же самый миг перед спавшим Дмитрием Закольевым неожиданно возникло лицо Сергея Иванова. Закольев в панике вскочил на кровати и увидел Зверюгу - Сергея прямо перед собой. Судорожно хватая ртом воздух, Закольев расширенными от ужаса глазами всматривался в темноту. Но на лице его врага не было гнева, скорее то была... жалость. Затем лицо исчезло, Закольев быстро поднялся и лихорадочно зашагал по комнате, стуча себя по голове кулаком. Первым его побуждением было пойти к дочери и рассказать ей правду. Но что, что это была за правда? Если бы только он мог вспомнить!

Детьми Константин и Павлина были почти неразлучны. Теперь же он дорожил всякой минутой, любой возможностью встретиться с ней. Как-то раз он увидел ее, когда Павлина в перерыве между тренировками сидела на берегу реки чуть выше водопада, совсем рядом с их тайным местом. Опустив ноги в реку, она беззаботно болтала босыми ступнями в холодной воде. Константин молча сел рядом, разулся и опустил ноги в воду, касаясь ее ступней своими. В этот миг он едва не предложил ей бежать из лагеря вместе. Он уже открыл было рот, но нужные слова так и не появились. И он не сказал ей ничего, решив молчать дальше и браня себя за трусость.

Павлина тоже поглядывала порой на своего Константина так, что ее щеки временами вспыхивали румянцем. Ей как-то случилось увидеть одного из мужчин за овином с Оксаной. Тогда ей это все показалось отвратительным, особенно звуки, которые они издавали. Но теперь она не была настолько в этом уверена. Ее ум и тело словно спорили между собой. Павлине не с кем было поделиться сомнениями, что не давали ей покоя. Даже Константину она не могла об этом сказать. Особенно Константину.

Как-то утром, когда Елена вышла из избы, а Павлина, открыв медальон, рассматривала лица своих дедушки с бабушкой, Закольев подошел к дверям ее комнаты сказал:

— Живей ступай тренироваться. Егорыч тебя уже заждался.

Павлина только вздохнула в ответ. Старый медведь Егорыч... Он всегда рядом, всегда готов ждать ее. Однажды она проснется пораньше и придет к овину первой, чтобы не заставлять его ждать. Но не сегодня. Сегодня она чувствовала себя слишком уставшей... во всем теле была какая-то слабость и дрожь... И что-то еще, чему она не могла придумать названия.

Закольев уже повернулся, чтобы идти, когда Павлина, не отрывая взгляда от фотографий, окликнула его:

— Отец, все хотела тебя спросить... Ты совсем не похож на своего отца — у тебя светлые волосы, а у него темные, и еще...

— Отстань от меня с этой ерундой! — отрезал он. — Тебе главное знать, кто убил их, и еще упорнее тренироваться!

Закольев выбежал из избы, хлопнув дверью так, что стены задрожали.

Обиженная этой неожиданной грубостью, Павлина в тот день тренировалась так яростно, что, отрабатывая бросок, растянула мышцу на руке. Она даже застонала от боли, что с ней случалось крайне редко.

— Что стряслось, моя маленькая? — взволнованно спросил Егорыч.

— Все в порядке, Медведь, — растяжение, наверное. Скоро все пройдет, отцу только не говори.

Она попробовала поднять руку, но даже закусила губу от боли.

— Нет, это непорядок, — ответил Егорыч. — Иди подержи руку и холодной воде, пока не занемеет. Затем сделаем перерыв.

— Никаких перерывов! — крикнула она. — Разве ты не знаешь, что я ленивая! Мне нужно усерднее тренироваться!

— Сначала приведи свою руку в порядок, а потом посмотрим.

— Сначала приведи свою голову в порядок! — в сердцах воскликнула она и рванула со всех ног, чтобы Медведь не смог удержать ее.

Павлина сидела одна в своей комнате. Никогда прежде, сколько себя помнила, ей еще не было так неспокойно на душе. Растирая поврежденную руку, она решила, что все- таки следует опустить ее в холодную речную воду. Это поможет ей не думать больше о необъяснимом гневе отца. Что в ее словах могло так задеть его? — терзалась она. Ведь это он сам подарил ей этот медальон. И не было ничего необычного в том, что она задала ему свой вопрос — но, очевидно, не тот вопрос, который он хотел от нее услышать...

Она вздрогнула — оказалось, отец появился в дверях их простой избушки. Он выглядел взъерошенным и словно не в себе. Павлина молча отругала себя за то, что утратила контроль над собой. Она уже поднялась и хотела было извиниться, но что-то удержало ее от этого. Почему она должна извиняться, за что?

Она так и стояла, глядя себе под ноги, пока он не заговорил первым:

— Павлина, прости меня за резкие слова. Я не хотел говорить о своих родителях, потому что слишком много ужасного приходит вместе с воспоминаниями о них.

Он подошел ближе и сел на ее кровати. Его руки дрожали. Наконец ему удалось справиться с волнением:

— Я знаю, что мало похож на своего отца. Но совсем не каждый ребенок похож на своих родителей. И твое счастье, что ты не похожа на меня. Тебе повезло, что ты похожа на мать. Но вот, и у тебя, и у меня, одинаковое родимое пятно.

Он откинул свои соломенные волосы, обнажив багровое пятно на своей шее, совсем такое, какое было и у Павлины.

— В нас с тобой течет одна кровь, — сказал он, гладя ее по волосам. — Вот почему я и доверил тебе... Словом, вот почему тебе нужно тренироваться еще упорнее. Хочу напомнить тебе, что Сергей Иванов не просто опытный и тренированный боец. Он также умело пользуется своим голосом, чтобы обманывать и завораживать… Чтобы ты поверила, что белое — это черное, а правый — он же и виноватый. Так что, когда встретишь его, не дай ему возможности заговорить, ввести себя в замешательство, чтобы потом убить.

Павлина, которая еще не совсем остыла от обиды, лишь подумала, что он повторял это уже столько раз, что она все это успела запомнить наизусть.

Когда он повернулся и вышел из избы, Павлина потрогала родимое пятно на своей шее. Она ненавидела зверюгу Сергея Иванова за то, что он причинил столько страданий ее отцу. Придет день, и они встретятся. И тогда он заплатит за все.

На следующий день Павлина не смогла встать с постели из-за лихорадки. Все ее тело ломило, она даже не смогла опустить ноги. Голова кружилась. Никогда прежде она не ощущала такого нездоровья. Елена старалась держаться подальше от нее, но зато Шура пришла, чтобы поухаживать за ней. Она прикладывала влажную холодную тряпицу ей на лоб, гладила по щеке и отпаивала ее настоем из трав, которые готовила сама, — Павлина едва могла их проглотить, так отвратительны они были на вкус.

Бессвязные мысли, обрывки образов врывались в ее сознание из сумеречного мира между бодрствованием и сном. О чем-то важном ей нужно было расспросить Шуру, но о чем? Она никак не могла вспомнить... Затем сами собой в голове стали складываться другие вопросы, над которыми она прежде и не задумывалась... о себе, о мире, что окружал ее. Что меня ждет в будущем? Сколько лет я проведу в погоне за человеком, которого, может быть, даже нет в живых?

Ее видения разлетелись от резкого голоса:

— Немедленно поднимайся! — прикрикнул на нее Закольев, на нетвердых ногах стоявший в дверях. — Тебе нужно тренироваться — пусть не в полную силу, но все равно не валяться в постели!

Павлина изо всех сил постаралась подняться, но лишь откинулась на подушку и моментально уснула.

Когда она снова открыла глаза, на ее горячем лбу лежала холодная влажная тряпица. Она увидела, что Константин сидит у ее постели и гладит ее волосы.

— Контин! — прошептала она. — Смотри, отец застанет тебя здесь!

— Ш-ш-ш, — прошептал он, — его нет... он уехал в патруль

Вот он рядом с ней, и от его улыбки ей и самой стало легче — пусть даже же это была и грустная улыбка. Она закрыла глаза, чтобы его образ отпечатался перед ее глазами, а ее Контин тем временем заговорил с ней так нежно, как не говорил с ней никто прежде.

— Павлина, — нагнувшись над ней, начал он приглушенным голосом. Он шептал ей на ухо, продолжая гладить ее волосы. — Однажды ты поделилась со мной секретом. Теперь и я тебе скажу нечто, чтобы ты знала, что я верю тебе... и что ты мне не безразлична. — Он глубоко вдохнул, глядя куда-то вдаль. — Но если ты проболтаешься, выдашь кому-то мой секрет, это будет означать мою верную смерть...

Павлина, все еще в горячке, пробормотала:

— Ты никогда не умрешь... ты всегда будешь здесь... рядом со мной...

— Нет, Павлина, ты меня не слушаешь! Мне так нужно все рассказать тебе сейчас — другого времени у нас может и не быть! Только ты мне верь, слышишь? От тебя столько всего скрывают... столько всего, что я даже и не знаю, с чего начать... но главное — ты не должна убивать Сергея Иванова...

Константин обернулся и пристально взглянул на Павлину. Она судорожно дышала в глубоком забытьи.

Ему ничего не оставалось, как оставить Павлину наедине с ее беспокойными видениями.

Тем временем Закольев и его люди обрушились на маленький, одиноко стоявший хутор. Не раз уже товарищи советовали его владельцу, молодому арендатору Ицхаку, переехать поближе к городу, где они могли бы выручить его, случись прийти беде, но тот только недоуменно пожимал плечами. «А смысл? — все повторял он. — Черта оседлости большая. Пока что они не появлялись в наших краях. Да и к тому же разве наше местечко можно считать безопасным местом?» Его друзья только сокрушенно качали головами в ответ. Действительно, Ицхак был прав — если нагрянут эти кровопийцы, никто из них не будет в безопасности.

Банда Закольева убила Ицхака, его жену и детей. И Королёв, как всегда, не забыл взять свое, прежде чем женщина умерла. Люди Закольева подожгли хутор. Давно уже лишившись прежнего рвения, они двигались как заводные куклы. Ни у кого уже не было иллюзий, будто они служат матери-церкви или царю. Все понимали, что они лишь послушные исполнители воли атамана.

Спор вспыхнул только из-за того, что кое-кто из людей хотел забрать детей с собой, а другие не хотели. Но Закольев быстро положил конец спору.

— Убить их, всех убить. И поживей!

Таким было его милосердие в этот раз, и тем ничего не оставалось, как подчиниться.

Но прежде, чем швырнуть факел на тесовую крышу избы, закольевская банда вынесла из нее все сколько-нибудь ценное. Позже сам атаман внимательно, вещицу за вещицей переберет все, что не было брошено в огонь: фотографии, старые письма и другие личные вещи. Но сегодня ему досталась особая добыча — это была одна из самых лучших лошадей, которых ему доводилось видеть, каурый жеребец с дикими глазами. Одним словом, не конь, а просто сказка.

Когда же языки пламени, освещая вечернее небо, взвились над хутором, атаман Закольев разразился безумным смехом. Трясясь, словно в припадке, он накинул узду на перепуганного жеребца и закричал:

— Как же мне тебя назвать? Только Вождь — и никак иначе!

На том бы все и закончилось, если бы не один из его людей, скорый на язык лагерный дурачок Гумлинов, не сдержался и не выпалил:

— Кто спорит, атаман, — славный тебе достался коник. Но если ты запамятовал — напомню, моего коня вот уже три года зовут Вождь. Само собой, не может у нас быть двух коней с одинаковыми кличками...

Слова застряли у Гумлинова во рту, когда он увидел выражение лица Закольева. Тот внезапно затих и почти с умиротворенным видом подошел к гумлиновской лошади, приветливо улыбаясь своему проверенному товарищу:

— Хорошо еще, что тебя зовут не Закольев, а Гумлинов, а то как бы нас с тобой различали?

Эти слова разрядили возникшую напряженность, и все, кто был вокруг, включая и самого Гумлинова, нервозно рассмеялись.

Но смех стих так же внезапно, когда Закольев выхватил саблю и одним уларом перерубил бабку гумлиновской лошади, совсем отхватив нижнюю часть ноги. Несчастный жеребец, заржав от боли, взвился было на дыбы, но не удержал равновесия и рухнул набок. Из обрубка ноги не останавливаясь хлестала кровь. Похолодевший от ужаса Гумлинов застыл на месте, переводя глаза с бившейся в агонии лошади на Закольева.

Все остальные с открытыми ртами наблюдали за этой ужасающей сценой, не в силах вымолвить ни слова. Они немало всякого видели и знали за атаманом, но эта необъяснимая жестокость к лошади в их представлении была святотатством — и их казацкая кровь понемногу начинала закипать.

Теперь уже ни у кого не оставалось сомнений, что их атаман полностью лишился рассудка. А Закольев тем временем продолжал спокойным, даже игривым тоном:

— Вот теперь мы сможем с тобой различить, где чья лошадь.

Подобрав обрубок ноги, атаман перекинул его через плечо, словно это была какая-то деревяшка, подошел и погладил по шее своего нового скакуна. Затем, смерив Гумлинова взглядом, еще раз окликнул его:

— Но лучше ты все-таки придумай новое имя для своей лошади — хотя, похоже, тебе понадобится новая лошадь, которой ты сможешь дать имя.

Вскочив в седло, он резко завернул коня и поскакал прочь, а остальные последовали за ним, оставив Гумлинова самого решать, как облегчить участь несчастному животному. Вскоре окровавленный труп лошади лежал у ног Гумлинова. А в двадцати шагах — дымившееся пожарище того, что еще несколько часов назад было домом еще одной еврейской семьи. Гумлинов перекинул седло через плечо и пошел за старой клячей, которую они незадолго перед тем вывели из стойла.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: