КОММУНИКАЦИЯ И РЕЧЕВАЯ АКТИВНОСТЬ 17 страница

Особенностью решений здесь часто является использование относи­тельно простых, связанных с эмоциями принципов. Руководствуясь та­кими принципами, мы выдвигаем неограниченные требования в услови­ях ограниченности ресурсов. Так, поскольку сознательно причинять вред другим людям плохо, всякая компания, которая ограничивает инвести­ции в безопасность своих продуктов (пусть они и осуществляются на беспрецедентно высоком уровне), оценивается общественностью отри­цательно. Особенно плохо, когда в вопросах морали начинают фигуриро­вать деньги. Поэтому, например, широкая общественность считает аморальной идею торговли лицензиями на загрязнение окружающей среды, как это предусмотрено так называемым Киотеким протоколом. Отвратительно, когда нам во вред используется наше доверие, скажем, вред причиняется инструментами, продаваемыми (!) в качестве средств повышения уровня безопасности и защиты. Здесь явно нарушается прин­цип социального договора, уже упоминавшийся в одном, из предыду­щих разделов данной главы (см. 8.2.3). Подобный обман доверия име­ет место, когда причиной смерти в автокатастрофе становятся подушки

⁵¹ В литературе по теории этических концепций и философии морали иногда прово­дится различение между «когнитивизмом» и «нонкогнитивизмом». Признаком «когни-тивизма» служит трактовка нравственных норм как логических суждений, объективно являющихся либо истинными, либо ложными (Максимов, 2003). «Когнитивизм» мета-этики затрагивает, таким образом, лишь раннюю версию когнитивной науки, когда в ней доминировал символьный подход с типичной для него логико-пропозициональной трак­товкой знаний (см. 2.3.2 и 9.4.1).

³² Термин «эвристики» в контексте анализа истоков нравственного поведения впер­
вые применил немецкий гештальтпеихолог Карл Дункер (Dunker, 1939). В этом же кон­
тексте в последнее время анализируются базовые матафоры языка, задающие семантику
понятий «мораль» и «нравственность» (Lakoff, 2005). 261

безопасности. В своих оценках таких фактов люди склонны игнориро­вать почти десятикратное общее улучшение безопасности, связанное с использованием этих средств. Точно так же многие родители озабочены скорее маловероятным побочным риском от прививок, чем риском от значительно более серьезных заболеваний, против которых эти привив­ки предназначены.

Другая группа моральных эвристик влияет на выбор наказания в юридической практике. Надо сказать, что в этой области видную роль играет принцип сходного случая, то есть по сути дела эвристика зна-комости, а значит, стоящие за ней классические эвристики репрезен­тативности и доступности. Согласно эвристике возмущения, предлагае­мое наказание (то есть, по сути дела, возмездие) оказывается пропорциональным степени эмоционального возмущения, которое выз­вало в нас то или иное деяние. В результате подобного, очень понятного подхода отступают на задний план и часто игнорируются контекст и по­следствия наказания. Пусть две фармацевтические компании должны быть наказаны за вредные для здоровья пациентов побочные эффекты от приема их лекарств. Как показывают эксперименты, предлагаемые на­казания не зависят от информации о том, что предполагает делать руко­водство компаний после вынесения приговора — прекратить выпуск в принципе очень важного медикамента или же усилить исследования, на­правленные на устранение побочных эффектов. В серии других экспе­риментов было также показано, что предлагаемые наказания не зависят от сообщаемой вероятности раскрытия того или иного преступления. При этом игнорируется, что суммарная профилактическая эффективность наказания связана и с тем, насколько такое наказание неотвратимо.

Особенно сложными и противоречивыми оказываются моральные дилеммы, относящиеся к вопросам жизни и смерти. В попытках их раз­решения, несомненно, присутствует древняя моральная эвристика, со­гласно которой человек не должен думать и действовать, как если бы он был Богом («Бог дал, Boi и взял»). Мы с относительным доверием отно­симся к естественному порядку вещей и поэтому предпочитаем не вме­шиваться в него, то есть скорее воздерживаемся от каких-либо действий в случае сомнений экзистенциального порядка. С этим обстоятельством может быть связана часть трудностей, на которые наталкивается внедре­ние новых биотехнологий, таких как методы генной инженерии, и в ча­стности клонирование. На другом полюсе актуальных общественных дискуссий находится проблема допустимости смертной казни. Согласно некоторым новым исследованиям, существование высшей меры наказа­ния, по-видимому, имеет сдерживающий эффект (утверждается, чТо в статистическом отношении одно такое наказание может предотвращать до 18 убийств — см. Dezhbakhsh, Rubin & Shephard, 2003). Не является ли тогда отсутствие законодательной инициативы, морально и религи­озно обоснованное бездействие, своего рода нравственной иллюзией, на деле ведущей к гибели невинных людей? На этот вопрос трудно дать од­нозначный ответ, если не иметь ясного представления о возможности судебных ошибок и злоупотреблений.

Говоря об аксеологических основах проблемы принятия решений, необходимо также отметить связанные с ними выраженные индивиду­альные различия. С этой точки зрения, нельзя не признать, что боль­шинство рассмотренных выше психологических исследований приня­тия решений довольно односторонни и обычно не выявляют того фундаментального обстоятельства, что решения, которые мы принима­ем, в наиболее яркой форме характеризуют нашу личность. В последние годы получены данные, свидетельствующие о том, что изменение поли­тических, религиозных и социальных ценностей, означающее ради­кальное изменение личности пациента, наблюдается прежде всего при поражениях правых префронтальных и орбитофронтальных отделов коры (Milleret al., 2001). Эти аспекты принятия решений начинают интенсив­но исследоваться сегодня в рамках нового интердисциплинарного под­хода, получившего название нейроэкономика⁵³. Но сам вопрос, конечно, выходит далеко за рамки нейрокогнитивных исследований. Так, соглас­но Аристотелю, «некоторое лицо имеет характер, если обнаруживает в своих речах и поступках какой-то определенный выбор» («Поэтика»).

Спектр возможных вариаций этого вопроса иллюстрирует история мировой культуры. В популярной литературе по психологии и культуро­логии широко известна гипотеза Б. Снелла и Дж. Джейнса, согласно которой рефлексивное (автоноэтическое — см. 4.4.3) сознание впервые возникло в Древней Греции в конце так называемых Темных веков, на рубеже II и I тысячелетий до нашей эры. Герои древнейших эпосов не принимали решения, механически следуя в своем поведении социальным предписаниям. Одним из примеров этого может быть Агамемнон в «Илиаде», который делает не то, что он хочет или считает необходимым делать, а то, что ему приказывают боги. Другой герой Гомера, Одиссей,, напротив, представляется нам вполне живой личностью с мышлением, в принципе, современного нам типа. Он не только пытается понять си­туацию, но и принимает самостоятельные решения, демонстрируя неза­урядные хитрость и волю в их реализации. Это отчетливо видно в архе-типическом для психологических механизмов произвольного действия эпизоде, когда Одиссей, предвосхищая влияние пения сирен, просит по­путчиков привязать его к мачте, а им затыкает уши воском.

Изображение известных каждому индивидуальных мук сомнения — состояний «амехании» или «стасии» (буквально «стояния», отсутствия

⁵³ Нейроэкономика представляет собой самую молодую ветвь нейрокогнитивных ис­
следований, число ссылок на которую выросло с начала 2003 по конец 2004 года с 0 до при­
мерно 25 000. Аналогичную динамику демонстрирует и родственная субдисциплина — ней-
ромаркетинг. Основным направлением здесь является мозговое картирование изменений,
связанных с восприятием рекламы, предпочтением тех или иных продуктов и в особен­
ности с принятием решений и оценкой честности поведения партнеров/противников в
стратегических играх (в этих работах вновь выявляется особая роль передней поясной
извилины и правых префронтальных областей — например, Sanfey et al, 2003). Типичные
исследования включают также моделирование процессов коллективных решений посред­
ством искусственных нейронных сетей. 263

действия) — впервые появляется в классической греческой трагедии, примерно в 5-м веке до нашей эры⁵⁴. Причина трагедии — это неразре­шимая, ведущая к гибели героя коллизия двух различных систем ценнос­тей: чаще всего семейного и общественного долга. В разрешении кол­лизии, однако, еще длительное время нет отблеска личности героя. Центральная для европейской цивилизации тема свободного и, следова­тельно, ответственного решения личности впервые высвечивается Еван-гелиевским сюжетом. Но в художественной литературе принятие лично­стного решения становится очевидным значительно позже, в «Гамлете» Шекспира. Эта трагедия насыщена метакогнитивными приемами, акти­визирующими работу рефлексивного мышления: СОВМЕЩЕНИЕ све­та и тьмы, АНАЛОГИЯ виденья и видения, РЕКУРСИЯ отражения (те­атральное представление) и его же упрощенного отражения — сцена театра в театре, в третьем акте⁵⁵. Под влиянием психологии и фило­софской феноменологии уже в 20-м веке возникла целая линия литера­турных произведений, изображающих процессы принятия решений из перспективы первого лица. К числу героев «литературы первого лица» относятся, например, Сван Пруста, Клим Самгин Горького, Пнин Набоко­ва, Пушкин Тынянова, Посторонний Камю (Степанов, 1984).

В когнитивно ориентированных работах по истории, социологии, философии морали и политологии практические решения описывают­ся с точки зрения взаимодействия трех компонентов: во-первых, пред­ставлений о мире (ситуации), во-вторых, системы ценностей субъекта (под «субъектом» при этом может пониматься и коллективный субъект, например государство) и, в-третьих, его представлений о себе, прежде всего, об имеющихся у него ресурсах действия (Сергеев, Цымбурский, 1990). Предполагается, что на пути от мысли к действию осуществляет­ся двойной выбор — целеполагающий (выбор, реализующий смысловые установки) и целеобслуживающии (определяющий адекватные условиям операции и ресурсы). На рис. 8.5 показана схема, включающая эти ком­поненты, а также такие промежуточные конструкты, как «интересы» и «возможности». Первые порождаются из сопоставления модели мира и ценностей, тогда как вторые — из сопоставления модели мира и ресур­сов. Целеполагающий выбор, таким образом, всегда является компро­миссом между интересами и возможностями, ограничивающими друг друга. Целеобслуживающии выбор имеет более технический характер.

⁵⁴ Как неоднократно отмечалось в литературе по истории культуры, этот короткий
период между Персидскими и Пелопонесскими войнами чрезвычайно интересен с точки
зрения эволюции сознания и интеллекта. Другое метакогнитивное или, точнее, метаязы-
ковое открытие — выделение в составе речи гласных и согласных звуков и их обозначе­
ние особыми графемами — произошло несколько раньше, в 8—9-м веке. При этом ис­
пользовались знаки финикийского шрифта, который первоначально возник как силла­
бический, не различавший гласные звуки как таковые (см. 7.2.1).

⁵⁵ В живописи такое же значение для утверждения идеала свободной личности имели
264 работы Джотто (фрески капеллы Скровеньи в Падуе) и Гойи.

Рис. 8.5. Базовая когнитивная модель принятия решений (по: Сергеев, Цымбурский, 1990).

Он ведет к формулированию задачи и связан с выбором средств дости­жения поставленной цели.

Этот подход вводит аксеологические компоненты в механизмы при­нятия решений, подчеркивая, что в исследованиях процессов принятия решений существенны не только целесообразность средств, но и соот­ветствие самих выбранных целей системе ценностей. Система ценностей относится к числу метакогнитивных переменных, наряду с моделями себя и других, а также метапроцедурами, позволяющими работать с он­тологическими параметрами знания. Как мы видели, категория цели длительное время рассматривалась в научной психологии как пережиток аристотелевского способа образования понятий (см. 1.3.2). В последние десятилетия с появлением сначала кибернетики и позднее когнитивной психологии эта категория стала общепринятой. Таким образом, в центре внимания исследователей оказались познавательные процессы, отвеча­ющие на вопросы «что?» и «как?», а также предположительно лежащие в их основе декларативные и, соответственно, процедурные формы зна­ния. При этом вопрос «зачем?» первоначально выпал из рассмотрения как.непсихологический или, в лучшем случае, относящийся к психоло­гии мотивации и личности (см. 4.1.1 и 9.4.3).

Надо сказать, что в большом мире, вне стен психологических лабо­раторий игнорирование тесной взаимосвязи целей и ценностей может вести к весьма опасному фетишизму целей Он особенно характерен для военно-политической практики, с древнейших времен основанной на задаче последовательного ослабления и уничтожения противника (по принципу «Карфаген должен быть разрушен»). Новейшая история со­держит примеры затяжных разрушительных конфликтов, подобных аме­риканской войне во Вьетнаме и, несколько позже, советской интервен­ции в Афганистане, когда сотни специалистов по принятию решений пытались найти все новые средства достижения поставленных однажды военно-стратегических целей, вместо того чтобы проверить их соответ­ствие национальным интересам и общечеловеческим ценностям. В кон­це концов потерял свой смысл и характерный для 19-го и первой поло­вины 20-го веков принцип массовой войны, ведущейся до полного поражения противника — в условиях развития ядерного оружия «побед­ный конец» стал перспективой гибели и самого победителя.

Психологическим сигналом кризисного состояния связки «ценности — цели» является внезапное понимание абсурдности происходящего, сти­мулирующее работу по переосмыслению ситуации и изменению стра­тегических целей (мотивов). Для возникновения впечатления абсурд­ности недостаточно поверхностных противоречий воспринимаемой действительности и ее ментальной модели. Существенно возникновение противоречий между онтологическими переменными семантических кате­горий (см. 6.3.1). Примерами таких противоречий можно считать семан­тику описанного в романе Оруэлла «1984» языка New speak с заменой понятий «война» и «мир», а также ряд противоречий в массовой пропа­ганде советского периода истории России. Среди них выделяются лозунг освобождения пролетариата, менее всего стремящегося «освободиться» от отношений наемного труда, à также призыв защищать мир любыми средствами и, следовательно, перспектива уничтожения человечества из гуманистических побуждений. Таким образом, массовая пропаганда могла оказать крайне спорное влияние на модель мира и мотивы дея­тельности советских людей, внеся вклад в создание атмосферы абсурд­ности и в исчезновение ценностной основы для принимаемых решений и совместных действий.

Если пути анализа целеполагания только намечаются, интерес пси­хологов, философов, историков и политологов к выбору средств достиже­ния целей как к основной проблематике психологии мышления традици­онно велик. Примеры мышления в политике, правда, замаскированы ограничениями ресурсов, действиями контрагентов и собственной дина­микой событий («фортуной»). Политик должен противопоставить этому личную энергию, проницательность, умение быстро реагировать на ме­няющиеся обстоятельства и гибкость в выборе средств, «оправдываемых целью». В память о флорентийском политологе Никколо Макиавелли релевантный набор личностных качеств называют макиавеллизмом. Метакогнитивный аспект состоит здесь в способности увлечь (или 266 нейтрализовать) других действующих лиц, объединив их ресурсы для

Jh.

достижения поставленных целей. Этим искусством, например, владел Бисмарк, деятельность которого обнаруживает глубокую иерархию це­лей и подцелей — от преследования постоянных национальных интере­сов до множества фланкирующих действий, включающих диффамацию и другие приемы влияния на отношения внутри политической элиты Европы⁵⁶. Не случайно уход Бисмарка разбалансировал всю систему ев­ропейской безопасности конца 19-го века, что дважды ввергало Герма­нию в войну на два фронта.

Еще одно важное личностное измерение этих работ связано с ана­лизом когнитивных стилей. В дифференциальной психологии это поня­тие часто трактуется очень «уплощенно», например, как «полезависи-мость» — относительная зависимость перцептивных оценок некоторого параметра (такого как ориентация линии или величина объекта) от пер­цептивных же характеристик «поля» окружающих объектов. При этом до последнего времени не учитывалась как раз специфика высших по­знавательных процессов, состоящая в их связи с принятием решений и метакогнитивным контролем»(Холодная, 2003). С точки зрения предъявляемых к ним требований, особый интерес могут представлять типологические особенности военно-политических решений (Теплов, 1945/1961). «На войне, — отмечал Клаузевиц, — события развиваются не так, как мы этого ожидаем. Вблизи они кажутся совсем другими, чем на расстоянии... Во время военных действий генерал постоянно бомбар­дируется сообщениями, которые могут быть как истинными, так и лож­ными. Он сталкивается с ошибками, возникающими из-за страха, не­знания или поспешности; с невыполнением приказов, порожденным правильной или ошибочной интерпретацией ситуации, враждебной во­лей, верно или ложно понятым чувством долга, ленью или же полной потерей сил; с событиями, которые никто не мог заранее предвидеть... Тот, кто поддастся этому напору, никогда не сможет довести до конца ни одной операции» (Clausewitz, 1976, р. 193).

Один из вариантов выделяемых при этом стилей — это жесткая связь целей и средств с почти алгоритмической фиксацией планируемых действий в пространстве и времени, по образцу изображенной в «Войне и мире» схемы «Erste Kolonne marschiert, zweite Kolonne marschiert...». В новейшей истории Европы примером подобного подхода может служить детальнейший план военной компании 1914 года, разработанный на­чальником немецкого генерального штаба фон Шлиффеном. Весь этот

⁵⁶ Анализ когнитивной сложности деятельности Бисмарка позволяет выделить до
6уровней рефлексивной поддержки процессов принятия решений, что контрастирует с
одним или, максимум, двумя уровнями в случае других известных политиков того вре­
мени (см. 8.4.3) Максимальную глубину (сывше 10 уровней!) когнитивно ориентиро­
ванным историкам удалось обнаружить у византийского царедворца и историографа
11-го века Михаила Пселла, успешно пережившего нескольких императоров (Луков,
Сергеев, 1983) 267

план, однако, был основан на допущении, что русская армия не успеет отмобилизоваться до нанесения решающего удара по французским вой­скам. Похожую кардинальную ошибку немецкий генштаб повторил и в ходе русской компании 1941 года, когда по плану противник должен был быть разгромлен до наступления зимы⁵⁷.

В другом варианте цели фиксируются относительно жестко, зато тактические средства выбираются предельно гибко, в зависимости от ак­туального развития ситуации. Этот двухуровневый стиль был характерен для военно-политических решений Наполеона, отмечавшего в конце жизни, что он никогда не верил в реализуемость планов, претендующих на установление длинной цепочки причинно-следственных связей. Не­сколько загадочным для современников и потомков остается при этом когнитивный стиль главного контрагента Наполеона в войне 1812 года — М.И. Кутузова, который, не выиграв в этой компании полностью ни од­ного сражения, уничтожил армию Наполеона и сохранил в целости рус­ские силы. Для его характеристики следует, во-первых, постулировать существование ценностного уровня регуляции, задающего личностную устойчивость и временную перспективу, перекрывающую рамки продол­жительности собственно войсковых операций. Во-вторых, мы сталкива­емся здесь с примером экологического мышления, когда принимаемые ре­шения настолько соответствуют условиям среды, что иногда возникает впечатление, что ни волевых решений, ни лежащих в их основе мыслен­ных усилий и не было, а все произошло в силу стечения обстоятельств (см. 9.3.3).

8.4.3 Функциональная структура интеллекта

В первом разделе этой главы (см. 8.1.1) мы рассмотрели некоторые ти­пичные исследования интеллекта, отметив недостаточность корреля­ционных подходов и чисто операциональных определений. Наиболее систематичная попытка построения общей теории интеллекта была предпринята в прошлом века Пиаже, однако в свете новых фактов, ус­тановленных, главным образом, уже после его смерти, эта теория вы­зывает множество критических замечаний. Ученики и научные наслед-

⁵⁷ Одна из новых версий событий 1941 года дает метакогнитивное объяснение поведе­нию советского руководства непосредственно перед нападением, возникшим вследствие этого тяжелым потерям и.. последующему поражению вермахта. Согласно этому объяс­нению, Сталина подвела его индивидуальная теория психики (см. 8.1.3) противника. Он не мог представить, что войну против России можно начать без запасов зимней одежды Поэтому усилия советской разведки были направлены на отслеживание закупок немец­кой армии. Сталин якобы сам просматривал информацию о ценах на овчину и шерсть на европейских товарных рынках, игнорируя сведения, поступавшие от резидентов и по дип­ломатическим каналам Гитлер же понадеялся на завершение кампании до наступления 268 холодов — выиграл ряд сражений и проиграл войну.

никй Пиаже сегодня, с одной стороны, склонны уделять значительно большее внимание социокультурному контексту развития в духе кри­тических замечаний Выготского, а с другой, стремятся найти замену столь характерному для этой теории предположению о существовании универсальной «ментальной логики». Возможность описания более спе­цифических механизмов высших форм интеллектуальной активности некоторые из них видят в метапознании. В частности, ближайшая со­трудница Пиаже Барбель Инельдер ввела в когнитивные исследования термин «метапроцедуры», а американский историк генетической эпис­темологии Джон Флейвел — понятие «метапамять».

Подводя итоги анализа механизмов и проявлений высших позна­вательных процессов, здесь можно еще раз вспомнить классическое ис­следование «Лохаузен» Дитриха Дёрнера (см. 8.3.2), свидетельствующее об отсутствии корреляции успешности управления сложными система­ми с основными тестами интеллекта. Таким же оказался результат при­менения тестов креативности, или дивергентного мышления. Мотива­ция испытуемых не была критической переменной, так как она менялась лишь к концу эксперимента, когда явно намечались контуры успеха или неудачи. Показателем, различавшим успешных и неуспеш­ных испытуемых, была общая установка на ПОНИМАНИЕ, выражав­шаяся в числе вопросов о состоянии системы. Существенными были также метакогнитивный КОНТРОЛЬ и организация семантической па­мяти. Присутствие в последней репрезентаций среднего уровня абст­рактности позволяло, с одной стороны, «заземлять» представления о ситуативно адекватных действиях, а с другой — выделять общие харак­теристики ситуации и на основании умозаключений по АНАЛОГИИ переносить способ решения на новые области. «Конвергенция» и «ди­вергенция» мышления, следовательно, выступили не как независимые факторы, а как моменты единой активности аналитико-синтетическо-го типа⁵⁸.

Поразительна именно эта высокая степень интеграции разнород­ных компонентов познавательных процессов. Любое действие, любое решение в разных своих аспектах регулируется и управляется различны­ми механизмами, которые, по крайней мере в норме, обычно согласова­ны друг с другом. Это видно на примере простого действия срывания яблока с ветки, которое обеспечивается целым рядом уровней: от скорее

⁵⁸ К числу уроков этого исследования относится вывод о высокой эффективности гло­
бальных экспертных оценкок' там, где психометрические тесты не позволяли дифферен­
цировать испытуемых, проводившие эксперимент психологи постепенно научились уз­
навать успешных и неуспешных испытуемых. Аналогичные выводы можно сделать и на
основании опыта применения тестов интеллекта в школе. Как правило, глобальная оценка
учителя служит лучшим предиктором будущих успехов, чем результаты психометричес­
ких тестов. В этом случае, правда, следует еще учитывать возможное влияние эффекта
самореализующегося пророчества 269

рефлекторных механизмов сохранения равновесия уровня А до скорее рефлексивных символических координации (Е и F), определяющих ин-тенциональную сторону и мотивацию этого действия. Мы в должной мере осознаем координационную сложность и степень этого согласова­ния только тогда, когда наблюдаем его дезинтеграцию в случае раненого или больного мозга.

До сих пор наиболее яркой концепцией управления двигательны­ми компонентами поведения остается теория уровней построения дви­жений H.A. Бернштейна (1947). Она же дает описание возможной структуры сенсомоторного интеллекта. К сожалению, в этой концеп­ции не было (и не могло быть — см. 1.4.3) обсуждения когнитивных процессов. Потребовалось несколько десятилетий, чтобы установить пересечения этих, обычно изолированных друг от друга, областей иссле­дований. Эта работа была инициирована выявленным к началу 1970-х годов функциональным и нейроанатомическим расщеплением процес­сов перцептивной обработки на этапы пространственной локализации и идентификации объектов (Trevarthen, 1968; Величковский, 1973). Ра­бота была продолжена исследованиями уровневой организации памяти (Velichkovsky, 1999). На этой основе нами была предпринята попытка осовременить модель Бернштейна, дополнив ее в верхней, когнитивной части за счет введения двух уровней «высших символических коорди­нации». Общая модель уровневого Grand Design интеллекта представле­на в табл. 8.4. От более ранних вариантов данной модели (Величковс­кий, 19866) представленная в этой книге версия отличается тем, что здесь впервые указан возможный нейрофизиологический субстрат каж­дого из уровней.

Хотя наиболее интересными для нас были когнитивные и метаког-нитивные механизмы, мы не могли оставить без изменений сенсомо-торную часть данной модели. Суть введенных в нее изменений состоит в следующем. Во-первых, предметные действия требуют предметного восприятия, а оно связано, согласно современным представлениям (см. 3.4.2), с нижневисочными (вентральными) механизмами коры. Во-вторых, в последнее время выявляются факты фундаментальной ими­тационной природы предметных действий человека и приматов, поэто­му имитация упомянута в качестве одной из функций соответствующей группы механизмов (см. 2.4.3 и 9.4.1). В-третьих, исследования про­шедших десятилетий показали, что спинной мозг и стволовые отделы головного мозга (то есть бернштейновский уровень А) содержат базо­вый репертуар программ поведенческих реакций, необходимых для вы­живания: дыхание, жевание, защитные реакции, локомоции, движения глаз, изменения позы и т.д. (Grillner et al., 2005). Они находятся под то­ническим контролем следующего уровня, представленного нейронными и нейрогуморальными механизмами паллидума (уровень В). Эти меха­низмы, в свою очередь, находятся под селективным контролем стриату-ма (уровень С), который фильтрует и комбинирует элементы моторного

Таблица 8.4. Уровни когнитивной организации и регуляции поведения — модель Grand Design (по: Величковский, 19866, с изменениями)

инструментария в соответствии с пространственными характеристиками ситуации и, что существенно (см. 9.4.3), их аффективной разметкой.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: