Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






КОММУНИКАЦИЯ И РЕЧЕВАЯ АКТИВНОСТЬ 20 страница




Нейрокогнитивная парадигма изменила подходы к решению ряда классических проблем, в том числе и проблемы образов. На пути ее ре­шения в последние годы было показано, что процессы представливания действительно вовлекают первичные и вторичные сенсорные зоны, но при этом они также обязательно сопровождаются изменениями актив­ности в высших отделах коры, включающих префронтальные структуры (см. 6.3.1). Кроме того, внимание было обращено на нейропсихологичес-кий материал. Выявленные при этом двойные диссоциации восприятия и представливания ослабили позиции сторонников радикальной теории образов (см. 5.3.1), хотя Косслином и его коллегами были предприняты определенные шаги по адаптации к новой парадигме (они, в частности, привели к интерпретации образов как изображений... на кортикальных дисплеях — Kosslyn, 2003). Еще менее понятно то, как нейронные сети мозга могли бы генерировать дискретные логические суждения — про­позиции6. Спор о том, являются ли образы аналого-перцептивными или логико-лингвистическими репрезентациями, по-видимому, теряет свою недавнюю актуальность, становясь достоянием истории.

6 Полом Смоленским (например, Smolensky, 2005) была продемонстрирована возмож­ность успешного совмещения нейросетевого и символьного подходов, но пока преиму-

294 щественно на материале фонетики речи (см. 2.3.3).

 


С общенаучной точки зрения, нейрокогнитивизм означает реви­зию картезианского противопоставления материи и духа как двух ре­альностей, существующих в разных измерениях — пространственном для мозга и временном для мысли (см. 1.1.1). При сохранении основ­ной идеи в ходе исторического развития психологии происходило по­степенное признание все большего сходства этих субстанций. В рабо­тах Вундта и его современников речь шла уже о параллелизме, что исключало взаимодействие (оно противоречило бы закону сохранения энергии), но в принципе допускало соответствие психического и физи­ческого, например, как соответствие образа и образца. Следующее по­коление, в лице гештальтпсихологов, более дифференцированно гово­рило о структурном подобии («тройном изоморфизме») физического, физиологического и феноменального «полей». Появление кибернетики и вычислительных машин добавило к представлению об энергетичес­ком обмене организма и среды идею информационного обмена (см. 2.2.1). Экспериментальное уточнение этой идеи в когнитивной психо­логии и выявило, отчасти независимо от поставленных задач, полно­масштабную связь переработки информации qua психических процес­сов с физиологическим субстратом, причем как в пространственных (локализация функций — см. 2.4.3 и 8.4.3), так и во временном измере­ниях (интеграции признаков — см. 4.2.3 и 4.4.3).

При таком развитии событий многими авторами, близкими к ког­нитивной науке, сегодня признается, что картезианский дуализм ока­зался, в конечном счете, ошибочной концепцией, задержавшей разви­тие научных представлений (Damasio, 1994). Говоря в этой связи об ошибке Декарта, следует отметить, что уже в предшествующий возник­новению научной психологии период рассматривались различные аль­тернативы по отношению к его взглядам. Наиболее созвучной совре­менному этапу исследований является, несомненно, монадология Лейбница с ее идей множества автономных агентов-субстанций, организованных в случае человеческого организма в функциональную иерархию (см. 1.1.2). При некотором усилии воображения в монадах, а не в единицах любых других философских концепций, можно увидеть сходство с ког­нитивными модулями Джерри Фодора (см. 2.3.2), а также с нейронны­ми ансамблями Д. Хэбба и с функциональными системами (органами, уровнями) отечественных авторов — от A.A. Ухтомского и Л.С. Выгот­ского до П.К. Анохина, H.A. Бернштейна и А.Р. Лурия (см. 1.4.3)7.

7 В теории построения движения H.A. Бернштейна, как отмечалось, уровни отлича­
ются возможностью осознания — чем выше уровень, тем лучше осознание. Это напо­
минает идеи Лейбница, использовавшиеся им для объяснения произвольных движе­
ний (см. 1.1.2 и 4 4.3). Конечно, монады мыслились им как изолированные друг от дру-
га-индивиды-субстанции, но принцип функциональной автономии встречается и у со­
временных авторов. Так, по мнению одного из близких Бернштейну исследователей,
математика М.Л. Цетлина, основным критерием оценки успешности работы иерархи­
ческой системы является критерий минимального взаимодействия между уровнями. 295


К числу активно обсуждаемых проблем относятся проблемы субъек­та активности и свободы воли. Рассмотрим, например, раннюю теорию памяти Аткинсона и Шиффрина (см. 5.2.1). Заслуга этих авторов состоя­ла в том, что они подчеркнули значение процессов управления в реше­нии задач на запоминание. Но, определяя процессы управления, они вышли за рамки системы памяти: «Термин "процессы контроля (управ­ления)" относится к тем процессам, которые, не являясь постоянными характеристиками памяти,... осуществляются под контролем (управле­нием) субъекта» (Аткинсон, 1980, с. 78). Иными словами, вне системы памяти находится некто, управляющий движением информации. Поста­новка данной проблемы видоизменилась при переходе к нейрокогаитив-ной парадигме: если на заре когнитивной психологии нередко раздава­лись призывы признать научную респектабельность гомункулуса (см. 2.1.3), то в последнее время вновь возобладал естественно-научный, прежде всего, физиологически ориентированный подход. Связывая се­годня в рамках этой парадигмы функции самосознания и самоконтроля с вентромедианными отделами префронтальной коры, мы должны иметь в виду, что любой скептически настроенный наблюдатель вправе задать уточняющий вопрос: «Кто» же все-таки контролирует/осознает «того» (и «кого» собственно?), которого этот «кто» контролирует/осознает?!

По мнению Деннетта, решение классической проблемы Юма (см. 1.1.2) следует искать в иерархической организации нейрофизиологи­ческих механизмов: «Каждая подпрограмма "глупее", чем система в це­лом... В свою очередь подпрограммы могут состоять из подподпрог-рамм,... пока на нижнем уровне не окажутся элементы архитектуры компьютера... В случае человека этому уровню анализа будут, видимо, соответствовать отдельные нейроны. Хитрого гомункулуса удаляют из схемы, организуя работу целых армий таких идиотов» (Dennett, 1981, р. 124). Всеобъемлющая теория сознания будущего, подчеркивает Ден-нетт в одной из последних работ (Dennett, 2003), будет более всего на­поминать полностью автоматизированную фабрику, где много машин и совершенно не видно людей.

Чем более полно в рамках нейрокогнитивной парадигмы удается описать психику в терминах объективных мозговых процессов, тем больше, вообще говоря, оказывается соблазн вновь отказаться от мен-талистской терминологии и целиком перейти на язык физиологии. Эта тенденция поиска нейрофизиологических объяснений отчетливо выражена сегодня даже в случае, казалось бы, трудно представимых в данном контексте феноменов группового поведения и социальной пси­хологии8. Философской платформой для подобного развития стала

8 Одной из недавно возникших в русле данного развития дисциплин является нейро-экономика. Ожидается, что исследования в этой области позволят лучше понять механиз­мы принятия экономически релевантных решений, в частности, понять характер их за-296 висимости от настроений и эмоций инвесторов (см. 8.4.1 и 9.4.3).


теория идентичности психики и мозга, оперирующая следующими постулатами:

«Психические состояния — это состояния мозга»,

«Сознание — это нейрофизиологический процесс».

Представление об избыточности менталистской терминологии было, как известно, широко распространено в целом ряде направлений психологии и философии первой половины 20-го века, испытавших влияние неопозитивизма (см. 1.3.1 и 1.3.2). Само название «теория идентичности» было впервые предложено именно в тот период истори­ком психологии Эдвином Борингом (Boring, 1933). Число сторонников теории идентичности вновь начинает возрастать в последние годы, осо­бенно среди философов и нейрофизиологов.

Нельзя сказать, конечно, что эта точка зрения разделяется всеми авторами. Как отмечает один из видных оппонентов Деннетта Джерри Фодор: «Если моя голова наполнена работающими нейрокомпьютера­ми, то лучше,... если бы это кто-то контролировал — лучше всего, если бы это был я сам!» (Fodor, 1998, р. 17). Может показаться, что речь идет просто о вечной философской дискуссии. Весомые аргументы для анти-ментализма, однако, дают и результаты некоторых экспериментов. Суть этих, частично упоминавшихся выше (см. 4.4.3), результатов состоит в том, что как при анализе сознательной регистрации событий, так и при оценке момента принятия произвольного решения, ведущего к осуще­ствлению некоторого движения, обычно наблюдается систематическая задержка (около 500 мс) осознания по отношению к коррелирующим с ними нейрофизиологическим изменениям (Libet, 1989).

Особенно явно физические движения тела опережают осознание их произвольной инициации в случае чрезвычайно быстрой глазодвига­тельной активности, например, при чтении вслух, игре на музыкаль­ном инструменте с листа или словесном описании сцены (см. 7.2.3). На­пример, когда мы описываем для партнера предметную сцену, наши глаза забегают вперед по отношению к местоположению описываемых и отчетливо осознаваемых в данный момент предметов. Сравнительно медленное рефлексивное осознание, таким образом, как бы следует в фарватере быстрой автоматической обработки. Сознание оказывается эпифеноменом, комментирующим, но не направляющим развитие со­бытий. Следует отметить, однако, что подобное опережение сразу же исчезает при возникновении трудностей, а также тогда, когда партнер по общению задает уточняющий вопрос (Velichkovsky, Pomplun & Rieser, 1996). Можно предположить поэтому, что при принятии сложных реше­ний и осуществлении выбора (особенно в условиях смены задачи — см. 4.4.2) наше сознание могло бы, в чисто временном отношении, соуча­ствовать в формировании текущей активности. Более того, коммента­рий, даже данный post factum, может серьезно изменить характер пос­ледующих решений. Весь этот комплекс вопросов требует дальнейшего изучения.


Проблема свободы воли непосредственно связана с вопросом об от­ветственности человека за осуществляемые поступки. С тех пор как квантовая механика выявила принципиальную неопределенность разви­тия событий в микромире, механистический детерминизм в духе Лапласа (см. 1.1.1) окончательно отошел в прошлое, но варианты детерминист­ских, отрицающих'свободу воли представлений широко представлены сегодня в философских и нейрокогнитивных теориях9. С этой точки зре­ния, за свободой всегда кроется необходимость (как полагали в самом общем виде уже Гоббс и Спиноза), а индивидуальная ответственность релятивируется множеством объективных обстоятельств — от детальной композиции генотипа и условий пренатального развития до особеннос­тей активации префронтальной коры и нейрогуморального фона в мо­мент совершения действия.

В отличие от этого в теории права и моральной философии домини­рует так называемый либертарианизм. Это направление, прежде всего, подчеркивает существование свободы воли. Далее, оно допускает суще­ствование идеального Наблюдателя, который не менее фундаментален и вечен, чем материальные законы природы. Мнение Наблюдателя при­сутствует в каждом выборе нормального взрослого человека и с каждым таким выбором накапливается ответственность. Поэтому конкретный поступок (проступок) должен оцениваться с учетом всего жизненного пути. Важны также возможность выбора и уровень процессов, привед­ших к влекущим ответственность последствиям, например, к аварии са­молета. Если уровень низкий, пилот просто перепутал сигналы или кнопки, то ответственность снижается (делегируясь отчасти на авиакон­структоров); если же пилот, предварительно подумав, совершил запре­щенный маневр, то степень его личной ответственности повышается (см. 2.1.2). Здесь эта картезианская модель согласуется с представления­ми философа и юриста Лейбница — монады, составляющие глаза или руку, менее способны к сознанию, а следовательно, менее ответственны, нежели монады, репрезентирующие душу и разум.

Признаком отклонения «маятника» от неоментализма второй по­ловины 20-го века к неоантиментализму может служит бурный расцвет исследований поведенческого типа в области искусственного интеллек­та, роботике и нейроинформатике (см. 9.2.3), а также попытки постро­ения экологической психологии (см. 9.3.2). При всем их различии, рав­нодействующая этих подходов указывает в направлении концепций, ставящих под вопрос сложность внутренней организации и свободу

9 Как отмечалось в одной из предыдущих глав (см. 4.4.3), осознаваемое волевое уси­лие предлагается рассматривать как иллюзию контроля. С этим мнением можно согла­ситься, но с двумя оговорками. Во-первых, отдельные демонстрации явно иллюзорного впечатления контроля над ситуацией не означают, что волевой контроль всегда иллюзо­рен. Так, существование перцептивных иллюзий не доказывает, что восприятие — это иллюзия. Во-вторых, довольно часто (если не всегда) иллюзии являются побочным про­дуктом в целом полезных эвристических приемов решения задач. Такие иллюзии не смог­ли бы эволюционно закрепиться, если бы они не выполняли полезную приспособи-298 тельную роль.


действий человека. Характерна точка зрения Герберта Саймона (1913— 2001), согласно которой человек в качестве поведенческой системы так же прост, как муравей, а кажущаяся сложность его развертывающегося во времени поведения отражает в основном сложность окружающей среды. Это замечание одного из основателей когнитивной науки впол­не можно было бы приписать Уотсону или Скиннеру.

Иногда возникает впечатление, что после смены нескольких пара­дигм в психологии произошло возвращение к более ранним проблемам и представлениям. Собственно говоря, в таком возвращении a priori нет ничего плохого. Так, сама когнитивная психология, несомненно, отчас­ти представляла собой обращение к проблемам ранней эксперименталь­ной психологии. Это сходство проявляется не только в таких терминах, как «неоментализм» или «неоассоцианизм», но и в самом характере за­даваемых вопросов. Примером может служить психология чтения. Про­веденное некоторое время назад сравнение большого числа англоязыч­ных руководств по психологии чтения показало, что лучшее из них было написано... в 1908 году (Huey, 1908). Продолжавшиеся в течение десяти­летий бихевиористские исследования ничего не добавили к фактическо­му материалу этой работы, развивавшей традиции вундтовской лабора­тории. Примерно тот же факт, но уже по отношению к немецкоязычной литературе отмечает и Э. Шерер (Scheerer, 1978), подчеркивая современ­ность руководства Э. Мейманна 1914 года10.

Этот неожиданный факт объясняется тем, что микроструктура таких познавательных навыков, как чтение, на поздних этапах формирования недоступна внешнему и внутреннему наблюдению. Для ее изучения не­обходимы экспериментальные исследования. Однако центральное тре­бование такой программы — выделение отдельных операций — «каза­лось трем научным "наследникам" психологии сознания одинаково подозрительным, хотя и по разным основаниям. Для гештальтпсихоло-гии это был элементаристский атавизм, нарушение "примата целого". Бихевиоризм считал недопустимым само понятие "внутренних" процес­сов. Наконец, ничто не было более чуждым дифференциальной психо­логии, чем изучение высших психических функций, направленное на анализ их механизмов» (Scheerer, 1978, S. 348). Действительно, психоло­гия чтения — область, где экспериментальный анализ привел к замет­ным успехам, оказавшим влияние на теорию и практику обучения (см. 7.2.1). Этот пример доказывает, что Найссер ошибается, отказывая ла­бораторному эксперименту в экологической валидности. Требования валидности, релевантности, практической значимости применяются не к методам, а к теориям. Для определенного класса проблем создание

10 Не следует идеализировать психологию сознания, как это делают авторы, считаю­
щие, что когнитивная психология вернулась «на правильный путь» и вновь «заговорила
своим языком». Психология сознания прекратила существование не из-за происков би-
хевиористов, а из-за неспособности решить центральные для себя проблемы, вызывав­
шие лишь бесконечные споры: ученики Ф. Брентано против В. Вундта, Э.Б. Титченер
против вюрцбургской школы и т.д. Некоторые дискуссии в когнитивной психологии очень
похожи на эти классические (в отношении их бесплодности) споры (см. 1.2.3 и 9.1.2). 299



имеющей практическое значение теории предполагает лабораторное эк­спериментирование с характерными для него надежностью и достовер­ностью результатов.

Учитывая все отмеченные трудности реализации менталистской программы, что можно было бы сказать о возможности хотя бы частич­ного возвращения к исследованиям поведенческого типа? Представля­ется, что на современном, нейрокогнитивном этапе развития когнитив­ной науки обращение к значительно более детальному, чем до сих пор, анализу поведения человека и животных — особенно в условиях, при­ближенных к естественным условиям жизнедеятельности, — могло бы быть исключительно полезным. Следует отметить также, что картезиан­скому дуализму противостоит еще одна глобальная, доказавшая свою продуктивность философская позиция. Речь идет о точке зрения Нова-лиса, Фихте, Гегеля и их последователей, включая А.Н. Леонтьева, со­гласно которой единственной подлинной реальностью является наша деятельность («Тому, что я есть, я обязан моей деятельности» — см. 1.4.1 и 1.4.2). Обоснование этого тезиса будет оставлено нами до последнего раздела данной главы (см. 9.4.3), сейчас же мы ограничимся лишь од­ним примером.

Важное значение для возникновения когнитивной науки, как из­вестно (см. 1.3.3), имели лингвистические работы Н. Хомского, осно­ванные на аргументе о так называемой «бедности стимула» — невоз­можности найти в корпусе слышимой речи признаки, достаточные для абстрагирования синтаксических правил. Современные статистические исследования «речи во вне», напротив, уже не исключают такую воз­можность (см. 6.1.1). Можно предположить даже, что грамматика уст­ной речи в определенной степени связана с грамотностью, становясь полностью генеративной лишь на относительно поздней, письменной фазе развития языка (см. 7.2.1). Наконец, анализ речевого поведения в реальном общении выявляет картину широкой взаимоподдержки и имитации в речи партнеров, так что в действительности некоторая фра­за часто начинается одним из них, а заканчивается другим (см. 7.1.3). Все это плохо согласуется с общей индивидуалистской традицией Но­вого времени и с «картезианской» моделью трансформационной грам­матики, согласно которой высказывание монологически порождается говорящим из «глубины собственного духа» в соответствии с интуитив­ным знанием математических аксиом.


9.2 Перспектива методологического солипсизма

9.2.1 Искусственный интеллект и человеческий разум

Итак, сразу по нескольким направлениям наметилась угроза фундамен­тальным допущениям когнитивной психологии. Возникает вопрос о возможных перспективах когнитивной науки и ее психологических раз­делов. Для подавляющего большинства исследователей эти перспекти­вы связаны сегодня с нейрокогнитивной парадигмой. Но как обычно бывает в истории любой науки, ведущая в данный исторический момент парадигма сосуществует с рядом других (см. 9.1.1). Так, в рамках логи­ко-математических исследований и особенно в связи с работами по ис­кусственному интеллекту продолжает развиваться «вычислительный под­ход», сторонники которого требуют, чтобы всякая теория создавалась как программа для вычислительной машины. Для многих работающих в этой области авторов научные аспекты проблемы имеют лишь вторич­ный интерес. Искусственный интеллект как часть информатики пред­ставляет собой инженерную дисциплину, для которой существенна, прежде всего, реализуемость и функциональность программных про­дуктов, а не их сходство с какими бы то ни было биологическими или социокультурными системами.

В этом разделе речь пойдет о примерах вычислительного подхода в психологии и когнитивной науке11. «Несмотря на широкое исполь­зование вычислительной терминологии (например, "хранение", "про­цесс", "операция"), обычно за ней сохраняется некоторый метафо­рический смысл», — пишет Зенон Пылишин (Pylyshyn, 1980, р. 10). Необходимо преодолеть отношение к ментальным вычислениям как к метафоре, тогда и станет возможным исследование основы мышления — синтаксиса внутреннего языка мысли (см. ниже 9.2.2). Пылишин ил­люстрирует полезность последовательной формализации на примере геометрии: «...Планиметрия была хорошо известна и широко ис­пользовалась уже в Древнем Египте... Но для египтян это был способ арифметических вычислений, подобный счетам, тогда как для греков — демонстрация совершенного платоновского порядка. Только через две тысячи лет Галилей начал концептуальную революцию, которая при­вела к сегодняшней точке зрения, не оставившей ничего от аристоте­левских идей... Каждый представляет пространство пустым... трехмер­ным вместилищем, существование и свойства которого совершенно не зависят от Земли и других объектов... Полностью этот процесс

• " Мы говорим здесь о вычислительном, а не о символьном подходе, поскольку начи­
ная с 1980-х годов в связи с разработкой моделей массивно-параллельной обработки и ис­
кусственных нейронных сетей
появились многочисленные примеры вычислений субсим­
вольного типа (см. 2.2.3 и 2.3.2). 301


"геометризации мира" был завершен только при Ньютоне» (там же, p. 10)12.

Нельзя недооценивать галилеевских амбиций отдельных предста­вителей этого подхода, который возник вместе с когнитивной психоло­гией и одно время понимался как ее составная часть. Центральной за­дачей здесь было машинное моделирование возможных познавательных процессов, для чего начиная с 1960-х годов стали использоваться со­зданные к тому времени языки программирования. Через десять лет в данной области, получившей название искусственного интеллекта, на­считывалось уже свыше 4000 публикаций. Наиболее известными дости­жениями этого периода стали программы, моделирующие решение за­дач — «Логик-теоретик» и «Общий решитель проблем» А. Ньюэлла, Г. Саймона, Дж. Шоу, а также восприятие и запоминание информации — «Пандемониум» О. Селфриджа, «Персептрон» М. Минского и ЭПАМ Э. Фейгенбаума. Работы этого периода получили подробное освещение: благожелательное — в книге У. Рейтмана (1968), критическое — в кни­гах X. Дрейфуса (1978) и особенно Дж. Вейценбаума (1982). Улрик Найссер, хорошо знающий проблемы моделирования, неоднократно выступал против отождествления машинных программ и психологичес­ких теорий, подчеркивая более высокий уровень сложности психичес­ких процессов (см. 2.2.2).

Следующий период развития начался в 1970-е годы и отчасти про­должается до сих пор. Его существенными моментами стали, с одной стороны, возникновение в качестве альтернативы символьному подходу более правдоподобного с нейрофизиологической точки зрения «суб­символьного подхода» (коннекционизма — см. 2.3.2), а с другой — операционализация с помощью компьютерных программ того факта, что знание может быть представлено не только в форме статичных структур — декларативного знания, но и в форме операций — процедур­ного знания. Это было сравнительно новым развитием, вызвавшим мини-революцию в самой вычислительной математике и оказавшим значительное влияние на когнитивные исследования, прежде всего в области психологии и нейрофизиологии памяти (см. 5.3.2). Примером процедурного знания являются уже упоминавшиеся системы продукции (см. 2.2.3 и 6.4.1).

Значение систем продукций состоит в возможности выполнения вычислений, что, по предположению, составляет суть процессов познания

12 Пылишин ошибочно описывает здесь свойства феноменального пространства, по­скольку последнее структурировано скорее топологически, а также зависит от присут­ствующих в нем объектов, отношения к ним и типичных условий жизнедеятельности (см. 6.3.2). Его анализ находится в противоречии не только с экологическим (см. 9.3.1) и лин­гвистическим (Talmi, 1983) анализом восприятия, но и с современной физикой. Так, в теории относительности Эйнштейна масса вещества в некоторой области пространства 302 меняет его геометрию, определяя степень локальной искривленности пространства.


у человека. Далее, они позволяют записывать информацию однородно, являясь наиболее гомогенной формой организации программ из всех, известных на сегодняшний день. Так как каждая продукция не зависит от других, это облегчает дополнение системы новыми продукциями, выявляемыми при опросе и наблюдении за поведением испытуемых. Система продукции предполагает существование рабочей памяти, со­держащей описание условий актуально реализуемых продукций и их результатов, а также операций сравнения и идентификации, нахожде­ния подпрограмм и контроля за их развертыванием. Эти операции в системах продукции крайне просты, поэтому общее количество единиц оказывается в пределах «магического числа». Долговременная память интерпретируется как хранилище массива продукций, то есть связок «условие—действие». Наконец, работа моделей определяется балансом информации, поступающей из внешнего мира («внешней памяти») и создаваемой продукциями. Возникает известная непредсказуемость «поведения», столь характерная и для человека.

В области мышления этот этап исследований открыла монография Ньюэлла и Саймона (Newell & Simon, 1972), в которой они обобщили опыт моделирования доказательства геометрических теорем, решения криптоарифметических задач и игры в шахматы. Основным допущени­ем этой работы является то, что мыслительные процессы — это процес­сы вычислений, а основным выводом — что по своей организации они являются системой продукции. С помощью систем продукции было проведено моделирование процессов решения множества простых по­знавательных задач. Так, Д. Массаро (Massaro, 1975) создал программы последовательного исчерпывающего, последовательного самооканчива­ющегося и контентно-адресуемого поиска в памяти. В последнем случае центр тяжести обработки переносится на этап фиксации элементов по­ложительного множества, каждый из которых заносится в одну из спе­циально пронумерованных ячеек памяти и снабжается маркером ответа. При предъявлении стимула информация о нем направляется прямо к соответствующей ячейке, вызывая записанный там ответ. В памяти мо­дели, следовательно, могут храниться не только элементы, но и пары «стимул-ответ». Этот же принцип был реализован в другой программе (Newell, 1974a), моделирующей решение задач поиска в памяти, непос­редственного запоминания, задач абстрагирования и выполнения ариф­метических вычислений.

Помимо этой и последующих работ Ньюэлла, Саймона и их коллег (например, Newell, 1990), процедурная репрезентация знания является основой большинства глобальных моделей понимания. Дж.Р. Андерсон (2002) использует ее в модели ACT-R, память которой разбита на две примерно равные части: систему пропозиций (декларативная часть) и систему продукций (см. 6.4.1 и 8.1.1). Такой диапазон моделей иллюст­рирует возможности систем продукции, допускающих простое расшире­ние набора операций и выделение их общих звеньев. В других моделях соотношение оказывается иным, вплоть до отказа от процедурного


знания. Это отражает ведущиеся в информатике споры о сравнительных достоинствах этих двух форм репрезентации13. Декларативные системы более обозримы и доступны для внешнего контроля, поэтому здесь лег­че извлекать нужную порцию сведений. Независимость от контекста позволяет также вводить общие алгоритмы расширения базы данных. Что касается процедурных систем, то они более эффективны, когда ис­пользование операций удается связать с тем специфическим контекстом (условиями), в котором они заведомо ведут к цели.

Психологически правдоподобное решение этой проблемы состоит в отказе от жесткого различения данных и операций. Например, в ран­ней системе представления знаний LNR, разработанной Д. Норманом, Д. Румелхартом и их сотрудниками, одна и та же информация может по­переменно выступать то в одном, то в другом качестве. Как отмечают эти авторы, «то, что мы знаем, включено в то, что мы умеем делать» (Rumelhart & Norman, 1981). Обобщенные описания знания — схемы — это процедуры, сканирующие сенсорную информацию в поисках приме­ров репрезентированных ими понятий. Внутренняя структура схем при этом иррелевантна, существен лишь операциональный аспект. Деклара­тивный аспект важен в тех случаях, когда появляется необходимость ас­симиляции нового знания либо имеющиеся знания должны быть приме­нены в новых условиях. Подобный перенос навыка решения, сравнение и обучение осуществляются в современных моделях (таких как LISA и EMMA — см. 8.2.1) прежде всего по типу решения задач на аналогии.






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных