Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






ВОЛК И СЕМЕРО КОЗЛЯТ 5 страница




Ох, как горевала бедная сестрица, когда пришлось ей таскать воду, как текли у нее слезы ручьями по щекам!

- Господи, да помоги же ты нам!воскликнула она. — Лучше бы нас растерзали дикие звери в лесу, тогда хотя бы погибли мы вместе..

Ну, нечего хныкать!крикнула старуха.Теперь тебе ничто не поможет».

Старуха заперла Гензеля в хлеву: воля оказывается блокированной и теряет свою свободу действия. Чувствование не может больше следовать собственным импульсам, Гре­тель должна служить злу. Варка и жаренье — это процес­сы, связанные с огнем. Тот, кто вызовет в своей памяти «огненные» образные выражения нашего языка, легко пой­мет, о чем идет здесь речь.

Мы говорим: нужно загореться каким-нибудь делом, за­жечься им, воспламениться для него. Как прекрасны пламя благородного восторга и святой пыл негасимой любви.

Огонь же, возгорающийся из иллюзий, пронизанных воз­действием демонических сил, называется жгучим желани­ем, пламенем низменных страстей, которое неминуемо вспых­нет, если воля парализована, а ничего не подозревающая наивная душа оказалась во власти оккультного безумия. В этом огне должна гореть детская природа человека, и, нако­нец, зло поглощает ее.

«Рано поутру Гретель должна была встать, выйти во двор, повесить котел с водой и развести огонь.

Сначала мы испечем хлеб, — сказала старуха,я уже истопила печь и замесила опару. — Она толкнула бед­ную Гретель к самой печи, откуда так и полыхало большое пламя.

Ну, полезай в печь, -- сказала ведьма,да погляди, хорошо ли она натоплена, не пора ли хлебы сажать?

Только полезла было Гретель в печь, а старуха в это вре­мя хотела закрыть ее заслонкой, чтобы Гретель зажарить, а потом и съесть. Но Гретель догадалась, что затевает стару­ха, и говорит:

Да я не знаю, как это сделать, как мне туда пролезть- то?

Вот глупая гусыня,сказала старуха,смотри, какое большое устье, я и то могла бы туда залезть, — и она взобралась на шесток и просунула голову в печь.

Тут Гретель как толкнет ведьму, да так, что та очутилась прямо в самой печи. Потом Гретель прикрыла печь желез­ной заслонкой и заперла на задвижку. У-ух как страшно завыла ведьма! А Гретель убежала; и сгорела проклятая ведьма в страшных мучениях».

Если и удалось сделать совершенно пассивным мужес­твенно-волевое начало, то женственно-душевное не позво­ляет подавить себя и приходит на помощь. Гретель вверяет зло его собственной стихии; огонь обмана, желаний и страс­тей превращается в пламя очищения, потому что зло само уничтожает себя, когда в дело вступают душевное мужество и храбрость. Благодаря этому воля снова обретает свою сво­боду действий.

«Бросилась Гретель поскорей к Гензелю, открыла хлев и крикнула:

Гензель, мы спасены: старая ведьма погибла!

Выскочил Гензель из хлева, словно птица из клетки, ког­да откроют ей дверку. Как обрадовались они, как кинулись друг другу на шею, как прыгали они от радости, как крепко они целовались! И так как теперь им нечего уже было бо­яться, то вошли они в ведьмину избушку, а стояли там всю­ду по углам ларцы с жемчугами и драгоценными камень­ями.

Эти, пожалуй, будут получше наших камешков, — сказал Гензель и набил ими полные карманы. А Гретель говорит:

Мне тоже хочется что-нибудь принести домой, — и насыпала их полный передник».

Так как каждый успешно пережитый негативный опыт, каждое преодоление зла могут привести к позитивному по­ниманию, обогащающему человека, то Гензель и Гретель находят в доме ведьмы сокровища. Рожденные в воде жем­чужины, рожденные в земле драгоценные камни указывают на два уровня бытия, разграбленные ведьмой. В смелом че­ловеке, оказавшем сопротивление злу, те же самые уровни бытия становятся богаче за счет приобретенных сокровищ. Ведь и ведьма всего лишь часть вечной силы, «всегда же­лавшей зла, творившей лишь благое» (И В. Гете. Фауст. Перев. Н. Холодковского. — Прим. перев.).

«— Ну, а теперь бежим поскорей отсюда,сказал Ген­зель, — ведь нам надо еще выбраться из ведьминого леса.

Вот прошли они так часа два и набрели наконец на боль­шое озеро.

Не перебраться нам через него,говорит Гензель,нигде не видать ни тропинки, ни моста.

Да и лодочки не видно, — ответила Гретель, — а вон плывет белая уточка; если я ее попрошу, она поможет нам переправиться на другой берег.

И крикнула Гретель:

Утя, моя уточка,

Подплыви к нам чуточку,

Нет дорожки, ни моста,

Переправь нас, не оставь!

Подплыла уточка, сел на нее Гензель и позвал сестрицу, чтобы и она села вместе с ним.

Нет,ответила Гретель, — уточке будет слишком тяжело; пускай перевезет она сначала тебя, а потом и меня.

Так добрая уточка и сделала, и когда они счастливо пере­правились на другой берег и пошли дальше, то стал лес им все знакомей и знакомей, и они заметили наконец издали отцовский дом».

Дети попадают к большой воде. Нужно рассматривать этот образ, как противоположность запутанности леса, страху и смертельной опасности. Простор и перспектива обретены, открывается ясность душевного мира. Белая уточка, пере­возящая детей через озеро, — не символизирует ли она са­мую прекрасную способность, которую выработала душа в испытаниях страданием? Потому что это Гретель может клик­нуть уточку и подчинить ее себе. Завоевана инстинктивная уверенность, позволяющая плыть по волнам глубин. Душа чувствующая, которая так легко оказывается охваченной непостоянством ее изменчивого ощущения, больше не мо­жет «утонуть» или «пойти на дно».

Белая уточка более часто встречается в языке символов Востока, чем Европы. Когда три утки тянут солнечную ко­лесницу Аполлона, когда белая утка изображается наряду с лебедем на индийских храмах, а в русской сказке Елена Прекрасная просит в дар у богатырей белую уточку, то тог­да мы узнаем желанную там добродетель: душевную уве­ренность в изменчивом водном мире наших чувств. Снова и снова в иных изданиях сказок братьев Гримм опускается образ воды и уточки, а ведь это и есть завершение всего происходящего.

«Тут на радостях они пустились бежать, вскочили в ком­нату и бросились к отцу на шею.

С той поры как отец бросил детей в лесу, не было у него ни минуты радости, а жена его померла. Раскрыла Гретель передник, и рассыпались по комнате жемчуга и драгоцен­ные камни, а Гензель доставал их из кармана, целым и при­горшнями.

И настал конец их нужде и горю, и зажили они счастливо все вместе.

Тут и сказке конец идет,

А вон мышка бежит вперед;

Кто поймает ее, тот

Сошьет себе шапку меховую

Да большую-пребольшую».

Если мы научились познавать действие сказки как проис­ходящее в целом во внутреннем человеке, то для нас логич­ным будет то, что то отвердение, которое так дурно влияло на отцовскую самость, должно было умереть (мачеха). Столь же логично и то, что то богатство, которое добыто отдель­ной душевной силой, идет на пользу целому. Старому Я нет нужды более быть дровосеком, с этого момента по-новому волящий человек с новой душой, наверное, познает зелене­ющее древо золотой мудрости.

 

СЛАДКАЯ КАША

Гримм, 103

Каша из зерен злаковых растений была самой древней вареной пищей человека, а котел для каши был олицетворением этой пищи. В древней Индии Солнце и Луна называ­лись небесными котлами для каши, потому что они вмеща­ли в себя макрокосмические силы. Их рассматривали как небесные сосуды, которые одаривали человека космической пищей. Человек мог вмещать в себя (fassen) и осмыслять (erfassen) эту пищу. Солнце делает его дневным, мыслящим человеком; Луна влияет на жизненные ритмы, рост и раз­множение. Человек более ранних эпох переживал эти силы в состоянии своего ясновидческого чувствования и созерца­ния и душевно-духовно питал себя ими.

По мере развития человечества Солнце и Луна стали пе­реживаться только внешне, как физические явления, а не как дарящие силу небесные сосуды. Душа стала «бедной», но человек, несмотря на это, — микрокосм в макрокосме, в своем малом мире он — слепок и отражение мира большо­го. Небесные котлы для каши всегда оказывали свое дейст­вие. Человек лишь должен осознавать их, тогда он сможет почувствовать в себе силы вечного вкушения — духовного питания.

Сказка рассказывает об этом по-своему.

«Жила-была бедная, скромная девочка одна со своей ма­терью, и есть им было нечего. Пошла раз девочка в лес и встретила по дороге старуху, которая уже знала про ее го­ремычное житье и подарила ей глиняный горшочек. Стоило ему только сказать: “Горшочек, вари!”и сварится в нем вкусная, сладкая пшенная каша; и скажи ему только: “Горшочек, перестань!”и перестанет вариться в нем каша.

Принесла девочка горшочек домой своей матери, и вот избавились они от бедности и голода и стали, когда захочется им, есть сладкую кашу».

В душевном домашнем хозяйстве царит бедность. Родо­вое (унаследованное) и консервативное (мать) голодает, и юное, стремящееся вперед детское начало (дочь) тоже тер­пит нужду. Однако дочь ищет помощи — она «отправляет­ся в путь». Она благочестивая, скромная и добрая; а благо­честие может добыть помощи. Доброта может привести соб­ственную сущность к превращению — если отправляется в путь. В человеке есть одна область, там присутствует изоби­лие. Это вегетативный мир, разрастающаяся жизненная сила и сила роста. Она предстает в сновидении и в сказке в обра­зе леса. Непредвиденное освежение, подкрепление может прийти человеку из этой области. Наша сказка указывает на это. Там становятся новой достоверностью старые, давно забытые представления и опыт: прародительница, дающая совет старуха говорит. Она указывает на магическую силу слова, на волю в слове и пищу, которая следует из этого. Она дарит также новую способность к постижению (Fas­sungs-Vermögen), сосуд (Ge-faß), горшок. И таким образом, ребенок в человеке снова может получать космическую пищу и далее больше: начинать процесс осуществления и останав­ливать его.

«Однажды девочка ушла из дому, а мать и говорит: " Гор­шочек, вари!"и стала вариться в нем каша, и наелась мать досыта. Но захотелось ей, чтобы горшочек перестал варить кашу, да позабыла она слово. И вот варит он и ва­рит, и ползет каша уже через край, и все варится каша. Вот уже кухня полна, и весь дом полон, и ползет каша в другой дом, и улица вся полна, словно хочет она весь мир накор­мить; и приключилась большая беда, и ни один человек не знал, как тому горю помочь. Наконец, когда один только дом и остался цел, приходит девочка; и только она сказала: " Горшочек, перестань!”— перестал он варить кашу; а тот, кому надо было ехать в город, должен был в каше проедать себе дорогу».

Сказка показывает нам: не вся душевная сущность проде­лала это развитие, оно выпало на долю только юного, ищу­щего и скромного, благочестивого, то есть как раз того, ко­торое «отправилось в путь» и пришло «в лес». Мать не пошла в лес, она есть тот аспект целого, который пассивно отвер­дел, остановился в развитии. Она может, конечно, вызвать внутреннее действие, но не в состоянии управлять им, и она должна поэтому пасть жертвой неумеренности.

Эта сказка принадлежит к тем сказкам, которые почти всегда рассказываются неправильно, а именно так, будто бы ребенок велел горшочку варить кашу, а потом забыл нужное слово. На самом же деле все должно быть наоборот.

Как ни мала и непритязательна эта сказка, она — это Песнь Песней ребенку в человеке. Можем ли мы рассказать нашим детям что-нибудь более утешительное, чем эта сказ­ка? Можем ли мы изобразить им проще и понятнее досто­верность вечного вкушения, свойственного душе, пока она несет в себе детское, благочестива и скромна? Конечно, ни­когда нельзя разъяснять ребенку этот образный язык, в дет­ском возрасте образы должны говорить сами за себя. Но если ребенок вбирает их в свою душу, то они действуют так же питающе, как сладкая каша в нашей сказке.


ЧЕЛОВЕК КАК СОТВОРЕЦ

Развитие и пути

 

БРАТЕЦ И СЕСТРИЦА

Гримм, 11

Не только во внешнем мире живут братья и сестры вмес­те, делят радости и горести и выполняют свое предназначе­ние. И во внутреннем мире человека есть у нас такие «братья и сестры», сущностные силы действуют рядом друг с дру­гом и совместно, и в росте, и в формировании создают чело­века. Мы можем рассматривать их как женские силы, если это душевные силы, в большей степени относящиеся к сфе­ре чувств, и как мужские, если они волево-духовные. Если же сказка рассказывает о братце и сестрице, и оба еще дети, то мы узнаем и взаимодействие юной, еще незрелой силы воли с проходящей путь становления наивной душой. А если они «сироты» и у них есть к тому же «злая мачеха», то мы можем предположить, что драма взросления протекает не беспрепятственно, потому что там, где умерли «отец» и «мать», нет больше древнего духовного опыта, и материнс­кая основа души не дает больше защиты. Теперь господ­ствует затвердевшая материалистическая душа, «суровая, грубая мать» («Steife Mutfcei>. Ср. «Stiefmutter» — мачеха.— Прим. перев.).

Во всей сущности человека пытается она за­воевать влияние, преследует добро и склонна к злу. Стре­мящиеся к добру и истине силы должны надеяться только на себя, освободиться от нее и вступить на путь своего раз­вития. В сказке об этом рассказывается так: «Взял братец сестрицу за руку и говорит:С той поры, как мать у нас умерла, нет нам на свете радости: каждый день нас мачеха бьет, а когда мы к ней подходим, толкает нас ногами. И едим мы одни лишь сухие корки, что от стола остаются; собачонке и то под столом лучше живется — ей бросит она иной раз хороший кусок.

Боже мой, если б узнала о том наша мать! Давай уйдем вместе с тобой куда глаза глядят, будем бродить по свету.

И они ушли из дому. Целый день брели они по лугам, по полям, по горам; а когда пошел дождь, сестрица сказала:

— Это плачут заодно и Господь, и наши сердца!

Под вечер зашли они в дремучий лес и так устали от голода, горя и долгого пути, что забрались в дупло дерева и уснули».

Лес (Wald-Waldung) был когда-то той областью, что лежа­ла позади вала (Wall), окружавшего, как защита, крестьян­ские дворы наших предков. Лес был неохраняемой и пол­ной опасностей областью. Нужно было найти путь и можно было потерять его и пойти по ложному пути. Дикие звери, и разбойники, и прочий сброд грозили человеку нападением. Но ведь и мудрая женщина (провидица) или благочестивый отшельник жили там же. Изобилие царящих там природных сил освежает, укрепляет и оздоровляет. Его сумеречная тем­нота, таинственный шум деревьев пробуждают в человеке предчувствия и трепет. Так, лес стал образом той внутрен­ней области искания и заблуждения, безысходности и угне­тающего изобилия, которую должен пройти всякий, ищу­щий внутреннюю цель. Ведь и замок Грааля был на шесть­десят миль вокруг окружен лесом! Данте изображает лес в своей «Божественной комедии» как сферу таинственного, которую необходимо пройти. Если, к примеру, детей пре­следуют сны о лесе, то это служит знаком того, что они нуждаются в большем руководстве, и нужно больше расска­зывать им и занимать их дух, потому что они стеснены соб­ственной жизненной силой и не знают выхода. Сказка о «Братце и сестрице» продолжает:

«Они проснулись на другое утро, когда солнце стояло уже высоко на небе и своими лучами горячо прогревало дупло.

И сказал тогда братец:

Сестрица, мне хочется пить. Если б знать, где тут ру­чеек, я бы пошел напиться. Мне кажется, где-то вблизи журчит вода.

Братец поднялся, взял свою сестрицу за руку, и они ста­ли искать ручеек. Но злая мачеха была ведьмой. Она виде­ла, что дети ушли, и прокралась за ними тайком, как умеют это делать ведьмы, и заколдовала все родники лесные. И вот, когда они нашли родничок, что прыгал, сверкая, по камням, и захотел братец из него напиться, услыхала сес­трица, как родничок, журча, говорит:

— Кто из меня напьется, тот тигром обернется!
И крикнула сестрица:

— Братец, не пей, пожалуйста, из него воды, а не то
диким зверем обернешься и меня разорвешь.

Братец не стал пить из этого родничка, хотя ему очень хотелось, и сказал:

Я потерплю, пока найдем другой родничок. Пришли они к другому роднику, и услыхала сестрица, что и этот тоже говорит:

Кто из меня напьется, тот волком обернется.

И крикнула сестрица:

— Братец, не пей, пожалуйста, из этого родника, а не то
обернешься волком и меня съешь.

Братец не стал пить и сказал:

— Я подожду, пока мы придем к другому роднику,
вот уж тогда я напьюсь, что бы ты мне ни говорила; мне очень хочется пить.

Пришли они к третьему роднику. Услыхала сестрица, как он, журча, говорит:

— Кто из меня напьется, косулей обернется! Кто из меня напьется, косулей обернется!

Сестрица сказала тогда:

Ах, братец, не пей ты, пожалуйста, воды из этого ро­дника, а не то косулей обернешься и в лес от меня убежишь.

Но братец стал у ручья на колени, нагнулся и напился воды. И только коснулись первые капли его губ, как сде­лался он вмиг козликом».

Вырастать из детства означает постоянно пробуждаться. Детство человечества погружено в сон и сновидения. Но все решительнее наступает день, дневное переживание, дневное мышление. Сказка говорит: «Солнце стоит высоко в небе». Все человечество проделало уже однажды этот процесс про­буждения, в ребенке он повторяется. Но так как пора сно­видения вместе с ее мудростью прошла и человек должен, мысля, вступать на свой путь, в жизни воли пробуждается желание, пробуждается жажда. Хочется найти «истоки». Хочется стать «творцом» и «нырнуть» в новую жизненную стихию. Жажда бытия горит в жизни воли. Тайком, как это делают ведьмы, прокралась мачеха в лес и заколдовала все творческие источники. Не раздумывая, неугомонно рвется воля вперед, едва ли может обуздать ее сердечность чув­ствования. Лишь душа воспринимает предостережение: «Кто из меня напьется, тот тигром обернется». Мы знаем выра­жение: «Я больше ничего не хочу, я чувствую себя разде­ленным на части, я будто разорван, разодран». Вплоть до языка изображает сказка опасность, в которую попадает душа из-за неудержимой жизни воли: «Не пей, братец, а не то диким зверем обернешься и меня разорвешь». Воля должна была бы стать жертвой этой опасности, если бы осмотри­тельность души не охраняла ее. Ведь речь идет о необразо­ванной юной и еще наивной силе воли, которая сначала до­лжна укрепиться. Когда древние греки придавали в качест­ве символа своему богу Дионису сначала пантеру, а позднее тигра и одевали бога Бахуса в тигровую шкуру и отправля­ли его в путь на колеснице, запряженной тиграми, они хоте­ли тем самым изобразить позитивную сторону этого процес­са. Дионис являет собой силу Я-становления. Сознание, за­рождавшееся еще целиком в крови рода и в общности тогдашнего города, должно было быть освобождено и вырвано оттуда, чтобы оно могло прийти к себе самому. Я-становление переживалось в Древней Греции как упоение, опьяне­ние. Мы знаем его по нашим детям, это упоение пробужде­нием. Человечество между тем развило индивидуальность; и то, что было необходимым освобождением и подъемом, легко становится сегодня опасностью. Тот, кто обращает свое внимание на все, в том числе и на несущественное, кто тра­тит себя без разбора на любого человека и в упоительном восторге теряет себя в каждом новом воззрении, тот неиз­бежно будет разорван. Это значит: воля не может больше собрать себя и вспомнить себя самое, и это раздирающе дей­ствует на душу.

Противоположную опасность представляет волк. Сестри­ца говорит: «Братец, не пей... а то обернешься волком и меня съешь». Язык снова рисует абсолютно точно. «Есть» означает заглатывать, поглощать. Волк — это образ той «поглощающей» силы, которая заставляет человека стать добычей материалистической лжи и чувственного обмана. Германцы называли эту силу волком Фенриром, Библия — Сатаной. Если первый заколдованный источник является причиной паралича воли, то второй причиной — пассивной потери себя в эгоистичной жажде, в неправде и заблужде­нии. От этих обеих опасностей душа еще может охранить волю, а от третьей уже нет — воля становится упрямой, как козлик. Когда в сказке человеческий персонаж превращает­ся в животное, это означает погружение в животные состоя­ния. Человеческая воля благоразумна, терпелива, открыта духовному познанию и способна развиваться. Теперь же она становится глуха к этому и необучаема, как влечение. Ко­зел хочет пробить стену головой. Если воля становится де­тенышем косули, то акцент, кроме того, лежит на «косуля», это значит, она пускается в блуждания, становится измен­чивой, непостоянной и рассеянной, никогда не бывает полностью в себе и лакомится и питается повсюду*. Люди, не управляющие своей волей, везде ищущие импульс для свое­го духа, но нигде не останавливающиеся, чтобы исследо­вать что-либо более основательно и не желающие брать на себя ответственность, подобны косуле. (В русском переводе сказки оставлено, как более привычное, слово «коз­лик. В немецком же оригинале даны такие слова, как Rehchen, Rehkal-bchen, то есть «косуленок», «детеныш косули». — Прим. перев.)

Русская сказка изо­бражает такое превращение воли в образе барана. Так мет­ко характеризуются различные свойства воли. «Заплакала сестрица над своим бедным заколдованным братцем, и козлик тоже заплакал; и сидел он рядышком с нею и был такой грустный-грустный. И сказала девочка:

Успокойся, мой миленький козлик, я тебя никогда не оставлю.

И она сняла свою золотую подвязку, надела ее на шею козлику, нарвала осоки и сплела из нее мягкую веревку. Она привязала козлику веревку и повела его вместе с собой дальше и шла все глубже и глубже, в самую чащу лесную. Шли они долго-долго и подошли наконец к маленькой избушке. Заглянула девочка в избушку — видит: она пус­тая. И подумала девочка: "Вот здесь можно будет и посе­литься". Она собрала для козлика листья и мох, сделала ему мягкую подстилку и каждое утро выходила собирать разные коренья, ягоды и орехи, и приносила козлику мяг­кой травы, и кормила его с рук; и был козлик доволен и весело прыгал около нее. К вечеру, когда сестрица устава­ла, она читала молитву, клала свою голову на спину козли­кубыла она ей вместо подушкии засыпала. И если бы можно было вернуть братцу его человеческий образ, то что за чудесная жизнь была бы у них!»

Наша сказка чудесным образом показывает, как душа пытается приручить блуждающую волю. Она надевает на козлика свою золотую подвязку, сплетает веревку из осоки и ведет его с собой. Таким образом, в водительстве лежит мудрость (золото). Золотая подвязка могла в свое время вызвать улыбку у иного знатока символов. Ведь за этим скрывается больше, чем можно увидеть! В 1348 году король Эдуард III Английский учредил орден Подвязки. Однажды на королевском балу графиня Солсбери потеряла свою подвязку. Король поднял ее и воскликнул «Honni oil qui mal у pense!» - «Да будет стыдно тому, кто об этом дурно подумает!» И он учредил орден Подвязки, высший в Англии. Однако речь шла не об обычной дамской подвязке, как может подумать всякий при восклицании короля. Подвязка леди была тайным орденским знаком ложи, которая поддерживала эзотерическое знание Круглого Стола короля Артура. Золотая подвязка должна выражать: обладающий мудростью эзотерического знания может с его помощью обуздать свою волю влеченческого рода и управлять ею.

Там, где мы находим домик (избушку) и поселяемся в нем, как во сне, так и в сказке есть указание на то, что дом тела воспринимается интенсивнее и мы в большей степени приходим «к себе». Мы становимся «домашними». Воля и душа теперь вместе «проживают в доме» самым тесным образом. Вечером сестрица, помолившись, кладет свою голову на спину козлика и тихо засыпает. Можно ли найти более выразительный образ для этой внутренней двоичности, для рвущейся наружу стихии воли, находящей покой под покровом души! Художник Каульбах написал это. Этот образ мог бы стать, вероятно, важным ведущим мотивом для наших детских, в которых карикатуры и Микки-Маусы ведут сегодня сомнительное существование.

Но душа очень хорошо знает, что днем она должна предоставлять воле свободу. Будучи подвергаемой только укрощению и обузданию, воля не сможет показать себя на деле. Она должна в действии осваивать внешний чувственный мир, резвиться в нем, а вечером возвращаться в тишину. Нет пути к самостоятельности, если воля, и отвязанная, не смо­жет порадоваться своей свободе. И пусть здесь будут опас­ности!

«Вот так и жили они одни в лесной чаще некоторое вре­мя. Но случилось, что как раз в ту пору затеял король в этом лесу большую охоту. И трубили среди леса охотничьи рога, раздавался собачий лай, веселый посвист и улюлю­канье егерей.

Козлик все это слышал, и захотелось ему побывать на охоте.

Ах,сказал он сестрице,отпусти меня в лес на охоту, я дольше вытерпеть не в силах. — И он долго ее упрашивал, пока наконец она не согласилась.

Но смотри, — сказала она ему,к вечеру возвращай­ся. От недобрых охотников дверь в избушке я запру, а чтобы я тебя узнала, ты постучи и скажи: "Сестрица, впусти меня", а если ты так не скажешь, то дверь я тебе не открою.

«Вот выскочил козлик в лес, и было ему так приятно и весело гулять на приволье. Только увидел король со своими егерями красивого козлика, пустились они за ним в погоню, но догнать его не могли; они думали, что вот-вот поймают его, а он скакнул в густую заросль и пропал у них на гла­зах.

Между тем стало уже смеркаться. Подбежал козлик к избушке, постучал и говорит:

Сестрица, впусти меня.И открылась перед ним маленькая дверь, вскочил козлик в избушку и отдыхал всю ночь на мягкой подстилке.

На другое утро охота началась снова; и когда козлик за­слышал большой охотничий рог и улюлюканье егерей, он забеспокоился и сказал:

Сестрица, открой дверь, отпусти меня в лес погулять.
Открыла сестрица дверь и сказала:

Но к вечеру, смотри, возвращайся и скажи: "Сестри­ца, впусти меня".

Как увидел король со своими егерями опять козлика с золотою повязкой на шее, все помчались за ним в погоню, но козлик был очень проворен и быстр. Гонялись за ним егеря целый день напролет и только к вечеру его окружили. Один из них ранил его в ногу, начал козлик прихрамывать, но смог бежать так быстро, как прежде. Тогда прокрался за ним следом один из егерей до самой избушки и услышал, как козлик говорит: "Сестрица, впусти меня!" — и видел, как дверь перед ним отворилась и тотчас закрылась опять. Охотник все это хорошо приметил, вернулся к королю и рассказал о том, что видел и слышал. И сказал король:

Завтра еще раз выедем на охоту.

Сильно испугалась сестрица, увидев, что ее козлик ра­нен. Она обмыла ему кровь, приложила к ране разные тра­вы сказала:

Ступай полежи, милый мои козлик, и рана твоя зажи­вет.

Но рана была небольшая, и наутро у козлика и следа от нее не осталось. И когда он услышал в лесу опять веселые звуки охоты, он сказал:

— Невмочь мне дома сидеть, хочу погулять я в лесу;

меня никто не поймает, не бойся. Заплакала сестрица и сказала:

Нет, уж теперь они тебя убьют, и останусь я здесь одна в лесу, покинута всеми. Нет, не пущу я тебя нынче в лес.

— А я здесь тогда от тоски погибну, — ответил ей козлик. — Как заслышу я большой охотничий рог, так ноги сами и бегут у меня.

Что тут было делать сестрице? С тяжелым сердцем она открыла ему дверь, и козлик, здоровый и веселый, ускакал в лес.

Увидел его король и говорит егерям:

Уж теперь гоняйтесь за ним целый день до самой ночи,
но смотрите, чтобы никто из вас его не ранил.

И вот, только солнце зашло, говорит король егерю:

— Ну, ступай покажи мне эту лесную избушку.

Тогда он подошел к маленькой двери, постучал и сказал:

— Дорогая сестрица, впусти меня».

Глубоко на заднем плане всего человеческого существова­ния живет его собственно сущностная сила, истинное Я. Ведущей сущностью, обладающей властью (самообладание!) предстает оно в образе короля, вырастает же это Я в досто­инстве самосознательного бытия.

Однако в жизни ему необходимы долгие и тяжкие пути, прежде чем душа встретит этого «короля» и обретет собствен­ное королевство, прежде чем она станет тем, чем должна стать. Когда она вместе со своей волей вырвалась из власти чинящих ей препятствия сил, как здесь она освободилась от мачехи, тогда она находится на этом пути. Но Я-становление — это двойной процесс; в то время, как еще связанная с влечением душевная сущность (сестрица и косуля) зреет навстречу высшему Я, Я (король) питает к ней склонность и тоже идет ей навстречу. Если здесь на трудном пути к свободе душа и должна была сначала потерять «человеч­ность» воли, то она все-таки совершила все человечески воз­можное по мере и сосредоточению благодаря укрощению и водительству (золотая подвязка и поводок) и концентриро­ванному осознанию (жизнь в избушке). Через это она при­ближается к своей цели: король появляется в лесу. Сказка охотно изображает Я современного человека в образе охот­ника. Этим образом указывается на прадеятельность этого Я: оно постоянно пребывает в деятельности, оно хочет учить­ся и приобретать проницательность и добывать себе, как на охоте, познания. Нам известна охота за деньгами, успехом и счастьем. Чем благородней охотник, тем благороднее охо­та. Плохие влечения и инстинкты уверенно берутся на муш­ку с целью убить их, и, напротив, хорошие природные влечения подвергаются приручению и привлекаются к благо­родной службе. На языке образов все это означает: король занимается охотой, он охотится и охотой добывает себе что-либо. Ищущее познания, чуящее все силы в человечестве Я призывает к свободе волю, долго бывшую обузданной и глу­боко упрятанной. (Рога трубят, козлик должен выйти на волю.)






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных