Наступление на западе. 2 страница

Положение дел также осложнялось запутанной иерархией командования во французской армии – эту сложную иерархию придумал Гамелен, стремившийся ослабить позиции своего заместителя Жоржа. Но даже генерал Жорж слишком поздно среагировал на немецкую угрозу. Французские соединения к северо-востоку от реки Маас были вынуждены отступить за реку, причем некоторые, просто беспорядочно бежали. 1-я танковая дивизия Гудериана вошла в Седан почти без боя. Отступающие французские войска, по крайней мере, смогли взорвать мосты в районе Седана, но немецкие инженерные подразделения тут, же продемонстрировали свое умение и необыкновенную быстроту при наведении понтонных переправ.

Во второй половине того же дня 7-я танковая дивизия Роммеля дошла до города Динан в нижнем течении Мааса. Хотя бельгийский арьергард и успел взорвать главный мост через реку, пехотинцы из 5-й танковой дивизии обнаружили старую плотину близ деревни У. Ночью, под прикрытием повисшего над рекой густого тумана, несколько рот немецких пехотинцев форсировали реку и захватили плацдарм на другом берегу. Девятая армия генерала Корапа не смогла вовремя подтянуть войска для обороны этого участка фронта.

13 мая солдаты Роммеля начали переправу через Маас еще в двух местах, но попали под сильный огонь с хорошо укрепленных французских позиций. Роммель лично отправился к месту переправы в своем четырехосном бронеавтомобиле, чтобы оценить ситуацию. Обнаружив, что у танков на этом участке не оказалось снарядов дымовой завесы, он отдал приказ поджечь несколько домов выше по течению. Затем подтянул более тяжелые танки Т-IV, которые должны были прикрыть своим огнем переправу пехоты через реку в резиновых лодках. «Как только первые лодки были спущены на воду, вокруг нас разверзся настоящий ад, – писал офицер разведывательного батальона немецкой 7-й танковой дивизии. – Огонь снайперов и тяжелой артиллерии обрушился на беззащитных солдат в лодках. Мы попытались огнем наших танков и артиллерии нейтрализовать противника, но его позиции были слишком хорошо укреплены. Атака пехоты захлебнулась».

Этот день положил начало легенде о Роммеле. Его офицерам казалось, что он был повсюду: он взбирался на танки, чтобы корректировать огонь, он был среди разведчиков, он сам форсировал реку. Его энергия и отвага поддерживали боевой дух солдат в тот самый момент, когда казалось, что атака вот-вот захлебнется. В какой-то момент он даже взял на себя командование пехотным батальоном на вражеском берегу реки, когда перед его позициями появились французские танки. Возможно, это всего лишь часть легенды, но он приказал своим солдатам, у которых не было никаких противотанковых средств, стрелять по танкам сигнальными ракетами. Французские танкисты, подумав, что это бронебойные снаряды, поспешно отступили. Немцы понесли в этом бою тяжелые потери, но к вечеру Роммелю все же удалось захватить два плацдарма на другом берегу реки: один у деревни У, другой неподалеку от перекрестка дорог рядом с Динаном. Ночью немецкие саперы навели понтонные мосты через реку, и танки пошли вперед.

Гудериан, готовивший в это время свои переправы выше и ниже Седана, разругался со своим начальником, генерал-полковником фон Клейстом. Гудериан взял на себя риск и через голову командующего убедил люфтваффе поддержать свой план с помощью массированных бомбардировок, в которых были задействованы главные силы II и VIII воздушных корпусов. VIII корпусом командовал генерал-майор Вольфрам фон Рихтгофен, младший двоюродный брат известнейшего аса Первой мировой войны по прозвищу «Красный барон», а также бывший командир немецкого легиона «Кондор», уничтожившего испанский город Гернику. Именно «штукасы» (пикирующие бомбардировщики «юнкерс» Ю-87) Рихтгофена с ужасным воем сирены, получившей название «иерихонская труба», сломили боевой дух французских войск, оборонявших район Седана.

Непостижимо, но французская артиллерия, перед которой было сосредоточено много немецких грузовиков и солдат, представлявших собой отличную цель, получила приказ ограничить огонь ради экономии боеприпасов. Командир французской дивизии, занимавшей здесь оборону, счел, что немцам понадобится еще как минимум два дня, чтобы подтянуть свою полевую артиллерию, и только потом они смогут начать форсирование реки. Он все еще не понял, что именно «штукасы» уже стали летающей артиллерией немецких танковых клиньев. Они атаковали позиции его артиллерии с невероятной точностью. В то время как Седан был охвачен огнем в результате ожесточенного артиллерийского обстрела и массированных налетов авиации, немецкие пехотинцы под сильным огнем противника бросились форсировать реку на надувных лодках. Они понесли большие потери, но, в конце концов немецкие саперы, сумев переправиться первыми, уничтожили бетонированные доты французов, используя огнеметы и мощные заряды взрывчатки.

С наступлением сумерек среди перепуганных французских резервистов пошел абсолютно дикий слух о том, что немецкие танки уже переправились на французский берег реки, и вот-вот отрежут их от основных частей французской армии. Связь между частями была прервана в результате многочасовых бомбежек, порвавших почти все провода полевых телефонов. Первой начала отступать французская артиллерия, а за ней и сам командир дивизии со своим штабом. Верх в дивизии одержал принцип sauve qui peut («спасайся, кто может»). Склады тех самых боеприпасов, которые еще вчера не давали артиллеристам в целях экономии, попали в руки немцев без боя. Пожилые резервисты, которым приклеили прозвище «крокодилы», прошедшие Первую мировую войну, вовсе не желали погибнуть, как они считали, в бессмысленном и неравном бою. Антивоенная пропаганда французских коммунистов также сыграла свою роль, но самой эффективной все, же была немецкая пропаганда, утверждавшая, что это англичане втянули французов в войну. Заверения, данные Рейно в марте английскому правительству, что Франция никогда не пойдет на сепаратный мир с Германией, только усилило подозрения в отношении англичан.

Французских генералов, живших воспоминаниями о своей великой победе в 1918 г., ход событий застал врасплох. Генерал Гамелен во время своего визита в тот день в штаб генерала Жоржа все еще продолжал считать, будто главный удар немецкая армия нанесет в Бельгии. И только к вечеру он узнал о том, что немецкие войска уже форсировали реку Маас. Он отдал приказ Второй армии генерала Юнцера начать контрнаступление, но пока генерал передислоцировал свои войска, было уже слишком поздно начинать контрнаступление, можно было только атаковать противника на отдельных разрозненных участках.

В любом случае Юнцер не сумел разгадать замыслы Гудериана. Он считал, что целью немецкого прорыва будет «линия Мажино», то есть Гудериан намеревался, как полагал Юнцер, нанести удар на юг и обойти «линию Мажино» сзади. В результате он начал укреплять свой правый фланг, в то время как Гудериан нанес удар по его более слабому левому флангу. Падение Седана, с его эхом капитуляции Наполеона III перед прусскими войсками в 1870 г., повергло в ужас командование французской армии. Ранним утром следующего дня, 14 мая, в штаб генерала Жоржа прибыл генерал Думенк в сопровождении своего адъютанта капитана Андре Бофра. «В штабе царила атмосфера, как на похоронах, – писал позднее Бофр. – Наш фронт у Седана рухнул! – сказал Жорж собравшимся офицерам. – Там полный крах». После чего измученный генерал рухнул на стул и расплакался.

После того как немецкая армия захватила три плацдарма: в районах Седана, Динана и самый маленький – между ними, у Монтерме, где XLI танковый корпус под командованием генерала Райнхардта после тяжелых боев начал догонять другие немецкие части, – в обороне французской армии образовалась брешь протяженностью почти 80 км. Если бы французское командование реагировало быстрее, то оно поначалу имело неплохие шансы разгромить прорвавшиеся немецкие войска. На участке фронта у города Седан командир 55-й дивизии генерал Пьер Лафонтен уже получил подкрепление в виде двух пехотных полков и двух батальонов легких танков, но и после этого он еще девять часов тянул с приказом на контрнаступление. Танковые батальоны застряли на дороге, забитой бегущими солдатами 51-й дивизии. На протяжении всей ночи немцы не теряли времени и смогли переправить через Маас еще больше танков. В конце концов, ранним утром французские танки все же пошли в атаку, но большинство из них было подбито. Тем временем паника, охватившая 51-ю дивизию, распространилась и на соседние части.

Авиация союзников в то утро выслала 152 бомбардировщика и 250 истребителей, чтобы уничтожить понтонные переправы через Маас. Но цели оказались слишком мелкими, и поэтому попасть в них было трудно, небо кишело истребителями люфтваффе, а немецкая зенитная артиллерия вела убийственный огонь по самолетам союзников. Королевские ВВС понесли самые большие потери в своей истории: было сбито сорок бомбардировщиков из вылетевших на задание семидесяти одного. Тогда французы, будучи в полном отчаянии, послали в бой свои самые устаревшие бомбардировщики, и немецкие истребители их буквально растерзали. Генерал Жорж бросил в бой не имевшую боевого опыта, наспех сколоченную танковую дивизию и одну моторизованную дивизию под командованием генерала Жана Флавиньи. Но они сильно задержались, так как у них не оказалось нужного количества топлива. Флавиньи получил приказ атаковать немецкий плацдарм у Седана с юга, поскольку Жорж, как и Юнцер, полагал, что основная немецкая угроза – это удар по правому флангу.

Еще одну контратаку предприняла на севере 1-я танковая дивизия против плацдарма Роммеля. И вновь медлительность оказалась фатальной для французов. Бельгийские беженцы заполонили все дороги, и бензозаправщики просто были не в состоянии добраться до передовых французских частей. На следующее утро, 15 мая, передовой отряд Роммеля смог абсолютно неожиданно для французов атаковать их тяжелые танки В1 во время заправки топливом. В последовавшем довольно бестолковом бою французские танкисты оказались в очень тяжелом положении. Тем временем Роммель, оставив 5-ю танковую дивизию добивать французов, устремился вперед. Если бы французские танкисты были готовы к отражению атаки, то, скорее всего, смогли бы полностью разбить немцев. Однако вышло иначе: хотя 1-я танковая дивизия французской армии и смогла в тот день подбить почти сотню немецких танков, она сама была полностью уничтожена к концу дня – преимущественно огнем немецких противотанковых орудий.

Союзные войска в странах Бенилюкса все еще имели очень смутное представление об угрозе своему тылу. 13 мая кавалерийский корпус генерала Приу с боями отошел на линию обороны, проходившую по реке Дейле, где занимали позиции и остатки Первой армии генерала Бланшара. Хотя танки «Сомуа» в корпусе генерала Приу и имели очень хорошую броню, немецкая артиллерия и немецкая маневренность оказались намного лучше, а вот отсутствие радио во французских танках стало серьезным недостатком. Потеряв почти половину личного состава в результате тяжелых боев, корпус Приу вынужден был отойти. Он определенно не был в состоянии нанести удар на юго-восточном направлении по прорвавшимся в Арденнах немецким войскам, как того требовал Гамелен.

Седьмая французская армия после безуспешного наступления на Бреду начала отходить по направлению к Антверпену, чтобы соединиться с оказавшимися в изоляции голландскими войсками. Будучи абсолютно неподготовленными и плохо вооруженными, голландцы все же смело сражались против 9-й немецкой танковой дивизии и с боями прорывались к Роттердаму. Командующий немецкой Восемнадцатой армией был раздражен их сопротивлением, но в конце концов немецкие танки вечером прорвали оборону голландцев.

На следующий день голландское командование достигло с немцами соглашения о сдаче Роттердама, но немецкий командующий не поставил об этом в известность люфтваффе. В результате немецкая авиация нанесла по городу мощный удар. Более 800 мирных жителей погибло под немецкими бомбами. Министр иностранных дел Голландии заявил о 30 тыс. погибших, что вызвало ужас в Париже и Лондоне. После этого генерал Генри Винкельман, главнокомандующий голландской армией, принял решение об общей капитуляции вооруженных сил страны, чтобы избежать дальнейших жертв. Получив эти известия, Гитлер тут же отдал приказ провести на улицах Амстердама парад с участием подразделений дивизии СС Leibstandarte Adolf Hitler и 9-й танковой дивизии.

Гитлера и развеселила, и рассердила телеграмма от бывшего кайзера Германии Вильгельма II, который все еще жил в изгнании в Голландии неподалеку от города Дорн. «Мой фюрер, – говорилось в телеграмме, – я поздравляю вас с победой и надеюсь, что под вашим мудрым руководством немецкая монархия будет полностью восстановлена». Гитлер был изумлен надеждами старого кайзера на то, что фюрер будет играть в Бисмарка. «Ну и идиот!» – бросил он своему камердинеру Линге.

Французская контратака против восточной части Седанского выступа, запланированная на 14 мая, была поначалу отложена, а затем и вовсе отменена командиром XXI корпуса генералом Флавиньи. Затем он принял катастрофическое решение разделить 3-ю танковую дивизию на части, чтобы создать линию обороны между Шемери и Стонном. Юнцер все еще пребывал в убеждении, что немецкие войска направятся на юг, чтобы выйти в тыл «линии Мажино». Поэтому он развернул свои войска, чтобы преградить немцам путь на юг. Этим он добился лишь того, что открыл немецкой армии путь на запад.

Генерал фон Клейст, получив разведданные о прибытии французских подкреплений, приказал Гудериану остановить наступление, пока не подойдут дополнительные немецкие части, которые смогут обезопасить его фланги. Однако после очередной ужасной ссоры Гудериан все же смог убедить фон Клейста продолжить наступление силами 1-й и 2-й танковых дивизий при условии, что он пошлет свою 10-ю танковую дивизию и пехотный полк Grossdeutschland («Великая Германия») под командованием графа фон Шверина в наступление на деревню Стонн, которая стояла на господствующей высоте. Ранним утром 15 мая, не дожидаясь подхода 10-й танковой дивизии, полк Grossdeutschland пошел в атаку на деревню. Танкисты Флавиньи упорно отражали немецкие атаки, и деревня в течение дня несколько раз переходила из рук в руки, при этом обе стороны понесли тяжелые потери. На узких улочках деревни противотанковые орудия Grossdeutschland в конце концов подбили почти все тяжелые французские танки В1, а на помощь выбившимся из сил немецким пехотинцам подошли моторизованные подразделения 10-й танковой дивизии. Полк Grossdeutschland потерял в этом бою 103 человека убитыми и 459 ранеными. Это были самые тяжелые потери немецкой армии за всю кампанию.

Генерал Корап начал отводить свою Девятую армию, но это привело к быстрому развалу французской обороны и еще больше расширило брешь в ней. Танковый корпус Райнхардта на центральном участке фронта не только догнал к 15 мая два других немецких танковых корпуса, но его 6-я танковая дивизия даже смогла вырваться на 60 км вперед в направлении города Монкорне. Это рассекло несчастную французскую 2-ю танковую дивизию надвое. Именно данный прорыв немецких войск так глубоко во французский тыл и убедил генерала Робера Тушона, пытавшегося собрать новую Шестую армию, чтобы заткнуть образовавшуюся на фронте брешь, в том, что французам уже ничего не удастся сделать. Он приказал вверенным ему частям отступать на юг от реки Эна. Между наступающими немецкими танками и побережьем Ла-Манша теперь уже почти не оставалось французских войск.

Гудериан получил приказ приостановить наступление, пока достаточное количество немецких пехотных дивизий не будет переправлено через Маас. Все вышестоящие военачальники: Клейст, Рундштедт и Гальдер – очень нервничали по поводу чрезмерно растянутого танкового клина, который стал слишком уязвимым для сильного французского контрудара с юга. Даже Гитлер, осознавая риск, начал опасаться за судьбу немецких танкистов. Но Гудериан видел, что французские войска полностью деморализованы. Ему жаль было упускать такую великолепную возможность. Таким образом, то, что впоследствии по ошибке назвали «стратегией блицкрига», в действительности оказалось в большей степени импровизацией на месте.

Немецкий танковый клин продолжил наступление, его разведывательные батальоны на четырехосных бронеавтомобилях и мотоциклах с колясками шли впереди танков. Мосты захватывали так стремительно, что французы просто не успевали их взорвать. Одетые в черную форму немецкие танкисты выглядели ужасно грязными, небритыми и абсолютно выбившимися из сил. Роммель не давал танкистам 5-й и 7-й танковых дивизий времени не то что на отдых, а даже на то, чтобы устранить неполадки в танках. Большинство немецких танкистов держались на таблетках метамфетамина и опьянения от такой грандиозной победы. Все французские солдаты, попадавшиеся на их пути, были настолько ошеломлены происходящим, что тут же сдавались без единого выстрела. Немецкие танкисты приказывали им сдать оружие и просто идти к ним в тыл, где подтягивающиеся пехотные части разберутся, что с ними делать дальше.

Во втором эшелоне наступления, непосредственно за танковыми частями, шла мотопехота. Александр Штальберг, на тот момент лейтенант 2-й мотопехотной дивизии, а впоследствии адъютант Манштейна, в изумлении смотрел на «останки разгромленной французской армии: изрешеченные пулями грузовики, разбитые и сгоревшие танки, брошенные пушки, бесконечную череду разрушений». Немецкие солдаты проходили через пустые, брошенные деревни, они шли вперед, не боясь нападений врага, как будто это были маневры, а не война. Сильно отстав от ушедших далеко вперед танковых частей, в пешем строю маршировала пехота. Ноги в сапогах горели, так как офицеры все время подгоняли солдат. «Марш, марш. Вперед. Вперед на запад, – писал один из пехотинцев в своем дневнике. – Даже наши лошади смертельно устали».

Успех при Седане был поистине чудом для немецкой армии, у которой к тому времени почти закончились боеприпасы. У люфтваффе было бомб только на четырнадцать дней боевых действий. Довольно уязвимыми были немецкие танковые и моторизованные части. Тяжелых танков Т-III и Т-IV, способных на равных противостоять французским и английским танкам, тогда в немецкой армии было мало. Армия также нуждалась в переподготовке, особенно офицерский состав, поскольку она слишком быстро выросла со 100 тыс. солдат и офицеров до 5,5 миллионов. То, что дата начала операции «Гельб» переносилась двадцать девять раз, позволило вермахту пополнить свои резервы и тщательно подготовиться к началу кампании. Если бы, как того хотел Гитлер, вторжение во Францию началось предыдущей осенью, то почти наверняка оно закончилось бы полным разгромом немецкой армии.

В Лондоне 14 мая даже военный кабинет имел довольно смутное представление о том, что происходит к западу от реки Маас. По случайному стечению обстоятельств Энтони Иден, министр иностранных дел, объявил в тот день о создании местных добровольческих отрядов обороны (вскоре переименованных в войска местной обороны). Меньше чем за неделю в их ряды записалось около 250 тыс. человек. Однако ближе к вечеру 14 мая, когда пришло срочное послание от Рейно из Парижа, правительство Черчилля начало осознавать масштабы кризиса. В послании французский премьер требовал, чтобы Англия предоставила еще десять эскадрилий истребителей для защиты французских войск от атак немецких бомбардировщиков. Он сообщил, что немцы прорвались к югу от Седана и, как он полагал, планирует наступление на Париж.

Генерал Айронсайд, начальник Имперского генерального штаба, приказал выслать офицера связи в штаб или Жоржа, или Гамелена. У англичан было очень мало информации о происходившем, поэтому Айронсайд решил, что Рейно пребывает «немного в истерике». Но Рейно вскоре понял, что ситуация даже более катастрофична, чем он полагал. Даладье, министр обороны, только что получил донесение от Гамелена, которого новости о развале Девятой армии, наконец, вывели из состояния благодушия и спокойствия. Поступили и донесения о том, что танковый корпус Райнхардта захватил Монкорне. Поздним вечером Рейно собрал в министерстве внутренних дел совещание, на котором присутствовали Даладье и военный комендант Парижа. Если немцы действительно планировали начать наступление на Париж, то необходимо было обсудить меры по предотвращению паники и поддержанию порядка и законности в городе.

На следующее утро в 7.30 Черчилля разбудил телефонный звонок от Рейно. «Мы потерпели поражение», – выпалил Рейно. Черчилль, все еще не проснувшись, ответил не сразу. «Нас разбили; битва проиграна», – в отчаянии сказал Рейно.

«Послушайте, но ведь это не могло произойти так быстро», – ответил, наконец, Черчилль. «Фронт прорван у Седана; немцы вводят в прорыв крупные силы с большим количеством танков и бронеавтомобилей». Как вспоминал впоследствии Ролан де Маржери, советник Рейно по вопросам внешней политики, после этого Рейно добавил: «Дорога на Париж открыта. Пошлите нам всю авиацию и все войска, какие только можете».

Черчилль решил тут же вылететь в Париж, чтобы поддержать Рейно и укрепить в нем решимость, но вначале созвал совещание военного кабинета, для того чтобы обсудить просьбу французов о посылке им десяти эскадрилий истребителей. Черчилль был решительно настроен, сделать все, чтобы помочь Франции. Однако главный маршал авиации Даудинг, командующий истребительной авиацией, был категорически против посылки каких-либо дополнительных английских самолетов во Францию. После крайне бурных дебатов Даудинг встал, и, обойдя стол, положил перед Черчиллем лист бумаги, на котором были указаны предположительные потери самолетов, подсчитанные на основе текущих потерь. Еще десять дней таких потерь – и ни во Франции, ни в Англии не останется ни одного «харрикейна». Военный кабинет был потрясен этим аргументом, но все, же склонился к тому, чтобы послать во Францию четыре эскадрильи.

Военный кабинет в тот день принял еще одно решение. Английская бомбардировочная авиация должна была наконец-то начать бомбить территорию Германии. В отместку за уничтожение Роттердама англичане совершили налет на Рур. Не многие английские бомбардировщики во время этого налета смогли поразить свои цели, но, то был первый шаг на пути к началу стратегических бомбардировок Германии.

Глубоко озабоченный тем, что Франция может вот-вот рухнуть перед лицом наступающих немецких войск, Черчилль послал телеграмму президенту Рузвельту в надежде на то, что шок от происходящего сможет заставить его выступить в поддержку союзников. «Как вам, без сомнения, известно, тучи сгустились слишком быстро. Если будет необходимо, мы продолжим войну в одиночку, и мы не боимся этого. Но я полагаю, вы понимаете, господин президент, что голос и мощь Соединенных Штатов не будут иметь большого веса, если их скрывать слишком долго. Вы можете оказаться лицом к лицу с полностью покоренной нацистами Европой, что может произойти поразительно скоро, и это бремя может оказаться непосильным как для нас, так и для вас». Ответ Рузвельта был теплым, но не содержал в себе никаких обязательств поддержать союзников. Черчилль тут же составил еще одно послание, которое подчеркивало решимость его страны «держаться до самого конца, каков бы ни был исход великой битвы, происходящей во Франции». Черчилль вновь просил США оказать союзникам безотлагательную помощь.

Учитывая, что Рузвельт все же не понимает, насколько серьезной стала ситуация в Европе, Черчилль 21 мая написал президенту Соединенных Штатов еще одно письмо, которое он некоторое время даже боялся посылать. В нем он писал о том, что его правительство никогда не согласится на капитуляцию перед Германией, но может возникнуть другая опасность. «Если наше правительство рухнет и посреди руин войны к власти придут другие люди, то вы должны хорошо понимать, что единственным оставшимся аргументом в борьбе с нацистами будет наш флот. И если Соединенные Штаты в это время бросят нашу страну на произвол судьбы, то нельзя будет после этого винить тех, кто будет ответственным на тот момент за судьбу страны, в том, что они ради спасения уцелевших жителей страны пойдут на сделку с Гитлером. Простите меня, г-н президент, за то, что я откровенно говорю о таких кошмарных вещах. Я думаю, должно быть абсолютно очевидно, что я не смогу отвечать за действия моих преемников, которые, будучи в полном отчаянии и беспомощности, могут склониться перед волей Германии».

Черчилль все же отправил это письмо, но, как он позднее понял, его шоковая тактика, с намеками на то, что Германия может овладеть кораблями Королевских ВМС и таким образом бросить вызов самим США, оказалась контрпродуктивной. В итоге вера Рузвельта в то, что Англия сможет в одиночку продолжить борьбу против Германии, сильно пошатнулась, и президент начал обсуждать со своими советниками возможность перевода английского флота в Канаду. Он даже связался с премьер-министром Канады Уильямом Макензи Кингом, чтобы обсудить такое развитие событий. Всего через несколько недель ошибка Черчилля приведет к трагическим последствиям.

Во второй половине дня 16 мая Черчилль прилетел в Париж. Он не знал о том, что Рейно незадолго до его прилета позвонил Гамелен, сообщив, что немцы могут быть в Париже уже к вечеру. Они подходили к городу Лан, находящемуся меньше чем в ста двадцати километрах от Парижа. Военный комендант Парижа советовал всему правительству покинуть город и как можно быстрее. Во дворах министерств развели костры и начали сжигать документы. Чиновники подбрасывали из окон все новые кипы бумаг.

«Порывы ветра, – писал Ролан де Маржери, – разносили пепел и обрывки бумаг, которые вскоре покрыли собой весь квартал». Он также упомянул и пораженчески настроенную любовницу Рейно, графиню де Порт, которая задала ядовитый вопрос: «Какой идиот отдал этот приказ?». Начальник канцелярии кабинета министров ответил, что это был сам господин Рейно: «C’est le President du Conseil, Madame». Но в самый последний момент Рейно все, же решил, что правительство должно остаться в Париже. Было, однако, уже поздно, поскольку слухи разнеслись по всему городу. Население Парижа, находившееся до этого – в результате введения строжайшей цензуры – в полном неведении о надвигающейся катастрофе, охватила безумная паника. В городе началось La grande fuite – «великое бегство». Машины, груженые под завязку, даже с баулами на крыше, начали массами выезжать из города через Орлеанские и Итальянские ворота.

Черчилль в сопровождении генерала сэра Джона Дилла, нового начальника Имперского генерального штаба, и генерал-майора Гастингса Исмея, секретаря военного кабинета, приземлившись в Париже на своем самолете «Фламинго», обнаружил, что «положение намного хуже, нежели можно было даже вообразить». В здании министерства иностранных дел на Кэ д’Орсэ состоялась встреча между Черчиллем и его генералами с одной стороны, Рейно, Даладье и Гамеленом с другой. Атмосфера встречи была настолько тяжелой, что никто из присутствующих даже не присел. «У всех на лице было выражение полной подавленности», – писал впоследствии Черчилль. Гамелен стоял у большой карты, на которой был показан немецкий выступ у Седана, и пытался объяснить текущую обстановку на фронте.

«Где находятся стратегические резервы? – спросил Черчилль и затем повторил вопрос еще раз на своем специфическом французском: – «Ou est la masse de manoeuvre?»

Гамелен повернулся к нему и, «покачав головой, печально пожав плечами», ответил: «Aucune» – «Их нет». Краем глаза Черчилль увидел дым, поднимающийся за окнами. Выглянув в одно из них, он увидел сотрудников МИДа, снующих с тачками, заполненными документами, которые они бросали в большие костры, устроенные во дворе здания. Черчилля буквально потрясло то, что Гамелен не предусмотрел в своих военных планах крупных резервов на случай прорыва вражеских войск. Он также пребывал в состоянии крайнего шока, вызванного собственным непониманием размеров нависшей угрозы, и того, как невероятно плохо было поставлено взаимодействие между союзниками.

Когда Черчилль спросил Гамелена, готов ли тот нанести немцам контрудар, главнокомандующий французской армией только беспомощно пожал плечами. Французская армия была наголову разбита. Теперь французы надеялись только на англичан. Ролан де Маржери тихим голосом предупредил Черчилля, что в действительности ситуация еще хуже, чем в изложении Даладье и Гамелена. А когда он добавил, что французским войскам, возможно, придется отступить до реки Луары или даже продолжить войну из Касабланки в Северной Африке, то Черчилль посмотрел на него «avec stupeur», в состоянии ступора.

Рейно поинтересовался теми десятью эскадрильями истребителей, которые он просил ранее. Черчилль, у которого в памяти еще были свежи предупреждения Даудинга, объяснил, что если Англия лишится авиационного прикрытия, это может привести к катастрофе. Он напомнил о тех страшных потерях, которые понесли Королевские ВВС, пытаясь разбомбить переправы через реку Маас. Затем Черчилль сообщил о решении перебросить во Францию четыре эскадрильи, в то время как остальные английские истребители будут действовать над территорией Франции со своих баз в Британии. Эти новости еще больше расстроили французское руководство. Вечером того же дня Черчилль направил из британского посольства послание военному кабинету с просьбой прислать еще шесть эскадрилий. В целях безопасности, так как для передачи сообщения были вынуждены использовать открытую линию связи, послание было продиктовано генералом Исмэем на языке хинди, а перевел его на английский уже в Лондоне британский офицер, раньше служивший в Индии. Получив поздно вечером согласие военного кабинета на переброску английских истребителей во Францию, Черчилль тут же отправился сообщить об этом Рейно и Даладье, чтобы хоть как-то поднять их боевой дух. Рейно принял Черчилля в халате и тапочках.

Дополнительные истребители базировались на аэродромах в Англии и ежедневно совершали боевые вылеты во Францию, каждый раз пересекая Ла-Манш. При таком быстром продвижении немецкой армии на территории, все еще находящейся в руках союзников, оставалось слишком мало аэродромов, и к тому же на них не хватало мастерских по ремонту и обслуживанию самолетов. Почти 120 «харрикейнов», получивших повреждения в боях и базировавшихся на французских аэродромах, пришлось бросить во время отступления. Английские летчики полностью выбились из сил. Многие из них совершали до пять боевых вылетов в день: из-за того что французские истребители были намного хуже немецких «мессершмиттов» Ме-109, именно эскадрильи «харрикейнов» несли на себе основную тяжесть этой неравной воздушной войны.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: