Недействительность юридической сделки. - Терминология. - Сделки несостоявшиеся и условные 3 страница

Чтобы разом парировать и ту и другую опасность, немецкая кодификация выработала простейший способ действия, направленный прямо, без обращения к суду, к инвалидации сделки. Обе редакции указанных статей (§ 114 перв. и art. 143 втор. чт.) в почти тождественном обороте речи предоставляют аннулятору (d. Anfechtimgsberechtigte) сделать свое волеизъявление с целью аннулировать эффект сделки прямо своему противнику. Это внесудебное волеизъявление, не связанное ни с какими необходимыми реквизитами форм и обрядов. Все, чего требуют положения немецкого кодекса об ошибке, принуждении, обмане, - это безотлагательности. Заявление, опорочивающее сделку, должно заключать указание повода инвалидации, ошибки, обмана, который обнаружился по совершении сделки, или насилия, под влиянием коего последовало волеизъявление. Но все это необходимо выполнить imverzuglich, ohne schuldhaftes Zogern, вовремя, и отнюдь не позже одногодичного срока, после коего такое волеизъявление не будет иметь никакого инвалидирующего эффекта (нем. Ул. Art. 119-121, 123, 124). Такой внесудебный акт может сразу парализовать весь эффект сделки, если в руках нападающего есть сейчас налицо все средства для инвалидации. Инвалидация в этих условиях не составляет, однако, непременного последствия нападения. Противник может допустить наличность оснований для инвалидации сделки. Стороны могут затем найти тот или другой миролюбивый выход из кризиса. Если нападающий по тем или другим соображениям уступит противнику, придя к тому или другому соглашению насчет спорной сделки, то сделка становится уже раз навсегда бесспорной и действительной (art. 144). Но это не исключает возможности и другого исхода. Сторона, которой заявлена в указанный краткий срок инвалидация, может оставить ее без последствий, и это не мешает ей защищать судебным порядком свои притязания, основанные на сделке, в течение общего тридцатилетнего давностного срока, погашающего исковые притязания (см. только что приведенные статьи и art. 195 нем. гражд. Уложения).

Нет никакого сомнения, что новый метод инвалидации юридической сделки относительно недействительной (anfechtbares Rechtsgeschaft) не составляет института реципированной системы. Его не знали ни система общего права, ни Code civil. Это своеобразный и в этом применении введенный новым немецким Уложением в практику способ инвалидации относительно бессильной сделки. Нельзя, однако, не заметить, что как метод он вовсе не нов и хорошо известен, хотя в другом приложении, именно латинскому праву. В чем, точнее говоря, заключается особенность, своеобразная черта этого прямого заявления противнику в кратчайший срок своего опровержения? Своеобразие все в том, что здесь процесс начинается с конца, с исполнительной стадии, причем эвентуально он может тут же достигнуть цели. Но возможно, что сторона пойдет на судебное состязание, если она уверена в своих шансах. В латинской, притом старой системе, в числе пяти легисакционных форм процедирования есть две, per manus injectionem и per pignoris capionem, которые отличаются от других тем же оригинальным способом начинать процесс с исполнительной стадии. Этим суммарным способом спор может быть эвентуально разрешен так же, как внесудебным опровержением сделки, в известном отношении порочной. Но совершенно так же допустима и другая альтернатива, когда является возможность отстоять свое право, несмотря на захват залога или наложение рук, или когда в вопросе об инвалидации сделки противник рассчитывает восторжествовать против нападения при помощи ординарных судебно-процессуальных способов защиты права.

Вот двоякий путь инвалидации сделки относительно недействительной. Что касается возможного, смотря по особенностям сделки, выбора того или другого способа действия, то нет сомнения, что метода инвалидации, принятая нем. гр. Уложением, имеет за себя все преимущества.

В вопросах, так близко касающихся практической стороны дела, общие соображения не должны, однако, иметь решающего значения. Легко может оказаться на практике, что предоставление сторонам выбора вместо ускорения поведет на деле к замедлению в достижении цели. Эти опасения мотивировали различие мнений, обнаружившееся особенно при выработке второго чтения. Наиболее спорную и трудную проблему предоставлял вопрос, к кому имеет быть обращено заявление об инвалидации. В некоторых случаях это совершенно просто, напр., в контракте, когда ясно видны обе заинтересованные стороны и особенно противник, который подвергается нападению. И тут могут встретиться трудности в вопросе о том, кому адресовать заявление о нападении, в иных случаях особенно, где не один участник контракта с той и с другой стороны. Такие же осложнения являются и там, где в связи с двусторонней сделкой есть еще 3-й, заинтересованные в непоколебимости сделки (договоры или обещания в пользу 3-го). Но во всей силе трудность применения внесудебной инвалидации чувствуется там, где сделка есть односторонне обязывающая (публичное обещание награды) с этими разновидностями, на коих мы остановили уже внимание выше (С. 86-90). Вот на этих-то осложнениях и должны были сосредоточить все внимание редакторы 2-го чтения. Следовало предусмотреть в общих положениях хотя бы главнейшие разновидности разнообразных типов одностороннего волеизъявления. Если оно принадлежало к категории empfangsbedurftige, то нападение имело быть заявлено тому, чье восприятие необходимо для юридической силы односторонней сделки. Если для перфекции сделки нужно восприятие публичного установления, суда, опеки, ипотечного учреждения, то и Anfechtung имеет быть сделана перед этими установлениями, ибо сделка есть amtsempfangsbedurftig. Натурально, опять иначе решается вопрос об адресате инвалидации, когда юридическая силы сделки не связана с восприятием с чьей-либо стороны волеизъявления (einseitige nichtempfangsbedurftige Rechtsgeschafte); таковы некоторые волеизъявления тестаментарные, принятие, отказ от наследства, некоторые ипотечные сделки, публичное обещание награды, для инвалидации коих достаточно той формы ее оглашения перед инстанцией судебной, административной, перед публикой, посредством которой была перфицирована сделка в положительном ее смысле. При их посредстве происходят сношения и с самим заинтересованным. Натурально, эффект такой инвалидации может получить распространение не по отношению к определенному только противнику, а безотносительно, erga omnes.

Поводы к сомнениям в практичности нового метода были устранены детальной разработкой трудной задачи указать, при всевозможных комбинациях, адресата вне судебной инвалидации сделки. Указанные сейчас руководящие правила были занесены в одну общего содержания статью 143 кодекса. Некоторые частности указаны в связи с отдельными институтами (права брачного, наследования), в состав коих входит инвалидируемая сделка*(250). Новая метода была одобрена при голосовании в последующих инстанциях, разрабатывавших вопрос, превозмогающим большинством.

Толкование юридической сделки. - Цель его. - Правила толкования в классической системе, по Code civil и по ст. 1538 и 1539 т. X, ч. I. - Анализ этих правил. - П. 4 правил толкования. - Параллель в правилах толкования закона и сделки. - Восполнение пробелов в особенности. - Проект Гражд. уложения. - Превращение юридических актов и изменение назначения имуществ целевых

Порок волеизъявления может касаться не всего состава сделки и не тех ее частей, с незыблемостью коих связан весь ее строй; он может быть частичный. И если задача юриспруденции направлена к возможному ограждению ее целости от крушения, то, натурально, эффект аннуляции будет ограничен теми частями, без наличности коих сделка продолжает держаться в силе. Эту охранительную для целости сделки максиму латинское право выражало в общей тезе - utile per inutile non vitiatur.

Наряду с этим, во множестве случаев, где по тем или другим недостаткам состава сделки ей угрожала бы недействительность, хорошо развитые системы черпают из самого строения института средства все же, в той или другой мере, достигнуть той конечной цели, к которой направлено волеизъявление, посредством субсидиарной сделки. Эта сторона дела ясно выступает наружу при изучении отдельных институтов, особенно некоторых из них. Такого рода рассчитанные препятствия разрушительному действию разных дефектов сделки встречаются и в сделках имущественного обмена inter vivos, но они обильны в актах права семейного и особенно в сделках на случай смерти.

В Риме двойственность строения институтов цивильной и преторской системы весьма содействовала этому охранению силы сделки от опасности полной ее недействительности, так как та же конечная цель волеизъявления, которой не удавалось достигнуть формальными актами цивильного права, достигалась, нередко ввиду менее строгих требований гонорарного права, хотя с менее законченным юридическим эффектом, но все же под достаточной эгидой преторской юрисдикции. Особенно яркую картину таких препятствий к вполне бесследной инвалидации сделки дает нам латинский тестамент, доминирующая цель которого составляет установление универсального преемства тестатору. Если бы, по какому бы то ни было поводу, назначение наследника не состоялось, то наступают условия для трансмиссии деляции. Если трансмиссия не привела к цели, к ней может повести субституция. Нет субституции - наступают условия для приращения долей, для акресценции. То же самое во множестве других условий бессилия сделки, по одному, более строгому, для ее действительности, и по другому, менее строгому, критерию другой системы. Та же традиционная тенденция к охранению последней воли умирающего в современных культурных обществах и в законодательствах, разрабатывающих этот вопрос с должным вниманием. Иллюстрацией этой тенденции могут служить ст. 2084, 2100-2103 нов. нем. гражд. Уложения.

Воспитанная на этом традиционном уважении к личности, к волеизъявлениям в сфере права частного, европейская юриспруденция разных областей и территорий крепко держится латинского предания и ищет, ценой многочисленных аккомодаций, оградить эффект сделки от инвалидации, если не вполне, то хотя отчасти, если не в отношении ее буквы и слова, то в отношении ее общей тенденции, конечной цели, которой волеизъявление имело достигнуть.

Задача эта, которую, по существу, справедливо следует назвать задачей охранения силы сделки против безмерного разрушительного эффекта ее инвалидации, обнимает все институты нашего действующего права, как и старого латинского, теснейшим образом связана, как уже было замечено выше, с основами учения о толковании юридической сделки. Нам необходимо посему здесь же, в связи с общим учением о юридической сделке, остановить внимание и на этом учении в особенности.

Собственно, все стороны учения о сделке, о дееспособности лиц, о внутренней и внешней стороне волеизъявления, существенны для правильного понимания ее природы и ее действия. Трактуя здесь вопрос о толковании в особенности, мы имеем в виду специфические приемы раскрытия возможно точного и полного содержания волеизъявления, когда состав сделки в конкретном ее применении способен возбудить те или другие колебания относительно его смысла и значения.

Эта задача толкования направляется в современном, как и в римском праве, все к одной и той же конечной цели. Лучше, чем в других современных кодифицированных системах, эта задача выразилась в новом германском гражданском Уложении*(251). Раскрытие всего содержания волеизъявления имеет быть сделано из наличного его состава и той ситуации, в которой оно последовало. В достижении этой цели важно избегнуть двоякой возможной крайности, или пуститься без всякого видимого побуждения, по принципу, к исканию естественной воли, со всеми свойственными подлинным психическим процессам осложнениями, или же, прямо наоборот, хвататься за одну внешнюю сторону волеизъявления, цепляясь за букву, привязываясь к слову (verba captare). На эту идею раскрытия, именно выраженного в обряде, в слове действительного волеизъявления, art. 133 гражд. Ул. и указывает как на подлинную задачу толкования. Bei der Auslegung einer Willenserlarung ist der wirkliche Wille*(252) zu erforschen und nicht an dem buchstablichen Sinne des Ausdruks zu haften.

Действительная воля (d. wirkliche Wille) в смысле ст. 133 есть та, которая в составе сделки ставит волеизъявление в теснейшую связь с его юридическим эффектом, стало быть, которая включает в себя не только сделку-акт, но и сделку-эффект (см. выше. С. 264 и след.).

Это основное правило толкования дает нам вместе и руководящую нить для всех истолковательных операций, коих последняя цель всегда и необходимо должна быть охранительной в возможно точном и исчерпывающем все содержание сделки смысле, и если нельзя сохранить всего в целом составе, то поступаться надлежит возможно меньшим. И только то истолкование заслуживает своего имени, в котором принята во внимание каждая черта выраженной воли и в итоге осталось как можно меньше разноречий или ничего не значащих речей. При хорошо и умело формулированном волеизъявлении такой результат и есть всего чаще нормальный.

К сожалению, это не всегда бывает, и роль толкователя и судьи тем труднее, чем меньше умения обнаруживается в формулировке сделки.

Непосредственный объект исследования и путь к раскрытию содержания волеизъявления составляет доступная восприятию внешняя сторона волеизъявления. Задача развитой системы деловых сношений вовсе не в том, чтоб стеснять их обмен требованиями определенной и никак не иной формы выражения воли. Кроме тех случаев, где реквизит формы есть раз навсегда установленный и обязательный, средством для волеизъявления могут и должны служить даже немые сами по себе факты, определенное положение, принятое лицом в известной обстановке, его безмолвие, а также и специфические способы юридического волеизъявления, движение, знак, слово, письмо со всеми усиливающими, гарантирующими, увековечивающими эффект сделки осложнениями, которые мы рассмотрели в учении об обрядной стороне волеизъявления.

Чем менее специфический характер именно юридического акта носит на себе волеизъявление, тем задачи толкования труднее. Этих трудностей на пути к раскрытию смысла волеизъявленного не следует, однако, опасаться интерпрету. На то или другое деяние, на безмолвие стороны, допускающее толкование в ту и другую сторону, проливает свет обстановка, в которой факт произошел, принятое вообще лицом положение в деле, его Gesammtverhalten. Есть область отношений, в которых безмолвие, взятое в связи с обстановкой, в которой оно обнаруживается, свидетельствует вовсе не о волеизъявлении безмолвствующего, а о его полном безразличии к тому, что происходит. Есть ряд других комбинаций, где тому же факту молчания совершенно правильно дать смысл настоящего волеизъявления лица, хотя и безмолвного*(253). Я получаю книжные новости, которых не заказывал, лотерейные билеты, ассортимент сигар, которых я не курю, на пробу. И эти все попытки меня заинтересовать суть только вызов со стороны оферента, ни к чему меня не обязывающий, и мое молчание не должно быть толкуемо в смысле волеизъявления, хотя бы на посылках было отмечено, что безмолвие в течение такого-то срока рассматривается как принятие предложения. Совсем иной смысл и иную силу будет иметь то же безмолвие, когда лицо, к которому сделано обращение, находилось в постоянных деловых сношениях с оферентом в известной отрасли операций. Молчание толкуется, наконец, нормально как согласие, когда оно служит ответом на обращение к торговцу, которого торговые операции обращены именно к посредству в данной отрасли дел. Чтоб отклонить такое толкование, агент (комиссионер, спедитор) имеет своевременно дать отрицательный ответ*(254).

Очевидно, в способах волеизъявления не специфически юридических необходимо, для их истолкования, всякий раз считаться с общим принятым данными лицами положением, с характером их сношений вообще (Gesammtverhalten). Сделки разного типа, биржевые, торговые вообще, вексельные в особенности, или сделки общего права, различаются не только свойственным им стилем*(255), но и требуют особых приемов, толкования, иногда необходимо с помощью профессиональных или сведущих в местном обычае людей.

Индивидуализация в толковании волеизъявления может оказаться необходимой не при этих только случайных, так сказать, средствах определить наличность воли, но и тогда, когда путь к раскрытию воли открывает слово, письмо, обрядная речь, специфическое средство волеизъявления. Ибо и здесь нередко надо вперед установить способ выражения известного лица, быть может, своеобразный, но не оставляющий сомнений, объективно известный в круге людей, ему близких*(256). Если задачу интерпретации составляет охранения волеизъявлений, а не высмеивание их, то средства, ведущие к этой цели, одинаково хороши. В тех случаях, где волеизъявление не вызывает сомнений, надо держаться прямого выраженного в нем смысла. Юлий Павел дал этому положению характер общего правила интерпретации по отношению к словесным волеизъявлениям. Cum in verbis nulla ambiguitas est, non debet admitti voluntatis qvaestio*(257). Это положение может быть применяемо не к одному волеизъявлению посредством слова, но и к другим способам изъявлять волю. Наше действующее право выражает то же правило в применении к договорам*(258) в особенности. Наше право, как и западные его образцы, ставит в вопросе об исполнении договоров точный разум оных (1536), как руководящий критерий исполнения их*(259). Только в тех случаях, где слово или иной способ изъявления воли допускает двойственность, ambiguitas, путь к раскрытию смысла волеизъявления из прямого, кратчайшего, становится обходным и более или менее отдаленным.

Но каковы бы ни были трудности, встречаемые интерпретом на пути к раскрытию смысла волеизъявления, он должен этого достигать в интересе охранения силы правомерных волеизъявлений и ограждения гражданского обмена от колебания юридических сделок.

Примиряя интересы личные и социальные в составе юридической сделки, нормы развитых цивильных систем и постоянная практика истолкования сделок дают в результате некоторые руководящие максимы для случаев устранения неясности и восполнения недосказанного в составе волеизъявлений. Дальше общих руководящих максим правила толкования не должны идти, ибо исследование смысла приватных волеизъявлений не может быть заранее введено в рамки детальных указаний и неизбежно должно предоставлять суду некоторую свободу индивидуальных изысканий и применительной к отдельным случаям оценки значения и силы того или другого способа выразить волю в данном случае.

При этом наиболее общее руководящее правило интерпретации, которое новое немецкое Уложение ставит во главе угла, для любых сделок, выражено им в ст. 157, но в применении особенно к сделкам договорным. Это общее правило, которое, по весьма распространенному мнению, должно быть отнесено не только к договорам, но и ко всем сделкам, требующим восприятия (empfangsbedurftige). Таким образом, новейший из современных кодексов считает критерий добросовестности обязательно применимым к массе цивильных волеизъявлений. Всякий раз, когда надо истолковать неясное в той или другой мере волеизъявление указанной категории, толкователь обязан следовать тому смыслу сделки, которого требует вера и верность в применении к гражданскому обмену, wie Treu und Glauben es erfordern (157). Если речь идет об исполнении (как это выражают наши ст. 1536 и 1538) сделки, то кодекс немецкий, несравненно точнее указывая этой задаче место в системе, ставит для должника обязательство выполнить принятое им на себя совершение (Leistung) wie Treu und Glauben es erfordern (BGB. Art. 242).

Статья 1539 т. X, ч. I говорит, что договоры должны быть изъясняемы по намерению и доброй совести, но ничего приближающего в общем этот реквизит к практике наши легальные нормы не указывают.

Мы уже имели случай сказать выше, что такое идеальное для гражданского обмена требование законодателя, выраженное в абстрактной форме и подлежащее ближайшему применению в истолковательной деятельности суда, могло бы открыть широкий простор личным взглядам того или другого толкователя или исполнителя и подвергнуть критерий добросовестности в обмене опасности величайшего непостоянства. Законодатель, расчетом которого в этой максиме руководит главным образом интерес социальный, не мог оставить этой стороны дела без внимания. И он действительно вводит в состав указанной истолковательной максимы, наряду с совершенно абстрактным и идеальным понятием Treu und Glauben, вполне практический и деловой общий критерий для определения наличности этих признаков в конкретном случае в этих словах mit Rucksicht auf die Verkehrssitte (см. указ. 157 ст. BGB).

Таким образом, судья не ищет всякий раз, когда ему приходится толковать сделку wie Treu u. Glauben erfordern, идеальных начал взаимного доверия, а ограничивается применением общепринятых в социальных кругах, коих ближе касается данная сделка, правил и постоянных обычаев обмена интересов, и в духе этих установившихся обычаев из двоякого возможного понимания сделки (ambiguitas) дает перевес тому, который ближе отвечает указанному требованию. Это и составляет, по господствующему пониманию толкователей нового кодекса, смысл указания на Verkehrssitte в только что разобранных нами § 157 и 242 BGB. Отсюда получается хотя единый в принципе, но легко прилаживаемый к отдельным типам сделок постоянный руководящий критерий добросовестности, иной для сделок общего права, иной для торговых, банковских, биржевых операций.

Такая же тенденция сохранить, при возможном двояком смысле волеизъявления, тот его смысл, при котором сделка останется в силе, отвечает также социальному интересу надежности гражданского обмена. К этому принципу постоянно возвращаются in ambiguis orationibus классики*(260). Если часть сделки допускает двойственность понимания волеизъявления, то надо выбрать тот смысл, который более соответствует целому ее составу. Если приходится избирать тот или другой смысл, из коих один удобнее для верителя, другой для обязавшегося, толкование должно склоняться в пользу последнего. Наконец, есть ряд отдельных сделок, ненарушимость коих фаворизуется правом в особенности, таковы тестаменты (fr. 12 de R. I.), назначение приданого, отпущение раба на волю (римское право), брачное сожительство (право каноническое)*(261).

Множество этих охранительных правил толкования и этих оптимистических заветов перешло в нашу практику и вошло в состав действующих и поныне западных кодексов. Некоторые из этих правил утратили свое прежнее обоснование*(262), но для старых правил подыскиваются новые основания (все же в пользу заемщика, как нуждающегося в кредите, в пользу нанимателя, покупщика), часто вовсе не соответствующие действительности. Впереди других в репродукции классических правил толкования идет Code civ., за ним другие европейские и наша кодификация (ст. 1539, п. 5).

По образцу Code civ., не выделившему еще понятие сделки вообще, и наш т. X, ч. I трактует правила толкования (только под титулом исполнение, а не толкование, interpretation, как в Code civ.; так оно своеобразнее, да, кстати, и безграмотнее!) в применении к договорам, а не к сделкам вообще (ст. 1536 и след.). Они все введены в состав ст. 1538 и 1539, и если бы не были частью дурно переведены*(263), частью скомканы из ряда хорошо расчлененных отдельных артиклей (С. с. Articl. 1156-1164) все почти в одну долговязую и ничего от этого не выигрывающую статью*(264), то не заключали бы в себе ничего неправильного. Детальные правила толкования по Code civ., имеющие корень в пандектах, хотя далеко не отчетливо, удачно и законченно, воспроизведены в последовательных пунктах и нашей статьи 1539.

Начало статьи (initium, без номера) говорит: если словесный смысл (ст. б., волеизъявление, как его сделало лицо) представляет важные сомнения, - тогда договоры должны быть изъясняемы (дело явно о толковании) по намерению их и доброй совести (art. 1150 С. civ. тоже останавливается на intentions des parties, предпочитая их au sens litteral).

Пункт 1 рекомендует слово "двухсмысленные" изъяснять (опять толковать, а не исполнять, как дает фальшивый Wegweiser этого учения в гл. II, разд. 1, кн. IV, т. X, ч. 1) в разуме, наиболее сообразном существу главного предмета в договорах (близко к art. 1158, matiere du contrat).

Пункт 2 ст. 1539 касается, казалось бы, очень важного вопроса интерпретации, когда трудность истолкования касается не двух возможных смыслов волеизъявления, а таких опущенных в его составе слов и выражений, которые вообще и обыкновенно употребляются и посему сами собой разумеются (ст. 1539, п. 2). Закон, однако, говорит только не ставить в вину, когда в договоре упущены слова и выражения и т.д. Можно было бы думать, что здесь речь будет о так называемой interpretation suppletive, которой касается art. 1160 С. с. Но С. с. в этой статье имеет в виду обыкновенные составные части сделки, clauses qui у sont d'usage, quoique elles n'y soient pas exprimees. Указание на нечто близкое к этому мы найдем далее, в п. 4 разбираемой статьи. Здесь не легко дать п. 2 юридически определенное содержание. Если упущение касается только слов и выражений, а не самого содержания волеизъявления, то это может быть лишь редакционная ошибка или описка, которая вовсе не оставляет сомнений в истолковании волеизъявления, и тогда нет места вопросам интерпретации, а только исправления редакции, недостатки которой нельзя ставить в вину сторонам.

Пункт 3 ст. 1539 продолжает трактовать вопрос, которого коснулось уже вступление в эту статью, но вступление ограничилось выражением предпочтения раскрытию в составе договора намерений сторон, соответствующих требованиям доброй совести, сомнительному его словесному смыслу, не указав, из какого источника толкователь должен черпать средства устранения сомнительного словесного смысла и замену его добросовестными намерениями сторон. В пункте 3 этот источник указан. Это суть другие статьи той же сделки и общий разум всего договора. Эта идея в более законченной точной и краткой формуле выражена в art. 1161 С. civ.

Следующий п. 4 вызывает особые трудности в его уразумении, хотя сам он назначен именно в руководство для правильного понимания и устранения возможных трудностей истолковательной практики.

До сего речь шла, очевидно, о неясных в том или другом отношении сделках (сомнения может возбудить разве п. 2, где речь об упущении), п. 4 имеет, по-видимому, другую задачу, близко соответствующую art. 1160 Code civ., где указан метод не истолкования неясного, а восполнения недосказанного. Но образ выражения нашего п. 4, особенно в гипотетической части статьи ("когда выражения, помещенные в договоре, не определяют предмета во всех частях с точностью") далек от безупречного. Для устранения неясностей надлежит, согласно п. 3, обращаться к статьям договора несомнительным и к разуму договора. Для устранения неточностей, указанных в п. 4, ресурсы истолкования не ограничиваются тем, что дает сам договор в остальных частях и в целом. Здесь источник изъяснения волеизъявления не внутренний, а внешний. Это видно из диспозитивной части п. 4, которая говорит "тогда принадлежности его (т.е. договора) изъясняются обычаем, если не определены законом". Из всего текста п. 4 ясно как день, что речь идет, собственно, вовсе не о неясности, как в п. 3, и не о редакционных недостатках договора, как в п. 2, а о совершенно ином недостатке волеизъявления. Неопределенность предмета обо всех частях с точностью, очевидно, вовсе не составляет одной только недостаточности, а указывает на незаконченность волеизъявления. При этом эта незаконченность относится вовсе не к редакции сделки (п. 2), а прямо к юридическому составу волеизъявления. В сделке не оказывается одной из ее обыкновенных принадлежностей (п. 4, диспозитивная часть).

В таком случае, совершенно очевидно, речь должна идти далее уже вовсе не об изъяснении только намерений сторон или одной части сделки другими несомнительными или разумом всего договора, а о совершенно другой операции. Изъяснять можно только неясное, а отсутствующее следует не изъяснять, а восполнять. Вот об этом, собственно, и имел трактовать п. 4 ст. 1529, и это совершенно ясно не только из диспозитивной части этого пункта (указания на принадлежности договора, которые в нем опущены), из уклончивого оборота речи в гипотетической части (неопределенность предмета во всех его частях с точностью), но еще из источника, откуда реципирована вся статья (Code civ.) со значительными неправильностями перевода и неточностями передачи. Несмотря на слабое и незаконченное выполнение снимка, нет сомнения, что тут нет своего ничего, кроме оплошностей, а все остальное, хотя плохо, но отражает подлинник.

Пункт 4 ст. 1529, как и другие пункты ее, воспроизводят art. 1150-1162 С. с. (1163 и 1164 не реципированы); 4-й передает то, что французы выразили в art. 1160. Мы недаром останавливаемся продолжительно на этом пункте. Это не разъяснение смысла неясностей договора из наличных в нем несомнительных частей. Операция гораздо более важная, трудная и вызывающая поэтому многочисленные не только в деталях вопроса, но и принципиальные контроверзы в цивилистической, частью и в публицистической, литературе последнего времени.

Когда в составе юридической сделки не хватает какой-либо нормальной для нее части или обычной клаузулы, то может возникнуть двоякий вопрос, составляет ли, ввиду этого недочета в составе, сама сделка законченное волеизъявление или это не вполне завершенный акт. В сделках типического характера этих двух вопросов нельзя смешать. Отчуждение недвижимости бесспорно, не решен только вопрос о ее принадлежностях. В этом акт представляет une lacune, пробел. Если нет оснований допустить предположение о намеренном опущении, то пробел в составе сделки должен быть не изъяснен только, как это уклончиво обозначает п. 4, а заполнен обычной для сделок этого рода принадлежностью (текст закона говорит: тогда принадлежности оного, т.е. договора, изъясняются обычаем*(265). Соответствующий этому пункту текст art. 1160 С. с. говорит: on doit suppleer dans le contrat les clauses, qui у sont d'usage, quoique elles n'y soient pas exprimees.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: