Деятельность ВКП(б) в области идеологии и культуры

Одной из важных особенностей советского общества всегда была политизация всех сторон жизни – труда, быта, науки, культуры. Теоретической основой этой политизации являлось признание сохранения и постоянного обострения классовой борьбы в области идеологии и политики по мере укрепления и развития социализма как внутри советской страны, так и на международном уровне.

Обеспечив свое единовластие, Сталин стремился подчинить себе и сознание народа, обеспечить победу не только на политическом “фронте”, но и на “фронте” идеологии. Из многих идеологических акций, направленных на подчинение общественных наук личному контролю Сталина и придание ему облика “гениального корифея” марксизма-ленинизма, кратко остановимся лишь на тех, которые были связаны с философией, историей и политической экономией.

Философией Сталин занялся в декабре 1930 г., когда встретился с членами бюро партячейки Института философии и естествознания Коммунистической академии и поставил перед ними задачу “переворошить, перекопать весь навоз (!), который накопился в философии и естествознании”. Обвинив в антимарксизме группу ведущих в то время философов во главе с А.М.Дебориным, он потребовал также “разоблачить” Г.В.Плеханова, Н.И.Бухарина, даже Ф.Энгельса (“И у Энгельса не совсем все правильно... Не беда, если в этой работе кое-где заденем Энгельса”, – заявил Сталин). “Ваша главная задача теперь – развернуть вовсю критику, – дал он указание коммунистам философам. – Бить – главная проблема. Бить по всем направлениям и там, где не били”.

Эта “беседа” послужила началом широкой кампании по “проработке” видных философов, разгрому редколлегии журнала “Под знаменем марксизма”, поиску “врагов” на “философском фронте”. В принятом вскоре постановлении ЦК ВКП(б) “О работе Комакадемии” было подчеркнуто: “Обострение классовой борьбы нашло в последние годы отражение и на теоретическом фронте. Буржуазное влитие сказалось в форме ряда антимарксистских и ревизионистских теорий. Необходима еще неустанная работа по искоренению существующих и возникающих в различных научных областях теорий, отражающих буржуазное и социал-демократическое влияние”.

Но под лозунгом “Бить врагов!” скрывалась и другая задача. Тот же Деборин много позднее писал в письме Н.С.Хрущеву: “В конце 1930 г. тогдашний заведующий отделом пропаганды и агитации ЦК (А.И.Стецкий. – Авт.) объявил мне, что отныне требуется утвердить [c.445] один авторитет во всех областях, в том числе и в области философии. Этот авторитет – наш вождь Сталин”.

Это и было сделано. Разгромив несуществовавшую философскую “оппозицию” (многие “члены” которой были затем репрессированы) Сталин в 1938 г. опубликовал весьма банальную и далеко не безупречную в теоретическом смысле работу “О диалектическом и историческом материализме” (она вошла в “Краткий курс истории ВКП(б)” в качестве § 2 главы IV) и с помощью присяжных льстецов объявивших ее гениальным развитием маркистско-ленинской философии, поднялся на философский Олимп.

Подчинив себе философию, Сталин приступил к “завоеванию” исторической науки. История не была для Сталина ни “учителем жизни”, ни источником накопления опыта, ни базой для изучения уроков прошлого. Она стала для него инструментом манипулирования сознанием масс, объектом циничных политиканских упражнений для достижения амбициозных целей. Поэтому он без всяких сомнений шел на грубую фальсификацию исторических фактов и событий действуя самостоятельно или через своих ближайших соратников (Кагановича, Берию, Ярославского, Товстуху и др.), или с помощью тех историков, которые были готовы отречься от истины ради высоких постов и академических званий, а то и ради сохранения жизни.

Успешную попытку воздействовать на историческую науку и превратить ее в служанку культа своей личности, Сталин предпринял в 1931 г., опубликовав в журнале “Пролетарская революция” письмо-статью “О некоторых вопросах истории большевизма”. Это резкое, местами просто грубое письмо, направленное против “троцкистской контрабанды” в области истории и содержавшее недвусмысленные политические обвинения против “троцкиствующих” историков, заключало в себе три момента, сыгравших затем решающую роль в осуществлении далеко идущих замыслов Сталина.

Это, во-первых, утверждение о недопустимости дискуссий по вопросам, которые Сталин назвал “аксиомами большевизма”. В результате сам метод научных дискуссий был исключен из практики историко-партийной науки, что привело к ее догматизации, утрате творческого характера, к остановке ее развития.

Это, во-вторых, утверждение, что “бумажные документы” не могут служить делу выяснения научной истины. “Кто же, кроме безнадежных бюрократов, – издевательски писал Сталин, – может полагаться на одни лишь бумажные документы? Кто же, кроме архивных крыс, не понимает, что партии и их лидеров надо проверять по их делам, прежде всего, а не по их декларациям?” Но ведь историк и деятельность партии может исследовать, лишь обращаясь к источникам, то есть к тем же “бумажным документам”. Следствием этого было резкое сокращение доступа историков в архивы, еще более урезанное, когда в 1938 г. государственные архивы были переданы НКВД, поставлены под контроль Берии и его аппарата.

И наконец, в-третьих, это обвинение большевистских (подчеркнуто Сталиным. – Авт.) историков, брошенное в конце письма среди них – Ем. Ярославскому в том, что и они “не свободны ошибок, льющих воду на мельницу” троцкистских фальсификаторов [c.446] истории. Результатом этого явились начавшиеся “проработки” историков, в ходе которых на них возводились политические обвинения, предъявлялись требования о признании любых инкриминированных им “ошибок”. Вслед за проработками и политической дискредитацией историков последовали репрессии. Были в разное время арестованы и погибли А.С.Бубнов, В.Г.Кнорин, В.И.Невский, Н.Н.Попов, В.Г.Сорин и многие др.

В 1935 г. появился грубо сфальсифицированный “труд” Берии (который не был его автором) “К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье”. В нем была сформулирована ложная концепция “двух вождей партии и революции”, содержавшая утверждение о равновеликом вкладе Ленина и Сталина в дело создания партии, в разработку идейных, организационных и теоретических основ большевизма, в подготовку и победу октябрьской революции.

Однако окончательно задача превращении истории партии в инструмент утверждения идеологии сталинизма была решена в 1938 г., когда вышел “Краткий курс истории ВКП(б)”, в редактировании и частично написании которого Сталин принял личное участие. Этот учебник, насквозь фальсифицировавший историю партии, проникнутый идеей о ее непогрешимости, воспевавший Сталина как второго Ленина, творца и руководителя партии, организатора строительства социализма в СССР, названный в момент выхода в свет “энциклопедией марксизма-ленинизма”, на деле явился энциклопедией идеологии сталинизма. Не случайно в постановлении ЦК ВКП(б) от 14 ноября 1938 г. “О постановке партийной пропаганды в связи с выпуском “Краткого курса истории ВКП(б)”” утверждалось, что этот учебник представляет собой “официальное, проверенное ЦК ВКП(б) толкование основных вопросов истории ВКП(б) и марксизма-ленинизма, не допускающее никаких произвольных толкований”. Таким образом, “Краткий курс” был канонизирован, каждая его строка была превращена в священную догму, никакие исправления или даже уточнения в нем не допускались. Мало того, этот учебник по истории партии стал также эталоном для всей советской исторической науки, особенно по истории XX века.

Вместе с тем под влиянием указаний Сталина, Кирова и Жданова и постановлений ЦК ВКП(б) о преподавании истории (1934–1936 гг.) [Содержание этих документов отражало крутой поворот идеологии сталинизма от интернационал-большевизма к государственническому патриотизму, советскому национал-большевизму. Здесь-то и потребовалось изучение истории, воспитание молодежи на примере “наших великих предков”. - Авт. ] в исторической науке все больше укоренялись догматизм и начетничество. Процесс развития исторической науки явно затормозился. В обстановке постоянного диктата “сверху” историки не могли проявить самостоятельность, ждали прямых указаний партийного руководства. Под влиянием политической конъюнктуры многие исторические оценки неоднократно менялись. Авторитаризм Сталина оставил тяжелое наследие российской исторической науке.

Столь же бесцеремонно вторгся Сталин и в область политэкономии и конкретных экономических дисциплин. Выступая в декабре [с.447] 1929 г. на конференции аграрников-марксистов, он заявил о себе как о ведущем теоретике марксистско-ленинской политической экономии и, как обычно, внес в нее “огромный вклад”. Сталин поведал, что “мы начинаем хромать... в области теоретической разработки вопросов нашей экономики” и что “без непримиримой борьбы с буржуазными теориями на базе марксистско-ленинской теории невозможно добиться победы над классовым врагом”. Он призвал экономистов-аграрников к разработке “проблем экономики переходной периода в их новой постановке на нынешнем этапе развития”. В результате в советской экономике наступил длительный период господства волевых, волюнтаристских, командно-административных методов управления. Одновременно в советской экономической науке прочно заняла место концепция безусловного “превосходства” социалистической экономики над экономикой капиталистического мира.

С 1936 по 1941 гг. с участием Сталина и под его руководством и контролем шла работа над учебником политэкономии.

Четвертый вариант учебника, куда были “внесены все исправления, сделанные тов. Сталиным”, был подготовлен незадолго до начала войны с гитлеровской Германией. Учебник не был опубликован. Вновь к вопросам политэкономии Сталин вернулся лишь через десять лет, когда в 1952 г. появился его труд “Экономические проблемы социализма в СССР”, о котором будет сказано ниже.

Такой же “классовый подход” широко использовался в деле партийного руководства культурой, в том числе литературой и искусством.

Отвечая в феврале 1929 г. на вопрос драматурга Билль-Белоцерковского о целесообразности применения к деятелям культуры понятий “правые” и “левые”, Сталин писал: “Я считаю неправильной самую постановку вопроса о “правых” и “левых” в художественной литературе (а значит и в театре). Понятие “правое” и “левое” в настоящее время в нашей стране есть понятие партийное, собственно – внутрипартийное... Вернее всего было бы оперировать в художественной литературе понятиями классового порядка или даже понятиями “советское”, “антисоветское”, “революционное”, “контрреволюциионное” и т.д.”.

Такая резкая постановка вопроса вполне соответствовала марксистским представлениям о партийности литературы и искусства. Еще в 1925 г. ЦК РКП(б) в резолюции “О политике партии в области художественной литературы” (автор ее – Н.И.Бухарин) было записано, что “в классовом обществе нет и не может быть нейтрального искусства, что предполагает, в целях создания высокоидейной и высокохудожественной литературы для широких масс, формирование идейного единства творческих сил писателей на базе пролетарской идеологии”. В резолюции неоднократно подчеркивалась необходимость партийного руководства развитием литературы.

Однако во второй половине 20-х годов партия лишь подбиралась к глобальному контролю за развитием искусства, к полному подчинению его “партийной линии”. Это было осуществлено в начале 30-х годов и связано с созданием так называемых “творческих союзов” деятелей литературы и искусства. [c.448]

В апреле 1932 г. ЦК ВКП(б) принял постановление “О перестройке литературно-художественных организаций”, в котором говорилось: “…Объединить всех писателей, поддерживающих платформу советской власти и стремящихся участвовать в социалистическом строительстве, в единый союз советских писателей с коммунистической и фракцией в нем. Произвести аналогичное изменение по линии других видов искусства”.

На этой основе были созданы союзы писателей, художников, композиторов, архитекторов, поставившие их под строгий контроль партии. С этого времени принадлежность к соответствующему союзу стала, с одной стороны, критерием лояльности деятеля искусств советской власти, с другой – условием его материальной обеспеченности. Исключение из союза вело не только к утрате определенных привилегий (пользование домами творчества, мастерскими, получение авансов во время длительной работы над тем или иным произведением и т.д.), но и к полному отрыву от потребителей искусства (прекращение издания и переиздания произведений, участия в выставках и т.д.).

С момента образования творческих союзов ЦК ВКП(б) установил над ними жесткий контроль. В практику художественного творчества насильственно внедрялся метод социалистического реализма, официально объявленный единственным идеологически и политически выдержанным методом художественного познания мира. Применение этого “метода” должно было превратить деятелей литературы и искусства в певцов строящегося социалистического общества, в апологетов советской действительности и “светлого будущего”, в мастеров изображения “коллективной личности” и противников “психологического копания” в душах людей. Организация “инженеров человеческих душ”, как называл писателей Сталин, не имела даже элементарного демократического права – самостоятельно избирать руководство своего союза. Это в равной мере относится и к другим творческим союзам, которые также возглавляли люди, назначенные сверху, ЦК ВКП(б). Такой “порядок” сохранялся до середины 80-х годов.

Наивно было бы думать, что руководители творческих организаций решали что-то самостоятельно. В предсмертном письме А.Фадеева, долгие годы руководившего союзом писателей, в частности, говорилось: “Не вижу возможности дольше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии и теперь уже не может быть исправлено. Лучшие кадры литературы – в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены или погибли благодаря попустительству властвующих... Литература – эта святая святых – отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа… Нас после смерти Ленина низвели на положение мальчишек, уничтожили, идеологически пугали и называли это – “партийностью””. Осознание этого кончилось для Фадеева трагически: в 1956 г. он покончил жизнь самоубийством.

В этой обстановке не объективная оценка произведений искусства специалистами, а субъективное отношение к ним самого Сталина и [c.449] его присных, определяла их судьбу. Произведения, понравившиеся Сталину, выдвигались на Сталинскую премию (часто по его собственному предложению), авторы же сочинений, не соответствовавших его вкусу, подвергались гонениям.

Расправляясь с одними писателями (И.Мандельштам, И.Бабель многие др.), Сталин ограждал некоторых других от репрессий, лишая однако, возможности печатать свои произведения (А.Платонов, М.Цветаева, М.Булгаков, А.Ахматова, М.Зощенко, Б.Пастернак). Третьих он активно поддерживал (В.Василевская, К.Симонов И.Эренбург, А.Корнейчук), четвертых выдвигал на административные посты в Союзе писателей (А.Фадеев, Н.Тихонов, тот же К.Симонов) пятых, как, например, В.Маяковского, официально канонизировал. Расставляя писателей по ступеням некоей “табели о рангах”, он интегрировал их в командно-административную систему, элементами которой становился сам Союз писателей, как и другие творческие союзы.

Наряду с литературой партийное руководство уделяло большое внимание искусству кино. Еще в 1932 г. ЦК ВКП(б) принял постановление “О советской кинематографии”, в котором было намечено реорганизовать кинопромышленность, укрепить ее техническую базу, повысить качество кинопродукции, обеспечить и в этой области искусства торжество соцреализма. “Кино, – говорилось в постановлении, – должно в высоких образцах искусства отобразить героическую борьбу за социализм и героев этой социалистической борьбы и стройки, исторический путь пролетариата, его партии и профсоюзов, жизнь и быт рабочих, историю гражданской войны; оно должно служить целям мобилизации трудящихся на укрепление обороноспособности СССР”. Позднее (1940) было принято решение, что “сценарии фильмов на наиболее важные темы должны утверждаться управлением пропаганды и агитации ЦК ВКП(б).

Сталин лично, особенно когда это касалось исторической тематики, давал указания сценаристам и режиссерам (Чиаурели, Довженко, Эйзенштейну) не только о темах, но и о направлении их разработки, о трактовке персонажей будущего фильма. Широко известны указания, которые давал Сталин Эйзенштейну о трактовке исторической роли Ивана Грозного – борца против боярского своеволия и объединителя Руси вокруг Москвы. Для Сталина Иван IV был положительным персонажем, “государственником”, которого он полностью оправдывал, включая жестокие антибоярские действия опричнины.

Большое внимание в идеологическом воспитании народа отводилось в сталинские времена музыке. Однако и ее развитие подчинялось политическим задачам и регламентировалось эстетическими вкусами партийного руководства. Так, например, последнее категорически не приняло новаторство Д.Д.Шостаковича, особенно его оперу “Катерина Измайлова” (“Леди Макбет Мценского уезда”). Опубликованная в январе 1936 г. в “Правде” статья “Сумбур вместо музыки”, появившаяся, по словам Жданова, по указанию ЦК и отражавшая его точку зрения, дала резко отрицательную оценку опере. “Слушателей, – говорилось в статье, – с первой же минуты ошарашивает в опере нарочито нестройный, сумбурный поток звуков... Эта музыка, умышленно [c.450] сделанная “шиворот-навыворот”, – так чтобы ничего не напоминало классическую оперную музыку, ничего не было общего с ““фоническими звучаниями, с простой общедоступной музыкальной речью”. Вскоре, в феврале того же года “Правда” опубликовала еще одну статью против Шостаковича – “Балетная фальшь” (о музыке балета “Светлый ручей”). В ней композитор был объявлен формалистом, а формализм назван “вреднейшим антинародным явлением в советском искусстве”. Результатом появления этих статей стали опала Шостаковича и сокрушительная “дискуссия” о формализме во всех учреждениях культуры.

Не остался без внимания и театр. Заодно с Шостаковичем в формализме был обвинен и режиссер-новатор В.Э.Мейерхольд. “...Левацкое искусство, – писала та же “Правда”, – вообще отрицает в театре простоту, реализм, понятность образа, естественное звучание слова. Это – перенесение в оперу, в музыку наиболее отрицательных черт “мейерхольдовщины” в умноженном виде”. В декабре 1937 г. статьей “Чужой театр” “Правда” ударила уже по самому Мейерхольду. В ней говорилось: “Театр им. Мейерхольда в течение всего своего существования не мог освободиться от чуждых советскому искусству, насквозь буржуазных формалистических позиций”. Театр Мейерхольда – закрыт, его основатель и главный режиссер был арестован и репрессирован. В 1940 г. Мейерхольд после страшных пыток погиб, а его имя на целых двадцать лет было вычеркнуто из истории русского и советского театра.

В 1936–1937 гг. в процессе борьбы с формализмом в театральном искусстве были закрыты Второй Художественный театр, театры Дикого, Охлопкова, Завадского и некоторые др. Репертуар оставшихся был предельно сужен и подчинен жесткому партийному контролю. Среди подвергнувшихся репрессиям драматургов оказались Е.Шварц, создавший сказку-памфлет “Дракон” о мерзости диктатуры, Н.Эрдман, автор запрещенной сатирической пьесы “Самоубийца” и др. Лишился возможности работать М.Булгаков, его пьесы “Последние дни” (“Пушкин”), “Кабала святош” (“Мольер”) не были приняты к постановке: автора принуждали вносить неприемлемые для него поправки в текст уже законченных произведений. “Миша смотрит на свое положение безнадежно, – записала жена М.Булгакова в дневнике 7 апреля 1937 г. – Его задавили, его хотят заставить писать так, как он не будет писать”.

Многие писатели, художники, композиторы “вписались” в Систему, верно ей служили, получая за это премии и награды. Но самые талантливые неизбежно вступали в столкновение с режимом, предопределяя тем самым свою драматическую, а то и трагическую судьбу. [c.451]

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: