Третья инициация. Кризис середины жизни

Если мы обратимся к периодизации жизни женщины по Юнгу, то можем изобразить ее в виде следующей таблицы:

В ней последовательно изображены четыре этапа жизни женщины, отграниченные друг от друга: 1) девочка; 2) девушка; 3) женщина 4) старуха. Между этими четырьмя периодами есть границы, или пороги. Всего получается три порога, не считая рождения и смерти, что тоже является порогами, через которые человеку приходится переходить в течение жизни. В данной работе нас интересуют только переходные периоды взрослой жизни. Заканчивая проживание одной стадии жизни, человек не может беспрепятственно и естественно шагнуть в следующий по нескольким причинам.

Про одну из них мы говорили в связи с теорией Юнга: человек цепляется за предыдущий период, боясь неизвестности новой жизни. Но если бы он даже рвался вперед, то это не так-то просто. Вторая причина сложности переходных периодов в том, что в социуме это «место» уже занято. Так, если в семье есть подросшая дочь, то неизбежен ее конфликт со взрослой же матерью, так как в семье предусмотрено только одно «вакантное место» для такой женской роли, как хозяйка, мать, сексуальная партнерша отца. Таким образом, девушка не имеет возможности выполнять эти роли, а мать не спешит отказываться от них, так как они дают ей монопольную власть.

Говоря о власти, мы имеем в виду следующее. В психологии развития трем стадиям жизни соответствуют три раздела: детская психология (детство), акмеология (зрелость и взрослость), геронтология (старость). Слово «акмеология» восходит к древнегреческому «akme», происходящему в свою очередь от слова «axis» (острие) и означающему: «высшая степень чего-либо, цвет, цветущая пора». Быть в акме означает быть в полном цвете, на высшей степени развития. В это время «человек живет наиболее продуктивной творческой и социально-активной жизнью» (1, с. 377). Как правило, обладая такого рода властью над собственной жизнью, человек не спешит с нею добровольно или легко расстаться.

Каковы перспективы этой ситуации? На какое-то время возрастные этапы матери и дочери перекрывают друг друга, обе находятся в стадии продуктивности, только дочь на входе, а мать – на выходе, у одной сил еще пока мало, у другой – есть и силы, и опыт. Очень напоминает революционную ситуацию: низы хотят, но пока не могут взять власть, а верхи не хотят ее терять, но уже не могут удержать. Однако неизбежен переход стареющей матери в третью стадию, и она испытывает такие же «пороговые» ощущения, что и взрослая дочь.

Пока мать и дочь находятся в различных жизненных периодах, конфликт существует латентно: «Я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?» – спрашивает пушкинская героиня, уверенная в своей монополии на женскую власть. И до поры до времени зеркальце успокаивает ее: «Ты, конечно, спору нет». Но уже в этом ответе есть намек на грядущую драму: это слово «спор». Спору нет, но его пока нет.

«Но царевна молодая, /Тихомолком расцветая, /Между тем росла, росла, /Поднялась – и расцвела»… И вот здесь-то мы сталкиваемся со следующей закономерностью: как только девочка вошла в пубертат, она автоматически начинает теснить мать с ее «площадки», вытеснять ее из детородного периода в «старухи». Вот за что борется мать – за сферу влияния! «Как тягаться ей со мною! /Я в ней дурь-то успокою. /Вишь какая подросла! / <…> / Но скажи: как можно ей /Быть во всем меня милей? / Признавайся: всех я краше, /Обойди все царство наше, /Хоть весь мир; мне равной нет./ Так ли?» Зеркальце в ответ: / «А царевна все ж милее, / Все ж румяней и белее»…

Вот она, старая как мир драма между стареющей матерью, теряющей свою женскую силу, и подрастающей дочерью, дерзкой в своей юности и притязаниях на материнское место. Эта драма не только женская. Если мы рассмотрим так называемые «мужские сказки», то увидим то же самое. Так, в «мужской» сказке «Кощей бессмертный» Кощей, обладающий неограниченной властью, забирает женщину Ивана-царевича, инфантильного героя, не ведающего, какое сокровище досталось ему под личиной лягушки. Ему остается либо оставаться без партнерши, то есть в детском, асексуальном состоянии, либо перестать быть послушным мальчиком и сразиться с врагом, который всемогущ, грозен и, как кажется на первый взгляд, бессмертен. Его смерть какая-то особая, нужно отыскать и сломать иглу, на конце которой смерть Кощея. В психоанализе иглы, веретена, гребни – это те предметы сказочной атрибутики, которые являются фаллическими символами и иносказательно намекают на сферу секса. Сломать иглу Кощея = лишить его мужской силы, кастрировать, занять его место, став мужчиной. Смерть его – освобождение площадки, которую занимает новый, более молодой и сильный «самец». При этом поверженный властитель не обязательно умирает физически, он может умереть метафорически, то есть становится асексуальным, «умирает» как мужчина в продуктивной фазе, уступив свое место более молодому. Именно этой теме Фрэзер посвятил свою знаменитую «Золотую ветвь» (16): каждый раз предыдущий царь, с полном расцвете сил, должен быть убит новым, еще более сильным. Вот как комментирует эту тему Пропп: «Очевидно, брачный возраст детей, создание нового поколения показывает, что старому поколению пора уйти, уступить место новому» (14, с. 410). Так что в жизни каждого юноши, как и в жизни девушки, есть момент, когда он отыгрывает «сражение с Красным рыцарем» (7) – своим отцом – за право интегрировать свою внутреннюю силу.

Для иллюстрации третьего кризиса возьмем сказку, которую мы уже цитировали выше. В переложении Пушкина она больше известна как «Сказка о мертвой царевне и семи богатырях» (хотя речь в нашей статье идет о народных сказках, Пушкин весьма экологично сделал переложение народной сказки «Волшебное зеркало» в стихотворную форму, не повредив при этом функциональной структуры, в чем и кроется народность гения). Здесь нам хочется сделать акцент на второстепенной героине, мачехе.

Во время анализа «женских» сказок у нас возникло следующее наблюдение. Поскольку жизненный путь человека не заканчивается на зрелости, а предполагает и старость, то мы предположили, что должны быть сказки с главными героями стариками и старухами. Оказалось, что мы не можем вспомнить таких сказок. Возможно, они и есть, но не так популярны, как сказки о молодых девушках и юношах. Сказка знает героя-ребенка («Мальчик-с-пальчик», «Гуси-лебеди), героиню – девушку, героиню – зрелую женщину («Василиса Прекрасная»), однако старуха или старик могут быть только второстепенными персонажами, причем либо помогающими главному герою, либо мешающими ему. Почему так? Если в сказке «закодированы» жизненные стратегии, то как она могла проигнорировать такой огромный отрезок жизни, как старость?

Одно из предположений заключается в том, что выйдя из возраста «акме» («вершинного»), женщина перестает быть главным персонажем как в жизни, так и в сказке. У руля власти в жизни, а, следовательно, в сказке, стоят люди в фазе средней зрелости. Перевалив за рубеж этой фазы, человек должен осознать утрату своей власти в социуме и углубиться внутрь своей индивидуальности.

Так, мачеха в «Сказке о мертвой царевне», будучи вытеснена из собственной возрастной зоны подросшей падчерицей, подошла к кризису второй половины жизни, который предполагает смену экстравертированности на интровертированность. Царица не захотела принять этого факта, продолжая соревноваться в красоте и юности с молодой царевной, пытаясь повернуть время вспять и продлить иллюзию своей молодости путем устранения соперницы (вспомним иронию Юнга по поводу того, что в современном западном обществе женщина должна быть похожа на младшую сестру своей дочери). В социуме женщина изначально ориентирована на привлекательность в коммуникации, куда включена и внешняя привлекательность (героиня в сказке всегда «красавица писаная»). Однако мачеха в сказке практически всегда предстает старухой, сварливой и злой. Всегда в сказках она наказывается либо посрамлением и смирением, либо посрамлением и смертью.

Возвращаясь к теме инициации, мы можем сказать, что роль мачехи в женской сказке в том, чтобы дать представление еще об одном кризисе – кризисе середины жизни, который протекает ничуть не проще кризиса юности. В «мужских» сказках за попытку вернуть молодость старый царь наказывается тем, что сваривается в котле с молоком, в то время как молодой герой в результате этой же самой процедуры выскакивает из кипящего котла «удалым добрым молодцем». В «женских» сказках, например, в «Снегурочке», бездетная старушка пытается повернуть время вспять, «родив» снежную дочку, однако это, что называется, «мертворожденное» дитя, не способное к жизни… Подобные эпизоды в сказках соответствуют прохождению психосоциального кризиса поздней зрелости с отрицательным исходом по Э.Эриксону: на каждую задачу есть свое время, и его не наверстаешь в другой фазе, потому что в ней человека будут ждать свои, другие задачи.

Итак, старухи и старики в сказках являются не главными, а второстепенными героями, потому что их время ушло. Но это предположение касается только тех персонажей сказки, которые соответствуют реальным людям, например, злой мачехе. Есть еще один тип из семиперсонажной схемы Проппа, в роли которого может выступать пожилая женщина – это так называемый «даритель». Это персонаж, который оценивает прохождение героем испытаний и награждает его либо наказывает. В сказках это Баба Яга, Госпожа Метелица, фея, добрая старушка, помогающая девушке, и другие персонажи – именно они являются проводниками главных героев в инициациях. Эти герои не являются главными в сказке по той причине, что им не нужен путеводитель в виде сказки, они сами сочиняют сказки, шифруя те самые коды для молодых. Согласно Эриксону, социальная роль пожилых людей заключается в сохранении и трансцендировании мудрости, и во все времена самые главные тайны племени, государства, людского сообщества охраняются стариками.

Если говорить о реальных инициациях в традиционном понимании, то третья сказочная инициация (переход в последнюю жизненную стадию) соответствует второму типу инициаций. Напомним, что речь идет о «специализированных инициациях», которым подвергаются определенные личности в связи с трансформацией их человеческого состояния. В данном случае происходит творение не человека, а некоего сверхчеловеческого существа, способного общаться с Божествами, Предками или Духами. Подобные инициации были предназначены для избранных. Простые смертные (типа мачехи в сказке) доживают свой век в отчаянии, если вообще доживают.

Поскольку старость – самая не исследованная из всех стадий жизни (хотя бы потому, что люди стали жить так долго не так уж и давно), нам хочется проанализировать еще одну сказку – «Спящая красавица» Ш.Перро. Она необычна тем, что в ней нет мачехи, а есть добрые любящие родители, и все же главная героиня успешно проходит свою первую взрослую инициацию, и помогают ей в этом две старушки.

В этой сказке, как мы помним, героиня впервые появляется не в пубертате, а во время рождения. Злая старая фея, обиженная на то, что ее не пригласили на праздник, пророчит, что когда новорожденная вырастет, то умрет, уколовшись веретеном. Другая фея «смягчает приговор»: ты всего лишь уснешь на сто лет, пока не придет избранник. Тогда можешь растрачивать дары юности.

Затем сразу же следует кульминация: девушке уже 15-16 лет, и пророчество сбывается, она укололась веретеном, и это обозначает, что метафорически речь, безусловно, идет о первом сексуальном опыте, дефлорации. В этой сказке другие феи (в разных вариантах их от шести до двенадцати, не считая злой феи) сделали множество подарков, олицетворяющих богатство и прелесть юности. К сожалению, кроме этого роскошного приданого, в юности таится и «смертельная опасность», о которой не обмолвилась ни одна из добрых фей. Эту тяжкую и неблагодарную обязанность берет на себя пожилая (читай: пожила на свете) мудрая женщина. Терять девственность до замужества для девушки почему-то смертельно опасно. И сказка дает ей сто лет для того, чтобы она «созрела» до принятия на себя этой социальной ответственности.

В.Я.Пропп считает, что то, о чем рассказывается в сказке, было реальностью при родовом строе, то есть ищет исторические корни сказки. Мы, обращаясь к этнографическому материалу, также убеждаемся, что девочек, подобно спящей красавице, при наступлении первых месячных изолировали иногда на несколько дней, иногда – месяцев, а иногда – лет. Причем, чем знатнее семья девушки, тем дольше срок изоляции.

Вот как описывает Маргарет Мид жизнь девушек таупоу в возрасте на выданье: «Этих девушек благородного происхождения тщательно охраняют. Не для них тайные свидания по ночам или же встречи украдкой днем. Если родители низкого социального ранга благодушно безразличны к похождениям своих дочерей, то вождь хранит девственность своей дочери так же, как честь своего племени, свое право председательствовать на вечерних церемониальных распитиях кавы*, как любую из своих прерогатив, данных ему его высоким положением. Он поручает какой-нибудь старой женщине из своего семейства быть ее постоянной компаньонкой, дуэньей. Таупоу не должна ходить в гости, ее нельзя оставлять одну по ночам. Рядом с ней всегда спит какая-нибудь женщина постарше. Ей категорически запрещено ходить в другую деревню без сопровождения. В ее собственной деревне односельчане ревниво хранят ее неприкосновенность, когда она предается будничным делам – работает на огороде, купается в океане. Риск стать жертвой какого-нибудь моетотоло (насилие над спящей) для нее мал, так как рискнувший покуситься на ее честь в прежние времена был бы просто убит, а сейчас ему пришлось бы бежать из деревни» (13, с. 130).

А теперь сравним текст сказки Ш.Перро с приведенным отрывком о жизни самоанской принцессы: «Все так и вздрогнули, узнав, какой страшный подарок припасла для маленькой принцессы злая колдунья. Никто не мог удержаться от слез". Однако король решил все же попытаться уберечь принцессу от несчастья, которое предсказала ей старая злая фея. Для этого особым указом он запретил всем своим подданным под страхом смертной казни прясть пряжу и хранить у себя в доме веретена и прялки.

Прошло пятнадцать или шестнадцать лет. Как-то раз король с королевой и дочерью отправились в один из своих загородных дворцов. Принцессе захотелось осмотреть древний замок, и, бегая из комнаты в комнату, она наконец добралась до самого верха дворцовой башни. Там в тесной каморке под крышей сидела за прялкой какая-то старушка и преспокойно пряла пряжу. Как это ни странно, она ни от кого ни слова не слыхала о королевском запрете…»

И так далее. То, чего не смогла сделать с принцессой одна старушка, доделала другая. Событие, которое должно случиться, в сказке обязательно произойдет. Причем злая фея, можно сказать, делает большое одолжение, предупреждая о нем заранее. Говорят: кто предупрежден, тот вооружен, однако можно это делать по-разному. Король инфантильно пытается оберегать дочь-девственницу от «укола», – и в этом подход молодого мужчины-отца. А пожилые женщины знают, что выход в другом – выход в проживании опыта, предназначенного каждой женщине самой жизнью. Одна фея, отжившая свое и вышедшая из детородного периода, жестоко называет вещи своими именами: ЭТО обязательно произойдет и будет смертельным опытом, лишением. Вторая – молодая добрая фея – в расцвете молодости и силы, и она знает, что этот опыт, хотя и является тяжелым испытанием, но не смертелен. Наконец, третья женщина вносит свою лепту – ей «плевать» на приказы и запреты короля, она их и не слыхала. Есть вещи, над которыми не властны люди, какого бы высокого ранга они ни были.

Кларисса Пинкола Эстес прекрасно выразила разницу отношения к жизни молоденьких девушек и старух с помощью образа: «Работая с девушками старше шестнадцати лет, которые убеждены, что мир хорош, если правильно с ним обращаться, я всегда чувствую себя старой седой собакой. Мне хочется прикрыть глаза лапами и застонать, потому что я вижу то, чего не видят они, и знаю, особенно если девушки упрямы и своевольны, что они хотя бы раз с бездумной храбростью пойдут навстречу хищнику, пока потрясение не заставит их пробудиться. На заре жизни наш женский взгляд очень наивен, и это значит, что эмоциональное понимание скрытого еще очень слабо. Но как женщины, все мы начинаем с этого. Мы наивны, и язык заводит нас в какую-нибудь очень щекотливую ситуацию. Быть непосвященной в этих делах значит, что мы в той поре жизни, когда склонны видеть только явное, и это делает нас уязвимыми» (23, с. 55).

Заключение

В заключение хочется еще раз сказать, что инициация прежде всего связана со знанием трансцендентного порядка, знанием, которое ведет к новому, высшему способу существования. Это знание на каждом из этапов жизни новое, но у опытов всех трех описанных нами инициаций один общий знаменатель: они выводят человека за пределы его обыденной жизни, поскольку имеют духовную природу. В результате принятия нового опыта у человека меняется онтологичекий статус – он становится открыт для мира Духа. В сказках, как мы видели, эта метаморфоза сопровождается превращением героини в волшебницу, царевну, богиню и т.п. Сказка содержит также альтернативные стратегии героинь, ведущие к стагнации, краху, смерти. Таким образом, в волшебных «женских» сказках отражаются показательные ситуации для духовного развития женщины независимо от времени и места, в котором она живет.

Литература

1. Ананьев Б.Г. О проблемах современного человекознания. – М.: Наука, 1977. С. 337.

2. Анцыферова Л.И. Эпигенетическая концепция развития личности Эрика Г.Эриксона. / Принцип развития в психологии. – М.: «Наука», 1978. – 368 с.

3. Банцхаф Х. Основы Таро. Энциклопедия Арканов: Пер. с нем. М.: Изд-во ВШКА, 2000. – 304 с.

4. Вудман М. Опу

5. стошенный жених. Женская маскулинность. Аналитическая психология: Пер. с англ. – М.: ИНФРА-М, 2001. – 176 с.

6. Выготский Л.С. Собрание сочинений в 6-ти т. Т. 4. Детская психология /Под ред. Д.Б.Эльконина. – М.: Педагогика, 1984. – 432 с. (Акад. пед. наук СССР).

7. Гловер Э. Фрейд или Юнг/ Пер. с англ. – СПб.: Академический проект, 1999. – 206 с. – (Серия «Библиотека зарубежной психологии»).

8. Джонсон Р. Он. Глубинные аспекты мужской психологии. – Харьков: Фолио; М.: Институт общегуманитарных исследований, 1996.

9. Ефимкина Р.П., Горлова М.Ф. Психологическая инициация женщины //Семейная психология и семейная терапия. – М. – 2000. – № 4.

10. Зеленский В.В. Толковый словарь по аналитической психологии (с английскими и немецкими эквивалентами). – СПб.: Б&К, 2000. – 324 с. 2-е расширенное и дополненное издание.

11. Козлов В.В. Социальная работа с кризисной личностью. Методическое пособие. – Ярославль, 1999. – 303 с.

12. Кон И.С. Ребенок и общество: (Историко-этнографическая перспектива) – М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1988. – 270 с. С. 76.

13. Крайг Г. Психология развития. – СПб.: «Питер», 2000. – 992 с. (Серия «Мастера психологии»).

14. Мид М. Культура и мир детства. Избранные произведения. Пер. с англ. – М.: Наука, 1988. – 429 с.

15. Пропп В.Я. Морфология волшебной сказки. Исторические корни волшебной сказки. (Собрание трудов В.Я.Проппа.) – М.: Лабиринт, 1998. – 512 с.

16. Пропп В.Я. Русская сказка. (Собрание трудов В.Я.Проппа.) – М.: Лабиринт, 2000. – 416 с.

17. Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь: Исследование магии и религии: Пер. с англ. – М.: ООО «Фирма «Издательство АСТ»», 1998. – 784 с. – (Классическая философская мысль).

18. Элиаде М. Аспекты мифа. – М.: Инвест-ППП, 1996. – 240 с.

19. Элиаде М. Избранные сочинения: Миф о вечном возвращении; Образы и символы; Священное и мирское /Пер. с фр. – М.: Ладомир, 2000. – 414 с.

20. Элиаде М. Мефистофель и андрогин: Пер. с франц. – СПб.: «АЛЕТЕЙЯ», 1998. – 374 с. С. 125.

21. Элиаде М. Тайные общества: Обряды инициации и посвящения/ Пер. с франц. – К.: София, М.: Гелиос, 2002. – 352 с.

22. Эриксон Э. Детство и общество: Пер. с англ. – СПб.: Ленато, АСТ, Фонд «Университетская книга», 1996. – 592 с.

23. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис: Пер. с англ. – М.: Прогресс, 1996. – 344 с.

24. Эстес К.П. Бегущая с волками. Женский архетип в мифах и сказаниях. – К.: София, 2000. – 496 с.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: