ДЕЙСТВИЯ. АКТОРЫ. СИСТЕМЫ 5 страница

Нелишним будет напомнить о том, что первый из когда-либо существовавших факультетов социологии был учрежден в Чикаго в 1892г. (Дюркгейму, например, несомненно первому представителю настоящих «профессиональных» социологов, так и не удалось получить кафедру этой дисциплины без соединения ее с педагогикой, Вебер и Зиммель на протяжении практически всей их карьеры также вынуждены были комбинировать свою социологическую работу с другими дисциплинами, такими как юриспруденция, история, философия и экономика). Из этого следует, что любые попытки усмотреть для функционализма – как социологической парадигмы – генеалогические корни в эволюционизме или романтизме 19 века – или даже в социальной мысли 18го столетия (что достаточно часто практикуется в американских учебниках уже с 1950х годов и до настоящего времени) нельзя считать серьезными, поскольку они противоречат тому очевидному факту, что социология в качестве признанной академической дисциплины вряд ли существовала на другом берегу Атлантики задолго до 1900г. А, следовательно, так же немного смысла содержится в попытке найти европейских предшественников функционализма в культурном «тумане» додисциплинарного социального мышления, поскольку очевидное сходство, существующее между, скажем, Дюркгеймом и его заокеанскими последователями, такими, как Смолл, или, если уж на то пошло, между Мидом и Зиммелем - как правило описывается в настолько общих терминах, что это возвращает нас к абсолютно беспомощному утверждению, что социология тождественна функционализму, то есть варианту той смутной (или тавтологической) идеи, что все современные теории имеют своих предшественниц. Как заметил Эллсворт Фэрис (Faris) в своем замечательном докладе об истоках Чикагской социологии, в начале 19го века социология в Америке представляла собой не более чем «кабинетные размышления», причём, императивы относительно новой науки были столь примитивны и поверхностны, что началась обширная полемика относительно того, что в действительности она должна собой представлять, поскольку многие из тех, кто ею занимался, одновременно были священниками или иными духовными лицами, так что вполне понятна склонность некоторых американских школ определять новую науку скорее как отрасль теологии (Faris,1970: 6).

Если неудачи социологии в попытке получить статус независимой академической дисциплины до первого десятилетия двадцатого века недостаточно показательны, то весьма скудное количество международной периодической социологической литературы до 1890х гг. (то есть до появления «Американского социологического журнала» – первого периодического издания, посвященного новой науке, начавшего издаваться в 1895г.) также демонстрирует тщетность бесконечного поиска «корней» функционализма. Сама новизна социологии в период, когда появлялись новые журналы и издатели были вынуждены согласовывать свою деятельность с существованием рынков только ещё определявшихся в дисциплинарном отношении, убеждает, что попытка найти связующие звенья в сильно отличающейся друг от друга литературе стран, раположенных на противоположных берегах Атлантики хотя и соблазнительна, но вряд ли может привести к значимым результатам. Это отчасти объясняет, почему интересы, характерные для американской и европейской социологии столь сильно различались вплоть до конца 1960х гг., и почему эти интеллектуальные традиции предлагали качественно разные теоретические модели общества. Так, например, существует несколько видов теорий классовой структуры или, в частности, классового конфликта в американском каноне, и в то же время совершенно ясно, что в европейских центрах социологии не могло самостоятельно развиться что-либо подобное методологии Чикагской школы или эквивалента символическому интеракционизму. Несмотря на то, что Зиммель безусловно повлиял на Чикаго, переводы его сколько-нибудь существенных работ появились лишь спустя десятилетие после его смерти. Вряд ли Зиммель принял бы то, каким образом его идеями воспользовались Парк (Park), Уирт (Wirth) и другие, но, разумеется, они поступили так, как поступали социологи на обеих сторонах Атлантики с тем, что приходило к ним из-за океана, модифицируя и адаптируя идеи к новому интеллектуальному контексту. Американский Зиммель не тождественен немецкому Зиммелю, так же как американский Дюркгейм совсем не то, что французский Дюркгейм. Такое избирательное применение идеям теоретиков происходит потому, что они предполагают возможность расширенного или более фундаментального обоснования доморощенной теоретической модели или теории. Кто сейчас сможет обнаружить реальные признаки общности движения в направлении «волюнтаристской теории действия» в работах Вебера, Дюркгейма, Парето и Маршалла?

Причины фундаментальных различий между американской и европейской социологией определить не так уж трудно, равно как и объяснить, почему функционализм является по существу американским изобретением. Становление социологии как академической дисциплины в Европе конца 19-го века было связано с такими глобальными социально-историческими факторами, как модернизация обществ (например, в воссоединённых Германии и Италии, республиканской Франции и высоко индустриализированной Британии), в которых доминирующими формами правления до недавнего времени являлись авторитарные, абсолютистские, основанные на весьма далёком от какой-либо эгалитарности классовом делении, системы, выросшие из недр предшествовавшего аграрного уклада. Радикальный подрыв наследия феодализма и абсолютизма начался в эпоху третьей Французской республикой, причём роль, которую в этом отношении сыграл, например, Дюркгейм, была связана с образовательной политикой едва ли не больше, чем с собственно социологическими идеями. В Германии государство развивалось в направлении своеобразной рационально-легальной формы авторитаризма, то есть такой разновидности конституционной монархии, где Кайзер играл все более символическую роль. Общеизвестно, что Европа 19го столетия была плодородной почвой для распространения идей Маркса, поскольку они противостояли тем самым условиям (индустриализации, крупномасштабной эксплуатации городских и сельских рабочих, возрастающей инкорпорированностью крестьянства в капитализме, появлению городской буржуазии и т.д.), которые призваны были объяснить. Характерные сферы интересов европейской социологии этого времени вращались, следовательно, вокруг модернизации традиционных европейских обществ и были связаны в первую очередь с классовым конфликтом и социальным порядком, вызванными индустриализацией и урбанизацией. Тот смысл, в котором произведения Вебера были «борьбой с духом Маркса», а зиммелевские произведения – рефлексией над процессом модернизации в том виде, в котором он проявился в великих городах центральной Европы, попросту не имеет аналогов в американской социальной теории того же времени. Причина же данного явления в том, что у американцев имелись свои особые сферы интересов, связанные с их развивающимся обществом. Для американцев основной проблемой, которой должна была заниматься социология, являлась сплоченность общества, проблема того «как мы можем заставить наше общество, образованное из принципиально различных элементов, из рас и людей с четырех частей света, работать как единый организм». По-видимому, эта акцентуация на сплоченности была тесно связана с тем фактом, что Америка была новой и в сущности своей «современной» (modern) формой общества, имевшей (или считавшей, что имеет) мало общего с традиционными формами социальной организации, характерными для Европы, от которой ей достались так недавно сброшенные оковы колониального режима. На эту фундаментальную ориентацию указывают названия двух важнейших работ Ч.Кули 1900х гг.: «Человеческая природа и социальный порядок»(1902г.) и «Социальная организация»(1909г.). Такая специфика интересов также характерна для Чикагской социологии в целом, поскольку новый университетский факультет сразу оказался вовлечен в исследования местных общин, имевших явную мелиоративную направленность. Возрастающая направленность Американской социологии на проблемы, связанные с благосостоянием общества и, в частности, на развитие массовых социальных опросов (к 1928г. было проведено свыше 2500 массовых опросов, а также исследований по отдельным специфическим темам, таким как преступность и здоровье), более чем наглядно свидетельствует о желании видеть предметом новой дисциплины интегрированное функционирование социальной системы – хотя такие термины и не фигурировали в каноне Чикагской социологии. Можно сказать, что американская социология имела «гуманистическую» окраску, которая сохранялась даже в «утопических» концепциях социальной системы, например, той, которую сформулировал Т.Парсонс в расцвет функционалистской парадигмы в начале - середине 1950х гг.

Чикаго был важнейшим центром социологии в Америке с конца 1890х до, примерно, 1935г., поскольку был первым учреждением, которое могло предложить первоначально под руководством Альбиона Смолла план обучения для магистрантов (а позже и для аспирантов). Хотя Колумбийский Университет также учредил факультет социологии в 1894г. (под руководством Гиддингса), он привлекал гораздо меньше студентов и не мог конкурировать с Чикаго по качеству преподавательского состава (в Чикаго у Смолла работали У.Томас, Р.Парк и Э.Берджесс, а выпускникам рекомендовалось посещение курсов социальной психологии, читавшихся на философском факультете Дж.Г. Мидом). В результате у Чикаго было гораздо больше выпускников, чем у Колумбии. Так продолжалось до 1940х гг., пока Мертон и Лазерсфельд не присоединились к Колумбийскому факультету социологии, после чего он смог конкурировать с Чикаго как по качеству, так и по количеству публикуемых книг и статей (Mullins, 1974: 40-6).

Смолл основал «Американский журнал социологии», первый профессиональный журнал в этой области, а Парк и Берджесс в 1921г. выпустили первый подлинно социологический учебник «Введение в социологическую науку». Из Чикагского университета с 1895 по 1935г. вышло 113 докторов философии, большинство из которых устроилось профессиональными социологами на других факультетах по всей территории Соединенных Штатов, таким образом повсюду распространяя Чикагский Weltanchauung. Но вплоть до послевоенного времени социология в принципе не имела значительного пространства для распространения, и хотя Американское Социологическое Общество было основано ещё в 1906 г. – Смоллом, Гиддингсом, Уордом, Самнером и Россом – даже в конце 1939 г. оно насчитывало лишь около 300 членов.

Общепризнанно, что 1935 г. был кульминационной точкой доминирования Чикаго в американской социологии (Faris,1970: 119; Mullins, 1974:45-6). И хотя нельзя сказать, что после этой даты Школа утратила все свои позиции, тем не менее, с 1935 по 1951 г.г. произошло последовательное и довольно заметное снижение количества исследований и выпускников, а также качества выпускаемой продукции (Faris,1970: 123). Произошло также изменение в теоретической ориентации (по направлению к символическому интеракционизму), связанное с Гербертом Блумером, что значительно уменьшило влияние Чикаго, в частности в контексте появления функционализма.

Событием, наиболее ярко символизировавшим утрату Чикаго ведущей позиции, стала публикация Толкоттом Парсонсом «Структуры социального действия» в 1937г. Примечательно, что в своей работе Парсонс не упоминал Чикагскую социологию (хотя был о ней прекрасно осведомлен: в 1936г. он преподавал в Чикагской летней школе, и контактировал с двумя представителями нового поколения чикагских социологов, Эвереттом Хьюзом и Эдвардом Шилсом). Описывая становление «стандартной Американской социологии», Маллинс (1974: 45) отмечает, что:

В особенности важную роль сыграли четыре европейца, основная активность которых приходится на период рубежа веков: Дюркгейм, Парето, Зиммель и Вебер. К 1920 - му году никто из них уже не работал, и, хотя, по крайней мере, часть их работ была известна в Америке до этого времени, американским социологам потребовалось ещё 30 лет, чтобы переработать европейскую мысль, добавить ей чисто американский привкус, и выработать свой собственный продукт – а именно, структурный функционализм.

В работе 1937г. Парсонс обращается к Зиммелю только мимоходом, однако он строит свои теоретические рассуждения вокруг Дюркгейма, Парето и Вебера (а также Маршалла и бегло обращается к Марксу). Его избирательное прочтение (сейчас чаще употребляют выражение «неправильное истолкование») этих источников и его открытие «конвергентности» их идей в отношении того, что он называл «теорией волюнтаристского действия», подготовили почву для новой теоретической парадигмы в Американской социологии – и, возможно, первое, что было этим достигнуто, это прочная теоретическая основа, тогда как интеллектуальная основа Чикагской социологии носила отпечаток эклектичности, и это лишь отчасти сглаживалось ссылкой на то, что она была преимущественно эмпирической, поскольку факультет нуждался в некоей определенной теоретической модели, т.е. такой, которую можно было бы назвать парадигмой в Куновском смысле слова. Этот факт позволил многим концептуальным элементам Чикагской социологии мигрировать в более поздние формы структурного функционализма и системной теории, несмотря на то, что Парсонс сторонился подобных идей при создании своего программного документа образца 1937г. Весьма показательно, что ещё в 1905г. А.Смолл писал, что «для анализа социальной реальности всегда будут необходимы концепции «социальной структуры» и социальной функции» или какого-либо субститута, которого мы не можем вообразить» (1905: 176). Как показывает это утверждение, Чикагская социология не находилась в непримиримой оппозиции по отношению к «глобальным теоретическим» системам вроде функционализма, как это часто изображается. Но к 1937г., как замечает М. Яновиц в своих воспоминаниях об этом периоде, «эстафетная палочка социальной теории уже перешла в руки Парсонса и других»:

Интеллектуальный кризис (в Чикаго) ознаменовался публикацией в 1937г. Толкоттом Парсонсом «Структуры социального действия»…С публикацией его основной работы американской социологии был навязан новый интеллектуальный формат. Он не был адекватно или быстро принят. Со стороны Чикаго не последовало позитивной ответной реакции, ни в смысле попытки освоить новую концепцию, ни в смысле её принятия.

Верно, что в планируемой Парсонсом модели социологии не нашлось места для Чикагской школы. Но это не имело большого значения. Парсонс опирался на Тенниса, Вебера, Дюркгейма и Парето, составлявших интеллектуальную материю Чикаго. Парсонс принимал во внимание нормы утилитаризма и классической экономики, которые также были широко представлены в Чикагском университете. Таким образом, социологические интересы Парсонса были тесно связаны с чикагской традицией. Однако, некоторые из ведущих лиц на факультете испытывали к нему личную неприязнь, либо презрение в связи с отсутствием у него сколько нибудь существенного опыта эмпирической исследовательской работы. Наиболее непримиримым критиком Парсонса был Льюис Уирт, позиция которого первое время была окрашена в «анти-интеллектуальные» тона.

Когда я прибыл в кампус в январе 1946г., традиция Чикагской школы – сильный крен в сторону полевой работы – поддерживалась как выпускниками, так и преподавателями факультета. Группа, образованная активным поколением старшекурсников, бывших ветеранами Второй мировой войны, задавала тон в течение почти пяти лет. Они являли собой коллективное интеллектуальное направление, бывшее смесью старого стиля с поиском новых социологических течений. В результате была подготовлена значительная доля тех, кто сегодня относится к числу лидеров социологических исследований.

Конечно, можно допустить, как это и сделало большинство здравомыслящих выпускников послевоенного периода, что, распространяя свои идеи на всю американскую социологию, Чикагская школа готовила собственную трансформацию, поскольку такова была логика нормального исторического развития любого интеллектуального движения. Ретроспективно, однако, становится ясно, что чикагцам следовало более целенаправленно заниматься теорией и проявить больший интерес к макросоциологии. Таков этот, во всех отношениях странный парадокс (до сих пор не нашедший объяснения), проявившийся в неспособности успокоить тени прошлого, то есть, если угодно, осуществить ритуал своего рода академических «похорон». (Janowitz, 1970: x-xi)

Причины быстрого взлета Парсонса к положению гегемона в данной дисциплине после публикации «Структуры социального действия» связаны с упадком влияния Чикагской школы, однако есть также ряд других, более сложных факторов, к которым необходимо обратиться для объяснения произошедшей трансформации. Парсонс сам по себе едва ли являлся значительной фигурой в социологии того времени. Он занимал довольно незначительную позицию преподавателя социологии даже в момент публикации своей книги (тогда ему было 35 лет), а факультет социологии в Гарварде был относительно небольшим по сравнению с Чикагским или Колумбийским. По образованию Парсонс не был социологом и с 1927 по 1931 год занимал в Гарварде место преподавателя экономики, после чего стал преподавать социологию, в значительной степени благодаря паре статей о капитализме в современной социальной теории, в которых он стремился знание, приобретенное в процессе обучения в Европе, приложить к проблемам, к которым в Америке обычно подходили с более практической точки зрения.

Иными словами, Парсонсу было весьма затруднительно обрести уважаемую позицию на своём собственном факультете: двое его коллег, Питирим Сорокин и Карл Зиммерман, были крайне невысокого мнения по поводу его предыдущей работы. Во всем этом можно уловить оттенок профессиональной ревности, недоверия к интеллектуальному выскочке (изначально не воспринимавшемуся в качестве социолога), покушавшемуся на их сферу влияния («отводившего ветер от их парусов»). Сорокин был широко признанной фигурой, и имел на своем счету такие важные публикации, как «Социальная мобильность» (1927) и «Современные социологические теории» (1928). В то время, когда Парсонс опубликовал «Действие», он как раз заканчивал работу над своим грандиозным трудом «Социальная и культурная динамика», опубликованным в 1941г. Будучи неизменным резким критиком Парсонса, Сорокин тем не менее сыграл важную роль в становлении функционалистско-системной теоретической парадигмы, поскольку являлся руководителем Роберта К. Мертона и Кингсли Дэвиса, способствовавших росту парсоновского влияния в данной области и ставших впоследствии ключевыми представителями этой парадигмы. Немаловажно также, что Парсонс – с Мертоном, Дэвисом и Джорджем Хомансом (младшим коллегой по Гарварду, в это время как раз работавшим над рядом социологических исследований, легших в основу его известной работы «Английские крестьяне 13го столетия») – был членом гарвардского «кружка Парето», своего рода интеллектуального клуба, возглавляемого физиологом Гендерсоном, весьма расположенным к распространению идей этого итальянского экономиста и социолога (Heyl, 1968: 316-34). Среди тех, кто входил в этот кружок, были Йозеф Шумпетер, Крэн Бринтон и Элтон Мэйо. Гендерсон помог Парсонсу продвинуться по службе, несмотря на оппозицию Сорокина, что говорит о его значительном влиянии на другие факультеты в это время. Однако наиболее важным было то, что основные идеи Парето, которого гарвардские «левые» называли «буржуазным Марксом», оказавшие большое влияние на образ мыслей этой группы, впоследствии составили основу важнейших элементов функционалистско-системной теории, особенно концепций социального равновесия и социальной системы (Heyl, 1968: 324). Гендерсон также сыграл важную роль в появлении «Структуры социального действия». Как позднее признается Парсонс(1977: 23), его отношения с Гендерсоном: были абсолютно экстраординарными.

Я был знаком с ним по семинару Парето, а также и в других отношениях ещё до того, как в связи с моим должностным статусом ему на рецензию был предложен черновик моей работы. Вместо обычного краткого ответа он вышел на личный контакт со мной (стимулируемый, я думаю, преимущественно, моими рассуждениями о Парето) и назначил ряд персональных встреч у него дома, что-то около двух часов дважды в неделю в течение трех месяцев. На этих встречах мы проработали рукопись параграф за параграфом.

Это был уникальный опыт, как в личностном, так и в интеллектуальном плане.

Функционализм в Америке: Главенство Толкотта Парсонса

При обращении к истории Американской социологии периода 1930-1960 г.г. в первую очередь поражает масштаб влияния, оказанного Толкоттом Парсонсом (1902-1979) на развитие социологической теории, и в частности, на расцвет функционализма. Американская социология находилась в авангарде культурной волны, последовавшей за Второй мировой войной, давшей дисциплине возможность обрести свой современный профессиональный вид и упрочить позиции по всему миру. В результате концепция Парсонса в период с 1940 по 1970 г.г. стала играть доминирующую роль не только в Америке, но и приобрела значительное влияние за ее пределами. Парсонс внес огромный вклад в формирование проблемного поля современной версии дисциплины, и, вероятно, за это время переосмыслил суть социологического исследования, и даже задал ему направление, теоретическую программу, ранее у него отсутствовавшую (Hamilton, 1983). Эта программа стала известна как структурный функционализм (позже – системная теория), и хотя он был далеко не единственным теоретиком, представлявшим данную традицию, именно он определил рамки её дальнейшего развития.

Толкотт Парсонс родился в 1902г. в Колорадо-Спрингс – небольшом городке на Среднем Западе. Его отец был пастором Конгрегационалистской церкви, и атмосфера в семье была пропитана протестантским аскетизмом с сильными обертонами социальных реформ. Помимо этого Эдвард Парсонс также преподавал английский, и ранние годы Толкотт провел в довольно замкнутом мирке, характерном для маленьких американских колледжей первой четверти 20го века.

Поступая в 1920 г. в Эмхерст (Amherst College) (Массачусеттс), Парсонс ориентировался на карьеру в области биологии или медицины. Однако его интересы быстро перекинулись к социальным наукам, и особенно к тому, что тогда называли «институциональной экономикой». Эта дисциплина близка к современной политической экономии, то есть изучению социальных последствий экономических процессов. Интерес подобного рода соответствовал реформистскому сознанию, характерному для парсоновской семьи. Но, кроме того, он способствовал знакомству Парсонса с социологией в виде курсов, читавшихся У. Хэмилтоном и К. Эйерсом (Ayers). Эти учёные находились под влиянием работ Торстейна Уэблена (Thorstein Veblen) (1857-1929) и некоторых европейских социологов, например Э.Дюркгейма.

После окончания Эмхерста дядя предложил Парсонсу годичное обучение за границей. Таким образом, Парсонс не стал продолжать обучение в Америке и предпочел отправиться в Европу, где в 1924-1925гг. посещал Лондонскую школу экономики (LSE). По-видимому, юного Парсонса привлёк радикализм, в известной степени свойственный некоторым ведущим профессорам школы - Гарольду Ласки, Р. Тауни (R.H Tawney), Моррису Гинзбергу, Л.Т. Хобхаузу и т.д. – хотя, по-видимому, куда большее впечатление на него произвели лекции социального антрополога Бронислава Малиновского.

Малиновский и его коллега А.Р. Рэдклифф-Браун представляли новую, функциональную, социальную антропологию, занимавшуюся рассмотрением человеческих институтов с точки зрения функций, выполняемых ими для поддержания существования тех или иных обществ. Понятно, что такой подход, при котором понятие «функции» при описании социальных процессов использовалось в том же смысле, что вкладывают в него биологические науки, показался Парсонсу привлекательным, поскольку он объединял оба главных объекта парсонианского интереса – биологию и социологию – в одной теоретической модели. К этой теме Парсонс будет возвращаться на протяжении всей своей интеллектуальной карьеры.

Хотя Парсонс и не прошел завершённого курса обучения в LSE, очевидно, что приобретённый там опыт оказал определяющее влияние на формирование его интересов. По счастливой случайности, следующий год он, по обмену, провел в Университете Гейдельберга.

Когда Парсонс в 1926г. оказался в Гейдельберге, Университет в интеллектуальном отношении всё ещё находился под влиянием Макса Вебера, жившего и работавшего там с 1896 по 1918г. Работы Вебера, написанные на стыке экономики и социологии, увлекли Парсонса. Вскоре он приступил к работе над докторской диссертацией на тему анализа капитализма в современной немецкой литературе, опираясь при этом на работы Вебера, Маркса, Зомбарта и некоторых второстепенных авторов. Ему также посчастливилось прослушать курс неокантианской философии, читавшийся старинным другом Вебера, Карлом Ясперсом, что помогло ему в понимании методологической базы веберовских работ.

После возвращения в Соединенные Штаты, Парсонс стал преподавателем экономики, сначала в родном Эмхерсте, а впоследствии в Гарвардском Университете. В это время (1926-34), в соответствии с темой своей диссертации и последовавших на ее базе публикаций, Парсонс целиком и полностью оставался в лоне экономики. Однако он сохранил свой интерес к социологии, чувствуя, по его словам, что «экономическая теория должна рассматриваться в рамках некоторой теоретической модели, в которую входила бы также социология».

Это привело Парсонса к более широкому толкованию экономики: отступая от конвенциональной экономической теории, он проявлял интерес к социальным последствиям экономической политики, что привело его к работам тех экономистов, которые имели дело с социальной основой экономического поведения, таких как Маршалл, Парето и, разумеется, Вебер. В этот период Парсонс значительно способствовал тому, чтобы сделать Вебера более доступным не-немецкоязычной аудитории: в 1930г. вышел его перевод «Протестантской этики и духа капитализма», ставший каноническим образцом.

В начале 1930х гг. в Гарварде был учрежден факультет социологии, и Парсонс перешел туда на должность преподавателя под начало склонного к авторитаризму эмигранта из России, Питирима Сорокина. Отношения между Парсонсом и Сорокиным как коллегами были далеко не дружественными, с чем Парсонсу приходилось мириться до конца 1930х гг, пока он не получил наконец повышения, соответствующего его интеллектуальной репутации. Однако Гарвард обеспечил для его учения относительно благоприятную среду, и Парсонс вскоре организовал вокруг себя группу аспирантов, многие из которых стали впоследствии по праву именоваться выдающимися фигурами в социологии – например, Роберт Мертон, Кингсли Дэвис и Уилберт Мур. Парсонс несомненно был преподавателем, способным вдохновлять и увлекать студентов, так что многие из тех, кто поступал в Гарвард ради Сорокина, остались в аспирантуре ради Парсонса.

Переход Парсонса от экономики к социологии отразил его укрепляющееся представление об экономике как о «частном случае» социологии. По его мнению, аспекты поведения и действий человека, с которыми имела дело экономика, не могли концептуализироваться иначе как в контексте обобщающей социальной теории.

В этот период своей карьеры Парсонс активно знакомился с работами неоклассических экономистов, крупнейших социологических теоретиков, а также философскими работами. Результатом этого поиска обширной социальной теории стала «Структура социального действия» (опубликованная в 1937г.). Вследствие «европейского» образования, по крайней мере частично, работа Парсонса, во всём что касалось современной социальной науки, оказалась нарочито «антиамериканской». Парсонс выступил против господствовавших в большинстве американских школ позитивизма и эмпиризма. Возможно, его пренебрежение отечественными мыслителями было чрезмерным и являлось следствием его довольно неортодоксального образования, однако оно позволило ему построить достаточно выдающуюся концепцию, в которой удалось свести воедино наиболее значимые направления Европейской социальной мысли. И хотя его работа несомненно была чрезвычайно значительным вкладом в социологическую теорию, за пределами Гарварда ее приняли без энтузиазма, главным образом потому, что Парсонс проигнорировал доминирующую социологию того времени, представленную Чикагской школой.

Некоторые критики (особенно Элвин Голднер (1970)) изображают «Структуру социального действия» как типичный пример ухода от насущных проблем Америки 1930х гг. - пример, весьма показательный для пребывавших в «башне из слоновой кости» представителей парсонианского интеллектуального окружения. Тем не менее, Парсонс рассматривал социальные вопросы большой значимости, собственную же книгу он позднее расценивал как «попытку систематизации размышлений над проблемами состояния Западного общества»(1977: 29) – проблем, которые высветил, с одной стороны, приход к власти фашизма в Германии и Италии, а с другой - коммунистическая революция в России. И в том и в другом Парсонс видел угрозу капиталистической демократии, такой, например, какая имела место в Америке, и которая, несмотря на все свои недостатки, все же предоставляла индивиду больше свободы, чем все ее гипотетические конкуренты. Такая точка зрения имела решающее значение для построения им теории социальной системы как некоего «третьего пути» между крайностями правых и левых, и частично объясняет непонимание Парсонсом позиции тех, кто позже будет характеризовать его работу как в основе своей консервативную – по мнению Парсонса, его версия функционализма была исключительно либеральной и демократической.

При создании общей социальной теории он, под влиянием Л. Дж. Гендерсона, обратился к сочинениям Парето. Несмотря на то, что Парсонс несомненно считал идеи Парето важными и довольно подробно анализировал их в «Структуре социального действия», впоследствии он практически не уделял внимания работам итальянского автора.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: