Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






ДЕЙСТВИЯ. АКТОРЫ. СИСТЕМЫ 8 страница




 

Наследие Фрейда

С тех пор как по мановению одного единственного человека, Зигмунда Фрейда, появился психоанализ, прошёл уже почти век. Фрейд создал психоанализ в Вене конца девятнадцатого века как терапевтическую практику и одновременно как теорию человеческого сознания. В качестве терапевтической практики психоанализ, возможно, более известен как «лечение беседой» – словосочетание, используемое для передачи волшебной силы языка в облегчении душевных страданий. Суть лечения беседой известна как метод «свободных ассоциаций». Пациент рассказывает аналитику все, что приходит ему на ум, независимо от того, насколько это тривиально или неприятно. Это открывает аналитику доступ к предполагаемым желаниям и прошлому пациента, которые затем можно проинтерпретировать и реконструировать в рамках клинического сеанса. Целью психоанализа как клинической практики является обнаружение скрытых желаний и конфликтов, поддерживающих невроз, и последующее избавление пациента от тревожащих его или её симптомов.

Теоретически психоанализ коренится в ряде динамических моделей, описывающих психические процессы. Бессознательное, подавление, сексуальные влечения, нарциссизм, самоограничение (denial), вытеснение –вот ключевые аспекты фрейдистского понимания личности. Для Фрейда человеческий субъект не является чем-то, существующим независимо от сексуальности, либидозного наслаждения, фантазий, а также социальных и патриархальных кодов современной культуры. Фактически, человеческий субъект, как порождение Просвещенческого разума - то есть как унифицированная, стабильная и согласованная целостность – деконструируется психоанализом как фантазия, таящая внутри себя ничто иное как либидозность. Знание для Фрейда, как и для Шопенгауэра и Ницше, является внутренним по отношению к миру желания. В свете Фрейдистского психоанализа целый ряд современных идеологических оппозиций – рассудка и эмоций, секса (commerce) и удовольствия, маскулинности и феминности, рациональности и иррациональности – потенциально открыты для вытеснения.

Для того, чтобы детально обозначить пересечения психоанализа и социальной теории, необходимо дать краткий обзор некоторых основных понятий теории Фрейда. Приведенный ниже набросок претендует лишь на то, чтобы очертить основное направление теоретических построений Фрейда. (Более детальное описание можно найти в Rieff, 1959; Ricoeur, 1970; and Gay, 1988). Неоднозначность и двусмысленность, которыми наполнены работы Фрейда, будет затронута здесь лишь мимоходом, хотя многие из этих проблем будут рассмотрены в последующих разделах главы.

«Все наши осознанные мотивы являются поверхностными феноменами: за ними стоит конфликт наших влечений … В своей великой основе деятельность бессознательна. Сознание плетется далеко позади.» Эту мысль высказал Фридрих Ницше, не Фрейд. Таким же образом романтические поэты, Гёте и Шиллер, и философы девятнадцатого века, Шопенгауэр и Фейербах помещали определяющее воздействие неосознанных страстей в центр человеческой субъективности. Фрейд был хорошо осведомлен об этих догадках и часто ссылался на них в своих собственных сочинениях, хотя и относился в какой-то степени скептически к идеализации подсознания романтиками.

Если эти поэты и философы рассматривали природу подсознательных страстей в терминах эстетики, Фрейд рассматривает их значение для человеческой сексуальности и психической жизни. Оригинальность Фрейда заключается в его критическом анализе подсознания как подавленного. Одним из самых важных открытий Фрейда было открытие психических явлений, недоступных сознанию, но, тем не менее, оказывающих определяющее влияние на повседневную жизнь. В своем прославленном метапсихологическом эссе «Бессознательное» (1914) Фрейд утверждает, что человеческий субъект не является непосредственно доступным самому себе, в сознании не отражается то, что можно назвать ядром целостной личности. Напротив, человеческий субъект для Фрейда есть расщепленный субъект, разрывающийся между самосознанием и лежащими за ним силами подавленных желаний. Для Фрейда изучение языка его пациентов было способом обнаружения глубинной бури страстей, скрывающейся за всеми формулировками самоидентичности, изначальной инаковости, внутренне присущей субъекту как таковому. При рассмотрении человеческой субъективности, Фрейд разделяет душу на подсознание, предсознание и сознание. Предсознание можно представить как огромное хранилище воспоминаний, которые могут быть воскрешены в памяти. В противоположность этому подсознательные воспоминания и желания глубоко погребены, скрыты от сознания. Согласно Фрейду, подсознание является не «другим» сознанием, а отдельной психической системой со своими собственными законами. Фрейд говорит, что подсознание индифферентно по отношению к реальности; оно не знает причинных взаимосвязей, противоречий, логики и отрицания; оно полностью нацелено на поиск удовольствий и либидозного наслаждения. Более того, оно не может быть обнаружено непосредственно. Оно может быть замечено только через влияние, через искажения, которые оно вызывает в сфере сознания.

Акцент Фрейда на подсознательных желаниях формирует онтологию субъекта. Отвергая представление о том, что сознание может быть основой субъективности и знания, Фрейд утверждает первичность желания по отношению к миру порядка и здравого смысла. Решающее значение в этом смысле имеет то обстоятельство, что человеческие существа рождаются «преждевременно». Фрейд рассматривает психические эффекты нашей детской зависимости от других, обычно от родителей, в терминах биологически заданных потребностей. Фрейд говорит, что младенец не способен выжить самостоятельно без присмотра, тепла и пищи, получаемых от других. Но, и это является фундаментальным для Фрейда, специфически человеческие потребности всегда обгоняют биологические, будучи как таковые связаны с получением удовольствия. Фрейд приводит в пример младенца, сосущего молоко из груди своей матери. После того, как его биологическая потребность в пище удовлетворена, он начинает испытывать определенное удовольствие от сосания как такового; для Фрейда это является сущностью подсознательной сексуальности:

Настойчивое продолжение сосания доказывает, что уже на ранней стадии развития ребёнка существует некая потребность, требующая удовлетворения. Хотя эта потребность происходит от питания и провоцируется им, тем не менее, нацелена на получение удовольствия независимо от питания, и поэтому может и должна быть названа сексуальной. (Фрейд, 1940: 154)

Таким образом, психоанализ Фрейда радикализирует связь между сексуальностью и субъективностью. С этой точки зрения сексуальность не является некоей предзаданной, унитарной биологической силой, которая появляется полностью сформированной уже при рождении. Сексуальность скорее создается, а не задается заранее. Для Фрейда сексуальность является «бесконечно извращённой», предельно гибкой в том, что касается сексуального желания и его объектов. Сексуальная субъективность предстаёт в качестве непостижимой и непредсказуемой организации либидозных удовольствий, как субъективность, которая всегда будет связана с запутанной структурой детской сексуальности.

В учении Фрейда сущность подсознания тесно связана со структурой личности и идентичностью. Вообще говоря, Фрейд связывает возникновение эго-идентичности с психическими явлениями печали, меланхолии и горя. В работе «О нарциссизме: введение» (1914) Фрейд утверждает, что «эго» не является просто защитной функцией принципа реальности, ответственного за самосохранение, это структурированный осадок потерянных объектов, объектов, встроенных в ткань самой субъективности. Потеря любимого человека, говорит Фрейд, с необходимостью приводит к интроекции этого другого в «эго». Вот как Фрейд (1923: 28) объясняет связь между потерями и формированием эго:

Нам удалось объяснить мучительную болезнь меланхолии посредством предположения, согласно которому (в процессе преодоления этой боли) потерянный объект снова воссоздается внутри эго – т.е. объект- cathexis заменяется идентификацией. Однако в то время мы не могли в полной мере оценить значение этого процесса и не знали, насколько он типичен и распространен. С тех пор мы пришли к пониманию того, что этот способ подмены играет огромную роль в определении формы эго и что он вносит существенный вклад в формирование того, что называют «характером».

Таким образом, эго-идентичность подменяет собой фантазию. Это происходит через множественные нарциссические идентификации со значимыми другими людьми.

В психоаналитической теории первой потерей, на которую должен отреагировать младенец, является отделение от материнского тела. Потеря материнского тела в действительности является настолько значимой, что она становится основополагающим моментом не только для индивидуализации и дифференциации, но также и для сексуальных и гендерных различий. В теории Фрейда потеря и гендерное сходство оказываются напрямую связаны с Эдиповым комплексом, являющимся для человеческой души дверью в мир приобретенных социальных смыслов. Для Фрейда Эдипов комплекс представляет собой центральный пункт сексуального развития, символическую интернализацию потерянного, табуированный объект желания. В акте интернализации потери до-Эдиповой матери, как для консолидации личности, так и для консолидации гендерной идентичности решающее значение приобретают отношения младенца с отцом. Вера в интерсубъективную природу социальной жизни начинается именно здесь: отец, занимающий структурную позицию, находящуюся за пределами и чуждую этой воображаемой сфере, выполняет функцию разрушения диады ребенок-мать и, тем самым, выводит ребенка в более широкий социальный, культурный мир. Отцовский запрет на вожделение к матери, который переживается как кастрация, одновременно представляет собой ситуацию подавления желания и отнесения к внешнему миру социальных значений. Тем не менее, согласно Фрейду, этот мир значений и межличностных отношений всегда превозмогается подсознательным желанием, возвращением некогда подавленного. Идентичность, сексуальность, гендер, значение – через всё это проходит через радикальное противоречие между непрерывно развивающимся самосознанием и подсознательным или подавленным желанием. (Для дальнейшего рассмотрения этого вопроса см. Рикёр, 1970: 211-29)

Работы Фрейда показывают, что эго не является хозяином в собственном доме. Подсознание, подавление, либидо и нарциссизм являются ключевыми пунктами рассогласованности субъекта. Более того, именно по причине подобной фрагментации идентичности понятие идентификации играет столь важную роль в психоаналитической теории: субъект создает идентичность посредством идентификации с другими людьми, которые занимают определенное место в символическом контексте общества, культуры и политики. В современной социальной теории психоаналитическая рассогласованность субъекта присутствует в разных обличиях. В критической теории Франкфуртской школы она является частью попытки переосмысления слабости и изолированности современной идентичности перед лицом объективирующих аспектов науки, технологии и бюрократии позднекапиталистического общества. У Хабермаса она принимает форму утверждений о сущности искаженной коммуникации, иными словами, средства построения теории репрессивной идеологии. У Лакана она является средством выслеживания, воссоздания воображаемых конструкций само-утаивания, связанных с идеей о том, что именно язык позволяет обнаружить подавленное подсознательное. В лаканианском и постструктуралистском феминизме она оказывается подчинена целям радикальной политической критики сексуальных различий и гендерной иерархии. В постмодернистских работах Делёза, Гваттари и Лиотара она в первую очередь представляет собой ряд социально-политических наблюдений о психической фрагментации и рассогласованности перед лицом глобального капитализма.

 

Критическая Теория, Фрейд и Анализ Современных Обществ

Среди множества попыток социальных теоретиков продуктивного развития идей психоанализа критическая теория Франкфуртской школы занимает особое место. Это является следствием не столько теоретического развития психоанализа как такового, сколько соединения теории Фрейда и марксизма, отличающего Франкфуртскую школу от других подходов в социальной теории. Начиная с конца 30-х годов, представители Франкфуртской школы применяли психоанализ к марксистской социальной теории в целях анализа того, почему люди без явного сопротивления подчиняются господствующим идеологиям позднего капитализма. Общая объяснительная модель, разработанная представителями Франкфуртской школы для изучения социально-психологического аспекта отношений между личностью и культурой, привлекла большое внимание социальных теоретиков (Джей, 1973; Беньямин, 1977; Хелд, 1980; Элиотт, 1992). Ниже я сосредоточусь на социально-теоретических реконструкциях психоанализа в работах Эриха Фромма и Герберта Маркузе.

 

Эрих Фромм (Erich Fromm)

Фромм, который практиковал как аналитик с 1926 г. и являлся членом Франкфуртского психоаналитического института, пытался в своих ранних научных работах объединить теорию подсознания Фрейда с марксистской социологией. Под влиянием книги Вильгельма Райха Анализ характера, в которой связываются язык общества и язык подсознания, Фромм заинтересовался эффектами сексуального подавления и влиянием семьи, опосредующим отношения между экономикой и индивидом. Согласно Фромму, психоанализ Фрейда должен дополнять марксизм с целью понимания того, как социальные структуры влияют на внутренние аспекты человеческого опыта и формируют их. Однако отношение Фромма к эффектам подавления существенно отличается от анализа, осуществленного Райхом. С точки зрения Фромма, Райх был не в состоянии разработать адекватную теорию социального воспроизводства, т.к. он свел теорию сексуальности Фрейда к однобокой фокусировке на генитальной сексуальности. В то же время психоанализ Фрейда, версию которого разделяет Фромм, был в своей основе «социальной психологией». Для Фромма, как и для Фрейда, индивид должен пониматься через его или ее отношение к другим.

Буржуазная нуклеарная семья, говорит Фромм, является основой для понимания связи между индивидуальным подавлением, культурным контролем и идеологическим доминированием. Как агент социального воспроизводства, семья определяется как «основной посредник, через которого экономическая ситуация осуществляет свое воздействие на душу человека» (Фромм, 1932: 483). Фромм утверждает, что семья вводит регрессию в самое сердце субъективности, поддерживает экономические обстоятельства в качестве идеологии и внушает человеку чувства покорности, бессилия и самоуничижения. Следовательно, главной мыслью ранних работ Фромма является то, что деструктивное влияние позднего капитализма концентрируется не только на экономических механизмах и институтах, а включает также укоренение господства во внутренней жизни и психодинамических усилиях каждого индивида.

К концу 30-х годов Фромм постепенно проникся скептическим отношением к ортодоксальному фрейдизму. Он подверг острой критике фрейдовское понятие инстинкта смерти, как заражённое биологическим редукционизмом и заявил, что оно служит исключительно для легитимации на теоретическом уровне деструктивных и агрессивных тенденций современной культуры. Примечательно, что Фромм также испытал влияние неофрейдистских аналитиков, таких как Гарри Стек Салливан и Карен Хорни, которые настаивали на значимости роли более широкого социального и культурного контекста в строении личности. Этот акцент на культурных компонентах формирования идентичности особенно силён в главных работах Фромма Бегство от свободы (1941) и Разумное общество (1956), основной темой которых является сущностная «природа человека» – природа, которая было подавлена и искажена капиталистическими паттернами господства.

Хотя ранние работы Фромма о включенности людей в капиталистическую систему господства были хорошо приняты другими членами Франкфуртской школы, его поздний, более социологический анализ сущностной природы человека был ими решительно отвергнут. Герберт Маркузе, ведущий теоретик Франкфуртской школы, обвинил Фромма (и других неофрейдистских ревизионистов) в подрыве критического потенциала наиболее важных открытий Фрейда, таких как подсознание, подавление, детская сексуальность и тому подобных. Согласно Маркузе, Фромм, в своём ревизионизме, подписывается под стабильным функционированием эго, но делает это ценой отказа от искажающей природы подсознания. Свою центральную мысль Маркузе формулирует следующим образом: «В то время когда Фрейд, сосредоточивший своё внимание на превратности и противоборстве первичных инстинктов, обнаруживает общество в наиболее глубоких слоях рода и отдельного индивида, ревизионисты, нацелившиеся не на происхождение социальных институтов и отношений, а на овеществлённую, готовую форму, оказываются неспособны уразуметь, что эти институты и отношения сделали для личности, самореализации которой они призваны были способствовать» (1956: 240-1). Таким образом, говорит Маркузе, попытка Фромма дополнить психоанализ социологическими факторами вылилась в фальшивый политический оптимизм, а также в ликвидацию того, что было действительно революционным в учении Фрейда: открытия подавленного подсознательного.

 

Герберт Маркузе (Herbert Marcuse)

Маркузе, как и Фромм, рассматривает психологическое и политическое подавление как тесно взаимосвязанные. Маркузе считает, что психоанализ Фрейда релевантен для выявления способов доминирования над внутренним миром человека, для понимания того, как капитализм и массовая культура формируют желания личности, и для оценки возможностей освобождения человека. Однако, в отличие от Фромма, Маркузе отвергает идею дополнения теории Фрейда социологическими и историческими факторами. Вместо этого Маркузе пытается раскрыть освободительный потенциал, заключающийся в самих работах Фрейда, изнутри, с целью выявления содержащегося в них радикального начала.

Переосмысление психоанализа Гербертом Маркузе направлено на развитие «политического и социологического содержания» работ Фрейда (Маркузе, 1956: xii). Его анализ исходит из принятия некоторых ключевых положений психоанализа. В их число входят теория бессознательного, конфликт между принципами удовольствия и реальности, инстинктами жизни и смерти и представление о том, что цивилизация влечет за собой сексуальное подавление. Однако Маркузе настаивает на том, что Фрейд был неправ, когда говорил о постоянстве культурной необходимости психологического подавления. Маркузе соглашается с тем, что всякое социальное воспроизводство требует подавления в определённой степени. Но, говорит Маркузе, Фрейд не замечает того, что именно капитализм создает уродующий (хотя и непостоянный) груз подавления. С этой точки зрения, индивиды фактически приспосабливаются к деструктивным силам капиталистического господства, силам, которые маскируются под «принцип реальности».

Эти, столь дерзкие идеи изложены Маркузе в его классических работах Эрос и цивилизация (1956) и Пять лекций (1970). Ключом к интерпретации Фрейда, данной Маркузе, является разделение подавления на «основное» и «прибавочное». Основное подавление относится к минимальному уровню самоограничения, необходимому при столкновении с социальной жизнью. В сущности оно означает, что в структуру «социализированного субъекта», т.е. субъекта, способного поддерживать социальное и сексуальное воспроизводство, заложено определенное подавление. Прибавочное подавление, напротив, относится к интенсификации ограничений, создаваемых посредством асимметричных отношений власти. Маркузе указывает на моногамную патриархальную семью и работу как сферы, в которых присутствует прибавочное подавление. Этот подавляющий прибавочный продукт, говорит Маркузе, действует через «принцип перформативности», особую культурную форму реальности, структурно предопределённую экономическим порядком капитализма. Для Маркузе деструктивное психологическое влияние этого принципа является очевидным. «Перформативность» переопределяет индивидов как просто «вещи» или «объекты», заменяет эротизм генитальной сексуальностью и моделирует дисциплинирующие рамки для человеческого тела (Маркузе называет это «репрессивной десублимацией») с целью предотвратить помехи, которые подавленные желания могут вызвать в отношениях капиталистического обмена.

Такую реинтерпретацию Фрейда Маркузе навязывает критической теории психических издержек современности. С точки зрения Маркузе, масштабные социальные и индустриальные преобразования, имевшие место в двадцатом веке, – как в экономических системах и технологиях, так и в производстве культурных продуктов – вызвали крайнее усиление психологического подавления. Чем больших высот достигает технокапитализм, говорит он, тем больше прибавочный продукт - подавление. Огромные производственные возможности, которые предоставляются технологиями, модернизмом и монополистическим капитализмом, обернулись местью по отношению к субъекту. Как следствие, личностная сфера оказывается подвержена разложению и фрагментации. Согласно Маркузе, психоаналитическое деление личности на ид, эго и суперэго не является больше релевантным. Ослабление патриархальной власти в буржуазной нуклеарной семье, сопровождаемое влиянием средств массовой информации и потребительской культуры, привело к возникновению подчиненного, легко поддающегося манипулированию современного человека. Субъективность в условиях позднего капитализма становится просто функциональным компонентом системы господства.

Несмотря на столь мрачную картину современной эпохи, Маркузе оптимистичен в отношении социальных изменений. Маркузе постоянно использует Фрейдистский психоанализ против него самого, стремясь, таким образом, обнаружить эмансипативный потенциал современности. Для Маркузе, принцип перформативности по иронии судьбы создает экономические и социальные условия, необходимые для радикальной трансформации общества. Так, материальное изобилие, создаваемое капитализмом, открывает возможности для уничтожения прибавочного подавления. Освобождение для Маркузе связано с примирением культуры, природы и подсознательного удовольствия, с формой существования, которую Маркузе называет «либидозной рациональностью». Условия, необходимые для реализации «либидозной рациональности», включают в себя преодоление разрыва между удовольствием и реальностью, жизнью и смертью и оживление подавленных желаний и стремлений. Через изменения в вымышленных структурах и социальной среде, говорит Маркузе, общество может стать ре-эротизированным.

Такой анализ воздействия современной идеологии, создающей «прибавочное подавление», содержит множество важных идей. Очевидно также, что он имеет и существенные недостатки. Во-первых, по поводу того, как идеология превращает подавление из «основного» в «прибавочное», Маркузе не смог сказать ничего, кроме обозначения самого общего направления этой трансформации. (Более подробно об этом и других психолого-политических трудностях в работах Маркузе см. Элиотт,1993). Точно так же предположение о том, что в подавленных инстинктах могут обнаруживаться рациональные мотивы (понятие «либидозной рациональности»), осталось непроясненным. В работах Маркузе отсутствует сколько-нибудь существенный анализ интерсубъективных социальных отношений. Вместо этого, он предлагает такое видение политической автономии, которое сводится к освобождению и, таким образом, выражению подавленных инстинктов. С этой точки зрения концепция отношения между подавленными инстинктами и социальными преобразованиями, предлагаемая Маркузе, является индивидуалистичной и по существу асоциальной (см. Хелд,1980; Чодороу, 1989).

 

Возвращение к Фрейду: Жак Лакан (Jacques Lacan)

Множество теоретиков психоанализа определяют потерю в качестве ключевого явления для формирования личности. Начиная с младенческой потери воображаемой связи с до-Эдиповой матерью, последующих болезненных повелений Эдипового нарратива, и, наконец, отказов и отторжений, переживаемых взрослыми, потеря находится в центре всех эмоциональных взаимодействий между личностью и другими людьми. Однако, несмотря на то, что связь между потерей и идентичностью проходит красной нитью через всю историю психоанализа, интерпретация формирования идентичности, оказавшая наиболее существенное влияние на социальные науки, принадлежит французскому психоаналитику Жаку Лакану. Лакановское прочтение Фрейда, сделанное через призму структуралистской лингвистики и постструктуралистских теорий дискурса, стало в социальной теории ключевой точкой отсчёта для анализа возникновения субъекта в рамках языка и через него, а также для анализа интерсубъективного пространства желания. К исследовательской деятельности Лакана и его последователей мы еще вернемся в контексте феминистских теорий, рассматриваемых ниже. В данном пункте важно представить изложение и анализ Лакановской теории желающего субъекта.

Как уже было замечено, по Фрейду, ребенок начинает свою жизнь в симбиозе с материнским телом. Вначале младенец психологически не отличает себя от остальных людей, а также от внешнего мира. На этой стадии мир младенца состоит из слитности его самого с телом матери. Лакан называет эту приятную сферу существования «воображаемый порядок». Воображаемое для Лакана есть долингвистический, до-Эдипов порядок, в котором желание скользит по бесконечному множеству материнских частей-объектов – таких как груди, губы, взгляд, кожа и тому подобное. Но, согласно Лакану, этот воображаемый опыт целостности утрачивается, как только ребенок осознает себя как обладающего идентичностью, отдельной от материнского, воображаемого пространства. Этот первоначальный момент разделения переживается ребенком как невыносимая потеря, потеря настолько болезненная, что ее результатом является первичное подавление до-Эдиповых связей с материнской сферой, подавление, на основе которого возникает бессознательное. Будучи отделён от первичной идентификации с до-Эдиповой матерью, ребенок оказывается ввергнут в сферу языка или различений, внутренне присущих тому процессу образования значений, который Лакан называет «символическим порядком». Символическое в теории Лакана есть плоскость общепринятых социальных смыслов, логики, дифференциации. Символизация и язык позволяют субъекту репрезентировать желание для себя и для других. Однако обозначение желания всегда запятнано следами воображаемой, материнской идентификации. Наш дискурс, дискурс говорящих субъектов, всегда характеризуется недоговоренностью, подавленным бессознательным. «Бессознательное, - говорит Лакан, - есть дискурс Другого».

Лакан рассматривает воображаемые перепетии формирования самости посредством обращения к фрейдовской теории нарциссизма. В книге «Зеркальная стадия как формирующая функцию Я» (1949) Лакан утверждает, что младенец постигает чувство телесной целостности через осознание своего образа в «отображении». «Отображение» дает младенцу утешительный образ «Я» как целостного и самодостаточного. Лакан (1977: 1) говорит об этом так:

еще не умеющий ходить и даже стоять, зажатый в тисках сторонней опоры, человеческой или искусственной … он, несмотря ни на что, в порыве ликующей активности вырывается из этих тисков и, фиксируя свою установку при помощи позы, слегка наклонённой вперёд, удерживает на ней свой взгляд и получает в памяти мгновенный отпечаток своего образа.

Однако этот зеркальный образ не является полностью тем, чем кажется. Лакан говорит, что зеркало создает «иллюзию связности», отчуждающей неузнавание. Короче говоря, зеркало лжет. Это ведет к тому, что младенец представляет себя стабильным и целостным, хотя на самом деле его психическое пространство фрагментировано, его физические движения нескоординированы. Отражение в зеркале ведет младенца в неограниченное царство нарциссизма, подкрепленного ненавистью и агрессией, и создает непреодолимый разрыв между идеалом и реальностью. Воображаемое формирование самости, говорит Лакан, «направляет активность эго, до его социального детерминирования, в вымышленном направлении» (1977: 2).

Таким образом, воображаемое может быть представлено как архаичное царство искаженных зеркальных отражений, пространственный мир неразличения себя и других, откуда берут начало нарциссизм и агрессивность как ключевые компоненты формирования идентичности. Но если воображаемый порядок уже является отчуждением желания, то это тем более верно по отношению к символическому порядку языка. Символическое, говорит Лакан, ломает зеркальную целостность воображаемого. Для Лакана, как и для Фрейда, это случается с вхождением отца в психический мир ребенка. Нарушая связь мать-ребенок, Эдипов отец ломает единение самости-с-другими, характерное для воображаемого порядка. Для Лакана язык является основным посредником, структурирующим процесс формирования Эдипова комплекса. Ребенок входит в символический мир через язык, который вводит временные, пространственные и логические различения, различения, являющиеся основными для самости и других, для субъекта и объекта. Язык для Лакана является интерсубъективным порядком символизации, который несет в себе силу культурных санкций, называемых Лаканом «законом отца» - именно в языке и через язык человек пытается реконструировать потерянную воображаемую целостность.

При интерпретации Эдипова комплекса в лингвистических и культурологических терминах, Лакан обращается в своих теоретических поисках к учению Соссюра. В лингвистике Соссюра язык представлен как система внутренних различений. Согласно этой точке зрения, знаки создаются из означающего (звук или образ) и означаемого (содержания соответствующего значения). Значение слова, таким образом, возникает из различий, устанавливаемых между ним и другими словами: слова как таковые не «обозначают» своих объектов. Язык способен создавать значения только через внутреннюю игру различений. Психоанализ Лакана признает основные элементы лингвистики Соссюра, но весьма существенно радикализует их. Лакан не желает следовать за Соссюром в его поиске означаемого или содержания, стоящего за знаком, сколь бы случайны и неопределённы они ни были. Вместо этого Лакан переворачивает соссюровское понимание знака, утверждая, что означающее является первичным по отношению к означаемому в процессе создания значения. Означаемое, говорит Лакан, не может быть прояснено раз и навсегда, т.к. оно постоянно «тонет» и «расплывается» в подсознании. Именно с помощью этого пункта Лакан акцентирует глубинные связи между обозначением и бессознательным. Подавленное желание с необходимостью существует вместе с самим означающим. Бессознательное, говорит Лакан, является «суммой следствий сказанного о субъекте, которая достигается на том уровне, на котором данный субъект конституирует себя из следствий означающего» (цитата Лакана в Ragland-Sullivan, 1986: 116).






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных