Джон Уильям Данн в культуре XX века 6 страница

На следующий день я проезжал мимо этого места на автобусе. Мы уже приближались к отелю, когда мой взгляд упал на весьма эксцентричного вида особу, шагавшую в направлении движения автобуса по тро­туару со стороны отеля. На пожилой даме было надето причудливое черное платье ранневикторианской эпо-

[98]
хи и шляпка с полями. Она держала зонтик, тонкая, гладкая, неполированная ручка которого служила простым продолжением основного стержня и по фор­ме и размерам напоминала наконечник. Она исполь­зовала зонт — в сложенном виде, разумеется — в каче­стве трости, сжимая его в руке так, как паломник сжи­мает свой посох. Но зонт был перевернут. Она держала его за наконечник, а ручкой постукивала по тротуару.

Не стоит и говорить о том, что прежде я никогда не встречал человека, который использовал бы зонт по­добным образом.

* * *

Эти эксперименты показали, что, умея устойчиво и прочно удерживать внимание на поставленной цели, человек может с одинаковой легкостью наблюдать «феномен» и во сне и наяву. Однако удерживать вни­мание не простое дело. Конечно, для этого не нужно обладать каким-то необычным даром. Но совершенно необходимо научиться — путем долгих тренировок — контролировать свое воображение. Поэтому желаю­щим просто удостовериться в существовании «фено­мена» я порекомендовал бы проводить эксперимент на основе записей о сновидениях, а не образов бодрст­вующего сознания.

Однако в плане изучения проблемы «эксперимент наяву» имеет особую ценность, поскольку позволяет человеку наблюдать многое из того, что делает его соз­нание. Да и сюжеты сновидений не обременяют экспе­риментатора.

Сам я приступил к подобного рода эксперименту прежде всего с целью обнаружить барьер (если таковой

[99]
имеется), отделяющий наше знание о прошлом от на­шего знания о будущем. И — удивительная вещь! — оказалось, что такого барьера, по-видимому, вообще не существует. Нам нужно просто пресечь любые яв­ные мысли о прошлом — и тогда отдельными вспыш­ками начнет проступать будущее. (Ибо именно к это­му в конечном счете приведет вас эксперимент, каким бы трудным и мучительным он ни был.) Когда кто-ни­будь пытался проследить «цепочку воспоминаний» из прошлого в будущее, он натыкался не на задерживаю­щий барьер, а на абсолютную пустоту. Более того, я открыл (с помощью отдельного эксперимента), что, позволяя вниманию перемещаться от одного образа к другому, явно с ним связанному, остаешься, так ска­зать, в «прошлой» половине сети. Внимание там, словно в своей епархии. Ассоциативно связанные ме­жду собой образы легко и быстро сменяют друг друга; а внимание скользит без всякого видимого усилия или усталости.

Только отвергнув явные ассоциации с предыдущим образом и дождавшись момента, когда их место займет нечто, явно с ними не связанное, внимание получает возможность преодолеть разделительную черту.

ГЛАВА XIV

Мне осталось описать еще один сон. Он не дает не­опровержимого доказательства, но сила его убеди­тельности настолько велика, что он заслуживает серь­езного рассмотрения. Если сон, размышлял я, дейст­вительно относится к будущему, то он не укладывает­ся в рамки гипотезы, которой я придерживался в то время. Это побудило меня отказаться от нее и вернуть­ся к моей прежней теории, что принесло мне удачу.

Сон приснился мне ночью, а утром, одеваясь, я за­нимался тем, что отслеживал длинную цепочку воспо­минаний о школьных годах. Строго логическая после­довательность событий привела меня к эпизоду с осой. В детстве я страшно боялся этих насекомых, и находиться в комнате вместе с хотя бы одним предста­вителем их рода было для меня сущим мучением. Те­перь вообразите тот ужас, который я испытал, когда в комнату, где я обедал, через открытое окно влетела ог­ромная оса. Опустившись мне на шею, она начала медленно ползти за мой итонский воротничок. Я си­дел, побелев как полотно, а учитель умолял меня не двигаться, что, впрочем, было совершенно излишне. Я до сих пор помню жуткое ощущение от мягких, легких передвижений насекомого. И вот 44 года спустя я, подведенный цепочкой мыслей к тому давнему эпизо­ду, вновь попытался припомнить ощущение от при­косновения лапок ползущей осы. В этот момент я причесывался; и как только я провел расческой по оп­ределенному месту на макушке головы, ночной сон тотчас всплыл в моем сознании. Во сне у меня возник­ло ощущение, будто что-то запуталось в моих волосах в указанном выше месте на макушке головы. Я был

[101]
убежден, что там ползала оса, и позвал своего прияте­ля, чтобы тот выташил ее.

Итак, если рассматривать этот сон как предвосхищение будущего, иначе говоря, как еще один пример «феномена», то необходимо принять во внимание следующие факты.

Одновременное представление сознанию чувст­венного впечатления — прикосновения расчески к го­лове — и запечатленного в памяти образа — ощущения от прикосновения лапок осы — служит достаточно на­глядным примером ассоциации по смежности. Но пе­ред тем, как эта ассоциация образовалась, она прел-стала в сновидении в форме интеграции.

Любопытное смешение событий!
ЧАСТЬ IV

ГЛАВА XV

Пока мы не начали искать объяснение, хорошо бы бросить беглый взгляд на то, что же именно мы долж­ны объяснить.

Прежде всего, разумеется, сам «феномен» — явное нарушение временной последовательности представ­лений. Имеющаяся последовательность (в том виде, в каком она могла бы быть зафиксирована в дневнике) такова:

а' — пред-представление явления А

а» — повторное представление (воспоминание) явления а'

А — явление *

а — повторное представление явления А

Если признать выводы, сделанные на основании сна, описанного в предыдущей главе, дело еше больше ос­ложняется: создается впечатление, будто А в приведен­ной выше схеме может быть любой совокупностью пред­ставлений. Далее необходимо учитывать слелующее.

После того как экспериментатор наблюдал образ бу­дущего события, он берет карандаш и бумагу и записы­вает или лаже зарисовывает летали наблюдавшегося им пред-образа. Тем самым он совершает конкретный фи­зический акт. Но если бы он не наблюдал пред-образа, этот акт никогда не был бы совершен. Иначе говоря, экспериментатор вмешивается в определенную после-

* Ввиду различия способов связи между существенными в английском языке (с помощью предлога; в данном случае «of») и русском языке (с помошью падежей) и для упрощения вос­приятия фразы целесообразно использовать слово «явление» (вместо «представления»), тем более, что в оба термина вклады­вается один смысл (см. главу IV, определение «представлений». — Прим. пер.).

[103]
довательность механических событий, которую мы принимаем без доказательств как спинной хребет «на­деленный сознанием автомата» или материалистиче­ских теорий. Это открытое «вмешательство». И оно влечет за собой ряд проблем. Будущие события в любом случае достаточны реальны, чтобы мы могли пережить их в качестве пред-представлений; однако поскольку наблюдатель, как мы только что показали, способен благодаря пред-наблюдению изменить порядок своих действий, теоретически возможно предотвратить на­ступление этих событий. Тогда должны ли мы заявить, что они только частично реальны, иными словами, ме­нее реальны, чем, скажем, прошлые события? Наше объяснение должно дать ответ и на этот вопрос.

Далее, способность наблюдателя вмешиваться в ход совершающихся в мозге событий ставит перед на­ми проблему свободы воли. Ее наше объяснение так­же должно удовлетворительно разрешить.

Наконец, очень существенно, что наше объясне­ние не противоречит уже известным в психологии и психофизике фактам. Некоторые из этих фактов зна­чительно сужают для нас круг допустимых предполо­жений. Мы не отрицаем психологический факт (он рассмотрен в главе XII), согласно которому «цепочка воспоминаний» не тянется в «будущее», но заканчива­ется в «настоящем». Что касается психофизики, то на­ши данные укладываются в рамки обычных доказа­тельств в пользу параллелизма и, в частности, учиты­вают тот факт, что сотрясение мозга явно разрушает или парализует недавно сформированные воспомина­ния. Здесь проблема заключается в том, что затронуто нечто большее, чем просто «моторная привычка»: из сознания пациента, по-видимому, вычеркивается все связанное с непосредственно предшествующими со­трясению событиями.

ГЛАВА XVI

Теория относительности признает «видение напе­ред» во времени в том смысле, что то, что есть будущее для Джонса, может быть настоящим для Брауна. Но она не допускает для Джонса возможности восприни­мать событие его отдаленного будущего за 1 —2 дня до события его ближайшего будущего. Но именно это нас и интересует.

* * *

Не следует забывать, что материальные свидетель­ства (постольку, поскольку на них запечатлено свер­шившееся) служат знаками прошлого — и только про­шлого. Рассматривая в какой-либо данный момент мишень и увидев в углу круглую пробитую дырочку, вы, вероятно, подумаете, что в этом месте прошла пу­ля. Однако нигде на поверхности мишени вы не най­дете признака того, что вскоре, скажем, на расстоянии в полдюйма от центра яблочка появится другая дыроч­ка. Разумеется, на основании полного знания обо всех механических движениях, которые происходят на этом клочке вселенной в момент обследования вами мишени, вы смогли бы определить, что вскоре в ука­занном месте пуля пробьет мишень, если бы вы, ко­нечно, обладали высочайшим интеллектом. Но это допущение только сбивает с толку, ибо предполагает введение множества знаков внешних по отношению к исследуемому нами объекту, то есть мишени. Ее со­стояние в данный конкретный момент не позволяет нам заметить какие-либо признаки, намекающие на

[105]
будущую дырочку. В этом смысле мишень настолько неинформативна, что вы даже не станете разбираться, есть на ней повреждения или нет; этот вопрос никак не повлияет на ваши выводы. Мишень не содержит «сви­детельств» о своем собственном будущем, и вам прихо­дится пользоваться знаками, находящимися где угод­но, только не на ее поверхности. Между тем простре­ленный угол мишени — свидетельство ее прошлой ис­тории. И благодаря именно этому свидетельству, а не знанию о случившемся на данном клочке вселенной в некоторый предшествующий момент времени, вы сделаете заключение о пронзившей мишень пуле.

Дырочки в мишени служат знаками будущего в том смысле, что они указывают на возможные направле­ния движения пуль и на события, которые, вероятно, произойдут вскоре позади мишени; но они не являют­ся знаками будущих дырочек.

Наш мозг — материальный орган, и состояние его в любой данный конкретный момент не больше указы­вает на то, что внешний мир собирается представить мозгу в будущем, чем состояние мишени — на место, куда попадет следующая пуля или на то, попадет ли она вообще.

ГЛАВА XVII

Высмеивать метафизику обывателя рискованно. Основополагающие идеи, увековеченные в народной речи, не могут быть полностью глупыми или неправо­мерными. Ибо такого рода канонизация должна, по меньшей мере, означать, что эти понятия выдержали проверку многими столетиями и — куда бы ни заноси­ла их судьба — повсюду находили безоговорочное признание.

Скажем больше: обыватель в конечном счете — Homo sapiens и первооткрыватель времени. Ему — и только ему — наука обязана подобным взглядом на су­ществование.

Его выводы относительно природы сделанного им открытия были, похоже, очень впечатляющи по своей конкретности, но несколько расплывчаты в смысле обобщений. Он вообразил, что развертывание собы­тий во времени предполагает движение в четвертом измерении.

Термин «четвертое измерение», разумеется, приду­мал не он — его словарный запас едва ли позволил бы ему сделать это. Но он был твердо убежден в том, что:

1. Время имеет длину и делится на прошлое и буду­щее.

2. В длину время не простирается ни в одном из из­вестных ему пространственных направлений: ни с се­вера на юг, ни с запада на восток, ни сверху вниз. Оно простирается в направлении, отличном от указанных трех, иначе говоря, в четвертом направлении.

3. Ни прошлое, ни будущее не доступны наблюде­нию. Все доступные наблюдению явления находятся в поле наблюдения, которое лежит в одном-единствен-

[107]
ном моменте длины времени — моменте, отделяющем прошлое от будущего. Этот момент он назвал «настоя­щее».

4. Это «настоящее» поле наблюдения движется по длине времени столь странным образом, что события, прежде относившиеся к будущему, становятся на­стоящими, а затем прошедшими. Прошлое тем самым постоянно нарастает. Это движение он назвал «тече­нием» времени.

Теперь обратим внимание на одно обстоятельство — ниже мы рассмотрим его подробнее. При вдумчивом прочтении пункта 4 мы можем увидеть, что многие из употребленных там слов указывают не на временную протяженность, по которой, как предполагается, пере­мещается «настоящее» поле наблюдения, а на некое другое время. Вероятно, вам легче будет увидеть это, если мы еще раз процитируем пункт 4, выделив курси­вом соответствующие слова.

4. Это «настоящее» поле наблюдения движется по длине времени столь странным образом, что события, прежде относившиеся к будущему, становятся на­стоящими, а затем прошедшими. Прошлое тем самым постоянно нарастает.

Ссылки на некое время, стоящее за временем, — закономерное следствие нашей первоначальной ги­потезы о движении по длине времени, ибо движение во времени должно измеряться временем. Если движу­щийся элемент занимает сразу всю длину времени, значит он не движется вовсе. Но время, которым изме­ряется его движение, — другое время. А «течение» это­го другого времени должно измеряться третьим вре­менем и так далее до бесконечности *. И наш первоот-

* На это, разумеется, указывали и раньше как на фундамен­тальное выражение против ньютоновской мысли о времени, которое течет.

[108]
крыватель, крайне смутно различая эту бесконечную шеренгу времен, каждое из которых, так сказать, охва­тывает предыдущее, понятное дело, уклонился от дальнейшего анализа.

Однако он сохранил верность двум своим главным понятиям — длине времени и движению времени. А для передачи этих двух чрезвычайно полезных идей своим смышленым собратьям он обзавелся специаль­ными выражениями. Он начал говорить о долгом и ко­ротком времени (но никогда о широком или узком), об отдаленном прошлом и ближайшем будущем. Он от­мечал: «Когда наступит завтра» и «Когда я достигну такого-то возраста». Пребывая в более поэтическом расположении духа, он заявлял, что время «пролете­ло», а годы «прошли»; он писал о «жизненном пути» и проживании «дня заднем».

Свое общее представление о времени он символиче­ски выразил различными способами — и, вероятно, наиболее исчерпывающим образом в записи фортепи­анной музыки. В нотных тетрадях измерение, тянущее­ся по странице сверху вниз, изображало пространство, а промежутки, отмеренные в этом направлении, — му­зыкальные ключи; тогда как измерение, тянущееся от одного края страницы к другому, изображало длину времени, а расстояния, отмеренные в этом направле­нии, — длительность нот и пауз между ними. Следова­тельно, страница представляла собой то, что сегодня мы назвали бы «пространственно-временным конти­нуумом». Но на этом символизм не заканчивался. В до­вершение ко всему было условлено, что взгляд пиани­ста должен двигаться слева направо вдоль символиче­ского временного измерения, а написанные аккорды — браться тогда, когда эта движущаяся точка, изобра­жающая движущееся «настоящее», достигает их.

[109]
В другом случае обыватель представил временное измерение окружностью, разметив ее на участки, обо­значающие промежутки времени. Но одной окружно­сти ему было недостаточно, чтобы поведать о своей концепции времени, поскольку в его схеме отсутство­вало движущееся «настоящее». И тогда он добавил стрелку, изображавшую это «настоящее», и с помо­щью механизма привел ее в движение по символиче­скому временному измерению. Теперь его хитроумное изобретение стало не просто символом, а работающей моделью времени. Это чрезвычайно полезное устрой­ство он назвал часами.

Итак, часы без стрелок; нотный лист, показываю­щий, что все аккорды играются единовременным на­жатием соответствующих клавиш, и концепция длины времени, согласно которой сразу все участки этой длины представлены протянувшемуся-на-семьдесят-лет наблюдателю, казались обывателю равноценны­ми.

Он не задумывался специально и глубоко о том, что время имеет длину. Он обращался к понятию о длине времени в силу необходимости по вполне понятной причине. В нашем восприятии явления упорядочены двояким способом. Они либо просто отделены друг от друга в пространстве, либо последовательно сменяют друг друга. Это различие — данность: что бы мы ни де­лали и как бы мы ни думали, оно все равно существу­ет. И, пытаясь объяснить эту последовательность явле­ний, мы неизбежно должны были предположить, что время имеет длину. Столь же неизбежно мы должны были рассматривать ее как длину, по которой происхо­дит движение, как измерение, в котором мы движемся от секунды к секунде, от часа к часу, от года к году, сталкиваясь по пути с последовательно сменяющими

[110]
друг друга и разделенными во времени событиями — подобно тому, как мы сталкиваемся с различными объектами в нашем земном странствии. Таким обра­зом, первоначальное представление должно было быть нерасчлененным. Для того чтобы понять, что обе его составляющие — длина времени и движение вре­мени — обладают, взятые по отдельности, определен­ной аналитической ценностью, требовалась гораздо более развитая способность к мышлению.

Лишь сравнительно недавно кому-то из нас при­шло в голову, что четвертое измерение, измышленное обывателем (хотя и не обозначенное им этим терми­ном), по-видимому, есть «реальное» четвертое изме­рение. Д'Аламбер еще в 1754 г. написал о своем друге, придумавшем этот термин *. Однако самым ранним из печатных трактатов по данному вопросу, которые мне удалось отыскать, была монография С.Н. Hinton'a, озаглавленная «Что такое четвертое измерение?» и опубликованная в 1887 г.

Хинтон описывает небольшую идеальную систему линий, наклоненных в различных направлениях и со­единенных с неподвижной рамкой. Если бы через рамку с прикрепленными к ней неподвижными на­клонными линиями медленно опускалась вниз теку­чая плоскость, протянувшаяся перпендикулярно на­правлению движения, то «на плоскости появилось бы множество движущихся точек, причем их количество равнялось бы количеству прямых линий системы». Если теперь вместо линий представить трехмерные материальные нити, то движущиеся точки (попереч­ные сечения нитей) показались бы движущимися ато­мами материи воображаемому двухмерному обитате­лю текучей плоскости, который воспринимает ее в ка-

* Я бесконечно признателен г-ну Edwin'y Slosson'y за эту информацию.

[111]
честве единственно существующего пространства. Аналогичным образом можно было бы рассмотреть и систему четырехмерных материальных нитей, прохо­дящих через трехмерное пространство. «Если бы мы допустили подобного рода мысль, мы должны были бы вообразить некое необъятное целое, внутри кото­рого все, что когда-либо возникло или возникнет, сосу­ществует и, медленно проходя, оставляет в нашем зыбком сознании, ограниченном узким пространст­вом и одним-единственным моментом, сумбурные сви­детельства об изменениях, явленных только нам». (Курсив мой. — Т.И.)

Читателям, не привыкшим к визуализации геомет­рических фигур, описание Хинтона может показаться сложным. Поэтому имеет смысл выразить его мысль в упрощенной графической форме. Но прежде неплохо бы сказать несколько слов о самих графиках времени.

Измерение это не линия. Под ним следует пони­мать любое направление, в котором нечто может быть измерено и которое полностью отлично от всех других направлений. В геометрии это фундаментальное из­меряемое нечто называется протяженностью; ему с чисто формальной точки зрения противополагается «ничто». Если мы начнем измерять протяженность в направлениях, полностью отличных друг от друга, мы обнаружим, что все они должны находиться перпендикулярно друг другу. Итак, взяв «север—юг» в качестве первого направления (измерения), мы вполне можем рассматривать «восток—запад» в качестве второго, поскольку мы можем отмерять расстояния в направле­нии «восток—запад», не имея при этом ни малейшей необходимости двигаться на север или юг. «Верх-низ» — третье направление, позволяющее нам прово­дить измерения, не посягая на два предыдущих. Если

[112]
время имеет длину, то есть протяженность, тогда оно дает нам четвертое направление, ибо мы можем прово­дить измерения во времени, не двигаясь при этом ни в одном из упомянутых выше измерений. Пятое на­правление... впрочем, у нас пока нет названий для про­чих направлений. Теоретически может существовать бесконечное множество таких направлений, располо­женных перпендикулярно друг другу. Математики считают, что их десять. Но мы не в состоянии зритель­но представить более трех направлений одновремен­но, поскольку наше тело и мозг — устройства, функ­ционирующие лишь в трех измерениях.

При вычерчивании графиков мы ограничены двумя измерениями листа: «верх—вниз», «право—лево». Од­нако при помощи их мы можем изобразить любые два измерения на выбор — например, четвертое и пятое или первое и гипотетическое сотое, ибо какие бы два измерения мы ни взяли, они, как и измерения листа, всегда будут располагаться относительно друг друга под прямым углом. Следовательно, мы можем ска­зать, что одно из измерений листа изображает время, а другое — пространство, и начертить графики, показы­вающие отношение реального времени к этому про­странственному измерению. Ведь если время действи­тельно протяженно (имеет длину), то график вполне можно поместить на плоскости, протянувшейся в двух направлениях: во времени и в пространстве.

Но как же быть с двумя оставшимися измерениями? Одно из них можно рассматривать как расположенное под прямым углом к плоскости листа и при желании даже дать его аксонометрическое изображение. Дру­гое измерение нельзя ни показать, ни вообразить. Просто вы должны знать, что его следует рассматри­вать как протянувшееся перпендикулярно трем упо-

[113]
мянутым выше. Впрочем, упрощенные графики вре­мени используются тогда, когда при решении пробле­мы можно обойтись одним-двумя пространственными измерениями.

В приводимом ниже графике два измерения листа — «право—лево» и «верх—низ» — представляют, соот­ветственно, время и пространство. А чтобы читатель не спутал измерение с линией, я, подобно картографу, помещающему в углу карты изображение сторон све­та, поместил в углу рисунка небольшой указатель из­мерений, где ось Т обозначает время, а ось S — про­странство.

Рис.1

На рис. 1 дано двухмерное изображение идеи Хинтона, но я несколько разнообразил линии его систе­мы.

[114]
Сплошные линии изображают материальные нити, тянущиеся (длящиеся) во времени. Присмотритесь к ним и вы заметите, что составляющие их точки в раз­ные моменты времени (на разных расстояниях от края листа) занимают различные положения в пространст­ве (расположены на листе на разной высоте). Пунк­тирная линия АВ изображает поперечное сечение «те­кучей плоскости» Хинтона (можете представить, что она перпендикулярна плоскости листа, хотя в этом нет особой необходимости). Ось Т показывает, что АВ движется строго во временном измерении, не откло­няясь в другие направления. Стрелки, помещенные снизу и сверху движущейся линии АВ, лишь акценти­руют эту мысль. В последующих графиках они, как правило, опущены.

Если считать, что АВ движется подобным образом, то крошечные участки сплошных линий в точках пере­сечения С, D, Е, F, G и Н покажутся движущимися либо в направлении к А, либо в направлении к В — движущимися, так сказать, в пространстве. (Это дви­жение можно увидеть совершенно отчетливо, если на отдельном листе бумаги сделать небольшую прорезь, изображающую АВ, наложить его на график так, что­бы прорезь совпала с АВ, и затем постепенно сдвигать лист по оси Т.)

Воображаемое существо, чье поле наблюдения было бы ограничено АВ, осознавало бы только этот миниа­тюрный мир движущихся частиц. Но вы и я, чье поле наблюдения охватывает весь график, видите, что кро­шечные участки пересеченных сплошных линий на са­мом деле не движутся; просто сменяются виды линий в разрезе по мере того, как наш взгляд следует за движе­нием АВ. И, с нашей точки зрения, линия АВ — един­ственное, что действительно движется по странице.

[115]
Итак, согласно теории Хинтона, существо, которое могло бы видеть протяженность и времени и про­странства, воспринимало бы частицы нашего трех­мерного мира всего-навсего как виды в разрезе непод­вижных материальных нитей, тянущихся в четвертом измерении, и полагало бы, что трехмерное поле на­блюдения, называемое нами «настоящим моментом», — единственная по-настоящему движущаяся вещь во всем космосе.

Хинтон, таким образом, предполагает, что про­шлое и будущее «сосуществуют», а переживанием из­менения мы обязаны движению «узкого пространства и одного-единственного момента», иначе говоря, «на­стоящего», относительно рассматриваемой нами вре­менной протяженности. Но Хинтон воздерживается от указания на то, что на это относительное движение должно затрачиваться время.

Хинтон внес значительный вклад в разработку ин­тересующей нас темы, ибо в своем описании ясно обозначил ту роль, которая должна отводиться мате­рии при любом серьезном истолковании обыватель­ского расплывчатого представления о времени. По мысли Хинтона, материя (в его примере символизи­руемая «нитями») протянута во времени.

Обыватель никогда не заходил так далеко в своих рассуждениях. Ему казался важным лишь сам факт, что нечто должно двигаться во времени. И нет никаких свидетельств того, что он когда-либо осознавал глубо­кое различие между (а) системой, в которой трехмер­ное поле наблюдения движется через неподвижный мир четырехмерной материи; и (б) системой, в кото­рой он сам и трехмерный мир движутся вместе, еn bloc, через пустоту.

Последняя концепция, разумеется, полностью ли-

[116]
шена смысла. Разделять ее было бы величайшим за­блуждением. Движение вселенной как единого целого через тысячи безликих измерений ничего не изменило бы в ней: оно не объяснило бы ни одного явления — будь то временное или какое-либо иное. В движущей­ся подобным образом вселенной не было бы такого изменения, такого переживания последовательности, которое бы не ощущалось в равной мере и при отсут­ствии предполагаемого движения. И концепция этого движения ничего не убавила бы и ничего не прибавила бы к уже имеющимся у вас представлениям.

Человек, позволивший себе невольно отклониться от своего первоначального представления о заполнен­ном времени, иначе говоря, об измерении, в котором он движется от события к событию, и начинающий хвататься за бессмысленную идею о своем движении через пустой, бесплодный континуум, не продвинется далеко в своих размышлениях до тех пор, пока, осоз­нав всю нелепость новой идеи, не решит, что «такой вещи, как время, не существует».

ГЛАВА XVIII

Хинтон не делал качественного различия между временным и пространственным измерениями. Он начал с идеи о четырех, в сущности, одинаковых изме­рениях протяженности, вознамерившись выяснить, почему люди считают одно из них как-то по особенно­му отличающимся от трех других. Ответ он нашел в представлении о трехмерном поле наблюдения, дви­жущемся в некоем четырехмерном целом. При этом временное измерение оказывалось одинаковым для всех наблюдателей вне зависимости от направления наклона пучков материальных нитей, изображающих их тела. Описываемое им движущееся поле должно, таким образом, быть составной частью вселенной, су­ществующей независимо от существования каждого конкретного наблюдателя.

Господин Г.Дж. Уэллс придерживался несколько иного взгляда. В «Машине времени», опубликован­ной семью годами позже, он устами одного из своих вымышленных персонажей изложил свою мысль с та­кой предельной ясностью и краткостью, какая едва ли была — если вообще была — доступна кому-либо еще.

Прежде всего он настаивает на необходимости рас­сматривать время как четвертое измерение (Хинтон не чувствовал ее), как направление, в котором должна измеряться материя.

«Не может быть такой вещи, как мгновенный куб... любое реальное тело должно иметь длину, ширину, толщину и... длительность».

Следовательно, для него, как и для Хинтона, мате­рия тянется (длится) во времени.

«Например, представим себе несколько портретов

[118]
мужчины. На одном из них он запечатлен в возрасте 8 лет, на втором — 15 лет, на третьем — 17 лет, на четвер­том ~ 23 лет и т.д. Все они, несомненно, являются по­перечными сечениями, или, так сказать, трехмерными изображениями его четырехмерного существа, кото­рое есть неподвижная и неизменная вещь».

(Предполагаемые портреты должны были бы быть скульптурными, трехмерными. Но смысл, впрочем, ясен.)

Он неоднократно подчеркивал, что между временным и пространственным измерениями нет ка­чественного различия. Есть же только кажущееся раз­личие, проводимое самим наблюдателем и в его отсут­ствие не обнаруживающееся.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: