Рецепты из немецкой пекарни элси шмидт радмори 9 страница

Ему нужно верить во что‑то. Ей тоже.

Он глубоко задумался. Затем посмотрел на нее решительно: – Обещаю.

– Спасибо. – Бояться времени не было: она наклонилась и поцеловала его в лоб.

Затем спустилась в кухню и аккуратно соскребла плесень с творожного сыра. Мама сберегала папин любимый сыр ему на завтрак, но родители уехали, и неизвестно, когда вернутся. Поэтому Элси сняла плесень и густо намазала сыр на булочку для Тобиаса. Съела холодную сосиску, которая улеглась в желудке тяжестью, словно камень на дне пруда.

Вдали залился трелью лесной жаворонок. Тобиас помог выгрести тесто на доску.

– Сделаем две партии, – сказала она. – Завтра побрызжем водой остаток и разогреем в печи. Никто не почувствует разницы. Я булочками займусь.

Она запустила руки в бархатистое пшеничное тесто. Густая масса облепила пальцы, забилась между драгоценностями кольца. На мамином золотом обручальном кольце нет щелей. У нее подходящее кольцо для пекаря. У Элси – нет. Оно сработано для кого‑то другого – для певицы или жены банкира. Маникюр, запястья, надушенные лавандой. А у Элси руки сухие и потрескавшиеся, а с тех пор, как закрылся магазин Грюнов, пахнут только дрожжами. Элси скучала по цветочному мылу, французской туалетной воде, лимонным одеколонам. Пузырек розового шампуня, хранившийся в тайнике, не хотелось тратить на повседневное мытье; она подносила бутылочку к носу и воображала, как запах окутывает ее.

В кухне стало теплей. В печи горели терпкие дрова, и Элси принялась в знакомом, умиротворяющем ритме лепить булочки величиной с ладонь. Когда слепила дюжину, за окнами полутемной кухни засинело: близился рассвет. Только тогда она заметила, что в корзине для дров осталось лишь два небольших полешка. Она совсем позабыла о печке. Дрова мокли во дворе под снегом – чтобы ими топить, надо сначала просушить их на кухне. И если сейчас не принести дров, печь погаснет. А у Элси все руки в тесте. Тобиас поставил на печь воду для брецелей и как раз закатывал рукава свитера. Дрова прямо у заднего крыльца. Тобиас мог бы принести пару охапок. Еще ведь не рассвело. В такой час весь город спит.

– Тобиас, нам нужны дрова. – И она показала на дверь.

Он воззрился на нее.

Она подбодрила его улыбкой:

– Приоткрой сначала дверь на всякий случай. Он кивнул, приоткрыл дверь и посмотрел в щелку.

– Никого, – прошептал он.

Сердце Элси забилось чаще.

– Надень мои ботинки и – быстренько. – Она говорила уверенно, чтобы скрыть, как недостает ей уверенности.

Тобиас влез в ботинки, осторожно снял цепочку.

Помедлил.

– Быстрей!

Его дыхание паром растаяло в морозном воздухе, и он исчез, только снежок взвился.

Элси слишком сильно придавила тесто, сплющив его в лепешку. Посчитала булочки на противне: одна, две, три… шесть, семь, восемь… десять, одиннадцать, двенадцать. Посмотрела на дверь. Она принесла бы охапку секунд за десять. Элси попыталась продолжить счет, но сбилась и сунула булочки в печку. Угли вспыхнули ярко‑оранжевым. Она подровняла булочки на противне и закрыла печку. Щеки и лоб горели. Тобиаса нет.

– Надо было пойти самой, – пробормотала она. Клейкие кусочки теста пристали к пальцам. Она не стала мыть руки и побежала к задней двери.

Тобиас встретил ее на пороге.

– Хватит? – Его руки дрожали под тяжестью пяти поленьев.

Элси ввела его в дом, и он свалил дрова у печки. Она вздохнула с облегчением. И тут раздался стук. Задняя дверь распахнулась. На пороге стояла фрау Раттельмюллер.

Двадцать два

Пограничная застава Эль‑Пасо

Эль‑Пасо, Техас

Монтана‑авеню, 8935

26 ноября 2007 года

Полдюжины машин пограничной службы и полиции Эль‑Пасо тряслись по берегу Рио‑Гранде, по бетонной дорожке для велосипедистов, бегунов и гуляющих семей. Дорожка была пуста, только утки, заслышав автомобили, перебрались на тенистые берега канавы, да белая цапля перелетела в гнездо, укрытое в прибрежных зарослях.

Поступило сообщение от местного жителя: в запертом трейлере завелись обитатели. Обычно контрабандисты держали новеньких в убежищах день, два или три, а потом в сумерках отвозили в пустыню. Те проходили много миль, минуя в темноте погранпосты на шоссе. Контрабандисты подбирали выживших за шоссе и везли дальше на север.

Времени было мало. Или пограничники сейчас всех переловят, или упустят всю группу. Задерживать помогала полиция Эль‑Пасо.

Автоколонну возглавляли Рики и Берт. Берт на пассажирском сиденье проверил оружие – стандартный немецкий полуавтоматический «H&K P2000». Потом сунул его в кобуру на поясе.

Рики заерзал. Хоть это и была стандартная оперативная процедура, от вида заряженного пистолета ему становилось не по себе. Он навидался людей, которые чуть что дергались и хватались за ствол, будто в них вселился дух легендарного шерифа Уайетта Эрпа[52]. Однако те, в кого они палили, – не гангстеры и бандиты, а фермеры и строители.

– Нам эти резиновые пули когда‑нибудь выдадут? – поинтересовался Рики.

Резиновые пули оглушали жертву сильным ударом, но не ранили. Клиенты погранслужбы – не злоумышленники, цель – не убивать их, а в США не пропускать.

– А смысл? – пожал плечами Берт. – Если чувак на меня попрет, я его застрелю. Что мне, ждать, пока он швырнет мне подожженную майку в лицо? – Он подтянул ремни бронежилета. – Кэрол моя рожа нравится, – он усмехнулся, – и я к ней тоже привык.

Рики, руля одной рукой, поскреб щетину.

– Сейчас стало много женщин и детей. С ними пистолет не помощник, он их только пугает.

Берт ухмыльнулся:

– В том‑то и дело! Напугать их так, чтобы другой раз не лезли. Не распускай сопли, Рик. Прямо не Америка, а кружок слезоточивых. Все всхлипывают: ах, права человека, права человека. А как насчет прав законопослушного человека? А? Им там хорошо философствовать, сидят в своем Нью‑Хэмпшире и кушают рогалики с творогом. А нас тут… Блин! – Он подался вперед.

На дорожке у трейлеров, обнаруженных Рики две недели назад, стоял латиноамериканец. Берт включил мигалку. Парень побежал. Рики дал по тормозам возле прицепа. Из‑под колес полетели фонтанчики песка.

– Да у нас тут бегун. – Берт выскочил наружу. – 10–33![53]– сказал он в рацию. – Уходит на юг по Рио. Легко найдете. Латиноамериканец в зеленой куртке.

– 10‑4, это шеф Гарца. Посылаю за ним тачку. Мимо пронеслась патрульная машина.

– Вас понял, – сказал Берт. – Пошли глянем, что там у них.

Рики неохотно вынул пистолет из кобуры.

У трейлера стоял серый фургон без окон. Сам дом на замке, но с обоих окошек снят гипсокартон.

– Ай да Рик. – Берт надвинул кепку на лоб и вытащил стальную дубинку. – Тут, похоже, целое крысиное гнездо.

Пограничники и полицейские окружили трейлер. – В фургоне пусто, – крикнул один.

Берт и Рики направились к двери, за ними по пятам – остальные.

Рики постучал кулаком:

– Открывай! Abierto!

Не дожидаясь ответа, Берт рукояткой дубинки снес замок со ржавой двери. Шеф Гарца прикладом выломал дверь. Миг спустя они были внутри. Люди жались к стенам и толпились по углам.

– Abajo, abajo! [54]– скомандовал Рики, указывая на грязные матрацы.

Иммигранты повиновались и улеглись ничком, как сардины в банке.

– Руки вверх! – Берт стукнул дубинкой по стене. – Вверх, мать вашу!

– Ponga sus manos, – перевел Рики.

Женщины взмахнули руками, как летучие супермены. Мужчины заложили руки за головы.

Агенты и офицеры согнали людей из соседней комнаты в большую.

– Еще кто есть? – спросил Берт.

– По‑моему, все, – ответил шеф Гарца.

– Сколько их? – Рики окинул комнату, битком набитую народом, так что стало еще жарче. Он вспотел, форма липла к спине, как горячий воск.

– Двадцать пять. Может, тридцать. Не поймешь, – сказал Берт. – Чертова уйма. – Он сложил дубинку и сунул за пояс. – Как они сами‑то выдерживают. – Он промокнул потный нос. – Нужник один, еды нет, тараканов куча, везде паутина «черных вдов». И ради чего? Отправим их обратно, там и то лучше. – Он вытащил рацию: – Эль‑Пасо, как слышно? Нам тут автобус целый нужен!

Молодой человек в футболке осмелился поднять голову с матраца.

– Говоришь по‑английски? – спросил Рики.

– Да.

– Откуда ты?

– Из Мексики, – быстро ответил тот.

Рики кивнул. Его родиной может быть Гватемала, Гондурас, да хоть Китай, – но все говорят, что из Мексики, надеются, что их отвезут и оставят в миле от границы. Рики знал эту игру.

– Сколько лет?

– Семнадцать.

– А семья где?

Юноша пожал плечами.

Девушка справа от него заплакала, и Рики заметил, что глаз у нее распух и заплыл.

Он опустился рядом:

– Что случилось, сеньорита?

Она всхлипнула и отвернулась.

– Берт, – сказал Рики через плечо, – нужна аптечка. Девчонке, кажется…

Парень в футболке неожиданно вскочил и выхватил нож. Дал Рики ногой в челюсть, рассек бронежилет агента справа и рванул к двери.

Стены закружились и с влажным треском разошлись. Рики привалился к гофрированной металлической стенке. Пришло детское воспоминание: как он ел теплый арбуз на заднем сиденье папиного пикапа. Родители собирали фрукты на полях Канутилло и продавали на обочинах Ай‑10. Местный фермер за работу пустил их жить на своей земле и платил процент с продаж. Теперь Рики снова почувствовал арбузную сладость на языке, а за спиной была гофра трейлера. Он сплюнул. Семечки повисли в воздухе, поплыли черными пятнышками в розовом море.

Комната взорвалась криками.

– Ложись! – закричал парню Берт. – Брось нож, а то стреляю!

Девушка завизжала.

Раздался выстрел. Затопали ботинки.

Среди семечек возникло лицо Берта.

– Рик, живой? Кивни, если слышишь.

Рики кивнул. С трудом проморгался. Розовый туман рассеялся, и он понял, что лежит на спине и смотрит в рябой потолок.

– «Скорая» уже едет, – сказал голос.

– Мне… мне «скорая»… не нужна. – Рики попытался встать, но не смог; комната катилась, как арбуз с горки.

– Приедет минут через пять, – сказал тот же голос.

– Я говорю, – Рики привстал и схватил Берта за рукав, – я в порядке.

Берт похлопал его по дрожащей руке:

– Ты‑то в порядке, а вот он нет.

Девушка рыдала.

– Lo siento. Tuvimos que hacerlo para nuestra familia. Mi hermano. Por favor. Señor, señor, señor [55], – закричала она и попыталась уцепиться за Рики.

Пограничник заломил ей руку за спину, поставил на ноги и увел.

– У пацана в штанах триста граммов кокаина, – сказал Берт. – Сообразил, что его по‑любому повинтят. Чуть было… – Он вытер пот с шеи. – Я его в ногу, остановить хотел. «Скорая» уже едет.

Рики провел рукой по лицу. Кровь. Берт помог ему сесть.

– Он тебе в лицо заехал. – Кадык у Берта дрогнул.

– Адски больно. – Рики судорожно вздохнул. Между глазниц и в затылке пульсировала жгучая боль.

Полицейские и пограничники выводили людей.

– Агент Мозли, – позвал шеф Гарца. – Парень с сестричкой, похоже, наркокурьеры. «Койот» говорит, что не знал. Когда выяснил, дал ей в глаз.

– Его поймали?

– Угу. Зовут Карл Бауэр. Что смешно, даже не латинос. Из Небраски. Приводы уже были. Приехал в Мексику наживаться на переброске. Один чумазый сказал, тут каждый по четыре штуки баксов забашлял за попытку.

– А тот парень на Рио?

– Не‑а, – ответил Гарца. – Местный. Проверили. Легальный.

– Черт, – Берт покачал головой, – вылитый мексиканец. А чего ж побежал‑то?

– Потому что мы за ним погнались, – сказал Рики.

– Карл прятался в соседнем трейлере. Сказал там женщине с ребенком, что даст десять тысяч, если не будут рыпаться. Пацан так перепугался, аж в штаны написал. Только он за дверь, мать вызвала 911, – пояснил Гарца.

– Вот тупица, – сказал Берт. – Это ж она нам то укрытие сдала.

Рики вспомнил хмурую женщину и ее сынишку на трехколесном велосипеде: «Пока! Пока‑пока!» Она ведь тоже мексиканка. Может, тоже считает, что законы нужны, даже если не очень понятно зачем. Лучше быть на стороне властей, чем против них.

И все же, когда приехала «скорая» и стала светить на его лоб фонариками, Рики подумал, что можно бы и по‑другому – без ненужных страданий и нелепых смертей. Чтоб и родине служить, и совесть не мучила.

– У вас приличная ссадина и сотрясение, – сказал врач. Жвачка во рту только усугубляла его испанский акцент. – Еще повезло. Говорят, он вам чуть шею не сломал. Голову с плеч мог снести. – Он протянул Рики две таблетки тайленола. – Отдыхайте и постарайтесь недельку не биться головой. Дома есть кому за вами приглядеть?

Рики не ответил. Проглотил таблетки не запивая. Они царапнули горло.

Он винил во всем Ребу. А может, дело не в ней. Может, в нем. Он требует принять решение, а сам? Чтоб быть честным с ней, надо сначала перестать врать себе.

Двадцать три

Пекарня Шмидта

Гармиш, Германия

Людвигштрассе, 56

24 января 1945 года

– Вот так сюрприз, – сказала фрау Раттельмюллер и откашлялась, прикрывшись рукавом пальто. В кухню дохнуло морозом.

– Я увидела дым из трубы. – Она постучала клюкой по косяку. – Ты рано затопила печь, я подумала – булочки уже готовы.

Элси сглотнула и заслонила собой Тобиаса.

– Приходите в шесть. Мы не открываемся раньше, вы же знаете. Родители в отъезде, и у меня нет времени для специальных заказов. Простите, но вам придется ждать, как всем.

Фрау Раттельмюллер заглянула ей за спину.

– А у тебя помощник. – Она клюкой указала на Тобиаса: – Маленький эльф.

Элси окаменела.

– Уходите, прошу вас.

Она двинулась к двери. Накинуть цепочку, проводить Тобиаса в тайник, сделать вид, что все это страшный сон. О последствиях и думать невыносимо. Теперь даже Йозеф ее не спасет.

Тобиас съежился у печи. В топке трещали и шипели дрова.

– Он еврей? – не сдавалась фрау Раттельмюллер.

Колени у Элси подогнулись. Старуху не выгонишь – пойдет отсюда прямиком в гестапо.

– Еврей? – Она выдавила неловкий смешок. – Нет, это…

– Потому что он очень похож на еврейского мальчика, которого гестапо искало в сочельник. – Фрау шагнула в кухню и закрыла дверь. – Ко мне тоже приходили, бедная Матильда аж в шаровую молнию превратилась.

Фрау села, морщинистым подбородком оперлась на клюку.

– Вы ошибаетесь, – сказала Элси. Щеки у нее пылали, как угли в печи. В ушах стоял пронзительный звон. Вдохнуть не удавалось.

– Иди сюда, мальчик, – сказала фрау Раттельмюллер.

Элси взяла его за руку:

– Это мой племянник Юлиус. Сын Гейзель.

Фрау Раттельмюллер прищурилась:

– Тогда скажи‑ка мне, с каких пор немецких мальчиков метят, как евреев в лагере?

Тобиас закатал рукава до локтей. На левой руке татуировка: десять цифр. Тобиас одернул рукав.

Фрау Раттельмюллер фыркнула и ударила клюкой в пол:

– Не лги мне, дитя. Я слишком хорошо знаю твою семью. Это не в твоей крови – обманывать.

Она ухмыльнулась, оскалив желтые зубы. Элси вспомнила детскую пластинку, давний папин подарок, «Петя и волк». В голове запели французский рожок волка, Петины скрипичные рулады.

Солнце поднималось, но в комнате темнело, по углам сгущались тени. Элси вонзила ногти в ладони, постаралась успокоиться. Надо сообразить, объясниться, но в голову ничего не приходило – только дрова стонали и повизгивали в печке.

– Ты прячешь этого ребенка уже сколько? Месяц? Ничего себе. Родители знают?

Пути назад не было, но Элси не станет втягивать семью. – Нет.

– Хорошо, – кивнула фрау Раттельмюллер. – Тогда позволь дать тебе совет. – Она приблизилась, чтобы шепот был слышен. – Здесь ему не место. Ты не понимаешь, что творишь. Если его найдут, всю семью ждет расплата. И герра Хуба тоже.

В груди кольнуло, боль забилась внутри, как Петина утка в волчьем желудке. Во рту пересохло, пальцы онемели. Тобиас, дрожа, отодвинулся.

Лицо фрау Раттельмюллер смягчилось.

– Не бойся, мальчик, – сказала она и протянула ему иссохшую руку.

Тобиас съежился и спрятал лицо за краем стола.

Элси обняла его за плечи и прижала к себе.

– Его убьют, если найдут.

– Это точно, – сказала фрау Раттельмюллер.

Элси закрыла глаза. Лучше он, чем мама с папой, так? Может, и лучше, в помрачении ответила себе она. Не вечно же держать Тобиаса в стене. Но если выдать, его кровь на ней. Сможет ли она тогда жить?

– Есть и другие. – Голос фрау был тих, как хруст хлебных крошек под ногами.

– Другие? – Элси тоже перешла на шепот.

– А зачем, как ты полагаешь, я покупаю столько хлеба? – Глаза ее были чисты и ясны. Она пожала плечами: – Кошке да старухе столько не съесть.

Элси вдруг отпустило: щелк – и нет ловушки. Она глубоко вдохнула, почуяла аромат булочек.

– У меня друзья в Швейцарии. Хочу переправить их туда. – Фрау повернулась к Тобиасу: – Как его зовут?

Элси крепко сжала его руку. Она уже не знала, кому верить.

– Он талантливый музыкант, как его мама и папа, и хорошо делает брецели. Его зовут Тобиас.

Для начала посмотрим, сумеет ли фрау сохранить этот секрет.

Тобиас посмотрел на Элси простодушно и благодарно, и ей стало совестно. В мире все иллюзия, все не так, как следует, но ей на ум вдруг пришла до дрожи простая мысль: она теперь отвечает за Тобиаса и должна его спасти.

Двадцать четыре

Эль‑Пасо, Техас

Франклин‑Ридж‑драйв, 3168

4 декабря 2007 года

Дневной почтой пришел декабрьский праздничный выпуск «Сан‑сити». Реба сидела за кухонным столом и смотрела на свою статью. Редактор получила не то, что заказывала. Рождественский рассказ вышел интереснее новостей и познавательных комментариев. Редактору так понравилось, что она даже в последний момент вынесла статью на обложку. Реба погладила глянец. Молодой солдат в пустынном камуфляже, с красным бантом на винтовке, держит истрепанную прадедушкину фотографию со Второй мировой. «Гимны военного Рождества», – гласил заголовок. Это Реба придумала.

История сложилась сама собой после телефонного звонка в Форт‑Блисс и встреч с Элси. Реба гордилась: статья получилась честная, без слащавых сантиментов. Женщины и мужчины вдали от близких, среди страха и одиночества, в точности как шестьдесят лет назад. Разные культуры, разные поколения и одна горькая правда: Санта со своими оленями не всегда приземляется на твоей крыше, а война отнимает и надежду.

Реба и Рики уже три недели не созванивались. Они не разговаривали с самого его переезда. Он увез вещи, пока Реба была на работе, и накорябал записку: «Реба, я все забрал. Снял однокомнатную квартиру в центре. Если что понадобится, звони. Рики».

Редакция находилась на Стэнтон‑стрит, напротив Центральной площади. По дороге на работу Реба нарочно припарковалась у театра и прошлась пешком по Старому городу: вдруг Рики выглянет из окна и увидит. Это бы, конечно, ничего не изменило, но вообразить приятно. Она все еще носила кольцо на цепочке.

Накануне Джейн спросила, почему не снять кольцо. Реба часто приходила в пекарню. Она подружилась с Джейн и Элси. Они были как семья – ближе, чем мать и сестра.

– Не знаю, – пожала плечами Реба и потрогала цепочку.

– Потому что он значит для тебя больше, чем ты думала, – подытожила Элси из‑за стойки.

Реба не могла сказать ни да, ни нет и просто набила рот имбирным пряником.

На центральном развороте красовались две фотографии Элси с рождественскими пирогами, ореховыми батончиками и имбирными сердечками. «Во время войны подарки не под елкой, а в сердце». Эту звездную цитату Реба вытащила из Элси клещами.

Она гадала, видел ли Рики журнал – в очереди, в ресторане, еще где. Она инстинктивно набрала номер его мобильного. На последней цифре сердце ушло в пятки, и она дала отбой. Телефон в руке – будто радиоактивный. Реба его отложила, но кончики пальцев горели все равно. Интересно, Рики думает о ней? Может, тоже набрал ее номер и нажал на отбой? Часы на кухне показывали без четверти пять. Нет, наверное. Занят на работе.

Она хотела было позвонить Джейн, рассказать, что журнал вышел, но время к закрытию – вряд ли кто ответит. После четырех Элси игнорировала все средства коммуникации: еще закажут торт в последнюю минуту. Лучше прийти к ней завтра. Тогда можно и журнал занести. Реба положила телефон на зарядное устройство, и он тут же засверкал и запел «Динь‑динь‑бом, динь‑динь‑бом».

Надеясь развеселиться, первого декабря Реба поставила себе рождественский рингтон. «Вам звонят: Диди Адамс».

Реба слала Диди короткие письма и оставляла голосовые сообщения в часы, когда та была на работе. Никаких долгих томительных разговоров, а совесть спокойна. Адвокат по профессии, Диди, как и Реба, умела выведывать чужие тайны, не делясь при этом своими. Вот Джейн и Элси – те сами решали, когда и как разглашать свои секреты. Это и сблизило с ними Ребу: они умели принимать и не выпытывать. А в семье все иначе. Случись, например, землетрясение во время обеда, мама как ни в чем не бывало попросит: «Передайте соль». Мама избегала семейных конфликтов и дочерей склоняла к тому же. Может быть, Диди и выбрала себе такое занятие – раскапывать чужие правды, – потому что много лет прожила в лучезарном отрицании.

Телефонные бубенцы заливались на весь пустой дом. Реба погрызла заусенец. Пора ответить Диди. Сестра есть сестра. Хоть она и причинила боль, Реба любила ее больше всех на свете. На последнем звонке, не успел включиться автоответчик, она взяла трубку: – Алло.

– Привет, блудная сестра! – Теплый голос Диди пузырился, как яблочный сидр в голландской печи.

– Привет, Диди. – Реба села за стол и открыла журнал на своей статье.

– Мама! Я говорю с Ребой, – крикнула Диди. На заднем плане весело болтали. – Да, прямо сейчас! По мобильнику! Мама говорит, позвони ей. Она бы ответила, но мы на дне рождения дяди Вэнса, и у нее рот набит копченым лососем. Ты ешь копченого лосося?

Он не угрожает правам рыбы?

Реба вздохнула.

– Да, ем. Нет, не угрожает.

– Я так и думала. А свинину? Дядя Вэнс купил этот новый аппарат, в котором свинья поджаривается целиком меньше чем за два часа. Мы тут все в ожидании какого‑то невообразимого барбекю. Но лично я, – Диди понизила голос, – и десяти центов не дала бы за эту дурацкую хреновину. Он купил его на «эБэе», господи помилуй. А хвастается так, будто колесо изобрел. Между тем, чтоб ты знала, два часа уже прошло, а свинья розовая, как младенческая жопка. Хорошо хоть тетя Гвен сделала пунш, вкусный как всегда. Спасла, можно сказать, праздник всем нам. Кстати, дядя Вэнс уже на глубине четырех стакашек мятного джулепа, сам себе поет «С днем рожденья тебя». Ну а мама, ты знаешь, ее напрягает, когда нажираются, так что она пихает в рот закуски и хохочет, будто мы в цирке, хотя, конечно, в каком‑то смысле это натуральный цирк. – Она нервно хихикнула. Реба знала этот смешок. – Жаль, что тебя нет. Я спросила у мамы, говорила ли она с тобой в последнее время. Мама ответила, что нет. Если вдуматься, никто с тобой не говорил. Так что я взяла телефон и тебя набрала. Вообще‑то думала, опять придется оставить сообщение, а ты – вот она! – Она замолчала – то ли переводила дыхание, то ли отпивала.

На заднем плане играл «Сель и синий горизонт»[56]. Диск мама ставила на всех семейных праздниках – утверждала, что это «хорошая фоновая музыка». Реба затосковала по дому. Пощупала кольцо.

– Нельзя так долго не звонить. Я понимаю, работа, часовые пояса, все трудно, но, милая, есть же люди, которые о тебе беспокоятся, – сказала Диди.

– Знаю. Прости меня.

– Я скучаю по своей сестренке.

– Я по тебе тоже скучаю. – Реба откинулась на спинку стула, стараясь, чтобы голос не дрожал. Ее переполняло, но она не могла дать себе волю. Не сейчас.

– Ты там как?

– Хорошо, хорошо.

– Угу, голос такой, будто аж прыгаешь от радости.

– Устала.

– Так устрой себе каникулы! Приезжай домой пораньше. Я тебе затем и звоню. Ты когда приедешь на Рождество?

– Я… ну…

На прошлое Рождество она не поехала, отговорившись новой работой, но на самом деле просто не смогла бы смотреть на папин чулок для подарков рядом с их чулками и на маму, которая изо всех сил веселится. Она в то время как раз начала встречаться с Рики и предвкушала романтический сочельник. Вдвоем. Без традиций, без ожиданий. Чистый лист. Мама и Диди покивали, хоть и расстроились, но вряд ли отговорка снова сработает.

– И даже не пытайся сказать, что не приедешь. Закачу истерику – клянусь Святым семейством!

– Диди, пожалуйста. – Реба надела кольцо на большой палец, покрутила.

– Не надо мне дидикать! Даже слушать не хочу! – Она фыркнула. – Я же не могу затащить тебя в самолет.

Реба слегка расслабилась. И впрямь не может.

– Так что придется мне слетать в Эль‑Пасо.

– Что? – Реба вскочила и уронила журнал.

– Ты небось опять хотела пропасть без вести, так что я заранее купила билет. Прилетаю на неделю между Рождеством и Новым годом.

– Ты с ума сошла. У меня работа, у тебя работа, и…

– Ты меня что, в дом не пустишь? Реба, я прилетаю. Говорить тут не о чем. Так что подбери с пола трусы и смирись.

Двадцать пять

Пекарня Шмидта

Гармиш, Германия

Людвигштрассе, 56

2 февраля 1945 года

Элси отпраздновала свой семнадцатый день рождения полночным пикником на полу спальни. Тобиас насыпал в ржаное тесто анисовых семян и слепил корону. Из печи она вышла темной и ароматной, как лакричная конфета. В центр они поставили свечку. Праздник получился маленький, ни пира, ни родных, как в предыдущие дни рождения, но Элси многого ждала от своего восемнадцатого года, и ей было хорошо с Тобиасом. Едва прокуковало полночь, Элси задула свечу и комната погрузилась во тьму.

Три дня спустя папа, мама и Йозеф вернулись с мальчиком, которого Элси в жизни бы не узнала, не войди он в пекарню со словами:

– Я Юлиус. Мне тут не место.

Он так не походил на своих родителей ни внешностью, ни характером, что Элси готова была с ним согласиться. Впрочем, вслух она ответила:

– Очень приятно. Хотела бы познакомиться получше. Я твоя тетя.

– Да знаю я, – сказал он и задвигал носом, как поросенок. – А чем это воняет?

Она только что разделалась с партией луковых хлебцев и не стала обращать внимания на его грубость.

– Где Гейзель? – спросила она.

Папа протянул маме свой чемодан:

– Отнеси наверх, Луана. – И повернулся к Йозефу: – Спасибо еще раз за все, что ты сделал для нас.

Мужчины обменялись тяжелыми, многозначительными кивками.

– Что? – спросила Элси одного, потом другого. – Что?

Папа властно поднял руку:

– Позже. День был тяжелый, Элси. – Он мягко тронул Юлиуса за плечо: – Пойдем. Поешь чего‑нибудь перед сном.

Йозеф остался с ней наедине.

– Выкладывай, – потребовала она.

Он поглубже натянул фуражку.

– Гейзель ушла из Программы.

– Ушла? И куда поехала? Она приедет сюда? – Лучше пусть тебе все объяснят родители, чем я.

Она поняла, что спрашивать больше не надо. Неделю назад гестапо расстреляло садовода Ахима Тальберга. Его преступление состояло в том, что он сообщил в пивной новость об отступлении немецкой армии в Словении. За соседним столиком сидели гестаповцы. Обменявшись парой слов, они вытащили пистолеты, и через полминуты бедняга Ахим уже лежал мертвый, а холодная пивная пена растекалась по столу.

Фрау Раттельмюллер продолжала покупать булочки по утрам и делиться новостями. Элси еще не вполне доверяла фрау, но выслушивала ее как преданный союзник. Пока родителей не было, Элси снабжала фрау дополнительными булочками и сдобой. Конечно, так, чтобы папа не заметил, когда приедет. Тобиас был тощий, но, видимо, настало время всем худеть. На ней самой висели платья. На черном рынке и то не было мяса, даже костлявого кролика не найти. Леса опустели, зверье подъели начисто. Элси спрятала немного картошки за поленницей в кухне и молилась о ранней весне. Если весна запоздает, они тут в скелеты превратятся.

Элси потеребила обшлаг. Йозеф взял ее за руку, пальцем погладил кольцо. Элси носила его как талисман. Что‑то надвигалось. Уже который день зловещей бурей накатывал страх.

– Прости, я не могу остаться, – сказал Йозеф. – Меня срочно вызвали в Дахау.

– Ты уезжаешь? Надолго?

– Пока наши войска не оттеснят союзников.

Волна тошноты захлестнула ее. Кто теперь их защитит? По слухам, Красная армия оказалась сильнее, чем все полагали, и скоро войдет в Берлин. Элси очень боялась врага, но при мысли о том, что могут сделать с ней сограждане, поднималась жгучая паника. Семья Грюнов исчезла ночью, но, как доказал случай с Ахимом Тальбергом, солдаты становились все бесстыднее и немедля разделывались с каждым, кто откроет рот. Йозеф ее союзник, однако он уезжает, Гейзель исчезла, у них на руках остался Юлиус, в спальне прячется Тобиас, а Германия проигрывает войну. Все это разом накатило на нее, и руки стали липкими, а на лбу выступила испарина.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: