Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Рецепты из немецкой пекарни элси шмидт радмори 11 страница




Прежде она рассказывала ему о Юлиусе, и теперь, когда тот приехал, Тобиасу было любопытно. Однажды утром, к удивлению Элси, он сказал:

– Я пытался услышать, как он поет.

Элси держала в руках шерстяные носки, которые мама связала для Юлиуса, а тот бросил на пол, заявив, что они кусаются. Носить он их не будет, а мама, если узнает, снова огорчится, что ее дар отвергнут. Элси воспользовалась случаем и отнесла их Тобиасу.

– Я приложил ухо к полу, но ничего не услышал. Только кастрюли звенят и покупатели разговаривают, – продолжал Тобиас, пока она натягивала ему носки повыше. – Какие песни он тебе поет?

– Поет? Кто поет?

– Юлиус. Ты говорила, он поет. Я сам больше не пою, хотел его послушать. – Длинные ресницы затрепетали.

Элси отдала ему завтрак, который мама принесла ей: кривой брецель в муслиновой салфетке.

– Ему пока не хочется, – сказала она и натянула ему ночной колпак на уши, чтоб не простудился. – Ешь давай.

Тобиас кивнул:

– Я тоже давно не пел по‑настоящему. Офицеры заставляли, но их песни не такие красивые. Они не похожи на папины. Мы пели папины песни с мамой и Цилей. – Он бережно расстелил платочек на коленях. – Иногда я боюсь, что их забыл. Я вообще забыл, как я пою. Может, уже разучился.

Элси вздрогнула и потрепала его по волосам:

– Я никогда не забуду твой голос. И ты не забудешь. Он внутри тебя и всегда там будет. Честное слово.

Он кивнул и снова забрался в свое убежище, где лежали одеяла и вещицы из тайника Элси. «Воля мальчика» была открыта на стихотворении «Испытание существованием».

– Хорошие стихи, – сказала Элси. – «И мчится ум, и сердце поет, и приветствует крик того, кто смел», – процитировала она по памяти.

– «Но всегда Господь говорит в конце», – прошептал в ответ Тобиас, когда Элси понадежнее задвинула стенную панель.

 

Папа посчитал, что Элси без него неплохо справилась, и доверил ей многие семейные рецепты. Элси нравились новые кухонные хлопоты, и она привыкла к ранним приходам фрау Раттельмюллер. Та приходила уже давно, и родители ничего особенного в том не видели. Каждый день она заказывала двенадцать булок. Дюжина булок – как пароль: все нормально. Сегодняшнее отсутствие фрау знаменовало беду.

Очередь уменьшилась. Элси была рада. Папин хлеб на опаре подоспеет через полчаса, не раньше.

Из кладовой вышел Юлиус. Он только что умылся, волосы расчесаны. Мама отглаживала ему штаны и рубашку, как он привык в Программе.

– Прекрасно выглядишь, – сказала мама, взяла его за руку и легонько потрясла. – Поздоровайся с тетей Элси.

Он посмотрел сквозь нее.

– На завтрак я буду есть имбирный пряник.

– Послушай, на завтрак не едят сласти. Вам же не давали такое на завтрак в Штайнхёринге, правда?

– Нет. – Юлиус закатил глаза. – Мы там ели яйца всмятку, сосиски, белый хлеб со свежим маслом, абрикосовый джем и фрукты со всех уголков Германской империи. Но ведь тут этого нет. – Он выдернул ладонь из бабушкиных пальцев, сложил руки на груди.

– Конечно, нет, – кивнула мама. – Элси, дай Юлиусу пряник и стакан молока.

У Элси не было времени обслуживать избалованного племянника. Она взяла последний имбирный пряник, большой пряничный домик, который с Рождества украшал стеллаж, разломила пополам и протянула маме.

– Элси! – отчеканила мама.

– Ржаной хлеб с изюмом есть? – спросила следующая покупательница, удерживая одной рукой запеленатого ребенка. Дитя спало, прильнув щекой к маминой груди и открыв ротик.

– Есть ржаной, но без изюма, – ответила Элси.

Женщина порылась в кармане и вынула золотой крестик:

– Больше ничего нет.

Элси помедлила. Заметила выпирающие скулы и запекшиеся губы молодой матери.

– Оставьте себе. – Она похлопала ее по руке и достала черную буханку.

Глаза женщины наполнились слезами, и она поцеловала спящего ребенка.

– Спасибо вам огромное.

– Элси, молоко? – напомнила мама.

Элси с шумом выдохнула.

– Прости, мам, налей ему сама. Я занята.

Ледяной взгляд Юлиуса уперся ей в затылок. Мама увела его – вероятно, за молоком, но Элси знала, что молока они не найдут. Молока не было уже много недель. Папа разбавлял водой сливки и выменивал на хлеб сыворотку у сыровара.

– Следующий? – сказала Элси.

– Можно тебя на пару слов?

Сначала Элси не узнала эту фигуру в длинном, до лодыжек, тренче и черной шляпе с кружевами. Фрау Раттельмюллер подняла вуаль – лицо сосредоточенное, запавшие глаза. Очередь нетерпеливо зароптала.

– Через две минуты у поленницы на заднем дворе, – прошептала Элси, завернула в бумагу тонкий кусок пирога и протянула через стойку: – Спасибо.

Фрау Раттельмюллер вышла.

– Мама, – позвала Элси. – Постоишь минуточку? Я забыла принести дров.

Не совсем даже и соврала. Дров оставалось мало.

Мама встала за прилавок и кивнула следующему покупателю:

– Здравствуйте, герр Баумхоер.

Элси пересекла кухню, где папа месил тесто для черного хлеба, а Юлиус на стуле лениво жевал ведьминский хрупкий пряник. Надела ботинки, набросила шаль. За порогом был промозглый мартовский день.

Фрау Раттельмюллер ждала ее за поленницей. Элси специально шла уверенно и легко, на случай, если за ней следят. Если фрау все‑таки решила ее сдать, надо напустить на себя невинный вид: может, бедной дочке пекаря дадут послабление. Но если раскрыли саму фрау Раттельмюллер, тогда это свидание выдавало в Элси соучастницу. Она замедлила шаги и остановилась. Их с фрау разделяла поленница.

– Да? – очень холодно спросила Элси. – Что вам нужно?

Фрау Раттельмюллер почуяла враждебность.

– Я пришла одна, без подвоха, – уверила она. – И не пришла бы, да выбора нет. – Она тяжело оперлась на клюку. – Я знаю людей в Дахау. Они говорят, что нацисты планируют выселение евреев. Русские и американцы близко. Скоро евреев погонят к Тегернзее пешком.

– Сейчас? – Мартовский дождь острыми ледяными иглами колол лицо. – Они же замерзнут насмерть.

– Охрана этого и хочет. Пули нужны для солдат в Берлине.

– Но Йозеф, – сердце у Элси заколотилось, – он в Дахау.

– Да. – Фрау Раттельмюллер отвернулась. – Он тоже выполняет это поручение.

– Ему поручили убить кучу людей?

Йозеф никогда не обсуждал с ней своих дел. Она полагала, что его служба связана с горной командой, а не с еврейскими лагерями. Слухи о жестокостях и массовых смертях в Дахау ходили уже несколько лет. Слишком страшно, проще не верить. Таковы ее сограждане. Элси не верила, что Йозеф способен на это зверство. Колкий дождь обжигал щеки.

Фрау Раттельмюллер склонилась ближе:

– Наш человек может подкупить охранника. Тот притворится, что не заметит побега. Там две девочки, родственницы моего…

Хрустнула ветка. Фрау обернулась. С ветки взлетел воробьишка. Она шепотом продолжала:

– Как только они придут, я переправлю их в Швейцарию. К друзьям.

– Вы тоже поедете?

– Я слишком стара. Только замедлю дело. – Пауза. – Я пришла, потому что мне нужна помощь со взяткой. Я отдала все, что могла, но этого не хватит.

Элси попятилась. Так вот в чем загвоздка. Старуха требует денег. Может, так она и покупала хлеб каждый день – выманивала у людей монеты? Элси вгляделась в фрау Раттельмюллер. Вуаль по краям истрепалась; подол обвис; чулок нет, несмотря на погоду; костлявые руки покраснели. Непохоже, чтоб она поглощала булки и сласти.

Но у Элси ничего не было. В кассе денег мало, папа сразу заметит. Она потерла замерзший лоб и вдруг под снегом и дождем увидела красные отблески рубинов. Как легко она забыла слово, данное Йозефу, который уехал и не писал обещанных писем.

– Вот. – Она сняла кольцо. – Этого должно хватить.

– Кольцо с твоей помолвки? – Фрау взяла его, но нахмурилась. – А что ты скажешь родителям и Йозефу?

Элси потерла вдруг потеплевшие пальцы.

– Скажу, что отдала его для спасения Родины. Фрау кивнула:

– Твоя сестра Гейзель была храброй, но у тебя сердце пророка Даниила.

Элси поморщилась на это «была». Отвернулась, покачала головой:

– Это чужое кольцо.

Фрау Раттельмюллер сжала ее руку:

– Есть еще люди, которые помнят, что Божьи законы превыше человеческих. – Ее голос пресекся. – Только на них все и держится. Я давно поняла, что мертвые не спасут живых. Только мы. Пока есть жизнь, есть надежда. – Она собралась уходить.

Элси задержала ее. Может, попробовать?

– Я тоже хочу вас попросить. – Элси вдохнула, и льдистый воздух сдавил ей горло. Сучья хрустели под ледяной крупой. Каждый шепот опасен, каждое движение подозрительно, но Тобиас теперь – близкий человек. Каждый лишний час в укрытии – на час ближе к разоблачению и гибели. Если есть возможность спасти его, надо ее использовать. – Помните, вы сказали тогда, что можете отправить Тобиаса с другими. А сейчас? Сможете вывезти его из Германии?

Фрау Раттельмюллер сжала клюку и тихо пробормотала:

– Элси, теперь слишком опасно. Его переезд ко мне всех нас сведет в могилу.

Ветер носил смерчи мокрого снега.

– И он слишком мал и слаб для такой погоды. – Фрау покачала головой.

Элси представила себе острые коленки и локти Тобиаса, его маленькие мочки, выглядывающие из‑под колпака. Фрау права. Он слишком слаб. Может не пережить непогоды.

– Прости меня, – сказала фрау Раттельмюллер. – Поверь, если б не так опасно, я бы попробовала. А сейчас вокруг пекарни день и ночь гестапо бродит. Может, это Йозеф их приставил, не знаю, но они следят. Не могу я друзей подвести.

Элси кивнула. По ночам она видела фары на улице, но думала, что патрулируется весь Гармиш. Оказывается, это не везде, а только вокруг пекарни. Колени у Элси подогнулись.

– Я помогу тебе, как смогу, – продолжала фрау Раттельмюллер, – но тут – никак.

Элси не вправе винить старуху за благоразумие. Лишних предосторожностей не бывает. Если дергаться, погибнут люди. Тобиас останется у нее. И тут она вспомнила:

– У него сестренка в лагере. Циля. Работает со швеями. Спасите ее, пожалуйста? – Сделать для Тобиаса хоть что‑нибудь.

– Хорошо. – Фрау Раттельмюллер стукнула клюкой по заледеневшему булыжнику. – Если она там, мы возьмем ее в Швейцарию.

Элси кивнула:

– Скажите ей, что ее брат жив и говорит о ней с большой любовью. Обещает ее найти. – Она выдохнула столб пара. – Он будет ждать ее с голубыми лентами.

– С голубыми лентами?

Элси слегка улыбнулась:

– Она поймет.

Залаяла собака, и женщины вздрогнули.

– Иди. – Фрау повернулась и поковыляла по скользкой дорожке.

Потрясенная Элси набрала охапку дров; занозы кололи ей руки. Юлиус на кухне уже расправился с пряником и принялся за булку с последним маслом и вареньем. Элси свалила дрова у печи и прокашлялась, чтобы говорить с племянником решительно. Она знала натуру Юлиуса: лучше лишний раз не раскрываться.

– А бабушка поела? – спросила она.

Мальчик хрустнул булкой и помотал головой.

– Тогда оставь ей, ты же не один.

Папа отвлекся от пористых черных хлебов и глянул на Юлиуса. Тот продолжал жевать.

– Ты слышал тетю Элси, сынок? – спросил папа.

Юлиус проглотил булку.

– Я тебе не сынок.

Папа стиснул скалку.

– Элси. – Его голос прогремел в кухне, отозвавшись во всех кастрюлях и сковородках. – Отнеси маме завтрак. Я хочу поговорить со своим внуком.

Мама открыла для Юлиуса последнюю банку вишневого варенья. Элси зачерпнула его чайной ложкой, положила на тарелку, взяла горячую булочку с полки и отправилась к маме, радуясь, что племянник наконец отведает настоящей отцовской дисциплины.

Утренняя суета пошла на спад. Мама раскладывала печенья на подносе, чтоб их скудость не так бросалась в глаза.

Ach ja, как красиво, – нежно пробормотала она.

Элси показала ей тарелку:

– Принесла тебе поесть.

Мама отмахнулась:

– Положи в корзину к остальным. Нам нужны лишние деньги. Я не голодна.

Элси поставила тарелку за кассой:

– Ешь. Ничего хорошего, если ты заболеешь и сляжешь.

Мама взяла булочку, но не надкусила.

– Вишневое. Твое любимое. – Элси протянула ей нож. С возвращения из Штайнхёринга мама ела мало.

Элси беспокоилась.

Мама полюбовалась на драгоценный шматочек варенья.

– Каждый раз, когда ем его, вспоминаю вишню в бабушкином саду.

– Я помню. Мы с Гейзель летом играли, как будто там волшебный замок и заколдованные плоды. Ели вишни и загадывали желания. Я взаправду верила, что все они сбудутся. Некоторые сбылись. Однажды Гейзель загадала пузырек лавандовых духов, а я – розовый шампунь, и когда мы приехали к бабушке на следующую неделю, нам их подарили. – Элси улыбнулась, вспомнив запах своего секретного флакончика.

– Бабушка была хорошей мамой, – сказала мама. – Я в последнее время так по ней скучаю. – Она вытерла уголок глаза. – Какая я дура. Сама уже старушка, а говорю как ребенок.

– Нет, – возразила Элси, – ты женщина и говоришь как дочь.

Мама погладила пальцем ее щеку:

– Ты выросла такая хорошая. Красивая, мудрая. Это божьи дары, милая.

Элси ладонью накрыла ее руку и почувствовала, как в груди у нее что‑то расцветает. Мама никогда ее так не хвалила.

– Надо поесть. – Элси снова подвинула к ней тарелку. – Пожалуйста.

Мама разломила булочку.

– Бабушка говорила, что лучший хлеб – тот, который делишь. – Она намазала разломы вареньем. – Ты тоже поешь.

Элси отдала свой брецель Тобиасу, и теперь нутро сжималось от голода.

Мама протянула ей полбулочки и облизала нож. Элси ела и думала о волшебных плодах, которые делила с мамой, бабушкой, сестрой. Об их мечтах. То была скудная еда, и все же лучшая за много месяцев.

Она наполняла не только желудок.

 

Двадцать восемь

 

Эль‑Пасо, Техас

Франклин‑Ридж‑драйв, 3168

 

 

[63]

 

 

Двадцать девять

 

Пекарня Шмидта

Гармиш, Германия

Людвигштрассе, 56

29 апреля 1945 года

На улицах царила зловещая тишина. Птицы парами сидели на черепице, щебетали и чирикали о весне, но весна казалась пустой и немой. Щебет эхом отзывался в булыжных улицах и деревянных рамах.

После отъезда Йозефа гестапо больше не приносило муку, и припасы понемногу вышли. К первой неделе апреля кончился сахар. Элси принялась растапливать марципаны. Их хватило ненадолго, и теперь уже не было ничего – ни меда, ни патоки. В мешке осталось лишь несколько чашек муки. Мельницы не работали. Папа посылал Юлиуса собирать в лесу прошлогоднюю лещину и каштаны, что внук и делал с большой неохотой и только за шоколад, который по чуть‑чуть скармливала ему Элси. Папа молол орехи и подсыпал порошок в муку для булочек. Руки у него загрубели и покрылись коричневыми пятнами, но каждое утро он растапливал печь и умудрялся выдавать тот же золотистый, пышный хлеб, что и раньше.

Однако дальше так продолжаться не могло. Скоро им придется закрыться. Касса пуста. Уже много недель покупатели вместо денег несут вещи.

Когда Элси пошла к мяснику и попросила обрезков в обмен на булочки, тот ответил:

– Мы питаемся вареными крысами и гнилой репой. Мы‑то не хлебные короли.

Хлебные короли? Ха‑ха. Конечно, соседу всегда лучше, чем тебе. Ночами ей снилась равнина с журнальной рекламы: ТЕХАС, США; земля вся из пышных батонов, украшенных фруктами; крутоны в сытном бараньем супе; сладкие булочки, покрытые сахарной пудрой; имбирное печенье и куски шоколадного торта, пропитанного вишневым ликером. Во сне у нее текли слюнки, застывали на подбородке.

Несмотря на нехватку припасов, чудом сохранился один шварцвальдский торт: сладко‑горькая шоколадная стружка, пьяные вишни. Он был слишком дорогой, и никто его не купил. Все сласти уже были распроданы, а он стоял, нетронутый и безупречный, на витрине, и Элси ловила себя на том, что завороженно любуется им, и тогда отступает даже голод. Она знала каждую ямочку на вишнях и каждую шоколадную завитушку. Торт напоминал ей обо всем, что было, и обещал, что все еще будет. Где‑то в мире есть масло и сахар, яйца и мука, улыбающиеся люди с блестящими монетками в карманах. Скоро папа возьмет нож, разрежет торт и скормит его голодным покупателям и родным.

Апрельский луч блеснул в окне и позолотил вишенки на торте. Да, подумала Элси, солнце снова сияет. Мама и папа вышли из кухни в воскресных шляпах и перчатках.

– Юлиус с нами не идет, – объявил папа.

Они собирались в кирху. Элси притворилась, что у нее болит голова, и сказала, что не пойдет, так как боится совсем разболеться. Бог прощает ложь во благо других, решила она. Ей хотелось остаться дома с Тобиасом. Волосы у него отросли, и она обещала вымыть их теплой водой.

Настоящей теплой водой? – переспросил Тобиас.

Он никогда не мылся в теплой ванне. В гетто была только дождевая вода, в лагере их поливали из шланга. Ей больно было слышать о Дахау, ведь Тобиаса там мучили, а Йозеф был к этому причастен. Теплая ванна – маленькая радость. Если согреть чайник, на шею и голову малыша хватит. Надо было сделать это раньше, и теперь она решила использовать остатки розового шампуня, чтоб хоть что‑то в его жизни восполнить.

Элси не сказала Тобиасу о фрау Раттельмюллер и Циле, и сейчас не собиралась. Вдруг у фрау не выйдет. Лучше не обнадеживать. Она слишком хорошо знала: хуже всего, когда ждешь – и не сбывается. Иногда она думала: лучше б точно узнать о смерти Гейзель, а не умирать без конца, гадая, жива она или нет. От этих мыслей ей становилось так стыдно, что начинала болеть голова и трудно было успокоиться.

– Он тоже чувствует себя не очень. Чай из боярышника и таволги. Заварю, когда вернусь.

Юлиус изредка ходил в кирху. В первый раз он всю службу жаловался на холод и говорил, что они сведут его в могилу, как папу… и маму. Хотел их уколоть, и у него получилось, но потом папа заметил:

– Лучше умереть праведно, чем жить бездушно. Так считает твоя мама. На этом основано человеческое общество.

Услышав это, Юлиус заткнулся. В Программе он быстро выучился не перечить нацистским догмам, а теперь понял, что и с дедом спорить не стоит. Он перестал попрекать их матерью, но кирха стала настоящим полем брани. Его бабушка сдалась пару недель назад, когда Юлиус потребовал свой мундир, хотя снаружи было еще слишком холодно для кожаных штанов. Однако он одержал победу и с тех пор сидел дома, играя в солдатиков у себя в чулане.

В то воскресенье Элси надеялась, что папа заставит мальчишку пойти в нормальных штанах. Однако ей не повезло.

– Но, папа… – начала она.

Он отмахнулся.

– Орехов на неделю не хватит. Пусть Юлиус к нашему приходу наберет хотя бы пару дюжин.

– Если он заболевает, ему не стоит выходить, – возразила мама.

Папа шумно выдохнул и надел шляпу.

– Пойдем, Луана, а то опоздаем. Закрой двери и окна, – велел он Элси через плечо. – На западе грозовая туча.

Элси взглянула на небо. Небо было ясное, солнце сияло. Она вернулась на кухню, чтобы поторопить Юлиуса. Может, пока он будет собирать орехи, ей удастся вымыть Тобиаса.

Юлиус неуклюже растянулся на ковре, оловянные солдатики перед ним выстроились в стройные ряды. – Да, – сказал он, не поднимая головы.

– Разве дедушка не велел тебе собрать орехи? – Велел.

– Может пойти дождь. Надо сейчас, – сказала Элси.

Юлиус бросил взгляд на залитые солнцем окна и перекатился на спину.

– Орехи нужны для хлеба, – уговаривала Элси. Он зевнул:

– Все равно больше никто не приходит. Чего трудиться?

Элси топнула ногой, опрокинув шеренгу солдатиков:

– А ты сам‑то не хочешь есть?

Он посмотрел ей в глаза:

– Пойду, когда мне захочется, а сейчас мне не хочется, так что выйди из моей комнаты.

Он пнул ногой дверь кладовки, и она стукнула Элси по лбу.

Чаша переполнилась. Он жил с ними уже три месяца, и она устала от того, что все перед ним плясали, а он всех презирал – и бабушку с дедушкой, и мать. Она в ярости ворвалась в кладовку, схватила Юлиуса за шкирку и рванула на себя – шмидтовский нос к шмидтовскому носу.

– Послушай‑ка, малый, – прорычала она, – твоя мать, моя сестра, быстро прекратила бы это свинское тупоумие! А твой отец, упокой Господь его душу, взял бы тебя сейчас и как следует выпорол. Ты мне поверь, я его хорошо знала. Он нахальства не терпел. А что касается твоей драгоценной Программы… – Она покачала головой. – Выгляни из своего чуланчика! Ты слышал, что Вену и Берлин бомбили? Придурок ты мелкий! Третий рейх скоро падет. Он будет стерт с лица земли, а твои приятели и учителя получат от русских пулю в брюхо.

Его глаза округлились и стали размером с яйца.

– Программе. Пришел. Конец. Программе пришел конец, а я устала голодать. Я устала смотреть, как страдают мама с папой. Я устала от того, что унижают добропорядочных граждан, и почему? – Она встряхнула его. – Потому что у них, видите ли, недостаточно чистая родословная! Ну что ж, ты – сын простой дочери пекаря, и у тебя столько же прав на хорошую жизнь, как и у… у Исаака Грюна!

И у Тобиаса. Ее раздирало изнутри. Руки дрожали от его тяжести.

– Я устала от этой ненависти, страха и уродства, а главное, я устала от малолетних хамов и эгоистов, которые не понимают, что вокруг все умирают ради них и из‑за них! Я устала!

Нижняя губа у Юлиуса задрожала; шея под льняным воротничком покраснела.

Она отпустила его. Он скорчился у ее ног. Она спрятала лицо в ладони; в голове стучало.

Юлиус всхлипнул, и она вдруг увидела перед собой не противного ребенка, а свою сестру Гейзель. Как Элси скучала по ней. Писем нет уже несколько месяцев, поневоле будешь думать самое плохое. Юлиус – сын Гейзель, он ее племянник, перепуганный маленький мальчик. Она запустила пальцы в его мягкие светлые волосы.

– Прости меня, Юлиус.

Он отпрянул. Злые слезы текли по его щекам.

– Я тебя ненавижу! – взвизгнул он. – Я ненавижу вас всех! – Потом схватил свою коричневую курточку с нашивками гитлерюгенда и выскочил на задний двор.

Руки Элси онемели, в глазах все дрожало. Голова заболела еще сильнее. Шатаясь, она вышла из кухни, поднялась по лестнице и упала в постель, чтобы не свалиться прямо на пол.

Коснувшись виском подушки, она сдавленно вскрикнула.

– Элси? – прошептал Тобиас из‑за стены. – Элси, что случилось?

В глазах вспыхивали черно‑серые точки.

– Мне нехорошо, – простонала она из последних сил.

Стенная панель отворилась, и по комнате прошелестели шаги. Как на Рождество, во время болезни, Тобиас лег рядом и замурлыкал тихую песню ей в ухо. Приятная мелодия облегчила острую боль. Он сладко пах шерстью ягненка и брецелями.

– Спасибо, Тобиас. – Она прильнула к нему щекой. На мгновение ей захотелось забыть все: Юлиуса, Гейзель, Петера, фрау Раттельмюллер, Цилю, Йозефа, маму и папу, даже себя. Пусть останется только Тобиас и его чудесный голос в темноте.

 

– Я знал, что ты изменница!

Элси проснулась от топота сапог. Она едва уснула, но успела забыть, что происходит, и растерялась. Кто‑то схватил ее за волосы и выволок из постели, из комнаты, вниз по лестнице, в общество вооруженных гестаповцев.

– Изменница! – пророкотал голос позади нее.

Над головой протопали сапоги, разбилась лампа, загрохотала мебель; от ударов пыль вздымалась с пола.

Тобиас, подумала она. Они нашли Тобиаса! Сердце билось, как ястреб в западне. Дыхание перехватывало.

Конвоир, державший Элси за волосы, развернул ее, и она увидела своего врага.

– Кремер! – выдохнула она.

– Фройляйн, – грязно ухмыльнулся тот.

Конвоир выпустил ее, и она упала на четвереньки к ногам Кремера.

– Йозеф расстроится, что его маленькая булочница оказалась иудой. – Он пожал плечами: – Но я‑то знал. Я знал.

Он снял кожаные перчатки, палец за пальцем, и бросил на пекарский стол. Конвоир держал Элси на прицеле. Он стоял так близко, что она видела нагар в стволе.

Кремер покрутил тонкий ус.

– У нас есть полномочия расстреливать изменников на месте, но я безоговорочно верю в силу зрелища. Ты согласна? Те, кто предал свою страну, должны служить примером. Ты что выбираешь? Пулю или веревку? Ты немка, так что можешь выбрать.

О себе она не думала. Она ненавидела этого человека, и если он прольет ее кровь, она успеет помолиться о Божьей каре для него. Но что они сделали с Тобиасом? Замучили? И помыслить невыносимо.

– Он же просто ребенок! – крикнула она.

– Это не меняет дела: ты – изменница, – сказал Кремер. – Вот жалость‑то. Герр Шмидт – лучший пекарь в Баварии.

Папа и мама? Только бы их не впутать.

На столе стояла миска с лесными орехами и щипцы. Кремер сжал орешек металлическими рычажками. Скорлупки упали на пол. Кремер бросил ядрышко в рот.

– Пожалуйста, пощадите мою семью. Они невиновны. – Она стиснула складки подола. – Я дам вам все, чего вы хотите. Все что угодно.

Он усмехнулся и выплюнул орех в миску:

– Червивый.

Со второго этажа донесся крик, и конвоир поднял голову.

Кремер кивнул ему:

– Иди. – Он вынул пистолет из кобуры и наставил на Элси. – Только ты и я, фройляйн.

Конвоир послушался и вышел. Они остались вдвоем.

– Пожалуйста, майор Кремер, – молила Элси, – просто один еврей. Какая уже разница? – Ее голос дрогнул.

Войне почти конец. Все это понимали. Гитлера загнали в берлинский бункер, он вот‑вот сдастся. Зачем проливать кровь? Даже такой человек может сообразить, что жестокость уже бессмысленна. В раю и аду нет ни расы, ни вероисповедания. Смерть придет и за ним, и за ней, и за Тобиасом. Но его теперешний выбор определит, что будет потом – ад или рай.

Кремер повернулся к ней, и его глаза были как два дьявольских огня:

– Еврей?

– Ради всего святого, я умоляю вас…

– Приведите мальчика! – крикнул Кремер солдатам. – «Народы, которые развращают сами себя или дают другим себя развратить, грешат против воли вечного Провидения»[64]. Так говорит наш фюрер. – Он подмигнул ей: – Это единственный бог, в которого я верю.

– Отпустите меня! Я донес вам все, что она сказала, – она изменница! – Юлиус извивался и бился в руках гестаповца.

Кремер оглядел его и фыркнул, как лошадь.

– Забавно. Иногда так трудно распознать. На грызуна совсем не похож. – Он взял мальчика за подбородок. – Может быть, зубы. Уклончивость взгляда, пожалуй.

– Я? Я не еврей! – завопил Юлиус.

Кремер поднял пистолет. Солдат убрался с дороги.

– Нет! – Элси вскочила, заслонила Юлиуса. – Он сын моей сестры Гейзель и вашего товарища Петера Абенда. Он чистый ариец из Программы Лебенсборн!

Кремер направил на них пистолет:

– Это не я назвал его евреем. Это ты. – Свободной рукой он выковырял из зуба ореховую кожуру.

– Лгунья! – Юлиус ткнул Элси кулаком в поясницу. – Изменница!

Она поморщилась и сложилась пополам.

Кремер тихо засмеялся.

– Я верю тебе, мальчик. Низшая раса не проявляет такой доблести.

Гестаповцы вернулись из спальни Элси:

– Ничего, герр майор.

Элси подняла глаза. Тобиас спасен? Кремер поймал ее взгляд. Посмотрел на потолок и щелкнул языком.

– А я полагаю, там что‑то есть. – Он улыбнулся Элси: – Мышь на чердаке?

Сердце Элси сбилось с такта, замерло и вновь пошло. Она покачала головой. Солдаты развернулись, чтобы еще раз подняться на второй этаж.

– Стоп! – остановил их Кремер. Показал на Элси: – Ты приведешь к нам еврея.

– Здесь никого нет, кроме меня и моего племянника. Родители в кирхе.

– Действительно, лгунья и изменница. – Кремер толкнул ее на пол, схватил Юлиуса, закрыл ему рот ладонью и приставил пистолет к виску.

– Он немец! – закричала Элси.

Гестаповцы беспокойно переминались.

– Быстрей! – поторопил ее Кремер. – Это ублюдок, сын шлюхи. Хотя и неплохой шлюхи. Мне самому она нравилась, но порочность не нужна нашей расе. – Он пожал плечами: – Лучше избавить дитя от страданий, чем дать ему воспитание в семье изменников и шлюх.

Глаза Юлиуса покраснели от слез, выпучились от напряжения и паники; одеревеневшие руки были вытянуты по швам; перед замшевых штанов потемнел и намок.

– Какой же ты сын Отчизны. Даже к горшку не приучен, – заржал Кремер. Он склонился к уху Юлиуса: – Возможно, задержка в развитии. Ты знаешь, что делают в Программе с такими детьми? Цианистый калий в утреннем молоке или… – он подтолкнул его дулом пистолета, – пуля в голову.

Как твоему братику.

Слезы полились по щекам Юлиуса.

Элси держалась за холодный пол, чтоб успокоиться. Мир катастрофически сузился.

– Вот что, – Кремер выпустил Юлиуса и бросил его на пол рядом с Элси, – ты выдашь мне еврея, а я дарую жизнь ублюдку. Конечно, не тебе, фройляйн, но обещаю, что твоя смерть будет быстрой.

Юлиус лежал тяжелой, неподвижной куклой. Стоит ли его жизнь жизни Тобиаса? Ее жизни? Тобиас не сделал ничего, он лишь верил ей и ее любил. Разменять его жизнь – за что? Но как обречь на смерть семью? Она не сможет ни жить, ни умереть, совершив такое. Элси верила в жизнь после смерти и не хотела брать на душу ни то ни другое зло.






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных