Рецепты из немецкой пекарни элси шмидт радмори 14 страница

А в карнавальной толпе ее шляпку задели, цветок выпал, и его тут же затоптали. Элси снова надела шляпку, когда они добрались до палатки с выпечкой Йоханса. Аккуратно разложенные брецели выглядели, по ее мнению, так, будто недолежали в содовой воде и перегрелись на солнце.

– Два. – Робби показал знак победы.

– Я не буду, – возразила Элси.

– Тебе надо поесть, – нахмурился Робби. – А то пьяная будешь.

Она выпила целую кружку пива. Солод волшебным образом успокоил ее желудок. Хотелось выпить еще, но она знала, что это неразумно. Голова стала блаженно легкой. Папа говорил, что темное пиво действует как горький шоколад.

– У них есть жареные крепели. Съешь штучку? – напирал Робби.

Сладкие пончики плавали на кусочках оберточной бумаги, отбрасывая жидкую тень.

Рот наполнился слюной.

– Давай.

Робби купил один крепель и один брецель. Сэм и Портер ограничились пивом и отвлеклись на двух грудастых девушек с оборками вокруг декольте.

Пончик в ладони Элси был теплым. Она надкусила – брр, приторно. Элси сморщилась и протянула Робби надкушенный пончик:

– Возьми.

– Не шмидтовское качество? – поддразнил он.

– Шмидт? – встряла женщина в очереди, с круглым животом и таким же беременным прыщом на кончике носа. – Гейзель Шмидт?

Элси попыталась не смотреть на прыщ.

– Моя сестра, – пояснила она.

– О! Так вы, наверное, знакомы с Йозефом Хубом?

Пончик едва не вышел обратно. Элси попятилась, но женщина не отставала:

– Он искал твою сестру. Нашел? Он был командиром роты ее жениха. Петера Абенда.

Элси повернулась спиной к Робби. Женщина тоже. Она продолжала:

– Я была партий… была секретарем архива в Мюнхене. Никогда не забываю имена. – Она погладила себя по животу. – Мы с Йозефом приятельствовали до того, как я познакомилась с мужем. – Она показала через плечо на тучного человека в очереди. – Йозеф просил личное дело Гейзель Шмидт, я не дала и не могла дать – это же секретная информация по тем временам. – Она выпрямилась, как бы защищаясь. – Мы больше не встречались. Я все гадала, нашел он ее или нет.

– Когда это было? – Сердце у Элси забилось, надежда ожила.

– Хм‑м… – Женщина постучала пальцами по огромному животу. – Сорок первый, сорок второй. Не помню точно. Целая вечность прошла, да?

Да уж. Элси вспомнила, как Йозеф впервые вошел в их пекарню – высокий, благородный; как на экране в темном кинотеатре – только фигура, по краям размытая.

– Под конец войны такое творилось. Я уже много месяцев о нем не слышала, – сказала Элси.

– Так вы его знали. Хороший был человек. – Женщина прокашлялась. – Такая жалость.

Летнее солнце палило, несмотря на шляпку.

– Какая жалость?

– А вы не слышали?

Элси покачала головой. Уши горели.

Женщина глянула на мужа и сунулась ближе:

– Его и группу офицеров СС нашли на корабле. На приколе стоял в Брунсбюттеле. Все с собой покончили.

Элси зажмурилась и снова открыла глаза.

– Застрелились. Море крови. Один только не застрелился – Йозеф. Говорят, вколол себе смертельную дозу, – прошептала женщина.

Элси глотнула воздуха, но это не помогло. В горле вскипела кислота. Отвернуться Элси не успела, ее вырвало прямо на деревянные сабо секретарши из архива СС.

К ней бросился Робби:

– Элси?

Она упала на четвереньки, вцепилась в траву.

– Извините. Она выпила, – объяснил женщине Робби. – Ей всю неделю нездоровится. Толком не ест.

Женщина стряхнула с башмака кусок вязкого жареного теста.

– Ничего страшного. Со мной тоже недавно такое было. Ужас как тошнило в начале беременности.

Элси вперилась в ярко‑желтый одуванчик. Голова еще кружилась, но гул толпы затих. Она положила руку на живот. Да быть такого не может.

Тридцать семь

Пограничная застава Эль‑Пасо

Эль‑Пасо, Техас

Монтана‑авеню, 8935

Тридцать восемь

Пекарня Шмидта

Гармиш, Германия

Людвигштрассе, 56

2 августа 1945 года

Элси поднялась переодеться к ночной смене. Центр отдыха и оздоровления готовился принять целую толпу: в отпуск на неделю прибудет эскадрилья летчиков. Все подразделение приедет на автобусах из Фритцлара. Элси, как всегда, разносила еду, да вдобавок Робби попросил помочь на кухне; она согласилась неохотно. Ее пугала предстоящая рабочая ночь. Она и так уже немало потрудилась в пекарне. Папа уехал в Партенкирхен, где вновь открылась мельница, и оставил Элси главным пекарем на весь день. Она устала как собака, и у нее остался только час, чтобы переодеться и доехать на велосипеде до Центра отдыха.

Сразу после карнавала Элси засела за календарь. Может, она и впрямь беременна. Месячных давно нет, но она думала, это из‑за недоедания и стоячей работы. Во время войны цикл прерывался часто – обычное дело. Не время сейчас беременеть, сказала она себе, когда наступил понедельник. Днем Элси месила, раскатывала, носила солдатам еду. А по ночам не могла уснуть: вдруг и правда беременна?

С недосыпа и от усталости лестница на второй этаж давалась ей нелегко. Вот и теперь она остановилась на середине и прислонилась к стене, борясь с желанием повалиться назад. Взявшись за стену и за перила, Элси удержалась и пошла дальше.

В комнате она легла на кровать прямо в одежде – если минутку вздремнуть, может, тело решит, что это отдых, – но горячая подушка жгла ухо. Элси села, потерла лоб и попросила сил, хоть и считала, что не заслужила.

– Ты плохо выглядишь. – В дверях стояла мама. – И рвет тебя все время. – Она кивнула на тазик.

Элси тщательно отмывала его после каждого приступа рвоты и полагала, что мама за делами и Юлиусом не заметит.

– Я что‑то подхватила, – объяснила она.

– Да уж. – Мама вошла в комнату и закрыла за собой дверь. – Подхватила.

Волосы у Элси на руках встали дыбом.

– Юлиус дома? – уклонилась она.

– К однокласснику в гости попросился. Рори Шнайдер. Старшенький Битси Шнайдер.

Элси их помнила. Битси и Гейзель дружили в школе. Семья Битси была бедней их, и девочка вышла замуж за кузнеца Генриха Шнайдера, друга своего отца, старше ее на двадцать лет. В то время все жалели Битси: ее муж слишком стар для гитлерюгенда или СС. А теперь у нее трое детей, четвертый на подходе, муж дома, целый и невредимый, семья процветает, и многие ей завидуют.

Ступни у Элси заледенели.

– Хорошо, что он с кем‑то дружит.

– Да, я дала ему имбирь и ягоды шиповника для Битси. Она говорит, ребенок ночи напролет пихает ее под ребра. Я сказала, это значит, что мальчик родится сильным. Такое счастье в наши трудные времена.

Элси быстро закивала.

Мама села рядом.

– Жаль, что ты так страдаешь. Но в начале это нормально.

Ноги и руки у Элси ослабели.

– Я не понимаю, о чем ты. Я просто съела несвежий сыр.

Мама положила ладонь на живот Элси:

– Боюсь, все куда серьезнее.

Элси не могла ни встать, ни пошевельнуться, ни вымолвить слова.

– Ты ждешь ребенка.

От простоты этих слов Элси оцепенела. Она сама подозревала это уже не первую неделю, но одно дело – подозревать, другое – услышать. Проблема стала реальностью. Но нет, как же так? Она не могла забеременеть, она не хотела, не сейчас, не так. Плечи, грудь, все тело притянуло к полу – она сползла с постели и застыла. Она не могла даже плакать. Не было сил лить слезы, всхлипывать, бить себя в грудь.

Только лежать без движения.

– Господи, спаси меня, – прошептала она.

Мама опустилась на пол и ее обняла:

– Ты не хочешь ребенка?

– Прости, мама. – Элси закрыла глаза.

Она знала, что не хотеть ребенка – грех против Господа, против всего природного и священного. Она подумала о Гейзель – о том, как та гордилась своими детьми, о ярости и боли ее последних писем. Они пришли неделю назад. Овидия не могла отправить их раньше. Элси прочла все, что смогла разобрать сквозь грязные пятна, сдавленно рыдала в темноте ночи и гадала, где же Гейзель. Как поверить, что сестра мертва? Горе было слишком жгучим, свежим, как открытая рана. Если бы она продолжала кровоточить, Элси рассыпалась бы. Она не покажет этих писем маме и папе. Это было единственное обещание Гейзель, которое она сдержала. В остальном Элси казалось, что она всех предала: и сестру, и Тобиаса, и вот теперь – собственное дитя.

– Ш‑ш. Тут нет твоей вины, – сказала мама, утирая ей слезы. – Умер Йозеф или сбежал, но он в прошлом. Он не смог тебя защитить от… – Она прокашлялась. – Ты такая молодая. Зачем портить себе жизнь.

Элси опустила голову. Она знала, что надо сказать маме о Робби, но не посмела.

Мама смотрела ей в глаза:

– Срок – месяца три. Мы вовремя спохватились.

Элси слышала о женщинах, которые чуть не умерли, засовывая во влагалище пестики для льда, лезвия, прикрепленные к сигаретным мундштукам, и вязальные спицы. Она поморщилась.

– Я знаю специальный чай. – Мамины глаза были распахнуты, взгляд неподвижен. – Отвар клопогона и болотной мяты. Шесть чашек в день в течение пяти дней. На шестой день идет кровь. Как обычно.

Элси сглотнула. Чай? Так прозаично и милостиво.

– Ты пробовала?

Мама поджала губы.

– Я рассказывала твоей сестре. Мужчины и война не меняются. Случается то, над чем мы не властны. Но это не значит, что у нас нет власти. – Она нервно теребила передник. – Твой отец не был моим первым мужчиной. Со мной случилось то же самое. В первую войну пришли русские солдаты. До них я была девочкой. Ничего не поделаешь. Папе я об этом не говорила. Только тебе и Гейзель. Когда Петер умер и Гейзель узнала, что беременна Юлиусом, у нее был выбор. Но ее ребенок – плод любви. А твой и мой… – Ее голос прервался. – Ну почему я не пришла раньше! Я поклялась, что мои дети не узнают этой муки.

Элси дрожала всем телом. Прошло тридцать лет, а мама все еще стыдилась. И она сама будет так же стыдиться?

– Ты сделала все, что могла, – заверила Элси и обняла мамин живот.

Мама хлюпнула носом и промокнула глаза передником.

– Сейчас лето. Мята как раз в цвету. – Она поцеловала Элси в макушку. – Не будем больше об этом. Никто не должен знать. Будем уповать на милосердие Господне. Больше ничего не остается.

Элси прильнула к маминой руке. От нее сладко пахло сухими травами, медом и молоком. Элси захотелось вобрать в себя этот запах, омыться им. Она медленно кивнула.

Тридцать девять

Пограничная застава Эль‑Пасо

Эль‑Пасо, Техас

Монтана‑авеню, 8935

5 марта 2008 года

Рики приехал на заставу ранним утром. Спал плохо, под глазами мешки. Сны. И простыни гладкие, и матрас мягкий, а спится плохо, беспокойно. В этой квартире он не дома. Что‑то снилось, а что? Рики не запоминал. Едва просыпался, видения испарялись сквозь оштукатуренные стены.

Мать говорила ему, что во снах духи разговаривают с живыми. В детстве он верил, но однажды ему приснилось, что мать погибла в авиакатастрофе. Из этого можно было сделать три вывода: 1) эти духи – отъявленные вруны; 2) их не существует; 3) сны – чистый продукт подсознания. Третий вывод был самый практичный: мама ни разу не летала на самолете. Она умерла десять лет спустя от туберкулеза, а за ней и отец. После их смерти он жалел, что больше не верит в духов. Хорошо бы хоть во сне увидеть мать и отца.

Кроме того, он скучал по Ребе. Рики не привык лгать себе. Ребы ему не хватало. Не хватало ее сонного тела и спутанных волос – с ними рядом спать было так уютно, и снов не снилось. Он пытался вообразить, что она лежит рядом, и этим фокусом приманить спокойствие, но постель оставалась пустой и холодной.

Рики нарочно не отвечал на Ребины письма и звонки. Он понадеялся, что после свадьбы Джейн они начали сначала, а теперь кристально ясно, что Реба не хочет с ним быть. Он не станет принуждать ее – зачем? Но ум не ладил с сердцем. Работа слегка отвлекала, но и она опротивела.

Он встал в пять утра, съел тарелку кукурузных мюсли, принял душ, побрился и поехал на заставу. Берт уже сидел за столом с большой чашкой кофе. – Ты получил сообщение? – спросил Берт.

Рики тяжело погрузился в кресло. Сил не было.

– Сообщение? – Он включил компьютер и отвернулся от мерцающей заставки. В глазах жгло.

– Угу. – Берт отхлебнул. – Мне в одиннадцать вечера звонили. Тебе нет?

Рики выключал телефон. Поставил заряжаться на ночь, а утром забыл включить.

– Нет. Телефон заряжался.

Берт потянулся к факсу:

– На связи надо быть круглосуточно. Без дураков. Телефон и рация – это, в общем, государственная собственность. Я понимаю, что телефоны садятся, но… – Он сердито фыркнул и бросил Рики на стол распечатку из факса.

– Что это? – Рики потер глаза.

– Застрелили пацана из Хуареса, – ответил Берт.

На первой странице – репортаж.

– «Эль‑Пасо таймс» хотели цитату для утренней газеты, – объяснил Берт. – Журналюги мигом пронюхали. Кровь течет, а информацию – сливают. – Он зевнул и почесал шею. – Я им сказал: без комментариев, пока мексиканцы не дадут свою версию. Сразу просекли, что это тот самый мальчик, которого мы в ноябре депортировали. Кто‑то пальнул, а мы с тобой в дерьме. – Он достал из стола флакон антацида, вытряхнул пару таблеток на ладонь. – Свободная пресса, ага. Они не знают слова «нелегал»? Это английское слово. Мы их защищаем, а они… – Он бросил таблетки в рот.

Рики взял распечатку.

Рики уперся пальцем в строчки: Кармен и Виктор Гарсиа; округ Барреалес. Сердце забилось чаще. Он открыл файлы депортированных в ноябре. Вот они.

Кармен, Виктор и Оливия Гарсиа. Депортированы 12 ноября 2007 года. Закружилась голова, затошнило. Когда Рики попытался встать и добрести до туалета, колени подогнулись.

– Рик, ты здоров? – осведомился Берт.

Тот потряс головой. Если бы он повел себя иначе, думал он. Если бы. Это тебе не облава, винить некого. Нет ни нападения, ни обороны. Ни хороших, ни плохих. Есть только черно‑белые факты на экране: Виктор погиб, и один из виновников – Рики. Невозможно; невероятно; быть не может. Он закрыл лицо руками. Это не его вина, и все же он виноват.

Сорок

Кондоминиум «Эль‑Камино»

Сан‑Франциско, Калифорния

Эль‑Камино‑Реал, 2048

В сумерках Реба смотрела, как корабль входит в гавань. Клубящиеся тучи отступили, снаружи потеплело, можно посидеть на балконе; но омерзительный туман поднимался все выше и выше, скрывал солнце и месяц.

Ребе не хватало солнца впервые с Вирджинии, где ей хотелось плакать с января по апрель. В колледже Саша спрашивала, не страдает ли она расстройством под названием ВОДА – весенне‑осенний депрессивный аффект. Реба думала, что она шутит, но когда начался курс психологии, профессор посвятил целую лекцию симптомам и способам лечения этого расстройства. Все это слишком сильно напоминало папины депрессии, от которых она всячески открещивалась, так что когда Саша была рядом, Реба держала слезы в берегах. А в Эль‑Пасо солнце светило 302 дня в году – это влияло на Ребу благотворно.

Теперь у Ребы снова началась ВОДА, и притом помноженная на десять. Губы тряслись, глаза щипало, тяжкая грусть вот‑вот перельется через край, как дождевая вода в пустых цветочных горшках на балконе. И виной тому не только погода. Тоска не оставляла Ребу, даже когда залив сверкал калифорнийским солнцем, а небо над Крисси‑Филд ярко голубело. Тоска даже усиливалась, и пара слезинок все‑таки пробивалась наружу.

Внизу корабль входил в гавань; сверху он казался игрушечной лодочкой, в кильватере темная полоска. На пустой палубе стоял человек, оловянный солдатик, и лишь тонкая щепочка отделяла его от океанских глубин. Такой маленький, далекий, что Реба и себя почувствовала мизерной.

Журнал оказался больше, чем она предполагала. Столько заголовков, сроков, тысяч знаков, и у кофейного автомата все время разные люди – трудно подружиться. В отличие от «Сан‑сити», в «Ежемесячнике Сан‑Франциско» требовали работать в офисе. Реба засиживалась в своем закутке до глубокой ночи, поглощая креветки гунбао, и лишь кислый чесночный запах оживлял серые стены. Офисное одиночество было сродни домашнему. Дома она смотрела «Секс в большом городе» – недвусмысленное напоминание о том, что в ее городе не было ни секса, ни гламурной жизни с мартини и славой колумнистки. Трагедия в том, что всего этого ей не так уж и хотелось. Реба скучала по Рики, Элси и Джейн. С Джейн она немножко поговорила по телефону пару недель назад. На заднем плане грохотали кастрюли, и Ребе ужасно захотелось домой.

Рики разговаривал с ней по телефону все неохотнее. На письма не отвечал. С марта они отдалялись друг от друга, хоть Ребе это и не нравилось. Ее подмывало спросить, не появилась ли у Рики другая девушка, но она боялась ответа. Казалось, все живут и меняются, кроме нее. Злая ирония: приехала наконец в большой город – и будто бы уменьшилась сама.

Корабль длинно, печально прогудел. Ребе хотелось вторить этому звуку, и она чуть не поддалась искушению, но вдруг кто‑то завизжал и заскулил на соседском балконе. Черный чихуахуа, привязанный к кованому кофейному столику.

– Слышу, голубчик, слышу, – сказала Реба.

Собака навострила треугольные уши. Реба подошла ближе, и собака рванулась к ней. Поводок натянулся, лай стал придушенным.

– Тише, тише. Я тебя не обижу.

Когда они с Рики съехались, он принес домой потеряшку‑чихуахуа. Назвал его Нюхом и купил ему мини‑сомбреро. Песик остался бы с ними, но через неделю за ним приехали хозяева. У Ребы горела статья, и ее раздражали оба: и Рики, и скачущий по кухне питомец. Но Рики все равно хотел вместе с Ребой завести домашнего зверя. Реба вспомнила его и улыбнулась – не без сожаления.

Она сходила в комнату за остатками китайской еды из ресторана.

– Любишь креветки? – Она взяла одну за изогнутый хвостик.

Собака села и склонила голову набок.

– Хороший мальчик. – Реба бросила креветку через невысокую оградку, разделявшую балконы. Пес поймал креветку в воздухе.

Реба кинула в рот другую.

– Знаешь, – проговорила она с набитым ртом, – я недавно из твоей глуши. Бывал когда‑нибудь в Чиуауа?

Тут до нее дошло, что она болтает с собакой, и она перегнулась через перила посмотреть, не смеются ли над ней соседи снизу. Свет не горел, дверь заперта. Песик встал на задние лапы и скрестил передние. Ага, воспитанный.

– Отлично! – Реба бросила ему еще креветку, и пес живо ее слопал. – Имя‑то есть? – Бирки на ошейнике не обнаружилось. – Ну и ладно. А кличка? – Она взяла еще креветку. Пес не был похож на Рекса или Бродягу. Он снова встал на задние лапы, стуча хвостиком‑карандашиком по дощатому полу. – Еще будешь? Вот креветка.

Он восторженно заскреб лапами, словно золото искал.

– Ха, так и запишем. Что скажешь, Креветка? – Имя вышло подходящее. Она кинула ему креветочный хвостик и слизала с пальцев соус.

Корабль снова прогудел, входя в док, но звук отозвался уже слабей. Матроса на палубе не было.

– Любишь крепели? – спросила Реба. – Это такие пончики. Некоторые говорят, что они похожи на churros. Может, как‑нибудь нам приготовлю.

Креветка облизнулся и вывалил язык в широкой собачьей улыбке.

[74][75]

Сорок один

Центр отдыха и оздоровления

Вооруженных сил США

Гармиш, Германия

Гернакерштрассе, 19

7 августа 1945 года

Элси составила на поднос тяжелые тарелки с мясным рулетом. После отъезда Девятой эскадрильи в Центре стало значительно тише. Робби решил, что поварам нужно передохнуть, и объявил гвоздем меню «Мясной рулет по‑домашнему». Накануне они допоздна месили фарш, а потом испекли и заморозили штук двадцать мясных кирпичиков. Гигантский таз говяжьего фарша чуть не вызвал рвоту, но Элси не решилась выблевать мамин чай.

Всю прошлую неделю мама каждое утро заваривала травы, а вечерние порции складывала в марлевые саше, которые Элси брала на работу. Лиловые пучки болотной мяты и листья клопогона сушились в кухне на окне. Папа чуть не заварил себе мяту, перепутав ее с лавандой, так что маме пришлось обвязать мяту красными нитками.

Элси пила чай пятый, последний день. Пока ничего не происходило, разве что лицо пожелтело и все время хотелось писать.

– Второй столик! – выкрикнул повар.

Элси взяла тарелку с кетчупом и маринованным луком и поставила поднос на плечо.

Пятеро солдат пили за столиком пенное пиво. Голодные глаза оживились, завидев Элси. Но не успела она подойти, что‑то сжалось у нее в животе и ее резко скрутило. Она согнулась пополам. Тарелки грохнулись на пол.

Встать она не смогла, и ее подняли два солдата. Третий счистил с передника овощи и томатный соус, еще двое собрали осколки. Их лица двигались, губы шевелились, но Элси ничего не слышала. Внутри скручивало все сильнее. Она схватилась за живот и закрыла глаза. Когда открыла, Робби держал ее подбородок и спрашивал, что болит, но она не отвечала. Робби обернулся, что‑то кому‑то сказал, и все завертелось, как сливки, когда их взбивают. Элси чуть не вырвало, но она вспомнила про отвар и откинула голову назад. Вскоре она поняла, что это не комната вертится, а ее несут из зала через кухню в кладовую для скатертей и салфеток.

Робби сделал из скатертей постель, а из салфеток – подушку. Элси скорчилась и попросила расстегнуть ей платье. Робби выгнал мужчин и выполнил ее просьбу.

– Элси, надо позвать врача.

Она схватила его за руку, впилась ногтями в запястье. Врач скажет ему, что она беременна.

– Nein.

Она понимала, что происходит. Жаль только, что рядом не было мамы, чтобы подтвердить симптомы.

– Мама… – прошептала она, но вспомнила, что наплела родителям о своей работе. Они ведь не знают, что она официантка у американцев. – Ладно.

Ее скрутил новый приступ. Она знала, что это ребенок корчится внутри.

Робби положил руку ей на живот:

– Здесь болит?

Тяжесть его ладони немного умерила боль – может, ребенок чувствует пульс Робби сквозь тонкую кожу. Защипало глаза, выступили слезы, Элси мысленно взмолилась о прощении.

– С новым набором приехал один человек. Играл с нами в футбол. Сказал, что врач. Я могу его позвать. Никто ничего не узнает, – сказал Робби.

Она не успела отказаться: он уже убежал, она осталась одна. С потолка свисала на проводе лампочка. Большой мотылек летал вокруг, то касался белого раскаленного стекла, то вновь упархивал прочь. Крылышки в пыльце трепетали и бились о круглое стекло. Элси захотелось поймать его в ладони и выпустить наружу, в настоящий лунный свет. Минуты шли, спазмы утихали.

Постучали в дверь. Не дожидаясь приглашения, вошел высокий мужчина – рыжие волосы падали на лоб. Стрижка не как у солдат, лицо старше, но мягче.

– Это док Радмори. Я ему сказал, что тебе несколько недель нездоровится. Сейчас он тебя починит, – сказал Робби.

– Фройляйн Шмидт, – кивнул доктор Радмори, опустился на колени и расстегнул рюкзак с красным крестом.

– Nein. – Она отодвинулась, хотела встать, но боль вернулась.

Он пощупал ей лоб. Его пальцы были так нежны и осторожны, что она немедленно легла снова.

– Есть небольшая температура. – Он повернулся к Робби: – Будьте добры выйти ненадолго, пока я ее осмотрю.

Робби помялся. – Элси?

Она кивнула, и он вышел.

– Скажите мне, где болит.

Произношение какое‑то необычное. Док Радмори говорил, слегка растягивая английские слова, и они сочились, словно мед из сот.

– Женские дела.

Она надеялась, что он кивнет и уйдет. Но он сильно нажал ладонью ей на живот внизу. Она резко вдохнула – внутри как будто что‑то развязалось. По бедрам потекла кровь.

– Ага. – Он растянул пальцами ее веки и вгляделся в глаз. – Смотрите на меня.

Она посмотрела.

Элси не припоминала, когда в последний раз так близко смотрела человеку в глаза. Да, она встречалась взглядом с собеседниками и иногда запоминала, что глаза светлые или темные, но кое‑чего она не замечала – до того как посмотрела в глаза доктору Радмори. Его глаза были не то чтобы совсем карие; в них сияли золотистые крапинки, по краям – желтизна и зелень. Зрачки тоже были не просто темные; в центре блестел свет, отражая мир совсем другим. Ей захотелось улететь в его глаза. Сердце забилось быстрее.

– Сержант Ли сказал, что у вас постоянная рвота, нет аппетита и усталость.

Элси кивнула.

– Когда у вас последний раз была менструация? – Он уже не смотрел на нее, и она поняла, что он знает.

Она прикусила губу и подавила слезы. Он подвинулся к ее ногам.

– Простите, мисс Шмидт, вы позволите?.. – Он указал на ее юбку.

Она закрыла глаза и подняла юбку до колен. Через несколько мгновений он опустил подол обратно.

– У вас выкидыш. Вы сделали аборт? – Он говорил мягко. – Я спрашиваю только затем, чтобы знать, есть ли колотая рана. Вы можете умереть от инфекции или потери крови.

– Я пила отвар, – сказала Элси.

Он нахмурился.

– Болотная мята и клопогон. – Ее голос прервался. Снова начались спазмы, и она подтянула колени к подбородку.

– Подождите. – Он вышел и вернулся с ломтем хлеба и двумя стаканами воды – мутной и чистой. – Сначала это. – Он подал ей мутную воду.

Элси глотнула и выплюнула воду обратно в стакан. В воде плавал песок, она пахла обугленными поленьями.

– Что это?

– Уголь. Честное слово, он не причинит вреда. Невкусно, но надо выпить все. Болотной мятой можно отравиться, если переборщить. Уголь поможет вывести яд из тела.

– Яд? – Элси выпила горькую воду. – А я думала, что потеряла ребенка.

– Так и есть. – Он кивнул на остатки угля в стакане. Элси с трудом допила. Угольная крошка скрипнула на зубах, по спине побежали мурашки. – Травы отравили вас обоих. – Он забрал у нее стакан. – Я ничего не могу сделать для ребенка, но вам помочь могу. – Он отставил стакан в сторонку и вынул из рюкзака таблетки. – Это лекарство смягчит боль и спазмы. – Он протянул ей белую таблетку и стакан с чистой водой.

Она съела таблетку и запила. Вода показалась очень вкусной.

– Теперь надо заесть, а то в желудке будет дырка. – Он дал ей ломоть хлеба.

Хлеб растаял во рту, знакомый вкус успокоил.

– Скоро пройдет, но кровить будет еще несколько дней. – Он присел на пол и задумчиво поглядел на нее. – Сколько вам лет?

– Семнадцать.

– Ха. – Он почесал в затылке. – Совсем ребенок.

– Нет, не ребенок, – возразила она и выпрямилась.

Доктор Радмори запустил руку в кудри – словно ветер всколыхнул листья яблони.

– Я в семнадцать чистил стойла в папином коровнике, у меня еще молоко на губах не обсохло. Маловаты вы и для войны, и для этих парней.

Тут Элси вспомнила, что снаружи ждет Робби. По груди потекла струйка пота.

– Доктор, при всем уважении к вам, со мной столько всякого было. Спасибо за помощь, и хочу попросить еще: не говорите ему, пожалуйста. – Она посмотрела на дверь.

Доктор Радмори тоже посмотрел.

– А. Ясно.

– Никто не должен знать.

Их взгляды встретились. Мотылек все трепыхался у лампочки. Доктор Радмори сочувственно улыбнулся, и Элси поняла, что он ее не выдаст.

– Наверное, ему не терпится узнать, как вы. – Доктор встал.

Элси пожала ему руку. Оба удивились.

– Спасибо.

Ей не хотелось отпускать его, а он не убирал ладонь. Его пальцы словно стали ее продолжением. Она выпустила их, боясь, что не сможет оторваться от ровного биения его пульса.

Доктор Радмори открыл дверь.

– Жива‑здорова, – объявил он.

Робби вошел, утирая пот с висков.

– Что с ней?

Элси не дрогнула. Доку можно доверять.

– Юной леди надо отдохнуть и хорошо покушать. Вам, парни, придется недельку обойтись без ее прекрасных очей, – сказал доктор Радмори.

Робби похлопал его по плечу:

– Спасибо, док. Побегу приготовлю куриной лапши. И, гм… – Он повернулся так, чтоб Элси их не видела: – Командование может не понять, и… ну, в общем, надеюсь, это останется между нами. Клятва Гиппократа и прочее.

Доктор Радмори закинул рюкзак на плечо.

– Сержант, с клятвой Гиппократа я знаком. – И обратился к Элси: – Полежите, пока не утихнут спазмы. Сегодня и завтра – отдых. Когда кухня закроется, отвезите ее домой, – сказал он Робби. – Если понадоблюсь, зовите.

От блеска его глаз у нее перехватило дыхание. Ей хотелось пойти с ним. Неважно куда. Но ей было стыдно за мокрую юбку и боль в животе.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: