Петербургский период творчества А.С. Пушкина

(лирика, первое лиро-эпическое произведение «Руслан и Людмила»)

После Лицея Пушкин начинает самоопределяться среди литературных кружков. Декабристский романтизм – первое литературное течение, с которым он встречается.

«Вольное общество любителей российской словесности» – литературный филиал «Союза Благоденствия», ранней декабристской просветительской организации. «Зеленая лампа» – тоже, хотя и неофициальный, но филиал «Союза Благоденствия». Но! у этих обществ разные литературные программы.

«Вольное общество любителей российской словесности» имело свой литературный устав – «Зеленая книга» (зеленый – цвет Французской революции, символ – зеленый кленовый лист). В состав общества входили Петр Яковлевич Чаадаев, Павел Александрович Катенин, Вильгельм Карлович Кюхельбекер, Кондратий Федорович Рылеев, Николай Иванович Тургенев и др. «Тон» в обществе задавали будущие декабристы – их было ок. 20 человек.

Назначение литературы, идеал человека, декларируемый обществом, – это древнеримский республиканский идеал (суровый Брут, республиканец Катон), образцы гражданской добродетели – античные герои, напр., Гектор – человек, готовый на самопожертвование. Смерть – условие героического поступка. (Одоевский на Сенатской площади: «Умрем, ах, как славно мы умрем!» – идеал стоической добродетели.) Идеал – сверхчеловек, великая личность, которая одиноко возвышается над народом, чувствует свою обреченность на гибель во имя идеалов народа, но никогда не рассматривался как активная творческая личность в истории.

Идеал в быту: серьезность, суровость, аскетизм (NB! Ст. Ю.М. Лотмана).

Эстетические пристрастия декабристов: резкое противопоставление жанров гражданской поэзии и интимной лирики: ода гораздо выше элегии. Отсюда неприязнь к романтизму В.А. Жуковского: он расслабляет душу и в этом смысле недостаточно романтичен.

Поэзия – дело не столько художественное, сколько агитационное. Отсюда интерес к риторическому стилю, жанру политического высказывания, высокой лексике – использованию церковнославянизмов. Этому соответствовала ода.

Пушкин, ода «Вольность» (написана под влиянием Ник. Тургенева) отражает программные черты «Союза Благоденствия»: сам жанр, противопоставление поэзии гражданской и личной – изгнание идиллической музы. Образ автора: это оратор, гражданин со всеми атрибутами. В оде выражается идея просвещенной свободы, которая будет достигнута ненасильственным путем: метод цивилизованной свободы, который пропагандировали ранние декабристы (в отличие от поздних). Неприятие тирании ни монарха, ни народа: осуждение казни Людовика XIV и пришедшего вслед Напоеона. Насилие порождает только насилие. Аналогично осуждается убийство Павла I и осуждаются его убийцы, но Павел сам породил насилие, следовательно, на нем лежит двойной груз осуждения.

Беги, сокройся от очей,
Цитеры слабая царица!
Где ты, где ты, гроза царей,
Свободы гордая певица?
Приди, сорви с меня венок,
Разбей изнеженную лиру...
Хочу воспеть Свободу миру,
На тронах поразить порок.

Открой мне благородный след
Того возвышенного Галла,
Кому сама средь славных бед
Ты гимны смелые внушала.
Питомцы ветреной Судьбы,
Тираны мира! трепещите!
А вы, мужайтесь и внемлите,
Восстаньте, падшие рабы!

Увы! куда ни брошу взор –
Везде бичи, везде железы,
Законов гибельный позор,
Неволи немощные сл е зы;
Везде неправедная Власть
В сгущенной мгле предрассуждений
Воссела – Рабства грозный Гений
И Славы роковая страсть.

Лишь там над царскою главой
Народов не легло страданье,
Где крепко с Вольностью святой
Законов мощных сочетанье;
Где всем простерт их твердый щит,
Где сжатый верными руками
Граждан над равными главами
Их меч без выбора скользит

И преступленье свысока
Сражает праведным размахом;
Где не подкупна их рука
Ни алчной скупостью, ни страхом.
Владыки! вам венец и трон
Дает Закон – а не природа;
Стоите выше вы народа,
Но вечный выше вас Закон.

И горе, горе племенам,
Где дремлет он неосторожно,
Где иль народу, иль царям
Законом властвовать возможно!
Тебя в свидетели зову,
О мученик ошибок славных,
За предков в шуме бурь недавних
Сложивший царскую главу.

Восходит к смерти Людовик
В виду безмолвного потомства,
Главой развенчанной приник
К кровавой плахе Вероломства.
Молчит Закон – народ молчит,
Падет преступная секира...
И се – злодейская порфира
На галлах скованных лежит.

Самовластительный злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
Читают на твоем челе
Печать проклятия народы,
Ты ужас мира, стыд природы,
Упрек ты богу на земле.

Когда на мрачную Неву
Звезда полуночи сверкает

И беззаботную главу
Спокойный сон отягощает,
Глядит задумчивый певец
На грозно спящий средь тумана
Пустынный памятник тирана,
Забвенью брошенный дворец –

И слышит Клии страшный глас
За сими страшными стенами,
Калигулы последний час
Он видит живо пред очами,
Он видит – в лентах и звездах,
Вином и злобой упоенны,
Идут убийцы потаенны,
На лицах дерзость, в сердце страх.

Молчит неверный часовой,
Опущен молча мост подъемный,
Врата отверсты в тьме ночной
Рукой предательства наемной...
О стыд! о ужас наших дней!
Как звери, вторглись янычары!..
Падут бесславные удары...
Погиб увенчанный злодей,

И днесь учитесь, о цари:
Ни наказанья, ни награды,
Ни кров темниц, ни алтари
Не верные для вас ограды.
Склонитесь первые главой
Под сень надежную Закона,
И станут вечной стражей трона
Народов вольность и покой.

Это очень умеренная ода. Пушкин выражает гуманистический идеал свободы, который был представлен еще в литературе XVIII века. Свобода, достигнутая насилием, сама себя дискредитирует.

Но ода «Вольность» оказалась единственным произведением, написанным в духе канонической правоверной декабристкой эстетики. Далее в творчестве Пушкина можно заметить все более значимые отступления от этой линии – под влиянием эстетики «Зеленой лампы».

С апреля 1819 г. по осень 1820 г. – можно выделить период «Зеленой лампы». Это общество отличалось довольно пестрым составом: в него входили и декабристы «Союза Благоденствия» (Ф.Н. Глинка, П.П. Каверин, Яков Толстой), и «молодые повесы», «золотая молодежь», «театралы» (Никита Всеволожский, Дмитрий Николаевич Барков, музыковед Алексей Дмитриевич Улыбышев, Николай Иванович Гнедич и другие театралы: П.Б. Мансуров, В.В. Энгельгардт, Ф.Ф. Юрьев, лицейский друг Пушкина – Антон Дельвиг).

Девиз общества: «Свет и Надежда» (связь с эмблемой «Союза Благоденствия»).

В обществе «Зеленая лампа» пародировались некоторые декабристские правила: масонский ритуал закрытого общества (у каждого – перстень с печатью). NB! Поведение членов «Зеленой лампы» абсолютно расходится с декабристским гражданским идеалом.

Ю.М. Лотман в статье «Декабрист в повседневной жизни» приводит «…один на редкость выразительный пример. Пушкин записал характерный разговор: «Дельвиг звал однажды Рылеева к девкам. "Я женат", – отвечал Рылеев. "Так что же, – сказал Д<ельвиг>, – разве ты не можешь отобедать в ресторации потому только, что у тебя дома есть кухня?"» (XII, 159).

Зафиксированный Пушкиным разговор Дельвига и Рылеева интересен не столько для реконструкции реально-биографических черт их поведения (и тот и другой были живыми людьми, действия которых могли регулироваться многочисленными факторами и давать на уровне бытовых поступков бесчисленное множество вариантов), сколько для понимания их отношения к самому принципу поведения.

Перед нами – столкновение «игрового» и «серьезного» отношения к жизни. Рылеев – человек серьезного поведения. Не только на уровне высоких идеологических построений, но и в быту такой подход подразумевает для каждой значимой ситуации некоторую единственную норму правильных действий. Дельвиг, как и арзамасцы или члены «Зеленой лампы», реализует «игровое» поведение, неоднозначное по сути. В реальную жизнь переносится ситуация игры, позволяющая считать в определенных случаях допустимой условную замену «правильного» поведения противоположным.

Декабристы культивировали серьезность как норму поведения».

Т.е. Ю.М. Лотман говорит о том, что здесь представлено другое понимание гражданского идеала, другое понимание героического, которое не отделяется от повседневной жизни. Свобода оказывается не чем-то оторванным от жизни, естественным, нормальным состоянием, не требующим отказа от повседневной бытовой эмпирики.

Политическое свободолюбие – лишь часть свободного отношения к жизни. Т.е. вслед за писателями XVIII века Пушкин утверждает: права природные выше прав гражданских. Таким образом, перед нами – тот же просветительский идеал, только в другой мировоззренческой огласовке, поскольку отказ от личного счастья играет на руку деспотизму.

Послание «К Чаадаеву» («Любви, надежды, тихой славы…»)

Пушкин разнообразит стилистически гражданскую лексику, сближает понятия гражданской и личной свободы.

Пушкин ломает стилевые, а значит, и мировоззренческие каноны.

Любви, надежды, тихой славы

Недолго нежил нас обман,

Исчезли юные забавы,

Как сон, как утренний туман;

Но в нас горит еще желанье,

Под гнетом власти роковой

Нетерпеливою душой

Отчизны внемлем призыванье.

Мы ждем с томленьем упованья

Минуты вольности святой,

Как ждет любовник молодой

Минуты верного свиданья.

Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы,

Мой друг, отчизне посвятим

Души прекрасные порывы!

Товарищ, верь: взойдет она,

Звезда пленительного счастья,

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена!

Ю.М. Лотман, анализируя творчество Пушкина петербургского периода, отметил следующие особенности. «Второй период творчества падает на время с осени 1817 г. до весны 1820 г. Выпущенный из лицея, Пушкин поселился в Петербурге. Этот период отмечен сближением с декабристами. Поэт постоянно встречается с Ф. Глинкой, Н. Тургеневым, Чаадаевым и испытывает сильное воздействие их идей. Пушкин вступает в тесно связанные с декабристским движением литературные общества «Зеленая лампа» и Вольное общество любителей российской словесности. Его политическая лирика становится выразительницей идей «Союза благоденствия». Именно в сфере политической лирики этих лет особенно заметно новаторство Пушкина и его поиски новых художественных решений. Попробовав в оде «Вольность» решить задачу создания актуальной политической лирики на основе традиции XVIII в., Пушкин в дальнейшем к этому опыту больше не обращался, а призыв Кюхельбекера в 1824 г. возродить оду вызвал у него ироническое отношение. Интересны попытки использовать «низкие», традиционно считавшиеся маргинальными жанры и на их основе создать гражданскую поэзию, соединяющую высокий пафос с интимными интонациями. Такие опыты делаются с мадригалом («Плюсковой», «Краев чужих неопытный любитель…»), дружеским посланием («лампистский» цикл).

Особенно интересно в этом отношении послание «К Чаадаеву» (1818). Первые строки стихотворения должны вызвать в сознании читателей образы и стилистику унылой элегии. Жанр этот, активно культивировавшийся молодыми поэтами начала 1820-х годов и самим Пушкиным, не встречал сочувствия в кругу декабристов. На фоне элегической традиции строки: «Любви, надежды, тихой славы // Недолго нежил нас обман» – воспринимались как жалоба на «преждевременную старость души», разочарование в «юных забавах». Достаточно вспомнить элегию Пушкина «Я пережил свои желанья, // Я разлюбил свои мечты; // Остались мне одни страданья, // Плоды сердечной пустоты», чтобы сделалось очевидным стилистическое и интонационное родство этих строк. Однако начало следующей строфы резко поворачивает течение смысла. Не случайно она начинается с энергического противительного «но». Разочарованной душе противопоставлена душа, полная сил и мужества. Вместе с тем фразеологическое клише «горит желанье» намекает, как кажется, и на то, что речь идет о нерастраченной силе любовного чувства (ср., например, пушкинское: «В крови горит огонь желанья»). Только с 6-го стиха раскрывается, что речь идет о жажде свободы и борьбы. Третья строфа сливает образность политической и любовной лирики в напряженно-эмоциональное единство. И только после этого идут две заключительные строфы, в которых страстный порыв уступает возвышенной мечте, а напряженно-любовная фразеология сменяется образом боевого товарищества.

Новаторство это имело глубокую подоплеку. Этике «Союза благоденствия» присуща аскетическая окраска. Идеалом был герой, добровольно отказывающийся от личного счастья ради счастья родины. С этих позиций осуждалась и любовная лирика, расслабляющая и уводящая от сурового героизма: «Любовь никак нейдет на ум: // Увы! моя отчизна страждет» (Рылеев). В.Ф. Раевский, уже узник Тираспольской крепости, призывал Пушкина: «Оставь другим певцам любовь! Любовь ли петь, где брызжет кровь...» В том же направлении влиял на Пушкина и Н. Тургенев. Под его воздействием Пушкин начал оду «Вольность» демонстративным изгнанием богини любви и призывом «разбить изнеженную лиру» (ср. аналогичное начало «Негодования» Вяземского). Однако в целом позиция Пушкина была более сложной. В стихотворении «Краев чужих неопытный любитель» Пушкин поставил рядом как два сопоставимых высоких идеала гражданина «с душою благородной, // Возвышенной и пламенно свободной» и женщину «не с хладной красотой, // Но с пламенной, пленительной, живой». Параллелизм «пламенно свободная душа» и «пламенная красота» еще резче подчеркивает, что в глазах поэта любовь не противоречит свободе, а является как бы ее синонимом. Свобода включает счастье и расцвет, а не самоограничение личности. Поэтому для Пушкина политическая и любовная лирика не противостояли друг другу, а сливались в общем порыве свободолюбия».

Идеал свободы оказывается настолько широк, что не вмещается в рамки одного жанра, в рамки стилевых ограничений.

Пушкин различал слова «самодержавие» – власть, ограниченная законом, и «самовластье» – ничем не ограниченная власть, деспотия.

Пушкин все больше и больше расходится с правоверными декабристами, о чем свидетельствует серия дружеских посланий к участникам «Зеленой лампы». стилистика и образ лирического героя «Моих Пенатов» Батюшкова (легкий на подъем поэт-импровизатор, осознающий ценность земных радостей, образ «уголка») и гражданская фразеология игриво переплетаются друг с другом. Читатель не замечает грани между образами легкого друга и гражданина, не замечает переход от легковесности к гражданственности. Лирика Пушкина демонстрирует легкое взаимодействие стилей, их сцепление, легкость и естественность перехода грани между одой и интимной поэзией.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: