Часть 1. Глава 1. Двери 4 страница

Глава 4. Холод

Моя комната всегда была очень холодной по утрам. Как будто всю ночь там не закрывались окна и ветер хлестал шторами. Иногда я даже просыпалась от этого звука, но шторы всегда висели неподвижно. Этот звук был таким же нереальным, как и ветер. Как и холод. Внутри меня.
Но в то утро было особенно холодно. Моя сестра говорила, что я морозоустойчивая, когда я предлагала ей свою одежду. Но это было не так. Просто я не хотела, чтобы она замерзла и всегда убеждала Машу, что мне тепло. Я часто лгала.
Но проснулась я тогда даже не от холода, а от запаха табака. Над моей головой собирался в кольца сигаретный дым и таял, расплываясь в какие-то бесформенные жуткие очертания. Я ненавидела этот запах. Ненавидела сигареты, и особенно дамские «Virginia Slims», которые курила Вика. Ненавидела, потому что после своего ухода она всегда оставляла пустую пачку, которую я не могла выбросить.
- Сколько раз говорить, чтобы ты не курила в моей комнате? – простонала я, поднимаясь.
Вика сидела на краю кровати, уже почти одетая, и улыбалась, видя, что я проснулась.
- Ты не дала покурить мне ночью, вот и расплачивайся теперь, - она улыбнулась ещё шире, как будто издевалась надо мной. Этот тон я тоже ненавидела.
- Тебе вообще бросать пора. Скоро станешь молодой мамочкой, а им курить противопоказано. Ты, кстати, ещё не беременна? – я помню, что мне всё хотелось уколоть её, но она никак не реагировала и продолжала улыбаться. Не потому, что хотела разозлить меня, просто она как всегда старалась быть доброй и мягкой со мной.
- Нет, слава Богу. Я не беременна. Мы с Сашей предохраняемся.
- Не рассказывай мне эти мерзости, - я встала с кровати и поплелась в ванную. Я думала, что если как следует разозлюсь на неё, не заплачу.
- Подожди, - она поймала мою руку.
- Чего ещё?!
- Злишься? – она уже не улыбалась.
- Да с чего бы мне злиться? Всё ведь отлично.
- Не иронизируй. Ответь честно.
Я молча смотрела на неё. Как я могла злиться на неё, такую милую по утрам, без косметики: теней и стрелок, загнутых пушистых ресниц и кроваво-красной помады? Такую расслабленную и тёплую, пахнущую моей постелью, моими духами. Такую беззащитную, с этой опущенной бретелькой. Как я могла злиться? Я ведь безумно любила её.
- Оденься. Холодно, - только и смогла сказать я.
- Заботишься обо мне? – снова игривая улыбка.
- Да ну тебя! – я вырвала руку и нашла в себе силы, чтобы уйти.
В ванной я простояла довольно долго, слушая шум воды и просто глядя на себя в зеркало. После встреч с Викой, таких редких и таких болезненных, я всегда казалась себе немного другой. Как будто часть меня, причем лучшая часть, живая и способная жить, осталась с ней. А из зеркала на меня смотрит только пустая оболочка.
Когда я вернулась, она была уже полностью одета и пыталась застегнуть бусы.
- Не поможешь? – обратилась она ко мне.
Мои пальцы коснулась холодного металла застёжки, но я всё медлила, глядя на её плечи. Она не торопила меня. Она знала, что я любуюсь ей.
- Это он тебе подарил? – я знала, что не должна спрашивать, что я только себе сделаю хуже, но ничего не могла поделать со своей ревностью, которая разливалась во мне серной кислотой и разжигала всё внутри до невыносимой боли.
- Он же мой жених. Ему положено делать подарки, - спокойно ответила Вика.
- Ты могла бы хоть ко мне приходить без напоминаний о нём по всему телу. Кольца тоже его? И серьги с жемчугом?
- Тебе незачем ревновать, - она повернулась ко мне, пытаясь улыбнуться, но на этот раз даже ей с трудом удавалось справиться с собой. – Ты всё равно лучше, чем он. Ты вытворяешь со мной такое, на что мужчины просто не способны.
- Обойдёмся без пошлостей, - я отвернулась.
- А что плохого в пошлостях? Это же весело!
- Всё тебе весело.
И как же мне хотелось, чтобы она ушла. И как же хотелось, чтобы осталась.
- Ну, перестань. Милая, не надо, - Вика порывисто обняла меня за шею, и я чувствовала как её бусы впиваются мне в грудь. Было больно. И я хотела, чтобы стало ещё больнее, и прижимала её к себе, сминая ткань трикотажной блузы. Мне хотелось оставить отметины на её спине. Но я просто не могла причинить ей боль. – Давай не будем драматизировать. Давай просто тихо… разойдёмся.
- А я и не собиралась ничего драматизировать. Просто кто-то тут решил выскочить замуж.
- Диана, успокойся. Не надо. Ты же знала, что вечно так продолжаться не может. Ты с самого начала знала.
- Знала, - эхом отозвалась я, крепче сжимая пальцы. Я думала тогда, что если отпущу её, то это уже навсегда. И тогда я просто умру.
- Мне двадцать четыре, у меня хорошая работа, у меня всё есть. Самое время выйти замуж.
- И хороший начальник, - уточнила я. – Я бы ещё поняла, если бы ты выходила за него по любви. Но этого, Вика, я понять не могу.
- Но я… - её руки опустились. Нет, не отпускай. – Но я люблю его.
- Любишь… - снова повторила я. – Тогда, тогда… зачем ты… - я совсем потерялась и забыла, что хотела сказать. – Зачем ты пришла ко мне вчера… после того, как я немного оправилась, ты снова пришла и набросилась на меня… зачем говорила всё это?
Зачем заставила хоть на секунду поверить, что всё ещё можно вернуть?
- Я просто… пришла попрощаться, Ди, - ответила она.
«Не называй меня «Ди», если больше не любишь!», - хотела закричать я, но подступившие к горлу слёзы мешали говорить. Попрощаться. Но ведь для этого совсем не обязательно было спать со мной. Зачем?
И тогда я поняла. Её глаза всегда говорили мне больше, чем её спокойный насмешливый голос. Она сделала это из жалости. Она просто жалела меня, не понимая, что этим делает только больнее.
- Ди, милая, послушай… Ты должна отпустить меня. Пожалуйста. Мне тоже очень тяжело, но отпусти. Я просто хочу устроить свою жизнь. Чтобы жить как все нормальные люди.
И это слово «нормальные» нанесло мне последний, можно сказать смертельный удар. А жалость в её взгляде лишила меня воздуха. И было так больно, что я не могла больше стоять и начала медленно оседать на пол, цепляясь за её одежду. Я сидела у её ног как собака, из последних сил сминая мягкую ткань её чёрных брюк, и шептала:
- Не уходи. Не уходи…
Вот видишь, до чего ты меня довела. Ты меня совсем сломала. Просто сломала. Так, что я готова была теперь ползать у твоих ног и умолять, унижаться.
- Я люблю тебя. Пожалуйста. Не бросай.
Она долго молчала, а потом сказала чужим, надтреснутым голосом:
- На Новый год мы уезжаем в Швейцарию. Оттуда сразу в Питер, где и будет свадьба. Где мы и будем жить. Мы будем очень счастливы. И ты тоже живи, Ди. И будь счастлива. Живи без меня, - Вика сделала неловкий резкий шаг назад, и мои пальцы разжались, и руки упали на пол.
Она поспешно схватила со стула свою сумочку, накинула на плечо и выбежала из комнаты. Она очень торопилась. Я слышала, как она обувается, как звенят вешалки и открывается дверь. Уходит. Вот уходит моя жизнь.
- Ты не закроешь за мной дверь? – услышала я её осторожный голос.
Я не сдвинулась с места и даже головы не подняла. Она, кажется, ждала несколько секунд, а потом я услышала стук её каблуков по лестнице. Даже лифт не стала вызывать.
А потом стало тихо.
Ушла.
Я коротко вздохнула и окончательно легла на пол, поджав под себя ноги. Меня тошнило, а перед глазами всё плыло куда-то – чёрное, белое – белое, чёрное. И слёзы всё текли. И я думала тогда, что от этой боли можно умереть.
Я думала, что уже никогда не смогу подняться.

2

Из холодного вязкого забытья меня вырвала заигравшая вдруг мелодия «My favorite game» The Cardigans. Я долго пыталась разлепить опухшие веки и сообразить, где нахожусь. Мелодия становилась громче и отдавалась в моей больной голове грохотом наковальни. Потом я вспомнила, что недавно поставила эту песню на звонок мобильника и поползла на коленях к столу, чтобы взять телефон.
Я даже не надеялась, что это Вика, но почему-то всё равно очень расстроилась, услышав Максима.
- Ты где?! – кричал он дурным голосом. – На зачёт прийти не собираешься?!
- Зачёт? – переспросила я, и, наверное, по моему голосу он всё понял.
- Эй, что случилось? – испугался он.
- Я… - я хотела объяснить, что случилось, но не сразу вспомнила. А когда вспомнила, уже не могла говорить.
- Что-то с сестрой?
- Нет… Она по-прежнему в коме.
- С Викой?
Я молчала. Я очень хотела бы всё объяснить ему и сказать, что не приду, чтобы меня уже наконец оставили в покое, но не могла, потому что от звука этого имени, её имени, я снова начала плакать.
- Значит, с Викой… - он вздохнул. – Ты дома? Я сейчас приеду.
Я тут же успокоилась.
- Эй, не надо приезжать! У тебя же зачёт! Ты же староста!
- Да чёрт с ним. Скажу, что у меня был понос, и я сидел на горшке весь день.
- Ужас. Может что-нибудь другое придумаешь?
- Вместе придумаем, когда пойдём на пересдачу. Жди, я скоро буду, - он отключился.
Я в отупении посмотрела на телефон. Руки мои дрожали, и сама я вся дрожала, как от сильного озноба. В квартире было очень холодно, и только тогда я вспомнила, что так и не закрыла дверь. Если бы мимо проходили грабители, они могли бы вынести все ценности, а я бы даже пальцем не шевельнула.
Я посидела ещё пару минут и встала. В конце концов, мы всегда встаём. Некоторое время мне пришлось постоять, держась за угол стола, чтобы вернуть утраченное равновесие. Потом я прошла в коридор, закрыла дверь, ни о чём не думая, не глядя по сторонам, и села на стул в кухне, чтобы ждать. За следующие полчаса я, кажется, даже не шевельнулась и смотрела в одну точку, которой оказалась блестящая ручка кухонного шкафчика, уже потёртая с одной стороны.
А потом пришёл Максим.
- Господи! – воскликнул он, едва увидев меня. Уронил сумку на пол и начал поспешно раздеваться. Я ему не помогала, просто стояла, прислонившись к стене. Он сам казался мне очень забавным тогда, взъерошенный, с раскрасневшимися от мороза щеками, взволнованный и с чернеющей щетиной на лице. Во время зачётной недели он частенько забывал побриться.
- Выглядишь ужасно, - сказал он.
- Спасибо, - буркнула я в ответ. – А что это за жуткая рубашка с оленями на тебе?
- О, спасибо. Я рад, что ты ещё в состоянии подкалывать меня.
- Не за что.
Он сделал шаг ко мне, взял мои руки в свои, слегка сдавил и констатировал:
- Ледяные. Почему у тебя так холодно? Чаю хочешь? Я печенья купил. Пойдём, тебе надо присесть, - он хотел снова усадить меня на стул на кухне, но я в ужасе шарахнулась от него.
- Не хочу на нём сидеть! Пойдём в зал…
- Конечно. Зал так зал.
В зале он усадил меня на диван, сам присел на краешек и пригладил мои растрёпанные волосы, убирая пряди с лица.
- Вот так намного лучше. Тебе какой чай: Эрл Грей или белый китайский?
- Эрл Грей.
Через пять минут Максим уже вернулся с дымящейся чашкой. Он неплохо управлялся на моей кухне, потому что ему было уже не впервой откачивать меня. И он ничего не спрашивал. Ждал, когда я сама заговорю.
- Где твои родители? – спросил он, когда я допила чай и поставила чашку на пол. Я уже не дрожала, но и тепло не стало.
- Ещё не вернулись. Они ночевали сегодня в больнице с Машей.
- Значит, ты была одна?
Я молчала.
- С Викой, да?
- Да. Она вдруг зашла вчера вечером.
- Всё-таки осмелилась? Поверить не могу!
- Она… сказала, что хотела попрощаться. На Новый год они… они с мужем улетают в Швейцарию… а потом… потом в Питер. Они… она будет жить там, - и тут меня как будто прорвало. Я говорила и говорила, настолько невнятно, что до сих пор удивляюсь, как Максим смог понять тогда весь этот бред. Я говорила и плакала, а он молчал и слушал. А когда я закончила, мне казалось, что он сам вот-вот заплачет. И мне хотелось сказать ему тогда, какой же он хороший и добрый, и как сильно дорог мне. В тот момент, в один из самых тяжёлых моментов моей жизни, он был особенно дорог мне. Можно сказать, незаменим.
- Надо же… У неё хватило наглости прийти к тебе ещё раз и оставить тебя в таком состоянии, - говорил он, не менее сбивчиво и взволнованно, чем я сама минуту назад. – Она ещё хуже, чем я думал!
- Не надо так. Не надо о ней плохо.
- И ты ещё защищаешь её?! Да ты должна её ненавидеть! Ужасная женщина!
- Я не могу её ненавидеть, - всхлипнула я. – Я люблю её.
- Но она тебя не любит! Она нехорошо обошлась с тобой, понимаешь? И даже по отношению к своему Саше она поступила отвратительно!
- Тебе не понять, что она чувствовала. Она была вчера такой… отчаянной, исступлённой.
- Если бы она хоть каплю любила тебя, а не думала только о себе, она бы не пришла.
- Ну и пусть. Ну и пусть, что она меня не любила. Я просто… просто не смогу держать на неё зла. Она ведь только хочет быть счастлива. Я не вправе ей мешать. Да ведь, не вправе?
Он вздохнул. Смахнул мои собравшиеся упасть слёзы и прошептал:
- Говоришь как святая. Боже, ты действительно очень любишь её.
- Люблю. Очень, - повторила я и заплакала.
Он обнял меня и долго не отпускал. Начинало темнеть.

3

С Максимом Селиверстовым мы сдружились как-то сразу, очень естественно, с первого сентября первого курса. Мне было семнадцать, и тогда я ходила с двумя косичками и галстуком, и помнится, была очень милой. Это было время, когда у меня с Викой всё только начиналось, когда у меня вообще всё начиналось. Я была ещё немного замкнутой, а если открывала рот, то говорила нарочито громко и заносчиво. Максим сказал, что я «гаркала как охрипшая ворона». Понятия не имею, что это значило, но, наверное, в этом была доля истины.
На собрании нашей группы и знакомстве с куратором мы сидели за одной партой, я у окна, он – с краю. Не думаю, что он вообще сел бы со мной, если бы не это единственное свободное место на первой парте и не его слабое зрение. Я даже немного обрадовалась тогда, потому что с мальчиками мне всегда было легче общаться в школе, хоть я и была задирой.
Первое, на что я обратила внимание – это его неумение усидеть на месте. Он ёрзал на стуле так, как будто тот стоял на открытом огне. Как же он будет высиживать лекции, если получасовое собрание выдержать не может, подумала я.
- С тобой всё нормально? – спросила я, когда он в очередной раз дёрнулся так, что закачалась парта, и я сама вздрогнула от неожиданности.
- Да! Да! Всё нормально! – заорал он на всю аудиторию и тут же покраснел и краем глаза посмотрел на меня.
Я улыбнулась. Он был очень стеснительным и робким. Наверное, моё присутствие его смущало. А потом, когда мы разговорились на следующий день, я узнала, что он учился в школе для мальчиков, и это его смущение сразу получило оправдание.
- Ого, ничего себе! Не думала, что такие заведения ещё остались, - сказала я.
Он снова смутился и начал теребить стальную пуговицу на своей бирюзовой рубашке.
- Это очень элитная школа, - сказал он, краснея.
- О, не сомневаюсь! – я заулыбалась его стремлению похвалиться. – Но это наверное ужасно – проводить всё время в окружении одних парней. Или может, ты гей?
- Что?! Конечно, нет! – он стал совсем красным. Как настоящий переспелый помидор.
- Да расслабься. Шучу, - и я похлопала его по плечу. Наверное, со стороны мы выглядели очень странной парочкой. Тощий скрюченный юноша с вечно всклокоченными волосами и нервными пальцами и прямо-таки излучающая уверенность и спокойствие угловатая девчонка, маленькая, но с большим галстуком. Он говорил тихо и сбивчиво, я - «гаркала как охрипшая ворона», он смущался, я – смущала, он любил девушек и я тоже. Но не это нас объединяло. Пожалуй, объединяла нас любовь к красоте, абсолютной красоте, которую так сложно поймать на плёнку. Поймать не тот момент, когда красота только зарождается или уже угасает, а именно тот миг, когда она находится на пике, на вершине, возвышается над всем прекрасным, что только есть вокруг.
На этом наши разговоры о гомосексуалистах закончились. Я не стала сразу говорить ему, что мне нравятся девушки. И даже больше, чем нравятся. А зря. Быть может, если бы я сказала это сразу, он не успел бы влюбиться в меня.
- Посиди со мной ещё, - попросила я в тот день. Когда Вика ушла от меня.
За окнами было уже совсем темно, и синий сумрак пробирался в комнату. Родители давно вернулись из больницы, но оставаться дома с ними – это всё равно что одной.
- Сказку рассказать? – спросил Максим, поудобнее устраиваясь на полу.
- Расскажи. Только чтобы обязательно конец хороший. Чтобы все были счастливы.
- Даже злая колдунья? – он улыбнулся.
- Да, даже колдунья. Пусть найдёт себе злого колдуна, и они полюбят друг друга. Главное, чтобы счастливы.
И мы вместе сочиняли добрую сказку. В этой сказке девочки любили мальчиков, а не других девочек. И никто никого не бросал и не разлюблял. Хорошая вышла сказка. А ещё мы пили чай, а мама даже соорудила нечто вкусное и накормила нас. Она была рада, что ко мне в гости пришёл парень. И я наконец-то согрелась и даже смогла смеяться. Как всё-таки хорошо, что он был со мной в тот день.
Ушёл Максим довольно поздно. И может, он засиделся бы и подольше, если бы мне вдруг не стало плохо.
- Что-то меня тошнит, - сказала я, поморщившись. – И живот болит. Похоже, у меня начались месячные.
- Это всё от стресса. Месячные раньше времени, - заявил Максим, помогая мне встать с пола.
- Много ты понимаешь, - буркнула я.
Я проводила его, пообещав завтра прийти на пары, сходила в ванную и за таблеткой на кухню. Мама мыла посуду, а отец возился со сломанным радиоприёмником. Классическая картина, от которой сразу становится теплее.
- Сегодня в больнице мы встретили ту девочку, - сказала мама. – Аня, кажется.
- Аня? – я повернулась к матери. И вид у меня, наверное, был такой, словно меня только что окатили водой из ведра.
Я ведь совсем забыла о ней. Даже не вспомнила Аню с того момента, как закрыла за ней дверь.
- Она спрашивала про тебя, а я даже не знала, что ответить, - продолжала мама. – Спросила, всё ли с тобой в порядке, и я сказала, что да. В порядке ведь?
- О… конечно.
- Она будет приходить в больницу каждый день. Я так тронута. Может, ей что-нибудь передать от тебя?
- Передать… Скажи, что я помню про фотки и скоро принесу.
- Хорошо.
Из кухни я вышла, уже забыв про ноющую боль внизу живота. Аня. Будет приходить каждый день. Спрашивала обо мне.
Я улыбнулась, доползла до своей кровати и рухнула на мягкое одеяло. Приятно, когда о тебе беспокоятся. Когда хоть кто-то думает о тебе. Наверное, если бы Ани не было со мной той ночью, месяц назад, я бы сошла с ума. В тот день Вика сказала мне, что выходит замуж. Я должна была остаться у неё, но от этой новости у меня внутри всё вспыхнуло и заставило бежать куда-то, без причины смеяться, впадать в отчаяние и совершать необдуманные поступки. Вот я и заявилась домой, испортив Маше праздник. Мне правда было очень жаль, что всё так вышло. Очень жаль.
Но, если бы я не пришла, я не встретила бы Аню. Быть может, вообще никогда не встретила бы. От этих мыслей мне сейчас становится не по себе. А иногда я думаю, что это даже было бы к лучшему.
Я лежала на кровати, разглядывая плывущие по стенам и потолку тени. Боль утихала, и меня начало клонить в сон. Я была не уверена, что хочу видеть Аню сейчас. Что я буду в состоянии говорить с ней, как ни в чём не бывало. Мне казалось, что я должна что-то объяснить ей, что-то должна ей, но я не понимала что. Я знала, что увижу в её большущих глазах ожидание и вопрос. Но что я могла ответить этой девочке?
Аня. Такая милая и смешная. Думаешь о ней – и становится теплее.
Нашим раненым сердцам нужно что-то, что поможет им вылечиться. Что-то, что будет заглушать боль и внушать уверенность в хорошем, добром, светлом. Но я никогда не думала использовать Аню, чтобы забыться. Я относилась к ней с трепетом и осторожностью с самого начала, потому что с ней я сама становилась другой. И мне нравилась та «я», которая воскресала в её присутствии.
Как будто я снова становилась семнадцатилетней девчонкой, вступающей в новую жизнь, с двумя косичками, смешным галстуком и жаром зарождающейся любви в сердце. Как будто снова всё лучшее и светлое было впереди. Не было только прежней уверенности. На её месте поселился холодный, отдающий зимним, ворвавшимся в комнату ветром, страх. Я боялась верить в лучшее. Я боялась обмануться снова.
И я хотела уснуть. Как Маша. А проснуться весной, когда все будут весело улыбаться и шуметь. Когда все вокруг будут счастливы.
Я до сих пор иногда хочу проснуться в этом мире.

4

Странно, но когда кто-то исчезает из нашей жизни, как бы много ни значил для нас этот человек, очень часто его отсутствие внешне никак не проявляется. Мы ведём себя по-прежнему, даже если хочется бегать, размахивать руками и кричать: «Я несчастлив!», «Я одинок!», «Мне больно, черт возьми!». Нормы приличия так много значат в нашей жизни: этикет, статус в обществе, хорошие манеры. Если бы я наплевала тогда на все эти нормы, я наверное, залезла бы на самую высокую башню и всем сообщила, что мне больше не хочется жить. Но прыгать, конечно, не стала бы. Просто иногда так хочется с кем-то поделиться. Проблема здесь даже не в нормах, а в том, что слушать никто не хочет. О чем бы ни говорили люди, они всегда говорят о себе, ведь так?
Прошёл месяц с того момента, как я услышала от Вики: «Мне нужно кое-что сказать тебе. Знаешь, я собираюсь выйти замуж». За это время я немного оправилась и жила, как раньше. Не было только переписки, телефонных звонков и встреч по выходным. Но я находила, чем залатать эти дыры. Поэтому, когда Вика ушла совсем, дав понять, что я нужна ей как собаке пятая нога, в моей повседневной жизни как будто ничего и не изменилось. Ведь за месяц я почти привыкла быть без неё. Если, конечно, вообще можно привыкнуть обходиться без человека, который всегда был для тебя смыслом жизни, чем-то святым, священным.
Мне казалось, что ничего не изменилось во мне. Я думала, что боль скоро утихнет. Я всегда была оптимисткой. Или просто реалисткой, потому что говорить о каком-то оптимизме в моей ситуации было сложно. Но иногда человек даже сам не в состоянии измерить глубину своей потери. Чаще всего это проявляется в мелочах. Случайно попавшаяся фотография, осколок воспоминания, говорящая тишина, какой-то знакомый запах, забытая пачка «Virginia Slims». Всё это похоже на ежедневные удары, мелкие, но способные в итоге выбить из сил до такой степени, что вдруг падаешь на пол и начинаешь просто выть. Это и есть та самая глубина. Как бы я хотела вообще никогда туда не заглядывать.
В ту пятницу, когда до Нового года оставалось два дня, а с учёбой было на какое-то время покончено, я смогла вздохнуть спокойно и наконец решиться на это. На поездку в больницу.
Я распечатала фотографии, что заняло немало времени, потому что я не могла отказать себе в удовольствии порассматривать каждую. Я не видела Аню неделю и теперь после всех этих застывших чёрно-белых образов мне захотелось услышать её живой голос и смех.
Я помню, как торопилась тогда, потому что боялась не застать её. Не сидеть же ей в больнице весь день. Меня уже не волновала Маша. Я часто забывала о ней. Наверное, это грешно, но моё внутреннее состояние было настолько неадекватным, а психика столь расшатанной, что говорить о какой-либо морали тоже не приходилось.
На улице было тепло и шёл снег. Последние дни уходящего года. Мне они так и запомнились нервными, полными вечной спешки, страха не успеть, не увидеться.
И пусть я бежала навстречу новой боли и ошибкам, но мне было куда спешить. Кто-то ждал меня. Кто-то спрашивал обо мне. Кто-то хотел увидеть меня. Хотела ли она? Я не знала, я боялась думать об этом. Всё время чего-то боялась. Я всегда была трусихой, хоть и стремилась казаться храброй и сильной. Особенно для тех, кто был дорог мне.
Я бежала, а нервный взгляд машинально отмечал удачные ракурсы, интересные виды. Иногда я жалела, что голова моя не фотоаппарат – моргнул и готов снимок. Тогда я могла бы всю увиденную по дороге красоту показать Ане.
Когда я ворвалась в холл больницы, пришлось остановиться и отдышаться, прежде чем идти дальше. Сердце выпрыгивало, а я продолжала обзывать себя то трусихой, то просто дурой. «Неужели ты думаешь, что она всё ещё сидит здесь и дожидается тебя после того, как ты не пришла ни разу за всю неделю?!», - думала я. Сейчас мне тепло вспоминать об этом. Это действительно было очень мило. И мне просто хотелось увидеть её. Просто так.
И, конечно, она была там. На нашем месте. Она читала какую-то толстую книгу, готовую вот-вот выпасть из её расслабленных тонких пальцев. Вялый взгляд скользил по странице, не выдавая ни капли интереса. Она похудела и как будто очень устала. Сердце защемило. Прости.
А потом она увидела меня. Глаза округлились, руки вздрогнули, и сама она вся дрогнула и выронила всё-таки книгу, которая оказалась первым томом «Анны Карениной». Неделю назад я бы, наверное, засмеялась, но сейчас было слишком грустно. Я смогла лишь просто улыбнуться и сказать:
- Привет.
- Привет! – от волнения у неё перехватило дыхание. Неужели она действительно так рада меня видеть?
Я наклонилась, подняла книгу и вручила ей.
- О, тяжеленная! – сказала я. – Кирпич, а не книга. Я бы её держать устала, не то что читать.
Её лицо просветлело. Я села рядом.
- Но ты ведь читала? – спросила она.
- Да. Давно. Наверное, тогда она ещё была тоньше.
Она рассмеялась, и сердце снова защемило. Я сама не понимала, как не хватало мне её смеха.
- Сколько же тебе тогда лет?
- Много. Очень много. Парочка веков точно уже стукнула, - в тот момент мне казалось, что я нисколько не преувеличиваю.
- Ты как вампир, что ли? – она продолжала тихонько хихикать.
- Не совсем так. Вампиры же мёртвые, а я живая и не пью кровь, - заявила я с гордым видом.
- Тогда ты как горец Дункан Маклауд! – Аня снова прыснула со смеху, представив меня в этой роли.
Мне уже и самой стало смешно.
- Угадала. Хожу отрубаю головы на досуге, - я потянулась к карману. – Где тут мой складной топор?
- Могу свой одолжить.
- О, вы так любезны. Мне уже давно приглянулась ваша голова.
Вот и встретились, называется. Сидим хохочем на весь коридор из-за какой-то ерунды и никак не можем остановиться. Как маленькие. Но почему мне так легко с ней?
- Так вот зачем ты так на меня смотришь! Хочешь заполучить мою голову?
- А как я смотрю?
- Ну… - она запнулась, растерянная улыбка застыла на губах. А я, если и впивалась в неё взглядом, то не отдавала себе в этом отчёта.
- Просто я давно тебя не видела, - сказала я честно.
Она покраснела. Она не спрашивала, почему меня не было. Она ничего не спрашивала про Вику. Вообще никогда о ней не спрашивала. Как будто знала, что мне будет больно, что я не хочу даже вспоминать об этом. Но от того, что она ничего не спрашивала, я начинала чувствовать себя виноватой. Мне всё казалось, что я должна ей что-то объяснить, но я не знала, как начать.
- Ты приходила сюда каждый день? – спросила я.
- Да, - она притихла и отвела взгляд.
- Не стоило. Ты ведь очень устала. И плохо питалась, наверное.
- Нет. Я обедала в школьной столовой.
- Но там же невозможно обедать! Детей пичкают всякой отравой!
- Да, и поэтому я не ела, - призналась Аня.
- Глупенькая. Нельзя же ходить голодной весь день. Мозги работать не будут, - я легонько постучала по её макушке. – А то ведь я раздумаю отрубать глупую голову. Я согласна только на умную и красивую.
Её лицо снова осветилось улыбкой.
- Ты должна беречь себя, - я вздохнула. – Тем более, что в Машином состоянии всё равно нет никаких изменений. Если бы что-нибудь случилось, я позвонила бы тебе.
- Но ведь я не только из-за Маши…- она замолчала, сама испугавшись того, что успела сказать.
Если честно, я тоже немного испугалась. Значит, она приходила ещё и чтобы увидеться со мной. Тепло.
- Я… - я понимала, что после такого признания мне всё же придётся кое-что объяснить, но слова ускользали от меня, разбегались, таяли, и мне просто хотелось произносить её имя. – У меня были кое-какие проблемы. И зачётная неделя навалилась как всегда неожиданно… Прости. Я должна была позвонить тебе.
- Но ведь… - похоже Аня тоже разучилась говорить. – Но ведь ты не знаешь мой номер.
- Знаю. Он есть в Машиной записной книжке. В следующий раз я позвоню обязательно. Ты волновалась?
- Да… я…
- Прости, - повторила я. – Теперь я со всем разобралась. Так что такого больше не повторится.
Я говорила это совершенно искренне, ведь тогда я действительно была уверена, что с Викой всё кончено. Тогда я ещё не думала, что стоит ей только поманить меня своим наманикюренным пальцем, как я снова сорвусь. Получается, я врала Ане, сама того не желая. Прости.
- Я принесла кое-что, чтобы загладить свою вину, - я открыла сумку и достала пакет с фотографиями. По толщине он едва ли уступал «Карениной».
- Это всё мне?!
- Конечно. Я могу ещё в цифровом варианте отдать. Выложишь на свою страничку в интернете, чтобы все знали, какая ты красавица.
Мне нравилось смотреть, как она смущается. Готова поспорить, что раньше никто не называл её красавицей. И было очень приятно осознавать, что я первая.
И вот тут что-то со мной и случилось. Нет, конечно, оно случилось намного раньше, но в этот раз я совсем рехнулась. Здравым умом я никогда похвастаться не могла и частенько говорила или делала что-то раньше, чем успевала подумать. И потом часто жалела об этом. Но только не в этот раз.
- Аня. Я хочу попросить тебя кое о чём.
- Да? – я смотрела в её глаза и думала, что она готова к любой просьбе. И любую выполнит. От этой мысли мурашки бежали по коже.
- Приходи ко мне на Новый год. Пожалуйста. Если тебя со мной не будет, я сойду с ума.
- Но… я… только если мама отпустит.
- Отпустит. Я умею договариваться с женщинами.
- О, не сомневаюсь! – она улыбнулась. - Я пришла бы с удовольствием.
- Хорошо, - и я улыбнулась в ответ.
Да, в конце концов нам кажется, что мы привыкаем. Больно, холодно, страшно, всё равно сколько раз, мы по-прежнему остаёмся живы. Бежим, срываемся, смеёмся, когда надо бы плакать, рискуем и всё хотим поймать что-то недосягаемое, ускользающее. Всё равно что пытаться угнаться за летящими птицами. Мы тоже летаем и падаем, разбиваемся, но поднимаемся. Ради чего? Ради одного. Только ради одного.
Мы просто хотим быть счастливы.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: