Глава 6. Возвращение 3 страница

2

Последние дни моего двадцатого января растворялись в каком-то пьяняще-приятном забытьи. Мы виделись с Аней каждый день, гуляли по паркам, валялись в снегу, а потом отогревались в тёплых уютных кафешках, ходили друг к другу в гости, в кино на какие-то дурацкие современные фильмы, шуршали обёртками от шоколадок в темноте кинозалов и тихонько смеялись и шептались, забывая о происходящем на экране. А иногда, когда мы не могли придумать, куда идти, мы просто мотались по городу, заходили в какие-то магазины, где продавали всякие странные штуковины, сувениры или ещё какие-нибудь интересные фигурки и безделушки. Я спрашивала, какая Ане больше всего нравилась и, несмотря на все протесты, покупала что-нибудь для неё. Я тогда спускала на неё всю стипендию и вообще все свои деньги, и мне это безумно нравилось. Это было похоже на свидания.
И в то же время мной овладевала какая-то безумная неуёмная жадность. Жадность до Ани. Маниакальное желание тратить на неё деньги, дарить ей что-нибудь, чтобы видеть её смущённую улыбку. Этой улыбки мне всегда было мало. А с тех пор, как Максим сказал о недолговечности наших отношений, о том, что у нас мало времени, моя жадность уже не знала границ.
Я как будто всё сразу хотела успеть. Если времени мало, значит нужно каждый день с ней проживать как последний. Сегодня она улыбается мне, но завтра уже может не ответить на мой звонок. А поэтому всё нужно успеть сегодня – и в кино, и в парк, и на каток, где можно держаться за руки, чтобы не упасть. Всё успеть. Всё сделать для неё.
И чем больше было таких дней, тем страшнее было это маячащее на горизонте завтра, когда всё может измениться, тем сильнее я привязывалась к ней. И боялась этой неожиданной привязанности.
Она заведёт себе мальчика и забудет про тебя.
Нет. Нет. Я не хотела отпускать. Я хотела, чтобы её привязанность ко мне была не менее сильной, чтобы по всему её дому были разбросаны напоминания обо мне, чтобы она никогда не забыла. Мне хотелось занять всё её свободное время, чтобы она дышала только мной и ни о ком больше не думала. Хотелось удержать её. Как можно дольше.
И этот неудержимый эгоизм подобно яду растекался в крови и отравлял меня. Мне казалось, что скоро он доберётся до сердца, и тогда я умру. И чем страшнее мне становилось от этих мыслей, тем крепче я сжимала её руки, тем сильнее обнимала вдруг ни с того ни с сего, без всякого повода. Мне казалось, что я и сама уже скоро дышать не смогу.
Я слишком боялась потерять. Снова.
И всякий раз, когда я вдруг прижимала её к себе, безумно, крепко, не в силах себя контролировать, а она спрашивала испуганным шёпотом, щекоча мне ухо: «Что-то случилось?», я отвечала:
- Ничего. Ничего не случилось. Всё хорошо.
И она никогда не продолжала допрос. Она не верила моему «ничего», но боялась показаться слишком назойливой. И я была благодарна ей за это. Мне казалось, что наступит день, когда я смогу ей всё рассказать. Я ждала этого дня со страхом и надеждой.
И этот день наступил.
Мы шли и обсуждали какую-то книжку из её школьной программы. Аня не могла понять поступок главного героя, а я пыталась объяснить ей, почему он сделал так, а не иначе.
- И всё равно не понимаю, - вздохнула она. – Странная штука эта любовь, непонятная.
Я засмеялась.
- Это точно. Не поймёшь, пока сам не полюбишь.
- Так нечестно. Мне ведь сочинение ещё писать! Что же делать теперь?
- Что делать? Любить, - эти слова, как частенько со мной бывало, вырвались раньше, чем я успела подумать.
- Любить? – она сначала удивилась, потом вдруг покраснела и опустила лицо. Я тоже отвернулась.
- Ну да, - я вздохнула и была уже не рада, что завела об этом разговор. – Тебе нравится кто-нибудь?
- Мне?! – испугалась она. – Нет конечно! – и сразу как-то померкла и притихла.
- А что в этом особенного? В твоём возрасте я была влюблена в кого-то по уши, причём, весьма безответно, и жутко страдала, потому что у моего объекта обожания уже кто-то был. Так что, если бы ты завела себе какого-нибудь мальчика, это было бы здорово, - я и сама не знала, зачем всё это говорю. Это говорила даже не я, а мой здравый смысл, в то время как сердце сжималось и стенало.
- Не хочу! – воскликнула она вдруг, довольно резко, и, словно испугавшись, повторила тише: - Не хочу.
- Ну, не хочешь, как хочешь. Никто же тебя не заставляет, - я примирительно улыбнулась.
Я всё никак не могла понять, с чего она вдруг так расстроилась. Вот уж точно необычная девочка. Раньше мне казалось, что в таком возрасте только мальчики да любовь на уме. Но мне это было только приятно. Я вдруг сразу успокоилась.
Мы шли и молчали. Аня как будто погрузилась в себя. Мне казалось, что моё присутствие теперь тяготит её, и никак не могла придумать, что сделать и что сказать, чтобы всё исправить.
А потом в кармане моего пальто настойчиво завибрировал мобильник. Не без удивления я вытащила трубку. Кроме Максима мне никто не мог звонить, а он уехал на все каникулы из города. И это действительно был не Максим. Это была Вика.
Я остановилась, и всё кругом, казалось, тоже замерло. Как будто время вдруг замедлилось. Время стало вязким и липким, текущим вялой искрящейся медовой струйкой. В этом времени отсутствовал воздух, и на меня навалилось тяжёлое влажное удушье. В ушах как будто шумела вода.
Аня что-то спрашивала у меня, а я видела только, как шевелятся её губы, и, кажется, даже что-то ответила ей. Весь этот промежуток времени казался мне неимоверно длинным, и вроде бы телефон уже давно должен был замолчать, но он всё надрывался и надрывался, пока я не я выдохнула в трубку:
- Да?
И шум воды сразу стих, зато вспотели ладони, несмотря на щиплющий кожу мороз.
- Ди? – ответил мне Викин шепот, и руки мои дрогнули, и ноги стали слабыми, неустойчивыми в коленях и как будто пластилиновыми. И как будто что-то ударило мне в сердце, сорвало его с места, так что оно теперь раскачивалось из стороны в сторону, с глухим стуком ударяясь в грудь. Стоило ей только позвать меня «Ди», и на меня обрушился томящийся в неволе груз тоски по ней, неосознанной ранее и обнаруженной лишь сейчас. Ди. Пожалуйста, скажи это ещё раз. Я так соскучилась.
- Ди… Мне нужно поговорить с тобой.
Её голос сразу напугал меня. С лёгкой хрипотцой, как будто она только что проснулась или немного простудилась. Или напилась. Или очень долго плакала. Что-то в её голосе за прошедший месяц безвозвратно изменилось.
- О чём поговорить и зачем? – спросила я, прикрывая глаза. Голова кружилась.
- Не надо так, Ди. Не злись.
- А кто злится? – закричала я вдруг. – Я спокойна!
- Пожалуйста, Ди, - она вдруг всхлипнула, и у меня внутри всё опустилось. Плачет всё-таки. А ведь она никогда не плакала. Никогда ни о чём не просила. Слово «пожалуйста» и Вика – вещи диаметрально противоположные и несовместимые.
- Ну что такое? – я сдалась. В тот момент я снова сдалась.
- Ты мне нужна.
Незнакомое слово. Нужна. Я? Ей? Ложь. Тех, кто нужен, не бросают, не заставляют унижаться и просить. Тем, кто нужен, не причиняют боль.
Нужна. А если правда? А вдруг нужна? Слёзы непрошенной надежды, зажигающей сердце, дрожат на ресницах. Так хочется верить. Так хочется быть нужной тебе. Даже если это ложь, я всё равно буду верить.
- Пожалуйста, Ди. Мне так нужно увидеть тебя… и столько всего сказать. Я ведь ничего запредельного не требую? Я просто соскучилась.
Её голос, проникает ядом под кожу, парализует. Что это? Есть ли имя этому гнетущему, всепоглощающему чувству, которое не приносит ничего, кроме разочарования и тлеющих в пепельнице окурков?
- Ты приедешь? Я сегодня одна, пакую вещи к переезду. Через три дня меня здесь уже не будет. И тогда… Неизвестно, когда я ещё смогу увидеть тебя.
Никогда, думаю я. Мы будем друг от друга далеко. Нет, мы уже друг от друга неимоверно далеко. Это расстояние мне никогда не преодолеть.
- Милая, ну не молчи! Ди, пожалуйста, скажи, что приедешь! Хватит мучить меня! Скажи «да»! – её голос срывается на хрип.
До чего мы довели друг друга?
- Да, - повторяю я без всякого выражения. – Я сейчас приеду.
Всхлип. Вздох облегчения.
- Спасибо.
Вика всегда врывалась в мою жизнь подобно сильному ветру. И играла со мной, как ветер играет с волнами, разбивая их о скалы на мириады мелких брызг, в каждой из которых нет ничего, кроме отражения другой. Разбивала меня снова и снова. Иногда я удивляюсь, как от меня вообще что-то осталось.
А потом я снова оказалась на расчищенной от снега парковой дорожке под тусклым зимним небом, и напротив меня стояла Аня и внимательно изучала моё лицо. Я знала, что она уже всё поняла, и ждала вопросов. Но их не было.
- Ань? – мой голос сел. И снова тошнило. Я уже сомневалась, что смогу добраться до Викиной квартиры. В животе как будто скручивался огненный жгут.
Аня была бледной и какой-то худенькой. Я вдруг подумала, что куртка на ней болтается. Когда она успела так сильно похудеть?
- Тогда… Я пойду, - сказала она.
- Да всё нормально. Я провожу тебя до дома, а потом поеду.
- Нет. Не надо провожать.
Я не стала настаивать. Я могла сказать только:
- Прости.
- Ничего, - она улыбнулась. – Я понимаю.
- Правда?
- Конечно. Иди и не волнуйся обо мне.
- Ты ведь не обидишься?
- Ну что ты! Я же вижу, как это важно для тебя. Беги скорей!
- Хорошо. Спасибо. Увидимся!
- Да.
И когда я уходила, она улыбалась. Я знала, что что-то не так, но слишком была занята собой. Я не знала, что когда мои шаги стихли, Аня добрела до присыпанной снегом одинокой лавочки, упала на неё и заплакала. Моя девочка плакала из-за меня. И даже не могла удержать слёз до дома, где не было бы непрошенных свидетелей её боли и обиды. Она просто не могла их сдержать. И, как бы там ни было, но этих её слез я никогда себе не прощу.

3

Почему-то в её квартире всегда был устойчивый запах воска. К этому запаху примешивался чуть заметный запах горящей серы. Дома Вика всегда прикуривала спичками. Ей очень нравился звук чиркающей о коробок спичечной головки, и нравился запах дыма от затухающей спички. А я его терпеть не могла. У меня слезились глаза, а в груди вспыхивал горячий тяжёлый кашель. Она прекрасно знала об этом, но никогда даже не затрудняла себя тем, чтобы чуть отойти в сторонку. Почему-то эти мелочи и придирки запомнились мне больше всего. Почему-то.
Однако в тот день запах воска был вполне оправдан, потому что меня встретили полутьма, плотно задвинутые шторы и расставленные по всей квартире подсвечники. Горячий расплавленный воск стекал и капал, застывая и остывая, а я всё не могла оторвать взгляд от этого зрелища. Мне кажется, в тот день я была подобна этому воску – плавящаяся, нетвёрдая, горячая, способная принять любую форму, какую только пожелают её пальцы.
Она встретила меня улыбкой и хихиканьем, уже совсем не похожая на ту себя, что говорила со мной по телефону. Теперь же она снова обрела привычный мне облик игривой и кокетливой девочки, не желающей даже задумываться о серьёзных вещах. Такой она впервые предстала передо мной три года назад, такой же она была и сейчас, и на какой-то момент это лишило меня способности двигаться. После месячной разлуки и пережитых слёз я как будто снова окунулась в тот тёплый весенний день моего одиннадцатого класса, когда ветер играл с её волосами и лёгкой кофточкой, и когда она впервые улыбнулась мне. Её улыбка нисколько не изменилась. Это было почему-то больно.
- Ты чего так долго? – спросила она, накрывая меня своими тёплыми объятиями. Но мне всё равно было холодно. – Я так устала ждать.
Я стояла как столб и никак не реагировала на то, что Вика повисла на мне. Можно сказать, что у меня было какое-то полушоковое состояние.
- Холодная, - она усмехнулась. – Ничего, я быстро тебя отогрею. Давай помогу раздеться.
Я молча смотрела, как её ловкие пальцы расправляются с пуговицами моего пальто, развязывают шарф. А потом я увидела на её безымянном пальце золотистую окружность блеснувшего в темноте кольца и уже больше ничего не видела.
- Эй, ты онемела, что ли? Скажи хоть что-нибудь! – шутливо упрекала она.
- А ты всё смеёшься, - сказала я.
Её улыбка чуть померкла, словно она испугалась той безжизненной пустоты, наполняющей мой голос.
- А ты всё такая же серьёзная! – она снова хихикнула, чем уже начинала меня раздражать. Я не хотела её смеха, не хотела её прикосновений, мне всё это стало вдруг до дрожи и тошноты неприятно, и я уже не понимала, что здесь делаю. Хотелось оттолкнуть её от себя, ударить, чтобы она перестала уже наконец смеяться.
- Ты только посмотри! – говорила она и тащила меня за собой в комнату. – Я расставила везде свечи. Ты ведь любишь всякую романтику, вот я и решила сделать тебе сюрприз. Нравится? М-м-м? Ладно. Раз ты всё равно молчишь, хотя бы поцелуй меня, - она потянулась к моему лицу, но я отвернулась. Её чуть приоткрытые губы навеяли явный запах крепкого алкоголя. – Дуешься на меня? – Вика снова хихикнула, только на этот раз уже не весело. Напуганная и уязвлённая моей холодностью, она только повисла на мне, обжигая жаром дыхания мочку моего уха.
- Да ты пьяна, - вздохнула я.
- Нисколько! Просто я немного простудилась в дороге, вот и решила выпить коньяка. Совсем чуть-чуть!
- Да ты на ногах не стоишь.
Она снова пьяно засмеялась, довольная, что я наконец-то заговорила с ней.
- А ты не отпускай меня. Держи меня крепче, чтобы я не упала.
- Так ты поэтому позвонила мне? В трезвом уме ты бы этого ни за что не сделала.
- Ди, не надо, - она уже не шутила. Видя, что я не играю сегодня по её правилам, она снова заговорила тем тоном, каким сказала: «Ты нужна мне».
- Чего не надо?! Чего? Я просто не понимаю тебя, Вика! Не понимаю, как бы ни старалась! Чего же ты хочешь от меня?!
- Ничего. Ничего. Просто побудь так со мной. Вот так, как ты сейчас стоишь. Не двигайся. Мне так хорошо сейчас, что я хотела бы умереть.
Моя оборона дала трещину. Плечи дрогнули, как будто на них упало что-то неимоверно тяжёлое. Обнять её. Я снова могу обнять её.
- Я не понимаю, - повторила я. – Ты… сказала, что хочешь быть счастлива и не оставила мне выбора. Мне просто пришлось отпустить тебя. Ты сказала, что любишь его и хочешь жить «нормальной» жизнью, - каждое слово давалось мне с большим трудом. В горле стояли слёзы, слёзы моей слабости, за которые я себя ненавидела. – Ты ясно дала понять, что я больше не нужна тебе. Что я только мешаю. И я отступила. Так почему же теперь ты говоришь всё это? Не понимаю…
- Глупенькая, - шепнула она, и я вдруг с ужасом ощутила её горячие слёзы на своей коже. Она плакала беззвучно. – Глупенькая ты моя девочка. Ты знаешь, какой же ты ещё ребёнок, Ди? Я сказала, что больше не люблю тебя, чтобы ты смогла спокойно отпустить меня. Я хотела обидеть тебя, чтобы ты начала ненавидеть меня и поскорей забыла. Я просто хотела, чтобы тебе было легче, Ди.
И это было шоком. Это было настоящим ударом. Земля в буквальном смысле уплывала у меня из под ног. Огни свечей расплывались перед глазами, казалось, затем, чтобы поглотить собой всю комнату.
- Ну, тогда я совсем не понимаю… - я уже сама плакала и не стеснялась этого. – Если ты его не любила, тогда почему? Почему разрушила всё?
Её ногти больно впились в мою спину. Она плакала навзрыд.
- Прости. Прости, если сможешь, прости, любимая, прости. Прости за то, что я сделала. Мне по-другому нельзя было, может быть, ты поймёшь когда-нибудь. Только прости… Если ты не простишь, я не смогу дальше жить. Простишь ведь? – умоляла она, разрывая мне беспощадно сердце.
- Да. Да. Конечно, я прощаю.
- Я люблю тебя, - сказала она. – Я вдруг подумала, как редко говорила, что люблю тебя. Только в особенные моменты. Ты знаешь, какие, - она усмехнулась сквозь удушливые слёзы, и я усмехнулась в ответ, крепче прижимая её к себе. – Поэтому я хочу сегодня наверстать упущенное. Сказать тебе миллионы миллионов раз, как я люблю тебя, как любила всегда. Чтобы ты запомнила и никогда больше не забыла.
Ноги меня больше не держали, и я стала медленно оседать на пол. Вика вместе со мной. Она положила руку мне на грудь, туда, где колотилось сердце, и я чувствовала, как его стук отдаётся в её ладонь, и мне казалось, будто она держит моё сердце в своей руке, и стоит ей только отпустить – оно сразу перестанет биться. И мы сидели так и плакали.
- И что с нами теперь будет? – спросила я через какое-то время.
Если бы мне не было так больно, я, быть может, начала бы смеяться и иронизировать, как всегда делала раньше. Во всех тех драматических фильмах, что мы смотрели вместе с Викой, одна из героинь чаще всего выходила замуж, чтобы не идти против устоев общества. И я всегда радовалась, что те времена уже прошли, что сейчас-то всё по-другому, и любовь всего важнее. И уж тем более, я никогда не думала, что сама окажусь в такой же ситуации. Даже представить не могла. Какая ирония, однако. И я бы смеялась, но это было не кино, это была моя жизнь, которая летела сейчас ко всем чертям.
- Что теперь будет… - эхом повторила Вика. – Да ничего. Мы просто будем жить.
- Но как?! Я не знаю, как мне жить! – и я заплакала ещё сильнее.
Видя, что у меня начинается истерика, Вика быстро поцеловала меня, не дав ничего сообразить. Её губы были солёными от слёз, или это были мои собственные слёзы – я уже ничего не понимала.
Голова кружилась, на меня накатила вдруг невозможная слабость, и я легла на спину под её настойчивыми поцелуями. Она что-то шептала мне на ухо, что-то, отчего я успокаивалась, и целовала. Она никогда не любила, чтобы я много болтала и задавала лишние вопросы. Она всегда знала, как заставить меня замолчать.
- Люблю тебя, - повторяли её губы на выдохе и на вдохе. – Люблю…
И мне больше ничего и не нужно было. Большего я уже не смела просить. Она и так дала мне слишком много.
А на потолке надо мной танцевали причудливые тени пламени свечей. Когда лежишь на полу, привычные предметы вдруг обретают совершенно новые формы, и всё кажется волшебным, ненастоящим, сюрреалистичным.
Господи, в тот момент я действительно готова была поверить в Его существование, потому что это было чудом. Господи, как же это было красиво.
И я забываю. Забываю её лицо, прикосновения её пальцев под одеждой, её губ, целующих ключицы. Какими они были? Эти ускользающие ощущения. Я не знаю. И в конечном итоге я не помню ничего кроме пляшущих на стенах и потолке теней, её тихого надрывного «люблю» и огромного, накрывающего меня чувства потери.
В свои двадцать лет я впервые осознала, что значит утрата. Что всё когда-нибудь заканчивается, и это жизнь.
Только имя осталось у меня. Вика.
Мы были вместе три года. Целых три года. Всего три года.

4

Я проснулась от того, что на меня легло мягкое тёплое одеяло. Шторы были по-прежнему плотно задвинуты, но я видела пробивающуюся в комнату неровную полоску тусклого утреннего света. Я так и лежала на полу и совсем замёрзла.
- Прости, что разбудила, - сказала Вика. Она снова сидела надо мной. Глаза её были чуть красные и припухшие от вчерашних слёз, но это было единственным, что осталось от той Вики, что была со мной вчера.
- Сколько времени? – я попыталась привстать, и в тот момент мне показалось, что у меня переломаны все кости. С болезненным вздохом я снова опустилась на пол. Голова загудела.
- Ещё совсем рано. Можешь поспать ещё, если хочешь. Но ты замёрзла, так что лучше перебраться в кровать.
Я вдруг подумала, что она не курит. И даже запаха дыма в комнате нет. Почему? Спать больше не хотелось.
Я сделала ещё одну попытку встать, на этот раз успешную. Но всё тело по-прежнему болело, как будто меня пропустили через какую-то адскую машинку. В растерянности я посмотрела на валяющиеся рядом собственные брюки. Стало вдруг стыдно.
- Кофе хочешь? – спросила Вика и, не дождавшись моего ответа, сказала: - Одевайся пока, я пойду приготовлю.
И она быстро ушла, словно не желая видеть меня без одежды. Я прижала к груди одеяло и какое-то время сидела так, слушая, как Вика на кухне гремит посудой. Меня колотил озноб.
Отовсюду на меня смотрели чёрные скорченные фитили догоревших свечей, и они казались мне безжизненными трупиками в массивных гротескных подсвечниках.
Я оделась, дрожа в холодной комнате, и пошла в ванную. Меня тошнило, голова была тяжёлой и как будто не моей, и кофе мне совсем не хотелось. Хотелось поскорее уйти. Чтобы не видеть лжи на её лице.
Когда я вернулась, она сидела на диване, а на столике рядом стояли две дымящиеся чашки и какие-то лакомства в вазочке. Кофе пах очень вкусно, и я почувствовала себя чуть лучше.
- Садись, - сказала Вика и потянулась к своей чашке, помешала кофе, вытащила маленькую ложечку и со звоном положила её на блюдце.
Я села.
- Когда он вернётся? – спросила я, хотя совсем не хотела этого спрашивать.
- Время ещё есть, не дёргайся, - ответила она.
Сегодня она снова была трезвой, спокойной, рассудительной и брала все заботы на себя. Такой я её и запомнила. Наверное, вчерашняя Вика мне приснилась. И нет ничего, кроме пустоты.
- Выпей же кофе. И съешь что-нибудь, а то до дома не доедешь, - сказала она.
Наверное, я действительно ещё совсем ребёнок. Слабый и беспомощный. Потерянный.
Так мы и позавтракали. Даже поговорили о чём-то, а потом она спросила у меня разрешение закурить. Я опешила. Раньше она никогда не спрашивала. А потом я поняла, что этим Вика раз и навсегда давала понять, что теперь мы чужие. Что нет больше ничего, что могло бы связывать нас.
А потом я ушла. И не было больше никаких истерик, которых я опасалась. Я всё надеялась, что она хотя бы обнимет меня на прощание, но она не стала. А сама я не решалась. Теперь я думаю, что, наверное, она тоже боялась. Боялась, что я снова заплачу. А поэтому мы простились подчёркнуто холодно и совсем не так, как хотели бы. Теперь я думаю, что надо было всё-таки обнять её тогда и ничего не бояться. Это единственное, о чём я жалею.
Я почти не помню, как шла и куда. Перед глазами словно было мутное запылённое стекло. И мне было по-настоящему плохо. Плохо – это когда болит всё, а к горлу подкатывает навязчивая тошнота, и заплетаются ноги, и не хватает воздуха, и в груди, на том месте, где было сердце, открывается одна сплошная рана. Это был всего лишь невроз от сильного нервного перенапряжения, но в тот момент мне казалось, что мне вогнали кол в сердце, и я истекаю кровью. Может, в какой-то степени так оно и было.
Домой мне идти совсем не хотелось. Дома было пусто и никто не ждал. Никто в целом мире больше не ждал меня. И наверное, тогда сам Бог привёл меня к подъезду Ани. И там я вдруг решила остановиться, потому что идти больше не могла. Сейчас мне кажется, что меня точно вёл кто-то Высший, потому что, если бы я не остановилась там, неизвестно, что случилось бы со мной. Скорее всего я попала бы под машину, и у моих родителей стало бы на одну дочь меньше.
Да. Кто-то вёл меня. Может, сердце. Сердце, которое помнило, что с Аней связано всё самое чистое и светлое. Сердце всё помнило и знало, в то время как сама я окончательно запуталась. Лабиринт жизни загнал меня в тупик, и везде я натыкалась только на голые стены.
Выход был совсем рядом, но мне казалось, что я навечно заперта в этой тюрьме. Я устала, я была разбита и раздавлена, и все мои лучшие чувства оказались втоптаны в грязь.
Грязь. Окружала меня повсюду, и мне казалось, что здесь мне самое место. И что никогда мне не проснуться в том мире, где все будут счастливы. Ну и пусть. У меня больше не было сил, чтобы что-либо желать, и я проваливалась в забытьё, подобное безумию.
Я больше ничего не слышала. Больно не было.

Глава 9. Никогда

Существуют в нашей жизни такие моменты, которые принято называть переломными или критическими. Раньше мне доводилось только что-то слышать о них краем уха, а переживать нечто подобное не приходилось ни разу.
Но теперь я думаю, что в ту ночь, после того как Диана ушла к Вике, со мной случился этот самый переломный момент. Ибо что-то во мне вдруг изменилось, но так, что сама я заметила не сразу. И только теперь, оглядываясь назад, я ясно вижу, что за эту бессонную ночь я стала чуть взрослее.
Возможно, мне удалось немного разобраться в своих чувствах, а это было уже большим плюсом к моему тогдашнему состоянию. Когда Диана была рядом каждый день, мне казалось, что она никогда не исчезнет. Так и будет всё время водить меня куда-нибудь, рассказывать что-то смешное и покупать мне милые безделушки. Что я вот-вот смогу коснуться того желанного мира, который она с такой тщательностью оберегала от чужих вмешательств. Но, как выяснилось, мне по-прежнему не удавалось понять её. Я воспринимала всё это всерьёз, все наши встречи. А как она их воспринимала? Играла со мной, просто хорошо проводила время, чтобы сразу уйти, когда надоест?
Нет. Конечно, нет. Диана не была такой, хоть это я знала точно.
Но она действительно не воспринимала меня серьёзно. Иначе не спрашивала бы про мальчиков. Да кто же я для неё в конце-то концов?! Машина подруга? Знакомая? Просто подруга? Я не знала этого, точно так же, как и не знала, кто она для меня. Я по-прежнему не знала, пока чужой голос в телефоне не отобрал её у меня. И тогда у меня не было больше сомнений.
И я осталась одна, а всю ночь на меня из разных углов смотрели подаренные ей игрушки-сувениры. Одной из них был большой мягкий смайлик с улыбкой до ушей и на тоненьких смешных ножках. А ещё была фигурка белого котёнка с одним опущенным ухом и умильным выражением недоумения на усатой мордочке. Была заколка для волос с простеньким красным цветочком и стразами. Диана сказала, что она очень подошла бы к моей красной блузке, в которой я была на Новый год.
Я расставила все подаренные ей вещи на письменном столе, и получилось нечто наподобие алтаря, которому я теперь поклонялась. И я так и плакала над этим алтарём, перебирала игрушки и с тяжёлой пронзительной ясностью осознавала, как она далека от меня. Мои чувства, крепнущие с каждым днём, не находили в ней отклика.
И хотелось обвинить. Хотелось кричать в пустоту тёмной комнаты: «Ведь ты сказала, что у вас всё кончено!». Но я же сама видела, что не кончено. Что бы там она ни говорила. Эта усталость и боль сквозили в каждом её движении, даже когда она, казалось бы, полностью расслаблялась.
Да и к тому же, я никогда не могла её обвинить. Потому что знала, что ничего плохого она никогда мне не хотела. И поэтому, если я и плачу сейчас, то это только моя вина.
А когда наступило утро, я собралась и отправилась в школу. Честно вытерпела три урока, а потом мне стало совсем плохо, и, отпросившись, я ушла домой. И, наверное, так хотела Судьба, если она была.
Что-то точно хотело, чтобы обстоятельства сложились именно так, а не иначе. Чтобы мы непременно встретились в тот день.
Она сидела на лестнице под моей дверью, прислонившись к перилам. Сначала я даже не сразу узнала её – так сильно она изменилась за прошедшую ночь. Так сильно, что я испугалась.
Её веки были прикрыты, но она не спала, а словно была без сознания. Под глазами её расплывались болезненные тени. Губы утратили свой естественный цвет и теперь почти не отличались от бледной кожи лица. Мокрые непричёсанные волосы беспорядочными патлами падали на голую грудь. Все верхние пуговицы пальто были расстёгнуты, и обнажённая шея казалась фарфоровой.
В какой-то страшный момент мне показалось, что она не дышит. Я упала на лестницу рядом с ней, но Диана даже не шелохнулась и не подала никаких признаков жизни. Дрожащими пальцами я коснулась её лица – ледяная кожа. Я стала звать её, взяла её холодные руки в свои, и она с видимым трудом открыла глаза. Обратила на меня свой пустой взгляд и ещё долго, очень долго как будто не узнавала меня.
- Диана? – позвала я, отпуская её руки. Я была не уверена, что мне позволено прикасаться к ней.
- Аня, - сказала она, и я готова была разрыдаться от облегчения. – Аня.
- Что случилось? Почему ты здесь?!
- Я не знаю.
Её голос бесцветный, безжизненный. Что же она сделала с тобой?
- Тебе плохо? Что-то болит? – спросила я.
- Не знаю.
А потом я вдруг заметила свернувшуюся тёмную кровь на её ладонях.
- Что с твоими руками?
- М-м-м? – она в растерянности посмотрела на кровь и содранную кожу, попыталась сжать руки в кулаки и поморщилась, приходя в себя от боли. – Наверное, упала. Я не помню.
- Пойдём в дом, скорее! Ты простудишься, если будешь сидеть на камнях, - я хотела помочь ей встать и потянула к ней руки, но она вдруг сжалась и отпрянула, как будто я хотела ударить её.
- Не надо! Не трогай!
Сердце упало. Как же так? Почему…
- Ты испачкаешься, Аня. Я грязная. Не трогай.
- Да что с тобой?! Никакая ты не грязная!
- Нет. Я вся в грязи. Тебе лучше держаться от меня подальше.
- Ты с ума сошла?! Мы ведь уже говорили об этом! Давай же, иди сюда, я помогу тебе.
Она не двигалась с места. Взгляд горел болью и недоверием. А ещё – безумием.
- Да что же мне с тобой делать?! – воскликнула я, пододвигаясь к ней. – Иди сюда.
- Лучше не надо, - прошептала она слабым, неуверенным голосом. – Я не достойна быть с тобой рядом.
- Нет, ты точно заболела. Придётся мне принять суровые меры.
- Суровые меры? – переспросила она чуть испуганно.
- Ага, очень суровые меры, чтобы вылечить тебя, - и я порывисто обняла её, крепко прижимая к себе, не давая возможности сопротивляться. – Что бы там у тебя с ней ни случилось, теперь это закончилось. Слышишь? Всё закончилось. И я больше никуда тебя не отпущу.
И тогда она заплакала. Тяжёло и навзрыд, цепляясь за меня. А я всё повторяла какие-то утешительные глупости спокойным голосом, в то время как сердце моё разрывалось.
- Теперь всё будет хорошо, - пообещала я.
- Правда?
- Правда. Всё у нас будет хорошо.
И сказав это, и я сама вдруг поверила. Не отпущу. Больше никому не позволю обидеть тебя.
Так я решила в тот день. И ещё ни разу мне не пришлось изменить своему решению.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: