Глава 6. Возвращение 1 страница

Я, кажется, уже говорила, что обычно очень плохо засыпаю. И что родители даже хотели отвести меня к психологу. Интересно, как психолог объяснил бы тот факт, что если Диана была рядом, я засыпала быстро и спокойно? Конечно, можно всё свалить на выпитое тогда шампанское, но я упёртая девушка и верю, что дело здесь в другом. Дело в ней.
Сейчас я очень люблю вспоминать тот Новый год. Память необычайно коварная штука, поэтому от тех дорогих воспоминаний, что я так берегла все эти годы, осталась только пустая шелуха. А что-то важное я навсегда утратила. Но я помню ощущения. Почему-то ярче помню их, чем образы. Образы расплываются, теряют свои очертания, и я почти не помню, какой Диана была тогда, помню только чувства, которые вызывало во мне её присутствие.
И мне нравится их вспоминать. Очень нравится. Потому что те чувства были самыми важными. А тот Новый год стал для нас самым первым. Но он оказался самым значимым не поэтому. А потому, что тогда между нами ещё ничего не было. И все эти чувства чего-то зарождающегося, огромного, радостного, сияющего, чистого и безыскусного уже не вернуть.
И не то чтобы я жалею о том, что случилось. Хотя, иногда, конечно жалею. Просто мы теперь другие. А когда я пытаюсь вспомнить, какими мы были тогда, в наши первые дни и месяцы, мне начинает казаться, что я всё приукрашиваю, что всё было другим, и мы были другими, что я просто становлюсь слишком сентиментальной.
Но я совершенно точно помню свет и тепло, моё нетерпение и её осторожность, и это ощущение чуда. Тогда нам казалось, что чудо существует где-то вне. А оно просто было в нас, оно было нашим общим, и кроме нас его не замечал больше никто. И оно совершенно точно было. В это я верю.
Мне хотелось спать с ней в обнимку. Её кровать была тесной и мягкой, так что мы обе слегка проваливались в неё и оказывались очень близко. Ни у меня, ни у неё не было ни возможности, ни сил отодвинуться. Я лежала у стенки, она – с краю, стараясь оставить мне как можно больше места. Она отдала мне своё одеяло и хотела принести ещё одно из родительской спальни, но я совершенно неожиданно для себя самой запротестовала:
- Не надо! Не ходи никуда! Нам и одного хватит.
- Как хочешь, - улыбалась Диана, расчесывая перед сном свои роскошные локоны.
Для меня до сих пор так и осталось загадкой, почему мы легли спать в постель Дианы. Ведь кроме неё в доме были ещё две пустые кровати. Но тогда мы это даже не обсуждали, не задумывались об этом. Может, нам просто хотелось быть рядом.
На улице всё ещё грохотали залпы салютов, но для меня они становились всё глуше, потому что глаза закрывались, а сознание давно уплывало куда-то. И так хотелось спать с ней в обнимку. Но я боялась.
Я помню, что сначала мы лежали даже не касаясь друг друга, но под одним одеялом. Поговорили немного о каких-то пустяках и тихонько посмеялись. А потом я согрелась, и было так уютно.
Диана спала в футболке без рукавов, и в какой-то момент я просто поняла, что едва не касаюсь губами её обнаженного плеча. Запах её кожи. А ещё какой-то ненавязчивой туалетной воды и увлажняющего мыла. Я никогда не могла надышаться ею.
Так я и уснула. Так и не прикоснувшись.
А утром обнаружила, что обнимаю её, а её рука лежит на моём плече. Но я так и не успела как следует подумать об этом, потому что телефон уже надрывался, и Диана со вздохом и ворчаниями выползла из постели, оставив после себя смятые простыни, хранящие её тепло и запах. И я сдвинулась на то место, где она только что лежала, обняв рукой её подушку и снова начала проваливаться в сон.
И, кажется, даже уснула, потому что очнулась только услышав над собой её обрывающийся голос.
- Аня…
Она сидела на краю постели, как в то, самое первое утро после Машиного дня рождения. Бледная, испуганная. Красивая.
- Что? – я приподнялась на локте.
- Из больницы звонили, - сказала она.
Сердце рухнуло. Первая мысль – всё кончено.
- Что сказали? – прохрипела я, окончательно проснувшись и садясь на кровати.
- Маша очнулась, - отозвалась Диана всё тем же испуганным тоном.
Какое-то время мы молча смотрели друг на друга. Мы всё никак не могли поверить. Мы боялись верить.
- Очнулась, - повторила я, наконец. И вдруг усмехнулась. И Диана заулыбалась. И сначала мы просто улыбались, а потом начали смеяться в голос. И нам не сиделось на месте, и мы стали прыгать на кровати, раскидывая подушки, сминая одеяло, и визжать. Это была просто абсолютная радость.
А потом были спешные сборы, чтобы как можно скорее попасть в больницу. И нужно было ещё всех обзвонить. Я писала смс-ки Лене, хотя знала, что она всё равно ещё спит и, может, даже не захочет приехать. За всё время, что Маша лежала в больнице, Лена навестила её всего раз, ссылаясь на нехватку времени. Диана звонила родителям на квартиру бабушки, и я слышала в трубке их радостные возгласы и снова смеялась и плакала. И в глазах Дианы тоже блестели слёзы.
Потом были пустынные скользкие улицы сонного города и пар, клубами вырывающийся изо рта. Мы так спешили.
Удивительно, но мы даже ни на секунду не задумались о том, что теперь будет с нами. А действительно, что будет? Раньше всё было так просто. А теперь, какие роли нам придётся играть? Кто мы друг другу и что нас связывает?
Мы не думали об этом. Никогда ничего подобного даже не приходило нам в голову, пока мы были вместе. Всегда, когда мы были вместе, нам и так было всё понятно. И кто мы друг другу, и вообще всё. Нам не нужно было объяснений.
А другим они почему-то понадобились.
Но тогда мы просто бежали по тонкому льду, вдыхая мороз и свежесть, и не думали об этом. Просто вместе.

Так получилось, что родители Маши приехали раньше нас. Мы услышали громкий голос Машиной мамы, кричащей на медсестру. Машин отец молча стоял рядом и заметил нас первым. И снова его тяжёлый взгляд словно бы оставил на моей коже отпечатки, ожоги.
Мы столпились у дверей палаты, и я совсем растерялась. Мне казалось, что Диана забыла о моём существовании, она говорила с матерью и успокаивала её, пока та наконец не замолчала. В голове у меня уже гудело, мне казалось, что я оказалась здесь случайно. Просто проходила мимо.
И я думала, что в палату меня тоже не пустят, ведь я даже не родственница, а сейчас не приёмные часы. Но меня почему-то пустили. Машина мама закатила такую истерику, что персонал больницы уже не стал вникать в подробности того, кем мы все друг другу приходимся.
В первые минуты я даже не могла разглядеть саму Машу, потому что родители и медсестры обступили койку, а я всё вертела головой, но натыкалась взглядом на чьи-то спины. Потом в палате стало просторнее и тише. Кто-то строгим голосом велел соблюдать тишину.
Маша была в сознании. Её на какое-то время отключили от аппарата искусственного дыхания, и она дышала сама. И смотрела на нас, но ничего не говорила. Её взгляд встретился с моим, и в какую-то страшную долю секунды мне показалось, что она не узнает меня. Мне показалось, что она смотрела на меня очень долго.
Мать говорила с ней и плакала, плакала и плакала. Отец молчал, мы с Дианой тоже. А потом Маша вдруг посмотрела на нас. Не на меня или Диану, и не на каждую по очереди, она смотрела сразу на нас обеих. И этот взгляд я до сих иногда вижу во сне.
- Скажи что-нибудь, доченька, милая, - шептала мать. – Скажи, где болит? Скажи маме! Ты меня слышишь, Маша?!
- Да, - отозвалась Маша, и тут же в палате наступила самая настоящая гробовая тишина. Затихли даже всхлипывания.
- Ты меня узнаешь? – прошептала её мама, склонившись над ней и вцепившись в край матраса.
- Да, - ответила Маша. Это был её голос, и я вдруг поняла, как соскучилась по нему.
- Что у тебя болит?
- Голова…
- Вы утомляете её! – проворчала полная пожилая медсестра. – Девочке нужен отдых. Выйдите из палаты!
И мы вышли, а Маша проводила нас пустым безжизненным взглядом. И я не понимала, почему так тяжело на сердце, ведь нужно радоваться. Но я даже радоваться больше не могла. Передо мной стоял только Машин взгляд, всепроникающий, всезнающий. Мне казалось, что она знает что-то обо мне, чего я сама не знаю. И я вдруг поняла, как сильно вымотана. Мне просто хотелось отдохнуть.
Сквозь мутное больничное стекло на меня смотрело тусклое и мертвое зимнее солнце. Равнодушное и холодное.
- Поезжай-ка ты домой, - сказала Диана, наклонившись ко мне. – Если будут ещё какие-нибудь новости, я тебе позвоню.
Я вздохнула. Её взгляд был усталым. Мне не хотелось спорить.
- А ты останешься с родителями?
- Да. Я нужна им. Один папа не справится с мамой. Ты же видишь, какая она у меня, - прошептала Диана с легкой улыбкой.
- И ты правда позвонишь? – спросила я, невольно подаваясь ей навстречу, пытаясь поймать её взгляд. Но она почему-то избегала смотреть мне в глаза.
- Конечно.
- И мне можно будет прийти завтра?
- Да… Да.
- Тогда…
- До завтра, Аня.
- До завтра. Пока.
- Пока.
И я поехала домой, и мне казалось, что я не была там уже несколько лет. И весь вечер я смотрела на свой сотовый, и мне так хотелось, чтобы он зазвонил. Но кроме нескольких сообщений от Лены, я не получила ничего.
А потом, около одиннадцати, когда стало ясно, что никто мне уже не позвонит, я вдруг почувствовала себя ужасно глупой и очень разозлилась из-за этого. Я швырнула телефон на кровать, где он подпрыгнул и перевернулся, откатившись к стенке.
И было и стыдно, и обидно, и вообще как-то непонятно. И я чувствовала себя никому не нужной и злилась, но не могла прекратить.
Я вдруг подумала, что наверное уже надоела ей. Что я только навязываюсь всё время. Я не нужна.
И почему-то я заплакала.

3

Мой мир никогда не был моим миром. Он состоял из многих совершенно разных вещей, которые я считала своими. Но то были только вещи, в какой-то степени связанные со мной, но ещё не части меня. А люди, которые меня окружали и составляли мой мир, не принадлежали мне. Никогда.
И я задумалась тогда. А что является частью меня? Ведь должно же быть хоть что-то, что принадлежит только мне. Какая-то неотрывная часть меня самой, без которой я это уже не я. Что-то, что и есть я.
И в голове была жуткая каша от всех этих сумбурных мыслей. Раньше я никогда не задавалась вопросами вроде, кто я есть. И вообще, всей этой философией мало увлекалась. У меня на неё просто не хватало времени, потому что надо было учить алгебру и геометрию, писать сочинения и читать параграфы по биологии.
Вот я и стала тем, кем стала. Совершенно глупая, неопытная школьница, имеющая лишь весьма смутное представление о многих столь важных вещах. Потому что важные вещи – это обычно дело ума родителей. А моя непосредственная обязанность – это учеба.
Где же я ошиблась? Что же я упустила? Почему я, всегда решающая примеры быстрее всех в классе, сейчас не могу ответить для себя на самые простые вопросы?
В холодный и ветреный день второго января я впервые увидела Диану в простой белой рубашке навыпуск, которая потом стала моей любимой (после свитеров её бабушки, разумеется). Ей очень шел белый цвет. Особенно в сочетании с тёмными локонами, плавно спускающимися на плечи. Особенно в сочетании с тоненькой серебряной цепочкой с крестиком на шее. Почему Диана носила крестик, я так и не смогла спросить. У неё всегда были довольно своеобразные отношения с Богом, и мне не хотелось в них вмешиваться – слишком интимными мне казались подобные вопросы.
Она пришла всего на несколько минут раньше меня, и на щеках её играл румянец, а с обветренных губ срывалось частое, как будто взволнованное дыхание. Она как раз доставала из сумки гигиеническую помаду, когда появилась я. Волосы её были в небольшом беспорядке, который нравился мне ещё больше, чем идеальная прическа. Я хотела просто стоять в сторонке и смотреть, как она приводит себя в порядок, но Диана улыбнулась мне и помахала рукой.
- Ужасная погода, да? – Диана сняла с помады яркий колпачок.
- Да.
Я уже и думать забыла о том, как занималась вчера метанием телефона на собственную постель. Как рыдала крокодильими слезами, обхватив руками подушку, которая пахла ненавистным стиральным порошком с хвоей, а не туалетной водой Дианы. Как чувствовала себя всеми брошенной и забытой. Как замазывала утром синяки под глазами и пила отвратительно горький крепкий кофе. Я смотрела на неё, и в мыслях уже не было ни одного упрёка. Никогда, никогда я не винила её.
- Ненавижу ветер, - говорила она. – От него у меня всегда слезятся глаза. И почему-то болят зубы. Ломят так, будто их вырывают с корнем. Но стоит оказаться в тепле, и всё проходит. Странно, правда?
- Да.
Мне хотелось слушать её. Её спокойный голос перебивали только стоны яростного ветра, изламывающего чёрные ветви сгибающихся, как в приступе страшной боли, деревьев.
- У тебя тоже губы обветрены, - сказала Диана и протянула мне помаду. – Будешь?
Я смотрела на помаду в крайнем недоумении, как будто вообще не догадывалась, что с ней можно делать.
- Если не намажешь, потом ещё сильней потрескаются и будут кровоточить.
Я молча взяла помаду кричащего розового цвета, со вкусом то ли клубники, то ли малины. Сама помада была бесцветной и пахла очень приятно.
- Зеркало дать? – спросила Диана. – Я сама-то без него обхожусь, но если тебе надо…
- М-м-м, - только и смогла ответить я. – Я тоже… без него.
Сейчас, когда я вспоминаю мысли, что со скоростью электропоезда проносились у меня в голове в тот момент, мне становится то нестерпимо смешно, так что я не могу остановиться, то грустно и больно так, как будто я заледеневшее дерево, от которого безжалостный ветер отрывает ветки и швыряет их, мёртвые, к моим ногам.
Я смущалась и думала о том, что эта помада только что касалась губ Дианы, и… это можно считать непрямым поцелуем? Но почему тогда, если мне случалось одолжить помаду у Лены, такие мысли не зарождались в голове? Почему только с Дианой я думаю обо всех этих странных вещах?
А Диана, конечно, не думала ни о чём таком, когда предлагала мне свою помаду. Мне казалось, она посмеялась бы надо мной, если бы узнала, о чём я только что посмела подумать. И дрогнули руки, и стало ещё больше стыдно, и в очередной раз я чувствовала себя последней идиоткой.
Непрямые поцелуи… Бред какой-то.
Но почему-то после мне не хотелось возвращать помаду. У меня появилось совершенно дикое желание её стащить, выпросить на память, как сувенир.
Но, конечно, я вернула и с тоской смотрела, как Диана убирает её в сумку. Тогда я впервые подумала, что Диана далека от меня. У неё в голове совершенно иной мир, и думает и чувствует она тоже по-другому. Она не понимает и не знает того, что у меня сейчас в голове. Потому что у неё там совсем другое. Она не чувствует того же. Мои эмоции, мои странные порывы не могут вызвать у неё ничего, кроме недоумения.
Это больно.
- Врачи говорят, что она очень быстро идёт на поправку, - сказала Диана. – Что это похоже на какое-то чудо. Но мы-то с тобой знаем, в чём тут дело? - она подмигнула мне.
Стало полегче, и я слабо улыбнулась.
- Ты вчера говорила с ней?
- В основном с ней говорила мама. Мне она уделила не больше внимания, чем обычно, то есть, предпочла сделать вид, что меня не существует.
- Я рада, что она осталась прежней, - мне хотелось подбодрить Диану, потому что улыбка её стала печальной.
- Я тоже. Она даже ныла, как плохо ей без очков, и маме пришлось ехать забирать их из ремонта.
Я тихонько засмеялась.
- Узнаю Машу!
Какое-то время мы молчали, а потом я решилась спросить первой:
- Ну что, зайдём к ней?
Диана вздохнула. Её пальцы теребили манжет рубашки.
- Вместе?
- Ну да. А почему бы и нет?
- Не знаю. Ну ладно.
Я подумала, что она что-то знает, но как будто стесняется сказать. Сейчас я понимаю, что она просто хотела уберечь меня. В конце концов, Диана знала свою сестру куда лучше меня, даже несмотря на то, что мы много лет просидели за одной партой.
- Я принесла ей апельсины, - сказала я.
- Я тоже.
И мы снова засмеялись. У Дианы тогда был последний шанс предупредить меня о чём-то, но она не стала. Потому что в глубине души она всегда верила. Верила во всё хорошее, в то, что всё обойдётся.
Она всегда старалась уберечь меня. От дурных слов и косых взглядов, от боли и обид. Люди ведь очень любят высказывать своё мнение, даже если их об этом не просят. Люди считают, что они вправе уколоть, клюнуть или даже просто шептаться за спиной. Почему-то это доставляет им какое-то извращённое удовольствие. И Диана знала обо всем этом, она не хотела этого для меня и старалась уберечь всеми силами.
Но у неё не всегда получалось.

4

Маша полусидела на постели и поправляла сползающие из-за бинтов очки. Какую-то часть бинтов уже сняли с её лица и головы, но оставшееся повязки всё равно мешали очкам нормально держаться. А я вдруг заметила, что у неё больше нет волос. И, если честно, немного испугалась.
- Привет, - сказала я, подходя ближе.
Она ничего не ответила, и в лице её ничего не изменилось.
- А я апельсины принесла…
Что ещё сказать, я не знала, поэтому поставила пакет с апельсинами на прикроватную тумбочку рядом с вазой, в которой стояли белые розы в блестящей обёрточной бумаге. Помню, я ещё подумала, что без всего этого украшательства розы смотрелись бы куда лучше.
- Как ты себя чувствуешь? – спросила я, отчаявшись дождаться хоть слова от Дианы. В горле пересохло.
Маша не отвечала, и я совсем потерялась, испугалась. Стала говорить какую-то ерунду, беспорядочно и быстро.
- На днях обещала зайти Лена, она сейчас у бабушки, но сказала, что скоро вырвется… Каникулы ведь длинные. Ты как раз успеешь поправиться…
Я замолчала, и в палате повисла тяжёлая тишина. Что-то происходило, но я не хотела этого замечать.
- Бабушка связала тебе зелёный свитер, - сказала вдруг Диана, остановившись за моей спиной. – Он пока у меня, но я не трогала его. Просто знаю, что он зелёный. Ты сможешь забрать его, когда тебя выпишут.
Маша долго смотрела на сестру, а потом слегка опустила голову, отчего её очки сползли на нос. Её стекла всегда были слишком толстыми и тяжёлыми. И она пыталась снова вернуть их на место, но руки были слишком слабыми и не слушались. И Маша была такой хрупкой и жалкой с этим сползшими на кончик носа очками, что мне было и больно и страшно смотреть на неё.
- Давай я помогу! – я протянула руку, совершенно инстинктивно. Я просто хотела помочь. Только помочь…
Но Маша вдруг с неожиданной силой ударила меня по руке, и на её мертвенно-белые щеки наполз болезненный румянец гнева и обиды.
- Не смей! Не прикасайся ко мне!
Я отступила назад и упёрлась в Диану. Рука горела огнём, я и прижала её к груди.
- Маша…
- Ты ведь спуталась с ней, да? – шипела Маша, и в её глазах не было жалости.
А я сначала даже не поняла, о чём она говорит.
- Прекрати. Ты бредишь, - услышала я над собой ледяной голос Дианы.
- Да я-то как раз в здравом уме. Не думай, что если я ударилась головой, то вышибла себе последние мозги. И я не слепая.
- Да откуда ты только берешь всю эту чушь? – голос Дианы дрогнул. От еле сдерживаемой злости.
И я смотрела на них и боялась. Потому что это была не Маша. И это была не Диана. Этих людей я не знала.
- Мать проболталась, что на Новый год вы были вместе, - сказала Маша, и губы её искривила змеевидная улыбка. На белом лице, при обескровленных губах, она выглядела по-настоящему жутко. – Одни, в пустой квартире. А я смотрю, вы хорошо спелись, пока я валялась здесь. Вам было хорошо и свободно там, пока меня не было, да?
- Маша… - у меня в горле уже стоял комок слёз, а рука снова инстинктивно поднялась, будто хотела коснуться её, убедиться, что эта та самая девочка, которую я знала с первого класса, к которой я приходила каждый день в больницу. Что это действительно моя Маша.
- Не смей! – снова закричала она. – Ты такая же грязная, как и моя сестра. Она ведь трогала тебе везде, да?
Я снова попятилась. На этот раз в ужасе.
- Да ты просто больная! – закричала Диана. – Ты чокнутая!
Диана побледнела, и губы её дрожали, когда она выплевывала эти слова. Мне показалось, что она тоже напугана. И я снова начала узнавать хоть одного человека в этой комнате. Это снова была Диана. Моя Диана.
- Грязные, вы обе грязные! – повторила Маша, и в тот момент она действительно казалась безумной. Но она говорила всё это сознательно. – Я вас ненавижу!
- С меня хватит, - Диана схватила меня за рукав и потянула за собой. – Уйдем отсюда. Ноги моей больше здесь не будет!
Я шла за ней, и ноги мои заплетались, а губы всё дрожали, и сама я вся дрожала, как будто меня колотил сильнейший и безжалостный озноб. Мне не хватало воздуха, и в коридоре я начала громко всхлипывать и остановилось, потому что мне казалось, что сейчас, вот сейчас я просто упаду.
Эти слова, её слова грохотали в моей голове снова и снова, как непрекращающееся эхо, которое сводит с ума. В глазах всё плыло от застилающих их слёз, и всё для меня стало белым. Белый снег, белая рубашка Дианы и белые бинты на белом Машином лице, белые и как будто искусственные розы.
- Она… она, - шептала я, но рыдания сдавливали грудь и не давали вырваться словам. – Она ведь не со зла? Она…
- Аня… Аня, послушай, - Диана что-то шептала мне, но я ничего не понимала и продолжала плакать.
Наверное, до этого, за всю мою недолгую жизнь, ещё никто не говорил мне столь обидных слов, никто так не унижал меня. И я не понимала всех этих «за что» и «почему», но эти вопросы в пустоту прожигали чёрные дыры в моём больном сознании.
- Я только хотела помочь! – выдохнула я в отчаянии.
- Аня… Аня! – она вдруг схватила меня за запястья и крепко сжала их. – Послушай. Ты ни в чем не виновата! Понимаешь? Здесь нет твоей вины!
И всхлипы прекратились, и я как будто застыла и смотрела в её глаза. Её спокойный и решительный взгляд меня гипнотизировал.
- Ты не сделала ничего плохого! Понимаешь меня? – её голос срывался, и мне казалось, что она сейчас тоже заплачет.
- Да… - прошептала я. – Да.
Она судорожно вздохнула и немного ослабила хватку на запястьях. Но не отпускала. Мы молча смотрели друг на друга.
Меня в первый раз так несправедливо обвинили. Обвинили. Но в чём? Я не понимала, в чём, потому что те чувства, которые я испытывала к Диане… То, что я чувствовала к ней. Самое ужасное, что мне показалось, будто Маша в чём-то права.
- Я…
Выдох. Вдох. Я смотрела на неё и думала, что если сейчас не обниму её, умру. Глупо, но я была в этом абсолютно уверена. Мне просто хотелось её обнять. И я точно знала, что в этом ничего плохого нет.
И она как будто что-то поняла по моему взгляду, потому что отпустила мои запястья, и я обняла её, обхватывая дрожащими руками её тоненькую талию, сминая её прекрасную белую рубашку, прижимая её к себе так крепко, как только была способна.
От неожиданности она покачнулась и коротко выдохнула. Но мне было всё равно. Всё равно, что она будет думать, всё равно на её недоумение, всё равно, что я, быть может, пугала её.
Я стояла так и зажмурившись ждала, что будет, вдыхая её запах, от тоски по которому проплакала всю ночь.
А потом её пальцы легонько коснулись моих волос, от чего по коже побежали мурашки, и опустились на плечи, и она сначала неуверенно, а потом всё крепче обняла меня в ответ.
- Аня, - прошептала она. – Аня…
И мы стояли вот так, молча, обнявшись посреди пустого больничного коридора. И я подумала тогда, что вот он, мой мир, то, что принадлежит только мне, та самая часть меня, без которой меня нет, без которой я это уже не я. Неотрывная часть меня самой. Она прямо здесь, и я обнимаю её.
За окнами неистовствовал ветер, обрывая, ломая, ударяясь порывами в стёкла.
Мы стояли так очень долго.

Глава 7. Доверие

У каждого человека в голове целая Вселенная. Раньше мне не приходилось об этом задумываться, быть может потому, что мои орбиты никогда ни с кем не пересекались. Лишь только соприкасались слегка. Родители, немногочисленные подруги, внутренний мир которых был подобен тонкой ледяной поверхности замёрзшего озера – можно ходить по ней, но самой воды коснуться нельзя, нельзя погрузиться в неё с головой - лёд не пустит.
И впервые мне захотелось провалиться под этот лед, быть может даже утонуть в мире Дианы. Я не боялась холодной воды, не боялась задохнуться и потерять способность двигаться. Ибо я устала ходить по одной поверхности. Мне хотелось превратиться в крошечную песчинку в огромной, необъятной Вселенной её мыслей. Просто быть там.
Но врываться вот так в чужой мир, нагло разбивать лёд, влезать туда, куда тебя никто не хочет впускать – всё это эгоистично. Я могла сколько угодно мечтать проникнуть в её внутренний мир, но она не хотела, она прятала его за всеми возможными замками, и больше того, от меня она его прятала особенно. Словно боялась вдруг стать слишком близкой.
Тогда она сказала, что ноги её больше не будет в больнице. Диана всегда держала слово, старалась во всяком случае. Из упрямства ли, из принципа, или ещё как, но она действительно больше не пришла. Да и я за следующую неделю зашла туда всего два раза, надеясь всё-таки встретить её, но натыкалась только на родителей. Мама Дианы сказала, что та сидит дома и готовится к экзаменам.
Дни каникул текли однообразной чередой одинаково серых вечеров под бубнящий где-то телевизор и наполненного горечью кофе и каким-то мрачным отупением утра. После того случая в больнице мы попрощались как обычно, и за «пока» больше ничего не последовало. Она не звонила мне и никак не напоминала о своем существовании. И я как-то жила с этим.
А потом мне подключили Интернет, где я стала просиживать долгие холодные ночи, накинув на плечи пуховую шаль, щёлкая кнопкой мыши и щурясь перед мерцающим в темноте монитором, потирая пальцами уставшие глаза.
Тогда я и решила начать изучение мира Дианы, хотя бы издалека. Я вспоминала всё, что интересовало её, и о чём я не имела ни малейшего представления, искала об этом какую-нибудь информацию и читала её с такой маниакальной жадностью, что перед глазами начинали прыгать чёрные точки.
До того, как я нашла в её комнате пыльную коробочку с фильмом «Детский час», я вообще не задумывалась, что, быть может, Диана интересуется подобным кино и любит его. Все, что ассоциировалось у меня с лесбийской темой – это какие-то извращённые гадкие фильмы, которые нормальный родитель ни за что не позволит смотреть своему чаду. Почему-то я была уверена, что кроме порнографии в них нет ничего, и уж тем более нет никакой возвышенной идеи и художественного вкуса.
И я стала искать эти фильмы на тематических сайтах и тогда же узнала, что и фильмы эти называются тематическими. А всё это дело называется коротко и ёмко – «тема». Про девушек нетрадиционной ориентации говорили, что они «в теме». Но мне это почему-то жутко не нравилось. «Свои и чужие», «темные и нетемные девушки» - мне хотелось только скривиться, когда я читала всё это. Я была явно не в теме.
Но Диана была такой. И пусть у меня язык не поворачивался сказать что-нибудь вроде «Диана в теме», но ведь она наверняка интересовалась всем этим и хорошо в нём разбиралась. Быть может, даже посещала какие-то клубы, встречалась с друзьями, похожими на неё, читала тематическую литературу. А всё, что интересовало Диану, автоматически становилось интересным и для меня.
И я смотрела все эти фильмы по ночам, когда в комнате родителей гас свет, при слабом звуке и прилепившись носом к экрану. Фильмы были разные, какие-то нравились, какие-то не очень, а некоторые потрясали до глубины души и заставляли меня плакать. Я плакала, когда смотрела «Если бы стены могли говорить 2» и «Потерянные и безумные». И даже над веселым «Представь нас вместе» точила слёзы в платочек. А потом я долго не могла уснуть, мне всё хотелось поделиться с кем-нибудь впечатлениями, но увы, никого темного под боком не оказывалось. Я знала, что всегда могу обсудить эти фильмы с Дианой, но не представляла, как начался бы этот разговор, если бы начался. «Знаешь, я тут посмотрела много фильмов про лесбиянок», так что ли?!
Всё это казалось мне каким-то неправильным и глупым. Ведь это просто Диана. Просто Диана, которая кормила меня корзиночками с клубникой, поправляла мой шарф и вытирала потёкшую тушь с лица. Которая принесла мне стакан воды, когда я никак не могла проплакаться, которая накрыла меня своим одеялом, которая всегда улыбалась мне, даже если было больно. Которую мне так хотелось обнять. И какая ещё тема?! Причём здесь всё это…
К концу второй недели каникул мне стало совсем тоскливо, а телефон мой, казалось, онемел, и только изредка я бросала на него злые взгляды. А потом и вообще забыла, и просто путешествовала по сети, открывая случайные ссылки, ни о чём уже не думая.
Тогда же я зарегистрировалась на пресловутом «В контакте», и нетрудно догадаться, кого я стала искать там первым.
Мне очень понравилась фотография Дианы, которую она поставила себе на аватарку. Чёрно-белая, разумеется. Не знаю, кто её снимал, но явно не меньший профессионал и талант в этом деле, чем она сама. Сердце привычно заныло, когда я смотрела на неё, такую узнаваемую, но другую, не такую, какой я привыкла видеть её в жизни. Я перерыла все её альбомы, но натыкалась только на бесконечные фото чужих людей. Тогда я бережно сохранила эту единственную маленькую фотографию в отдельную папку на компьютере, которую так и назвала «Диана». И даже улыбнулась от мысли, что теперь всегда смогу на неё посмотреть. А потом снова стало больно.
В Контакте у Дианы было много друзей, уже перевалило за сто пятьдесят, но это меня нисколько не удивляло. Она же крутая. Для них для всех она была крутой. А для меня - просто Дианой. Машиной старшей сестрой.
Последней записью на её «стене» была открытка с розами от некой Виктории Симоновой. Сердце бабахнуло в груди, когда я перешла на её страницу, но она оказалась закрытой, а добавляться в друзья к этой особе меня не тянуло.
Она была красивой. Эта Вика. Я долго смотрела на её фотографию, сделанную в таком узнаваемом стиле. Это Диана снимала её.
И сразу стало как-то пусто, Диана была «оффлайн», и я с тоской, облегчением и лёгкой досадой выключила компьютер. А потом долго смотрела на чёрный монитор, в котором отражалось моё усталое осунувшееся лицо. Я очень похудела в те дни.
Вика. Вика. Я начинала ненавидеть это имя. Я пыталась понять, сколь значительное место занимала эта молодая женщина в жизни Дианы. Когда Диана говорила в тот вечер на кухне, что у них всё кончено, её голос не выражал ничего. Казалось, что ей было абсолютно всё равно, что случится с этой Викой завтра.
Но я-то знала, что ей не всё равно. Потому что я видела, как изменилось её лицо, когда Вика пришла к ней домой, видела, как она побледнела и лепетала что-то невнятное, как прислонялась к бетонному проёму входной двери и тщетно пыталась унять мелкую дрожь в руках.
Эта женщина сильно обидела её. Настолько сильно, что Диана, быть может, даже от самой себя скрывала свою боль под маской равнодушия и пустых бессмысленных улыбок. Обидела Диану. Уже только за это я ненавидела её.
И я легла в свою холодную, пахнущую стиральным порошком постель, но выпитый недавно крепкий кофе не давал забыться. Я сминала в пальцах грубоватый материал простыней, слушала их шелест, кусала губы и позволяла слезам свободно стекать по щекам на подушку.
Я не понимала, почему плакала.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: