Тема в когнитивной психологии 23 страница

дится к определению количественных отношений: в одном случае спрашивает­ся относительно взаимного отношения объемов двух шаров, в другом — относи­тельно силы давления, веса, количества. Словом, во всех случаях ставится на раз­решение вопрос как будто об одной и той же стороне разных явлений — об их ко­личественных отношениях.

Но эти отношения не являются в на­ших задачах отвлеченными категориями. Они в каждом отдельном случае представ­ляют собой вполне конкретные данности, и задача испытуемого заключается в оп­ределении именно этих данностей. Для того, чтобы разрешить, скажем, вопрос о величине кругов, мы сначала предлага­ем испытуемому несколько раз по два не­равных, а затем, в критическом опыте, по два равных круга. В других задачах он получает в предварительных опытах со­всем другие вещи: два неодинаково силь­ных впечатления давления, два неодина­ковых количественных впечатления, а в критическом опыте — два одинаковых раздражения. Несмотря на всю разницу материала, вопрос остается во всех случа­ях по существу один и тот же: речь идет всюду о характере отношения, которое мыслится внутри каждой задачи. Но от­ношение здесь не переживается в каком-нибудь обобщенном образе. Несмотря на то, что оно имеет общий характер, оно дается всегда в каком-нибудь конкретном выражении. Но как же это происходит?

Решающее значение в этом процессе, нужно полагать, имеют наши предваритель­ные экспозиции. В процессе повторного предложения их у испытуемого выраба­тывается какое-то внутреннее состояние, которое подготовляет его к восприятию дальнейших экспозиций. Что это внутрен­нее состояние действительно существует и что оно действительно подготовлено по­вторным предложением предварительных экспозиций, в этом не может быть сомне­ния: стоит произвести критическую экс­позицию сразу, без предварительных опы­тов, т.е. предложить испытуемому вместо неравных сразу же равные объекты, чтобы увидеть, что он их воспринимает адекват­но. Следовательно, несомненно, что в наших опытах эти равные объекты он восприни­мает по типу предварительных экспози­ций, а именно как неравные.

Как же объяснить это? Мы видели выше, что об “ожидании” здесь говорить нет оснований: нет никакого смысла счи­тать, что у испытуемого вырабатывается “ожидание” получить те же раздражите­ли, какие он получал в предварительных экспозициях.

Но мы видели, что и попытка объяс­нить все это вообще как-нибудь иначе, ссы­лаясь еще на какие-нибудь известные пси­хологические факты, тоже не оказывается продуктивной. Поэтому нам остается об­ратиться к специальным опытам, которые дали бы ответ на интересующий здесь нас вопрос. Это наши гипнотические опыты, о которых мы только что говорили.

Результаты этих опытов даны в табл. 4 (в процентах).

Таблица 4

Мы видим, что результаты эти в основ­ном точно те же, что и в обычных наших опытах (табл. 1), а именно: несмотря на то, что испытуемый, вследствие постгипноти­ческой амнезии, ничего не знает о предва­рительных опытах, не знает, что в одну руку он получал больший по объему шар, а в другую меньший, одинаковые шары кри­тических опытов он все же воспринимает как неодинаковые: иллюзия объема и в этих условиях остается в силе.

О чем же говорят нам эти результаты? Они указывают на то, что, бесспорно, не имеет никакого значения, знает испытуе­мый что-нибудь о предварительных опы­тах или он ничего о них не знает: и в том, и в другом случае в нем создается какое-то состояние, которое в полной мере обус­ловливает результаты критических опы­тов, а именно, равные шары кажутся ему неравными. Это значит, что в результате предварительных опытов у испытуемого по­является состояние, которое, несмотря на то, что его ни в какой степени нельзя на­звать сознательным, все же оказывается фактором, вполне действенным и, следова­тельно, вполне реальным фактором, направ­ляющим и определяющим содержание нашего сознания. Испытуемый ровно ни­чего не знает о том, что в предварительных опытах он получал в руки шары неодина­кового объема, он вообще ничего не знает

об этих опытах, и, тем не менее, показания критических опытов самым недвусмыс­ленным образом говорят, что их резуль­таты зависят в полной мере от этих пред­варительных опытов.

Можно ли сомневаться после этого, что в психике наших испытуемых существует и действует фактор, о наличии которого в сознании и речи не может быть, — состоя­ние, которое можно поэтому квалифици­ровать как внесознательный психический процесс, оказывающий в данных условиях решающее влияние на содержание и тече­ние сознательной психики.

Но значит ли это, что мы допускаем существование области “бессознательного" и, таким образом, расширяя пределы пси­хического, находим место и для отмечен­ных в наших опытах психических актов? Конечно, нет! Ниже, когда мы будем гово­рить специально о проблеме бессознатель­ного, мы покажем, что в принципе в широ­ко известных учениях о бессознательном обычно не находят разницы между созна­тельными и бессознательными психи­ческими процессами. И в том, и в другом случае речь идет о фактах, которые, по-ви­димому, лишь тем отличаются друг от друга, что в одном случае они сопровождаются сознанием, а в другом — лишены такого сопровождения; по существу же содержа­ния эти психические процессы остаются одинаковыми: достаточно появиться созна­нию, и бессознательное психическое содер­жание станет обычным сознательным пси­хическим фактом.

Но в нашем случае речь идет не о та­кого рода различии между сознательны­ми душевными явлениями и теми специ­фическими процессами, которые, будучи лишены сознания, протекают вне его пре­делов. Здесь вопрос касается двух различ­ных областей психической жизни, из ко­торых каждая представляет собой особую, самостоятельную ступень развития пси­хики и является носительницей специфи­ческих особенностей. В нашем случае речь идет о ранней, досознательной сту­пени психического развития, которая на­ходит свое выражение в констатирован­ных выше экспериментальных фактах и, таким образом, становится доступной научному анализу.

Итак, мы находим, что в результате предварительных опытов в испытуемом

создается некоторое специфическое состо­яние, которое не поддается характеристи­ке как какое-нибудь из явлений сознания. Особенностью этого состояния является то обстоятельство, что оно предваряет появле­ние определенных фактов осознания или предшествует им. Мы могли бы сказать, что это состояние, не будучи сознательным, все же представляет своеобразную тенденцию к определенным содержаниям сознания. Правильнее всего было бы назвать это со­стояние установкой субъекта, и это пото­му, что, во-первых, это не частичное со­держание сознания, не изолированное психическое содержание, которое противо­поставляется другим содержаниям созна­ния и вступает с ними во взаимоотношения, а некоторое целостное состояние субъек­та; во-вторых, это не просто какое-нибудь из содержаний его психической жизни, а момент ее динамической определенности. И, наконец, это не какое-нибудь определен­ное, частичное содержание сознания субъекта, а целостная направленность его в определенную сторону на определенную активность. Словом, это, скорее, установка субъекта как целого, чем какое-нибудь из его отдельных переживаний, — его основ­ная, его изначальная реакция на воздей­ствие ситуации, в которой ему приходит­ся ставить и разрешать задачи.

Но если это так, тогда все описанные выше случаи иллюзии представляются нам как проявление деятельности уста­новки. Это значит, что в результате воз­действия объективных раздражителей, в нашем случае, например, шаров неодина­кового объема, в испытуемом в первую очередь возникает не какое-нибудь содер­жание сознания, которое можно было бы формулировать определенным образом, а скорее, некоторое специфическое состоя­ние, которое лучше всего можно было бы характеризовать как установку субъек­та в определенном направлении.

Эта установка, будучи целостным со­стоянием, ложится в основу совершенно определенных психических явлений, воз­никающих в сознании. Она не следует в какой-нибудь мере за этими психически­ми явлениями, а, наоборот, можно сказать, предваряет их, определяя состав и тече­ние этих явлений.

Для того, чтобы изучить эту установку, было бы целесообразно наблюдать ее дос-

таточно продолжительное время. А для это-то было бы важно закрепить, зафиксиро­вать ее в необходимой степени. Этой цели служит повторное предложение испытуе­мому наших экспериментальных раздра­жителей. Эти повторные опыты мы обыч­но называем фиксирующими или просто установочными, а самую установку, воз­никающую в результате этих опытов, фик­сированной установкой.

Чтобы подтвердить высказанные здесь нами предположения, дополнительно были проведены следующие опыты. Мы давали испытуемому нашу обычную предвари­тельную или, как мы будем называть в дальнейшем, установочную серию — два шара неодинакового объема.

Новый момент был введен лишь в кри­тические опыты. Обычно в качестве кри­тических тел испытуемые получали в руки шары, по объему равные меньшему из ус­тановочных. Но в этой серии мы пользова­лись в качестве критических шарами, ко­торые по объему были больше, чем больший из установочных. Это было сде­лано в одной серии опытов. В другой се­рии критические шары заменялись дру­гими фигурами — кубами, а в оптической серии опытов — рядом различных фигур.

Результаты этих опытов подтвердили высказанное нами выше предположение: испытуемым эти критические тела каза­лись неравными — иллюзия и в этих слу­чаях была налицо.

Раз в критических опытах в данном случае принимала участие совершенно новая величина (а именно шары, которые отличались по объему от установочных, были больше, чем какой-нибудь из них), а также ряд пар других фигур, отличающих­ся от установочных, и, тем не менее, они воспринимались сквозь призму выработан­ной на другом материале установки, то не подлежит сомнению, что материал устано­вочных опытов не играет роли и установ­ка вырабатывается лишь на основе соот­ношения, которое остается постоянным, как бы ни менялся материал и какой бы чув­ственной модальности он ни касался.

Еще более яркие результаты получим мы в том же смысле, если проведем на этот раз не критические, как выше, а уста-

новочные опыты при помощи нескольких фигур, значительно отличающихся друг от друга по величине¹.

Например, предлагаем испытуемому тахистоскопически, последовательно друг за другом, ряд фигур: сначала треугольни­ки — большой и малый, затем квадраты, шестиугольники и ряд других фигур по­парно в том же соотношении.

Словом, установочные опыты построе­ны таким образом, что испытуемый полу­чает повторно лишь определенное соотно­шение фигур: например, справа — большую фигуру, а слева — малую; сами же фигуры никогда не повторяются, они меняются при каждой отдельной экспозиции.

Надо полагать, что при такой поста­новке опытов, когда постоянным остает­ся лишь соотношение (большой—малый), а все остальное меняется, у испытуемых вырабатывается установка именно на это соотношение, а не на что-нибудь другое. В критических же опытах они получают пару равных между собой фигур (напри­мер, пару равных кругов, эллипсов, квад­ратов и т.п.), которые они должны срав­нить между собой.

Каковы же результаты этих опытов? Остановимся лишь на тех из них, которые представляют непосредственный интерес с точки зрения поставленного здесь вопро­са. Оказывается, что, несмотря на непре­рывную меняемость установочных фигур, при сохранении нетронутыми их соотно­шений, факт обычной нашей иллюзии уста­новки остается вне всякого сомнения. Ис­пытуемые в ряде случаев не замечают равенства критических фигур, причем гос­подствующей формой иллюзии и в этом случае является феномен контраста.

Нужно, однако, отметить, что в услови­ях абстракции от конкретного материала, т.е. в предлагаемых вниманию читателя опытах, действие установки оказывается, как правило, менее эффективным, чем в условиях ближайшего сходства или пол­ного совпадения установочных и крити­ческих фигур. Это, однако, вовсе не озна­чает, что в случаях совпадения фигур установочных и критических опытов мы не имеем дела с задачей оценки соотноше­ния этих фигур. Задача по существу и в

ем. Т. XVIII.

этих случаях остается та же. Но меньшая эффективность этих опытов в случаях пол­ной абстракции от качественных особен­ностей релятов становится понятной сама собою.

Подводя итоги сказанному, мы можем утверждать, что вскрытые нами феноме­ны самым недвусмысленным образом указывают на наличие в нашей психике не только сознательных, но и досознателъ-ных процессов, которые, как выясняется, мы можем характеризовать как область наших установок. <...>

<...> Но если допустить, что, помимо обычных явлений сознания, у нас имеется и нечто другое, что, не являясь содержани­ем сознания, все же определяет его в зна­чительной степени, то тогда перед нами открывается возможность судить об явле­ниях или фактах, подобных Einsicht, с но­вой точки зрения, а именно: открывается возможность обосновать наличие этого “другого" и, что особенно важно, вскрыть в нем определенное реальное содержание.

Если признать, что живое существо обладает способностью реагировать в со­ответствующих условиях активацией ус­тановки, если считать, что именно в ней — в этой установке — мы находим новую сферу своеобразного отражения действи­тельности, о чем мы будем говорить под­робнее ниже, то тогда станет понятным, что именно в этом направлении и следует ис­кать ключ к пониманию действительного отношения живого существа к условиям среды, в которой ему приходится строить свою жизнь.

Основные условия деятельности

Мы должны исходить из мысли о на­личии двух основных условий, без ко­торых акты поведения человека или ка­кого-либо другого живого существа были бы невозможны. Это прежде всего на­личие какой-либо потребности у субъ­екта поведения, а затем и ситуации, в ко­торой эта потребность могла бы быть удовлетворена. Это — основные усло­вия возникновения всякого поведения и прежде всего установки к нему. Нам не­обходимо ближе познакомиться с этими условиями.

1. Потребность. В науке нередко при­ходится встречаться с термином "потреб­ность". Особенно часто используется он в экономических науках. Здесь, однако, мы не думаем лишь о том значении, которое мыслится в понятии потребности спе­циально с позиций экономических наук. В данном случае мы имеем в виду самое широкое значение этого слова — не толь­ко экономическое. Если представить себе, что организм испытывает нужду в чем-нибудь, например, в экономическом благе, в какой-нибудь другой ценности — прак­тической или теоретической безразлично, в самой активности или, наоборот, в отды­хе и т.п., то во всех этих случаях можно говорить, что мы имеем дело с той или иной потребностью. Словом, как пот­ребность можно квалифицировать всякое состояние психофизического организма, ко­торый, нуждаясь в изменениях окру­жающей среды, дает импульсы к необхо­димой для этой цели активности.

При этом нужно помнить, что актив­ность должна быть понимаема в данном случае не только как прием, гарантирую­щий нам средства удовлетворения потреб­ностей, а одновременно и как источник, дающий возможность непосредственного их удовлетворения.

Дело в том, что необходимо различать два основных рода потребностей — по­требности субстанциональные и потреб­ности функциональные.

В первом случае мы имеем в виду по­требности, для удовлетворения которых необходимо что-нибудь субстанциональное, нечто, по получении чего потребность ока­зывается удовлетворенной. Так, например, состояние голода представляет собой при­мер определенной субстанциональной по­требности: для того, чтобы утолить голод, необходимо иметь, например, хлеб.

Но эта категория еще не исчерпывает всех имеющихся у нас потребностей. Как мы только что отметили, в живом орга­низме намечается стремление к тому или иному виду активности. В организме кон­статируется не нужда в чем-либо субстан­циональном: он стремится к активности как таковой, он нуждается просто в самой деятельности. Это значит, что естествен­ное состояние живого организма вовсе не заключается в неподвижности. Наоборот, живой организм находится в состоянии

постоянной подвижности. Он прекращает ее лишь временно и условно. Это — тогда, когда организм принужден обратиться к отдыху, хотя, впрочем, и здесь абсолютной приостановки деятельности у него никогда не бывает: органические процессы и в этих случаях, как и во всех других, продолжа­ют быть активными. В зависимости от условий, в которых приходится жить ор­ганизму в каждый данный момент, у него появляется потребность к деятельности и функционированию в том или ином на­правлении. Этого рода потребности мы и называем функциональными потребно­стями¹.

Эти две основные группы исчерпыва­ют все богатства потребностей, имеющих­ся у животных. Но они же служат основ­ными категориями и тех потребностей, какие появляются у человека по мере раз­вития условий его социальной, его куль­турной жизни. Культура порождает у него ряд новых потребностей, и чем дальше она развивается, тем обширнее становится их круг. В качестве примера потребности, которую можно было бы считать чисто че­ловеческой, можно назвать теоретическую потребность. Правда, в литературе мы не­редко имеем случаи, когда речь заходит относительно таких, как я думаю, чисто человеческих признаков у животных, в частности у обезьян, каким является, на­пример, любознательность. Но, строго го­воря, нет оснований антропоморфизировать даже признаки высших обезьян. Сейчас я хочу лишь отметить, что, бесспорно, в ка­честве своеобразной группы потребностей, выработавшихся у человека, можно назвать группу теоретических потребностей.

Но являются ли эти последние чем-либо новым, с точки зрения той основной группировки потребностей, которую мы на­метили выше? Субстанциональной считать теоретическую потребность или функцио­нальной?

Если мы вдумаемся в понятие теорети­ческой потребности, мы найдем, что речь идет здесь о случаях, в которых субъект, стоящий перед теоретическим разрешени­ем задачи, останавливается, прекращает соответствующие манипуляции, к кото­рым он прибегает в процессе работы над

задачей, и обращает ее, эту задачу, в спе­циальный объект своего размышления. Вот, собственно, перед нами момент объектива­ции (о чем мы будем говорить ниже), за которым начинается процесс теоретичес­кого отношения к задаче².

Спрашивается: что мы имеем здесь? К какой категории можно отнести потреб­ность, которую мы стремимся удовлетво­рить в этом случае?

Конечно, говорить здесь о функциональ­ных потребностях вряд ли имеются ос­нования. Акты теоретической мысли на­правлены, несомненно, не на цель удовлет­ворения той или иной функциональной потребности. Они, эти акты, нужны для вполне определенных целей, скажем, для разрешения вопроса о том, в чем, собствен­но, заключается задача или какие прави­ла было бы целесообразнее всего приме­нить при ее решении. Нет сомнения, что задача теоретического отношения к пред­мету стоит несравненно ближе именно к этой категории потребностей, чем к ка­тегории функциональных потребностей. При разрешении задач последней катего­рии нет никакой нужды в теоретической работе: наличная в этих случаях потреб­ность вовсе не требует процессов осозна­ния, часто необходимых в случаях удов­летворения потребностей субстанциональ­ных. И в этом нет ничего удивительного, поскольку при удовлетворении субстанци­ональных потребностей всегда может воз­никнуть вопрос, как и в какой степени данный материал способен удовлетворить наличную потребность. А это — уже воп­рос, который требует осознания в теорети­ческом плане, прежде чем взяться за его практическое разрешение.

Таким образом, теоретические потреб­ности возникают лишь в помощь нашим субстанциональным потребностям. По­скольку они рассчитаны всегда на то, что­бы обеспечить удовлетворение этих послед­них, мы могли бы сказать, что теорети­ческие потребности представляют собой лишь дальнейшее осложнение субстанци­ональных потребностей. Не касаясь сей­час высших ступеней развития теоретичес­кого мышления, мы можем утверждать, что оно — на начальных стадиях своего разви-

См. Узнадзе Д.Н. Психология ребенка, 1946.

тия во всяком случае — ничего иного не представляет, как форму дальнейшего ос­ложнения процесса удовлетворения суб­станциональных потребностей.

Правда, мы знаем немало случаев дей­ствий, направленных на удовлетворение функциональных потребностей. Но это бывает обычно лишь при возникновении какого-нибудь из препятствий, затрудня­ющих нас при выполнении актов, необхо­димых для удовлетворения этих потреб­ностей. Однако возникающая в данном случае задача — определить, что же яв­ляется причиной этих затруднений, — это уже задача вовсе не функционального ха­рактера. Она является самостоятельной задачей, разрешение которой требуется в данном случае в интересах субъекта, на­строенного на удовлетворение функ­циональных потребностей, но — не непосредственно, а лишь косвенно, как не­обходимое условие для достижений его прямых целей.

Коротко говоря, в данном случае мы имеем дело с ситуацией, в которой для осуществления прямых целей субъекта — удовлетворения его функциональных по­требностей — предварительно требуется разрешение теоретической задачи — вы­яснения причин, затрудняющих осуществ­ление этих целей.

Таким образом, потребности теорети­ческого характера могут иметь место и в случаях удовлетворения функциональных потребностей, но от этого сами они далеко еще не становятся потребностями функ­ционального содержания.

Итак, мы находим, что одним из основ­ных условий активности субъекта явля­ется наличие в нем какой-нибудь опреде­ленной потребности, которая может быть субстанциональной или функциональной. На человеческой ступени развития мы ста­новимся свидетелями выступления нового вида потребностей, т. е. теоретической потребности. Но анализ показывает, что она относится, скорее, к категории субстанци­ональных, чем функциональных потребно­стей.

2. Ситуация. Необходимым условием появления установки в определенном на­правлении, кроме потребности, является и наличие соответствующей ей ситуации. Если ее нет, то нет и установки: без нали­чия факта совместного и согласованного

воздействия ситуации и потребности на субъект нет основания к тому, чтобы в этом последнем образовалась установка и что­бы, следовательно, он был готов к действию.

Конечно, потребность может существо­вать и вне ситуации, делающей возмож­ным ее удовлетворение. Но в таком слу­чае она не имеет законченного, индивиду­ально определенного характера. Она получает его лишь в результате воздей­ствия наличной ситуации, могущей при­нести ей удовлетворение: потребность кон­кретизируется, она становится индиви­дуально определенной потребностью, удовлетворение которой возможно в кон­кретных условиях данной ситуации лишь при наличии этой последней. Пока такой ситуации нет, потребность продолжает ос­таваться неиндивидуализированной. Но до­статочно появиться определенной ситуа­ции, нужной для удовлетворения этой по­требности, чтобы в субъекте возникла конкретно очерченная установка и он по­чувствовал бы в себе импульс к деятельно­сти в совершенно определенном направле­нии.

Таким образом, для возникновения установки необходимо наличие соответ­ствующей ситуации, в условиях которой она принимает вполне определенный, кон­кретный характер. Следовательно, объек­тивным фактором, определяющим уста­новку, следует считать именно такого рода ситуацию.

Мы видим, что установка создается не на основе наличия одной только потребно­сти или одной только объективной ситуа­ции: для того, чтобы она возникла как установка к определенной активности, нужно, чтобы потребность совпала с нали­чием ситуации, включающей в себя усло­вия для ее удовлетворения.

Здесь было бы интересно коснуться учения Левина о “побуждающем характе­ре” определенного круга представлений (Aufforderungscharakter). Характер этот выступает, по его мнению, в случаях на­ших отношений к вещам и явлениям, в которых мы нуждаемся. Когда у нас воз­никает какая-нибудь потребность, то объек­ты или явления, имеющие к ней отноше­ние, приобретают некоторую силу по отношению к нам: они заставляют нас дей­ствовать в определенном направлении, они призывают нас к определенным актам

деятельности: хлеб влечет голодного к тому, чтобы он схватил и съел его; постель вле­чет усталого лечь в нее. Но эта побуждаю­щая, эта направляющая сила обнаружива­ется только в тех случаях, в которых субъект имеет соответствующую потреб­ность. Достаточно ее удовлетворить, что­бы вещи и явления потеряли эту силу.

Это учение Левина интересно в том отношении, что оно представляет собой результат правильного наблюдения, соглас­но которому вещи и явления, когда они выступают компонентами ситуации удов­летворения какой-нибудь актуальной по­требности, действительно становятся как бы силой по отношению к субъекту этой потребности: они как бы тянут его к себе в буквальном смысле слова. Но это быва­ет лишь в тех случаях, когда соответству­ющая потребность определенно имеется у субъекта. Левин в этом случае дает фак­тическое наблюдение, которое соответству­ет предположению о возникновении уста­новки в определенном направлении лишь у субъекта, имеющего определенную по­требность, и при наличии ситуации, необ­ходимой для ее удовлетворения.

Итак, мы видим, что для возникнове­ния установки в определенном направле­нии требуются условия субъективного и объективного характера: нужно наличие как потребности, так и ситуации, в кото­рой она может быть удовлетворена.

Это — два основных условия, которые абсолютно необходимы для того, чтобы могла возникнуть какая-нибудь опреде­ленная установка. Конечно, вне субъектив­ных и объективных условий вообще ни­какой активности не бывает. Но в данном случае мы утверждаем не только это. Здесь мы хотели бы обратить внимание и на то обстоятельство, что необходимым и действительным условием возникнове­ния установки следует считать как бы не­которое единство обоих этих условий. В нашем случае это единство осуществля­ется в следующем: потребность, которая имеется в субъекте, становится вполне оп­ределенной конкретной потребностью лишь после того, как выясняется объек­тивная ситуация в форме какой-нибудь конкретной ситуации, предоставляющей субъекту возможность удовлетворения данной потребности; оба момента — и ситуация, и потребность — определяются

как конкретные факты в связи друг с другом. <...>

Разновидности состояния установки

1. Фиксированная установка. При на­личии потребности, которая должна быть удовлетворена, и соответствующей ситуа­ции живой организм обращается к опре­деленной целенаправленной деятельности. Но как мы убедились, эта деятельность, в первую очередь, зарождается в форме ус­тановки, которая в дальнейшем раскры­вается в виде доступных наблюдателю внутренних и внешних актов поведения. Сейчас перед нами стоит вопрос, как и в каких формах происходит этот процесс зарождения установки.

В наших опытах дело начинается, как правило, рядом экспозиций эксперимен­тальных объектов (установочные опыты) с тем, чтобы затем перейти к критическим экспозициям и показать, как подейство­вали на них предшествовавшие им уста­новочные опыты.

В чем же заключается роль этих уста­новочных опытов? Выше мы уже говорили относительно феномена фиксации, который является результатом повторного предло­жения этих опытов испытуемому.

Мы полагаем, что в итоге многократно­го повторения этих опытов у испытуемого фиксируется установка, возникающая при каждой отдельной экспозиции. Повторе­ние в данном случае, по-видимому, играет решающую роль, оно дает возможность за­фиксировать возникающую при каждой отдельной экспозиции установку. Поэто­му эти повторные установочные опыты можно было бы назвать фиксирующими.

Другое дело, как возможно, чтобы по­вторение в данном случае играло роль фактора, содействующего процессу фикса­ции. Этого вопроса здесь мы не будем ка­саться. Отметим только, что однократной экспозиции установочных объектов в боль­шинстве случаев не бывает достаточно для того, чтобы соответствующая этой экспо­зиции установка осталась у испытуемого до такой степени доминирующей, чтобы предлагаемые затем равные объекты вос­принимались на ее основе и, следователь­но, казались бы неравными. Поэтому чис­ло экспозиций должно быть увеличено

настолько, чтобы можно было говорить о достаточно фиксированной установке.

Фиксация установки может происхо­дить и в следующих условиях: скажем, в условиях какой-нибудь определенной си­туации у меня появилась соответствую­щая этим условиям установка, которая, повлияв на акт моего поведения, сыграла свою роль и затем прекратила свое дей­ствие. Но что же фактически происходит с ней после этого? Исчезает ли она совер­шенно бесследно, будто ее никогда и не было, или она каким-то образом продолжает су­ществовать, сохраняя способность все же оказывать некоторое влияние на наше по­ведение?

Если верно экспериментально подкреп­ленное выше положение о том, что уста­новка представляет собой целостную мо­дификацию личности или субъекта вообще, то тогда не вызывает сомнений, что она, сыграв свою роль, сейчас же должна усту­пить место другой, новой, актуально дей­ствующей установке. Но это еще не зна­чит, что она-то сама окончательно и раз навсегда выходит из строя. Наоборот, в случае, если субъект попадает в ту же си­туацию с теми же намерениями, что и раньше, в нем должна возобновиться и прежняя установка заметно быстрее, чем это нужно было бы для возникновения новой установки в условиях совершенно новой ситуации. Это дает нам право счи­тать, что раз активированная установка, вообще говоря, не пропадает, то она сохра­няет в себе готовность снова актуализиро­ваться, лишь только вступят в силу подхо­дящие для этого условия.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: