Тема в когнитивной психологии 57 страница

Природа обладания

Природа обладания вытекает из при­роды частной собственности. При таком способе существования самое важное — это приобретение собственности и мое неогра­ниченное право сохранять все, что я при­обрел. Модус обладания исключает все другие; он не требует от меня каких-либо дальнейших усилий с целью сохранять

свою собственность или продуктивно пользоваться ею. В буддизме этот способ поведения описан как “ненасытность", а иудаизм и христианство называют его “алчностью"; он превращает всех и вся в нечто безжизненное, подчиняющееся чужой власти.

Утверждение “Я обладаю чем-то" озна­чает связь между субъектом “Я" (или “он”, “мы”, “вы”, “они”) и объектом “О”. Оно подразумевает, что субъект постоянен, так же как и объект. Однако присуще ли это постоянство субъекту? Или объекту? Ведь я когда-то умру; я могу утратить свое по­ложение в обществе, которое гарантирует мне обладание чем-то. Столь же непосто­янным является и объект: он может сло­маться, потеряться или утратить свою цен­ность. Разговоры о неизменном обладании чем-либо связаны с иллюзией постоянства и неразрушимости материи. И хотя мне кажется, что я обладаю всем, на самом деле я не обладаю ничем, так как мое облада­ние, владение объектом и власть над ним — всего лишь преходящий миг в процессе жизни.

В конечном счете утверждения “Я [субъект] обладаю О [объектом] ” — это определение “Я" через мое обладание “О”. Субъект — это не "я как таковой", а "я как то, чем я обладаю”. Моя собствен­ность создает меня и мою индивидуаль­ность. У утверждения “Я есть Я” есть подтекст “Я есть Я, поскольку Я обладаю X”, где X обозначает все естественные объекты и живые существа, с которыми я соотношу себя через мое право ими управлять и делать их своей постоянной принадлежностью.

При ориентации на обладание нет жи­вой связи между мной и тем, чем я вла­дею. И объект моего обладания, и я пре­вратились в вещи, и я обладаю объектом, поскольку у меня есть сила, чтобы сделать его моим. Но здесь имеет место и обратная связь: объект обладает мной, потому что мое чувство идентичности, то есть психи­ческое здоровье, основывается на моем об­ладании объектом (и как можно большим числом вещей). Такой способ существова­ния устанавливается не посредством жи­вого, продуктивного процесса между субъектом и объектом; он превращает в вещи и субъект, и объект. Связь между ними смертоносна, а не животворна.

Обладание - Сила - Бунт

Стремление расти в соответствии со своей собственной природой присуще всем живым существам. Поэтому мы и сопро­тивляемся любой попытке помешать нам развиваться так, как того требует наше внутреннее строение. Для того чтобы сло­мить это сопротивление — осознаем мы его или нет — необходимо физическое или умственное усилие. Неодушевленные предметы способны в разной степени ока­зывать сопротивление воздействию на их физическое строение благодаря связую­щей энергии атомной и молекулярной структур, но они не могут воспротивить­ся тому, чтобы их использовали. Приме­нение гетерономной силы (то есть силы, воздействующей в направлении, противо­положном нашей структуре и пагубной для нормального развития) по отношению к живым существам вызывает у них со­противление, которое может принимать любые формы — от открытого, действен­ного, прямого, активного до непрямого, бесполезного и очень часто бессознатель­ного сопротивления.

Свободное, спонтанное выражение же­ланий младенца, ребенка, подростка и, на­конец, взрослого человека, их жажда зна­ний и истины, их потребность в любви — все это подвергается различным ограни­чениям.

Взрослеющий человек вынужден отка­заться от большинства своих подлинных сокровенных желаний и интересов, от сво­ей воли, и принять волю и желания, и даже чувства, которые не присущи ему самому, а навязаны принятыми в обще­стве стандартами мыслей и чувств. Об­ществу и семье как его психосоциальному посреднику приходится решать трудную задачу: как сломить волю человека, ос­тавив его при этом в неведении? В ре­зультате сложного процесса внушения определенных идей и доктрин, с помощью всякого рода вознаграждений и наказа­ний и соответствующей идеологии обще­ство решает эту задачу в целом столь успешно, что большинство людей верит в то, что они действуют по своей воле, не сознавая того, что сама эта воля им на­вязана и что общество умело ею манипу­лирует.

Наибольшую трудность в подавлении воли представляет сексуальная сфера, по­скольку здесь мы имеем дело с сильными влечениями естественного порядка, мани­пулировать которыми не так легко, как многими другими человеческими желани­ями. По этой причине общество более упор­но борется с сексуальными влечениями, чем с любыми другими человеческими жела­ниями. Нет нужды перечислять различ­ные формы осуждения секса, будь то по соображениям морали (его греховность) или здоровья (мастурбация наносит вред здоровью). Церковь запрещает регулиро­вание рождаемости, но вовсе не потому, что она считает жизнь священной (ведь в та­ком случае эти соображения привели бы к осуждению смертной казни и войн), а лишь с целью осуждения секса, если он не служит продолжению рода.

Столь ревностное подавление секса трудно было бы понять, если бы оно ка­салось лишь секса как такового. Однако не секс, а подавление воли человека яв­ляется причиной подобного осуждения. Во многих так называемых примитивных об­ществах не существует вообще никаких табу на секс. Поскольку в этих обществах нет эксплуатации и отношений господ­ства, им нет нужды подавлять волю ин­дивида. Они могут позволить себе не осуждать секс и получать наслаждение от сексуальных отношений, не испытывая при этом чувства вины. Самое порази­тельное, что подобная сексуальная свобо­да не приводит в этих обществах к сек­суальным излишествам, что после периода относительно кратковременных половых связей люди находят друг друга, и после этого у них не возникает желания менять партнеров, хотя они могут расстаться друг с другом, если любовь прошла. Для этих групп, свободных от собственнической ориентации, сексуальное наслаждение является одной из форм выражения бы­тия, а не результатом сексуального обла­дания. Это не значит, что следовало бы вернуться к образу жизни этих прими­тивных обществ — да мы и не могли бы при всем желании этого сделать по той простой причине, что порожденный циви­лизацией процесс индивидуализации и индивидуальной дифференциации сделал любовь иной, чем она была в примитив­ном обществе. Мы не можем вернуться

назад; мы можем двигаться лишь вперед. Важно то, что новые формы свободы от собственности положат конец сексуаль­ным излишествам, характерным для всех обществ, ориентированных на обладание.

Сексуальное влечение — это одно из выражений независимости, проявляемое уже в очень раннем возрасте (мастурба­ция). Всеобщее осуждение помогает сло­мить волю ребенка и заставить его испы­тывать чувство вины, сделав его, таким образом, более покорным. В большинстве случаев стремление нарушить сексуальные запреты по сути своей есть не что иное, как попытка мятежа с целью вернуть себе прежнюю свободу. Но простое нарушение сексуальных запретов не делает человека свободным; мятеж, так сказать, растворя­ется, гасится в сексуальном удовлетворе­нии... и возникающем затем чувстве вины. Лишь достижение внутренней неза­висимости помогает обрести свободу и сво­дит на нет необходимость бесплодного бун­та. Это справедливо и для любых других видов поведения человека, когда он стре­мится к чему-либо запретному, пытаясь вернуть себе таким образом свободу. Фак­тически всякого рода табу порождают сексуальную озабоченность и извращения, а сексуальная озабоченность и извраще­ния не создают свободы.

Бунт ребенка находит множество дру­гих форм выражения: ребенок не желает приучаться к чистоте; отказывается есть или, наоборот, проявляет неумеренность в еде; он может быть агрессивным и прояв­лять садистские наклонности, а кроме того, прибегать к самым различным способам причинить себе вред. Зачастую этот бунт обретает форму своего рода “итальянской забастовки” — ребенок теряет ко всему интерес, становится ленивым и пассивным — вплоть до предельно патологических форм медленного самоуничтожения. Ре­зультаты этой ожесточенной борьбы меж­ду детьми и родителями являются темой исследования Дэвида Шектера “Развитие ребенка". Все данные свидетельствуют о том, что в гетерономном вмешательстве в процесс развития ребенка, а позднее и взрослого человека, скрыты наиболее глу­бокие корни психической патологии и осо­бенно деструктивности.

Следует, однако, ясно понять, что сво­бода — это отнюдь не вседозволенность и

своеволие. Человеческие существа — как и особи любого другого вида — обладают специфической структурой и могут раз­виваться лишь в соответствии с этой структурой. Свобода не означает свободу от всех руководящих принципов. Она означает свободу расти и развиваться в соответствии с законами человеческого су­ществования (автономными ограничения­ми). А это означает подчинение законам оптимального развития человека. Любая власть, которая способствует осуществле­нию этой цели, является “рациональной”, если это достигается мобилизацией актив­ности ребенка, его критического мышле­ния и веры в жизнь. Власть же, которая навязывает ребенку чуждые ему нормы, служащие самой этой власти, а не соот­ветствующие специфической природе ре­бенка, является “иррациональной”.

Принцип обладания, то есть установка на собственность и прибыль, неизбежно порождает стремление к власти — факти­чески потребность в ней. Чтобы управлять людьми, мы нуждаемся во власти для пре­одоления их сопротивления. Чтобы уста­новить контроль над частной собственнос­тью, нам необходима власть, ведь нужно защищать эту собственность от тех, кто стремится отнять ее у нас, ибо они, как и мы сами, никогда не могут довольствоваться тем, что имеют; стремление обладать част­ной собственностью порождает стремление применять насилие для того, чтобы тайно или явно грабить других. При установке на обладание счастье заключается в пре­восходстве над другими, во власти над ними и, в конечном счете, в способности захва­тывать, грабить, убивать. При установке на бытие счастье состоит в любви, заботе о других, самопожертвовании.

Другие факторы, на которые опирается ориентация на обладание

Важным фактором усиления ориента­ции на обладание является язык. Имя че­ловека — а у каждого из нас есть имя (при­чем когда-нибудь его может заменить номер, если и в дальнейшем сохранится присущая нашему времени тенденция к деперсонализации) — создает иллюзию, будто он или она — бессмертное существо. Человек и его имя становятся равноцен-

ны; имя показывает, что человек — это устойчивая неразрушимая субстанция, а не процесс. Такую же функцию выполня­ют и некоторые существительные: напри­мер, любовь, гордость, ненависть, радость,— они создают видимость постоянных, неиз­менных субстанций, однако за ними не сто­ит никакая реальность; они только мешают понять то, что мы имеем дело с процесса­ми, происходящими в человеческом суще­стве. Но даже те существительные, кото­рые являются наименованиями вещей, такие, как “стол” или “лампа", тоже вво­дят нас в заблуждение. Слова означают, что мы ведем речь о постоянных субстанциях, хотя предметы — это не что иное, как не­кий энергетический процесс, вызывающий определенные ощущения в нашем организ­ме. Однако эти ощущения не представля­ют собой восприятия конкретных вещей, таких, например, как стол или лампа; эти восприятия есть результат культурного процесса обучения — процесса, под влия­нием которого определенные ощущения принимают форму специфических перцеп-тов. Мы наивно считаем, что столы или лампы существуют как таковые, и не мо­жем понять, что это общество учит нас превращать наши ощущения в восприя­тия, которые позволяют нам управлять окружающим нас миром, чтобы мы могли выжить в условиях данной культуры. Как только такие перцепты получают назва­ние, создается впечатление, будто это на­звание гарантирует их окончательную и неизменную реальность.

Потребность в обладании имеет еще одно основание, а именно биологически зало­женное в нас желание жить. Независимо от того, счастливы мы или несчастны, наше тело побуждает нас стремиться к бес­смертию. Но поскольку нам известно из опыта, что мы не можем жить вечно, мы пы­таемся найти такие доводы, которые заста­вили бы нас поверить, что, несмотря на про­тиворечащие этому эмпирические данные, мы все-таки бессмертны. Жажда бессмер­тия принимала самые различные формы: вера фараонов в то, что их захороненные в пирамидах тела ожидает бессмертие; мно­гочисленные религиозные фантазии охот­ничьих племен о загробной жизни в изо­билующем дичью крае; христианский и исламский рай. В современном обществе, начиная с XVIII века, такие понятия, как

“история” и “будущее”, заменили традици­онно бытовавшее христианское представле­ние о царстве небесном: сейчас известность, слава,— пусть даже и дурная — все то, что гарантирует хотя бы коротенькую запись в анналах истории,— в какой-то мере яв­ляется частицей бессмертия. Страстное стремление к славе — это не просто выра­жение мирской суеты; оно имеет религи­озное значение для тех, кто больше уже не верит в традиционный потусторонний мир. (Это особенно заметно в среде политичес­ких лидеров.) Паблисити прокладывает путь к бессмертию, а представители средств массовой информации превращаются как бы в священников нового типа.

Однако владение собственностью, воз­можно, больше, чем что-либо иное, пред­ставляет собой реализацию страстного стремления к бессмертию и именно по этой причине столь сильна ориентация на об­ладание. Если мое “я” — это то, что я имею, то в таком случае я бессмертен, так как вещи, которыми я обладаю, неразрушимы. Со времен Древнего Египта и до сегодняш­него дня — от физического бессмертия через мумификацию тела и до юридичес­кого бессмертия через изъявление послед­ней воли — люди продолжали жить за пределами своего психофизического суще­ствования. Посредством законной силы завещания определяется передача нашей собственности грядущим поколениям; бла­годаря закону о праве наследования я — в силу того что являюсь владельцем капи­тала — становлюсь бессмертным.

Принцип обладания и анальный характер

Понять суть принципа обладания нам поможет обращение к одному из наиболее важных открытий Фрейда, считавшего, что все дети в своем развитии после этапа чисто пассивной рецептивности и этапа агрессивной эксплуатирующей рецептив­ности, прежде чем достичь зрелости, про­ходят этап, названный Фрейдом аналъно-эротическим. Фрейд обнаружил, что этот этап часто продолжает доминировать в процессе развития личности и в таких случаях ведет к развитию анального ха­рактера, то есть такого характера, при котором жизненная энергия человека на­правлена в основном на то, чтобы иметь,

беречь и копить деньги и вещи, а также чувства, жесты, слова, энергию. Это харак­тер скупца, и скаредность обычно сочета­ется в нем с такими чертами, как любовь к порядку, пунктуальность, упорство и упрямство — причем каждая из них вы­ражена сильнее обычного. Важным аспек­том концепции Фрейда является указа­ние на существование символической связи между деньгами и фекалиями — золотом и грязью, связи, примеры которой он при­водит. Его концепция анального характе­ра как характера, застывшего в своем раз­витии и не достигшего полной зрелости, фактически представляет собой острую критику буржуазного общества XIX века, в котором качества, присущие анальному характеру, были возведены в норму мораль­ного поведения и рассматривались как выражение "человеческой природы". Фрей­довское уравнивание денег с фекалиями выражает скрытую, хотя и неумышленную, критику буржуазного общества и его соб­ственнической природы, критику, которую можно сравнить с анализом роли и функ­ции денег в “Экономическо-философских рукописях” Маркса.

В данном контексте не имеет столь большого значения то, что Фрейд считал первичной особую стадию развития либи­до, а вторичной — формирование характе­ра (хотя, по моему мнению, характер — это продукт межличностного общения в ран­нем детстве, и прежде всего продукт соци­альных условий, способствующих его фор­мированию). Важно то, что Фрейд считал, что превалирующая ориентация на соб­ственность возникает в период, предше­ствующий достижению полной зрелости, и является патологической в том случае, если она остается постоянной. Иными словами, для Фрейда личность, ориентиро­ванная в своих интересах исключительно на обладание и владение,— это невроти­ческая, больная личность; следовательно, из этого можно сделать вывод, что обще­ство, в котором большинство его членов обладают анальным характером, является больным обществом.

Аскетизм и равенство

В центре многих дискуссий на мораль­ные и политические темы стоит вопрос: “иметь или не иметь?” На морально-ре-

лигиозном уровне этот вопрос означает альтернативу “аскетический или неаске­тический образ жизни”, причем после­дний включает и продуктивное наслаж­дение, и неограниченное удовольствие. Эта альтернатива почти теряет свой смысл, если акцент делается не на единичном акте поведения, а на лежащей в его осно­ве установке. Аскетическое поведение, при котором человек постоянно поглощен заботой о том, чтобы не наслаждаться, может быть всего лишь отрицанием силь-ных желаний обладания и потребления. У аскета эти желания могут быть подав-лены, однако в самой попытке подавить стремление к обладанию и потреблению личность может быть в равной степени озабочена желанием обладать и потреб­лять. Такой отказ посредством сверхком­пенсации, как свидетельствуют данные психоанализа, встречается очень часто. Он наблюдается и тогда, когда фанатичные вегетарианцы подавляют свои деструктив­ные влечения, и когда фанатичные про­тивники аборта подавляют свои агрессив­ные импульсы или фанатичные поборники “добродетели” подавляют свои “грехов­ные” побуждения. Во всех этих случаях имеет значение не определенное убежде­ние как таковое, а фанатизм, который его поддерживает. И как всегда, когда мы сталкиваемся с фанатизмом, возникает по-дозрение, что он служит лишь ширмой, за которой скрываются другие, как прави­ло, противоположные влечения.

В экономической и политической сфе-ре столь же ложной является альтернатива “неограниченное неравенство или абсолют­ное равенство доходов”. Если собственность каждого является функциональной и лич­ной, то тот факт, что один имеет больше, чем другой, не представляет собой социаль-ной проблемы: поскольку собственность не имеет существенного значения, между людь-ми не возникает зависти. Вместе с тем, те, кто печется о равенстве, о том, чтобы доля каждого была в точности равна доле любого другого человека, тем самым показывают, что их собственная ориентация на облада-ние остается столь же сильной, хотя они и пытаются отрицать ее посредством своей приверженности идее полного равенства. За этой приверженностью просматривает­ся истинная мотивация их поведения: за-висть. Те, кто требует, чтобы никто не имел

больше, чем другие, защищают таким об­разом самих себя от зависти, которую они стали бы испытывать, если бы кто-нибудь другой имел что-нибудь хоть на унцию больше, чем они сами. Важно то, чтобы были искоренены и роскошь, и нищета, ра-венство не должно сводиться к количе­ственному уравниванию в распределении всех материальных благ; равенство означа-ет, что разница доходов не должна превы­шать такого уровня, который обусловлива-ет различный образ жизни для разных социальных групп. В “Экономическо-фило-софских рукописях” Маркс подчеркивал это, говоря о “грубом коммунизме”, “отри­цающем повсюду личность человека”; этот тип коммунизма “есть лишь завер­шение этой зависти и этого нивелирования, исходящее из представления о некоем минимуме” (МарксК., Энгельс Ф. Соч., т. 42, с. 114—115).

Экзистенциальное обладание

Чтобы полнее охарактеризовать прин-цип обладания, который мы здесь рас­сматриваем, необходимо сделать еще одно уточнение и показать функцию экзистен­циального обладания; само человеческое существование в целях выживания требу-ет, чтобы мы имели и сохраняли опре­деленные вещи, заботились о них и поль-зовались ими. Это относится к нашему телу, пище, жилищу, одежде, а также к орудиям производства, необходимым для удовлет­ворения наших потребностей. Такую фор­му обладания можно назвать экзистен­циальным обладанием, потому что оно коренится в самих условиях человеческо­го существования. Оно представляет собой рационально обусловленное стремление к самосохранению — в отличие от характе­рологического обладания, страстного жела-ния удержать и сохранить, о котором шла речь до сих пор и которое не является врожденным, а возникло в результате воз-действия социальных условий на биоло­гически данный человеческий вид.

Экзистенциальное обладание не всту-пает в конфликт с бытием; характероло­гическое же обладание необходимо всту-пает в такой конфликт. Даже те, кого называют “справедливыми” и “праведны­ми”, должны желать обладать в экзистен­циальном смысле, поскольку они люди,

она так “загадочна". Загадочна улыбка каждого человека (если только это не зау­ченная, искусственная улыбка на реклам­ном плакате). Никто не может точно опи­сать выражение интереса, энтузиазма, любви к жизни, ненависти или нарциссиз­ма, которое можно увидеть в глазах друго­го человека, как и все многообразие выра­жений лица, походок, поз и интонаций, характеризующих людей.

Быть активным

Модус бытия имеет в качестве своих предпосылок независимость, свободу и на­личие критического разума. Его основная характерная черта — это активность не в смысле внешней активности, занятости, а в смысле внутренней активности, продуктив­ного использования своих человеческих потенций. Быть активным — значит дать проявиться своим способностям, таланту, всему богатству человеческих дарований, которыми — хотя и в разной степени — наделен каждый человек. Это значит об­новляться, расти, изливаться, любить, выр­ваться из стен своего изолированного “я”, испытывать глубокий интерес, страстно стремиться к чему-либо, отдавать. Однако ни одно из этих переживаний не может быть полностью выражено с помощью слов. Слова — это сосуды, наполненные перепол­няющими их переживаниями. Слова лишь указывают на некое переживание, но сами не являются этим переживанием. В тот момент, когда с помощью мыслей и слов я зие, которое столь же уникально, как и выражаю то, что я испытываю, само пере-

живание уже исчезает: оно иссушается, омертвляется — от него остается одна лишь мысль. Следовательно, бытие невозможно описать словами, и приобщиться к нему можно, только разделив мой опыт. В струк­туре обладания правят мертвые слова, в структуре бытия — живой невыразимый опыт (а также, разумеется, мышление, жи­вое и продуктивное).

Лучше всего, вероятно, модус бытия может быть описан символически, как это предложил мне Макс Хунзигер: синий ста­кан кажется синим, когда через него про­ходит свет, потому что он поглощает все другие цвета и, таким образом, не пропус-

¹ Эта ограниченность присуща даже самой лучшей психологии; я подробно рассмотрел этот вопрос, сравнив “негативную психологию" и “негативную теологию" в статье “Об ограничениях и опасностях психологии" (1959).

кает их. Значит, мы называем стакан "си­ним” именно потому, что он не задержива­ет синие волны, то есть не по признаку того, что он сохраняет, а по признаку того, что он сквозь себя пропускает.

Лишь по мере того, как мы начинаем отказываться от обладания, то есть небы­тия, а значит, перестаем связывать свою безопасность и чувство идентичности с тем, что мы имеем, и держаться за свое “я” и свою собственность, может возникнуть но­вый способ существования — бытие. “Быть" — значит отказаться от своего эго­центризма и себялюбия, или, пользуясь выражением мистиков, стать “незаполнен­ным” и “нищим”.

Однако большинство людей считает, что отказаться от своей ориентации на обла­дание слишком трудно; любая попытка сделать это вызывает у них сильное беспо­койство, будто они лишились всего, что давало им ощущение безопасности, будто их, не умеющих плавать, бросили в пучину волн. Им невдомек, что, отбросив костыль, которым служит для них их собственность, они начнут полагаться на свои собствен­ные силы и ходить на собственных ногах. То, что их удерживает,— это иллюзия, буд­то они не могут ходить самостоятельно, будто они рухнут, если не будут опираться на вещи, которыми они обладают.

Активность и пассивность

Бытие в том смысле, в каком мы его описали, подразумевает способность быть активным; пассивность исключает бытие. Однако слова “активный” и “пассивный” принадлежат к числу слов, которые чаще всего неправильно понимаются, так как их современное значение полностью отлича­ется от того, какое эти слова имели со вре­мен классической древности и средневе­ковья до периода, начавшегося с эпохи Возрождения. Для того чтобы понять, что означает понятие “бытие”, нужно прояс­нить смысл таких понятий, как “актив­ность" и “пассивность".

В современном языке активность обыч­но определяется как такое качество пове­дения, которое дает некий видимый резуль­тат благодаря расходованию энергии. Так, например, активными можно назвать фер­меров, возделывающих свои земли; рабо­чих, стоящих у конвейера; торговцев, уго-

варивающих покупателей купить ту или иную вещь; людей, помещающих свои или чужие деньги в какое-то предприятие; врачей, лечащих своих пациентов; клер­ков, продающих почтовые марки; чинов­ников, подшивающих бумаги. И хотя эти виды деятельности могут требовать раз­ной степени заинтересованности и усилий, с точки зрения “активности” это не имеет значения. Таким образом, активность — это социально признанное целенаправлен­ное поведение, результатом которого яв­ляются соответствующие социально по­лезные изменения.

Активность — в современном смысле слова — относится только к поведению, а не к личности, стоящей за этим поведени­ем. Неважно, активны ли люди потому, что их побуждает к этому какая-то внешняя сила, как, например, рабы, или же они дей­ствуют по внутреннему побуждению, как, например, человек, охваченный тревогой. Неважно и то, интересна ли этим людям их работа — как может быть интересна она для плотника или писателя, ученого или садовника — или же им совершенно безразлично, что они делают, и они не ис­пытывают никакого удовлетворения от своего труда, как рабочие на конвейере или почтовые служащие.

В современном понимании активнос­ти не делается различия между активно­стью и простой занятостью. Однако меж­ду этими двумя понятиями существует фундаментальное различие, соответствую­щее терминам “отчужденный” и “неотчуж­денный” применительно к различным ви­дам активности. В случае отчужденной активности я не ощущаю себя как дея­тельного субъекта своей активности; ско­рее я воспринимаю результат своей ак­тивности как нечто такое, что находится “вне меня”, выше меня, отделено от меня и противостоит мне. При отчужденной ак­тивности я, в сущности, не действую, дей­ствие совершается надо мной внешними или внутренними силами. Я отделился от результата своей деятельности. Наилуч­шим примером отчужденной активности в области психопатологии является актив­ность людей, страдающих навязчивыми состояниями. Движимые внутренним по­буждением совершать какие-то действия помимо их собственной воли, например, считать шаги, повторять определенные

фразы, совершать определенные ритуалы, они могут быть чрезвычайно активными в преследовании этой цели; как убедитель­но показали психоаналитические исследо­вания, этими людьми движет некая нео­сознаваемая ими внутренняя сила. Столь же ярким примером отчужденной актив­ности может служить постгипнотическое поведение. Люди, которым во время гип­нотического внушения предлагалось сде­лать что-то, после пробуждения будут со­вершать все эти действия, совершенно не осознавая, что они делают не то, что им хочется, а следуют соответствующим при­казаниям, данным им ранее гипнотизером.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: