Тема в когнитивной психологии 65 страница

Для превращения любого надпорогового агента в условный пусковой раздражитель

¹ Бесспорный факт существования в центральной нервной системе человека нескольких каче-
ственно различных между собой сенсорных синтезов не противоречит сказанному об объективнос-
ти мозговых отражений и находит достаточное объяснение в физиологии координации движений.

² “Господство над природой, проявляющее себя в практике человечества, есть результат объек­
тивно верного отражения в голове человека явлений и процессов природы, есть доказательство
того, что это отражение (в пределах того, что показывает нам практика) есть объективная, абсо­
лютная, вечная истина” (Ленин В. И. Поли собр. соч., 4-е. изд. Т. 14. С. 177).

³ Условность в обсуждаемом плане, не требуя объективности, разумеется, не исключает ее и не
противоречит ей. К тому же сделанное здесь противопоставление и разграничение сигнально-пус-
ковой и коррекционной функций рецепторов намеренно проведено более резко и альтернативно,
чем это имеет место в физиологической действительности, где, несомненно, оба вида функциониро­
вания могут и налагаться друг на друга во времени, и переходить один в другой.

того или другого органического рефлекса требуется всегда обеспечение двух усло­вий: 1) главного — встречи или сочета­ния в пределах обычно небольшого интер­вала времени этого агента с реализацией данного рефлекса и 2) побочного — неко­торого числа повторений такого сочета­ния. Первое из этих условий прямо от­носит разбираемый феномен к циклу ассоциаций по смежности, как раз харак­теризующихся безразличием к смыслово­му содержанию ассоциируемых представ­лений или рецепций. Интересно отметить, что для преобразования индифферентного раздражителя в условнопусковой суще­ственно совмещение его с эффекторной, а не с афферентной частью безусловного рефлекса, которая мобилизуется в типо­вом эксперименте только как средство за­ставить сработать эффекторную полуду­гу. Это доказывается, например, фактом осуществимости так называемых условных рефлексов второго порядка, когда индиф­ферентный раздражитель приобретает пус­ковые свойства для данного рефлекса, не­смотря на то что эффекторная часть последнего запускается в действие не бе­зусловным, а ранее привитым к рефлексу условным же раздражителем первого по­рядка.

Другое доказательство сказанного мож­но усмотреть в том, что в методах, приме­няемых при дрессировке, поощрительное подкрепление "безусловным" афферентным импульсом подкормки животного произ­водится после правильного выполнения им требуемого действия по соответствующей условной команде и не является при этом безусловным пусковым раздражителем дрессируемого действия. Эта недооценивав­шаяся раньше деталь заслуживает внима­ния в настоящем контексте потому, что образование ассоциативной связи в мозгу между условным афферентным процес­сом и эффекторной частью рефлекса, как нам кажется, можно осмыслить, только если эффекторная реализация рефлекса отражается (опять-таки по кольцевой об-

ратной связи) назад в центральную не­рвную систему и может уже сочетаться ассоциативно с афферентным же процес­сом условного раздражения. Это могло бы послужить еще одним подтверждением того, что возвратно-афферентационные акты как непосредственные соучастники процесса и в классических рефлексах — “дугах” — не отсутствуют, а лишь пока ускользают от наблюдения.

Второе из условий образования услов­ной связи, названное выше побочным, а именно надобность некоторого числа по­вторных сочетаний, было бы трудно объяс­нить сейчас иначе, как необходимостью для подопытной особи выделить прививаемую новую рецепцию из всего хаоса бомбарди­рующих ее извне воздействий. Число по­вторений должно оказаться достаточным для того, чтобы определилась неслучай­ность совмещения во времени интеро- или проприоцепции реализующего рефлекса именно с данным элементом всей совокуп­ности экстерорецепций. В этом смысле — в отношении необходимого и достаточного числа повторений — раздражитель, индиф­ферентный по своему смысловому содер­жанию, может оказаться относительно труднее и длительнее вычленяемым как могущий не привлечь к себе интереса и внимания (“ориентировочной реакции”) особи. Старую наивно-материалистичес­кую концепцию о постепенных “проторе­ниях” путей или синаптических барьеров в центральной нервной системе можно уже считать сданной в архивы науки¹.

В нескольких словах заслуживает упо­минания факт, который и в свете новых приобретений регуляционной физиологии продолжает оставаться неясным. Структу­ра почти всех изучавшихся условных со­четаний такова, что к органической, безус­ловной эффекторной полудуге прививается новый условный афферентный пусковой сигнал. Разнообразие как безусловных эффекторных процессов, так и афферент­ных “позывных”, которые могут быть при­вязаны к первым, совершенно безгранич-

¹ Если какая-либо индифферентная рецепция раз за разом, без пропусков сопутствует во времени тому или иному безусловному процессу, например, интерорецепции слюноотделения и т.п., то так назы­ваемая вероятность a posteriori того, что это совмещение не случайно, сама по себе растет очень быстро и уже после десятка повторений весьма мало отличается от единицы. Но для образования замыкания необходимо еще, чтобы сам индифферентный раздражитель и факт постоянства совмещения обеих стимуляций привлекли к себе внимание, т.е. процессы активной рецепции особи.

но; но неизвестно почти ни одного случая, который обнаружил бы обратную струк­туру условной связи: прицепление нового условного эффекторного окончания к бе­зусловной афферентной полудуге. До не-которой степени случаи такого обратного типа наблюдались в давнишних опытах М.Е. Ерофеевой (1912), но сам И.П. Пав­лов¹, цитировавший их в своих “Лекциях о работе больших полушарий”, сопровож­дает их описание рядом ограничений и оговорок. Как бы ни был объяснен в даль-нейшем такой “структурный парадокс”, ясно, что инертная неизменяемость имен­но эффективной полудуги реально осуще-ствимых условно-двигательных рефлексов чрезвычайно затрудняет использование их структурного механизма для обучения незнакомым движениям, образования и усовершенствования двигательных навы­ков и сноровок и т.п.

Рассмотрение вопроса о сигнальных кодах и их сочетательной роли в аспекте регуляционной физиологии способно, как нам кажется, по-новому осветить вопрос о так называемой второй сигнальной систе­ме. Из всего проанализированного выше ясно, что при ничем не ограниченном раз­нообразии возможных условносигнальных кодов в их число могут входить и речевые фонемы, вовсе не образуя в этой своей роли какого-либо особого класса и нуждаясь, как и все раздражения, пригодные для роли сигналов, только в воспринимаемости и распознаваемости. Никто не приписывал собаке, медведю, морскому льву, кошке об-ладание второй сигнальной системой или архитектоническими полями, гомологич­ными полю Вернике человека. Между тем любое из этих животных (даже не сплошь “высших” млекопитающих) дрессируется на словесные сигналы с такой же легкос­тью, с какой образуются у них условные замыкания и дифференцировки на другие

виды раздражений. Эти фонематические сигнальные коды, ничем существенным не выделяющиеся из других кодов, могли ге­нетически у первобытного человека явить-ся зародышами фонем — приказов, своего рода рудиментарными повелительными на-клонениями, из которых впоследствии эво-люционировали речевые формы глагола².

С другой стороны, назывательные эле-менты речи, из которых у человека сфор­мулировалась категория имен, никогда не несли и не могли, разумеется, нести какой-либо сигнальной функции в определенном выше смысле. Поэтому трактовка “второй сигнальной системы” как системы словес­ного отображения предметов (вообще пер­вичных рецепций внешних объектов, об­разующих по этой концепции в совокуп­ности “первую сигнальную систему”), что полностью проявляется и в составе слов­ника, применяемого в экспериментах по так называемой речедвигательной методике, представляется результатом глубоко оши­бочного смешения двух резко различных физиологических функций и речевых ка-тегорий. Слова как сигналы не образуют никакой особой системы и в роли пуско-вых фонем полностью доступны многим животным, еще чрезвычайно далеким от функции речи. Слова и речь как отраже­ние внешнего мира в его статике (имена) и динамике действий и взаимодействий с субъектом (глаголы, суждения) действи­тельно образуют систему, доступную и свойственную только человеку. Но обозна-чать речь, достигшую этой ступени значе-ния и развития, как сигнальную систему, — значит подменять ее одним из самых несущественных и рудиментарных ее про-явлений³.

Идея второй сигнальной системы, не-сомненно, явилась одним из следствий упоминавшегося выше методологического ущерба, понесенного физиологией из-за

¹ См. Павлов И.П. Полное собрание сочинений. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1947. Т. IV. С. 43—45.

² Должен оговорить здесь, во-первых, что в сказанном не заключается никакой попытки предре­
шить хронологический порядок, в каком у первобытного человека могли возникнуть и формиро­
ваться глагольные и номинативные категории речи, и, во-вторых, что я оставлю совершенно в
стороне известные языковедам явления вторичного приобретения номинативными элементами
примитивных языков побудительно-сигнальных значений.

*** К сказанному стоит добавить, что построение автомата-робота, способного к пониманию речи, для сегодняшней техники — задача совершенно безнадежная. Робот же, способный дифферен­цированно реагировать на несколько разных подаваемых ему голосов словесных приказов-фонем, может быть уже теперь создан без каких-либо принципиальных затруднений.

признания ею одной только сигнально-пусковой роли рецепторики и недооценки ее важнейших биологических и соци­альных функций: познавания через дей­ствие и регуляции активного воздействия на окружающий мир. Знак равенства, ста­вившийся между понятиями рецепции и сигнала, вынуждал относить к категории сигналов и перципируемое слово. Между тем нельзя было пройти мимо огромного качественного своеобразия речи как спе­цифически присущего виду Homo sapiens символического отображения воспринима­емого мира и себя самого в нем. Упоми­навшаяся уже выше терпимость к атомиз­му легко позволила зато пройти мимо структурности речи (делающей ее не скоплением слов, а орудием мышления) и трактовать ее как сумму слов — сигналов преимущественно конкретно-предметного содержания.

Отечественная физиология сумела из­бегнуть другой, гораздо более важной гно­сеологической ошибки, в которую легко впадали многие мыслители западного мира и которая также целиком проистекает из одностороннего понимания рецепторной функции: от несомненного факта прими-римости безукоризненного функциониро­вания рефлекторных приборов с полной ус­ловностью вызывающих их сенсорных кодов очень легко соскользнуть на путь признания символичности всяких вообще рецепций, условности картины мира в моз­гу и психике, непознаваемости объектив­ной реальности и прочих идеалистических концепций, давно ниспровергнутых подлин­ной наукой.

* * *

Перейдем к уточненному анализу меха­низмов двигательной координации у выс­ших организмов, имея в виду две задачи: 1) извлечь из этого анализа максимум дос­тупных на сегодняшний день указаний на общие закономерности механизмов управ­ления и 2) попытаться выявить, в чем со­стоит то своеобразие моторики высших животных, в особенности человека, которое резко качественно отграничивает ее дей­ствия и ресурсы от всего того, чего мы мо­жем ожидать от автоматной техники се­годняшнего и, вероятно, даже завтрашнего дня. Мне неизбежно придется касаться многих пунктов, в свое время уже подроб-

но проанализированных (Бернштейн, 1946, 1947). Во избежание неуместных повторе­ний я в настоящем очерке буду излагать их как можно более кратко, лишь для соблю­дения непрерывности логической линии из­ложения. Здесь будет более правильным постараться дополнить и углубить затраги­вавшиеся там вопросы, преимущественно касающиеся основных, принципиальных механизмов координационного управления, попутно исправляя ошибки, выяснившие­ся к настоящему времени.

Первое резкое биомеханическое отли­чие двигательного аппарата человека и высших животных от любого из искусст­венных самодействующих устройств, нео­днократно подчеркивавшееся, состоит в огромном, выражающемся трехзначными числами количестве доступных ему степе­ней свободы как кинематических, завися­щих от многозвенности его свободно сочле­ненных кинематических цепей, так и эластических, обусловленных упругостью движущих тяг — мышц и отсутствием в силу этого однозначных отношений между мерой активности мышц, ее напряжением, длиной и скоростью ее изменения. Для уяснения того, как осложняет управление движением каждая лишняя степень свобо­ды, ограничусь здесь двумя примерами.

Судно на поверхности моря имеет три степени свободы (если пренебречь движе­ниями качки), но практически достаточ­ным является управление одкой-един-ственной степенью — направлением, или курсом, так как на морских просторах, если судно, отклоненное чем-нибудь от курса, восстановит прежнее направление, то ему нет необходимости возвращаться на старую трассу и вполне достаточно продолжать путь параллельно ей, в паре кабельтовых в ту или другую сторону. Эта задача успешно решается компасным автопилотом. Но представим себе авто­мобиль, который должен ехать по шоссе ограниченной ширины, автоматически вы­полняя все встречаемые кривизны и по­вороты. Здесь управлению практически подлежат всего две степени свободы его подвижности.

Анализ показывает, что независимо от способа получения машинной информации о ходе шоссе (относительно, например, его средней линии), будут ли они восприни­маться фото-, электро-, механорецептора-

ми и т.д., блок-схема такого автомата ру-левого управления, способного вести авто-мобиль по изгибам шоссе, удерживая его близ средней линии, должна содержать: 1) рецептор расстояния от линии с его зна-ком, 2) рецептор угла между осью машины и средней линией с его знаком, 3) рецептор фактической кривизны пути, 4) суммиру-ющий смеситель и 5) систему регуляторов для гашения паразитных “болтаний” ма-шины в ту и другую сторону от курса. Столько осложнений вносится в проблему автоматизации всего одною лишней сте­пенью свободы. Насколько мне известно, автомат подобного рода еще никогда не был создан.

Полезно отметить, что огромная труд­ность его осуществления отнюдь не в сиг­нализации или устройстве рецепторов на-званных типов: то и другое имеется и сейчас на вооружении автоматики. Вся трудность состоит в организации цент­ральной перешифровки информации, по­лучаемых на входе от фотоэлементов или магнитных реле, в качество, силу и после-довательность импульсов, управляющих сервомоторами рулевого аппарата.

Второй пример для сопоставления при­веду из области нормальной координации движений человека при нормальной рабо­те всех его афферентных органов и лишь в условиях необычной двигательной задачи. Прицепите спереди к пряжке своего пояса верхний конец лыжной палки, на конце, несущем колесико, прикрепите груз в 1— 2 кг, а к колесику справа и слева привяжи­те по резиновой трубке достаточной длины для того, чтобы можно было взять концы каждой в правую и левую руку. Направив палку острием вперед, станьте перед верти­кальной доской, на которой крупно начер­чен круг, квадрат или иная простая фигу-ра, и постарайтесь, манипулируя только потягиванием за резиновые трубки, обвес­ти острием палки начерченную фигуру. Палка изображает здесь одно звено конеч­ности с двумя кинематическими степеня­ми свободы, трубки — аналоги всех мышц-антагонистов, привносящих в систему еще две упругие степени свободы. Этот опыт (очень демонстративный при его показе в аудитории) убедит каждого, испробовавше­го его в роли исследуемого, какая нелегкая и малопослушная для координирования вещь — всего четыре степени свободы, ког-

да к услугам человека, даже находящего­ся во всеоружии всех своих рецепторов, не имеется моторного опыта, приобретаемого по отношению к костно-мышечному двига-тельному аппарату с самых первых недель жизни.

Определение координации, данное мной в упоминавшихся работах, кажется мне и сейчас наиболее строгим и точным. Координация движений есть преодоление избыточных степеней свободы движуще­гося органа, иными словами — превраще­ние его в управляемую систему. Короче, координация есть организация управляе­мости двигательного аппарата. В основ­ном определении с намерением говорит­ся не о закреплении, протормаживании и т.п. избыточных степеней свободы, а об их преодолении. Как показали экстенсив-ные работы с детьми <...>, фиксация, ус­траняющая упомянутый избыток, приме­няется как наиболее примитивный и невыгодный путь лишь в самом начале осваивания двигательного умения, сменя­ясь затем более гибкими, целесообразны­ми и экономичными путями преодоления этого избытка через организацию всего процесса. Какую преобладающую роль может играть именно организация регу-ляционных взаимодействий даже в нехит­ром случае управления только двумя степенями свободы, мог показать уже наш первый пример с автопилотажем вдоль шоссе.

В своих работах о построении движе­ний и частично в предыдущих очерках этой книги я подробно останавливался на при­чинах, создающих биодинамическую необ­ходимость организованных по кольцевому принципу механизмов двигательной коор­динации, и на некоторых обнаруженных наблюдением чертах тех физиологических процессов контрольного взаимодействия, которые обеспечивают координационное руководство движением при посредстве сенсорных синтезов разных уровней пост­роения. Там было показано, какое огром­ное место в ряду непредусмотримых и прак­тически неподвластных сил, требующих не-прерывного восприятия и преодоления, занимают наряду с внешними силами реак­тивные силы, неизбежно возникающие при движениях в многозвенных кинематичес­ких цепях органов движения и усложняю­щиеся в огромной прогрессии с каждым

лишним звеном сочленовной цепи и с каж­дой новой степенью свободы подвижности. Не затрагивая здесь более этой чисто био­динамической стороны проблем, обратим­ся к вопросу, оставшемуся в тени в назван­ных выше работах, но все более назреваю­щему в ходе современного развития физиологической мысли. Если двигатель­ная координация есть система механизмов, обеспечивающая управляемость двига­тельного аппарата и позволяющая утили­зировать с уверенностью всю его богатую и сложнейшую подвижность, то что можно сказать к настоящему времени о путях и механизмах самого управления двигатель­ными актами? В каких отношениях могут уловимые для нас в настоящее время зако­номерности этого управления оказаться полезными для интересов прикладной ки­бернетики (бионики) и какие из сторон или свойств этих закономерностей отсеются как наиболее специфические для нервных систем высших животных и человека и поэтому наиболее способные осветить ту пропасть, которая пока еще (и, видимо, на­долго) качественно разделяет достижения автоматики от реализующейся в двигатель­ных актах жизнедеятельности высокораз­витых организмов?

Предварительно нужно вкратце оста­новиться на некоторых вопросах терми­нологии и попытаться систематизировать известные на сегодняшний день принци­пиальные схемы саморегулирующихся устройств (в дальнейшем для краткости мы будем обозначать этот термин первы­ми буквами — СУ) с интересующих нас проблемных позиций.

Все системы, саморегулирующиеся по какому-либо параметру, постоянному или переменному, обязаны, как минимум, содер­жать в своем составе следующие элементы:

1) эффектор (мотор), работа которого подлежит регулированию по данному па­раметру;

2) задающий элемент, вносящий тем или другим путем в систему требуемое значение регулируемого параметра;

3) рецептор, воспринимающий факти­
ческие текущие значения параметра и сиг­
нализирующий о них каким-либо спосо­
бом в прибор сличения;

4) прибор сличения, воспринимающий
расхождение фактического и требуемого
значений с его величиной и знаком;

5) устройство, перешифровывающее
данные прибора сличения в коррекцион-
ные импульсы, подаваемые по обратной
связи на регулятор;

6) регулятор, управляющий по данно­
му параметру функционированием эффек­
тора.

Вся система образует, таким образом, замкнутый контур взаимодействий, общая схема которого дана на рис. 1. Между пе­речисленными элементами нередко бывают

включены не имеющие принципиального значения вспомогательные устройства: усилители, реле, сервомоторы и т.п.

Для значений регулируемого парамет­ра очень удобными представляются крат­кие термины, применяемые немецкими ав­торами; ими целесообразно пользоваться и у нас. Требуемое значение будет в после­дующем тексте обозначаться Sw (от не­мецкого Sollwert), фактическое значение — Iw (Istwert), расхождение между тем и другим,воспринимаемое элементом 4, точ­нее говоря, избыток или недостаток Iw над Sw (Iw - Sw) — символом Aw.

В примере, приводимом Wiener по идее его партнера Rosenbluth, координационное управление жестом взятия видимого пред­мета со стола рассматривается как непре­рывная оценка уменьшения того куска пути, какой еще остается пройти кисти руки до намеченного предмета. При всей правомерности обозначения места предме-

та как Sw, текущего положения кисти — как Iw, а планомерно убывающего рассто­яния между ними — как переменной Aw = (Iw-Sw) я должен пояснить здесь же, что и выше, и в дальнейшем рассматриваю координационный процесс в микроинтер­валах пути и времени, опираясь на данные, собранные за годы работы моей и моих то­варищей. Поэтому в рамках настоящего очерка я рассматриваю как переменный Sw весь непрерывный запланированный путь, или процесс движения органа, а как Iw — фактически текущие координаты после­днего. В связи с этим Aw в настоящем кон­тексте — это пороговомалые отклонения, корригируемые более или менее исправно по ходу движения. Примером их могут слу­жить отклонения линии, проводимой от руки карандашом или острием планимет­ра, от начерченной линии, которую требу­ется обвести. В нашем смысле, следователь­но, Aw есть не планомерно убывающая макродистанция, а колеблющаяся, то возни­кающая, то погашаемая с тем или иным ус­пехом малая величина переменного знака и направления.

Центральным командным постом всей кольцевой системы СУ является, конечно, ее задающий элемент 2. По характеру за­даваемого им Sw все мыслимые виды СУ разделяются на два больших класса: СУ с фиксированным, постоянным значением Sw (так называемые стабилизирующие системы) и СУ с меняющимися по тому или другому принципу значениями Sw (следящие системы). Закон хода измене­ний задаваемого Sw принято именовать программой функционирования СУ. Сме­на последовательных этапов реализации программ может быть скачкообразной или непрерывной и являться в разных случа­ях функцией времени, пути рабочей точки мотора — эффектора, промежуточного ре­зультативного этапа и т.д. В наиболее сложных и гибких системах могут пере­ключаться, сменяя одна другую, и сами программы.

Наиболее примитивные по своим фун­кциям стабилизирующие системы пред­ставляют в нашем аспекте наименьший интерес, хотя напоминающие их по типу рефлекторно-кольцевые регуляции можно встретить и среди физиологических объек­тов. Технические примеры подобных сис­тем многочисленны, начиная с центробеж-

ного регулятора скорости паровых машин, изобретенного еще Watt. Биологическим примером может служить прессо-рецеп-торная система стабилизации артериаль­ного давления, подробно экспериментально изучавшаяся с этой точки зрения Wagner (1954). Двигательный аппарат организма во всех своих отправлениях и по самому существу биодинамики двигательных про­цессов организован по принципу СУ следя­щего типа с непрерывной программной сменой последовательных регуляционных Sw в каждом конкретном случае того или иного движения.

Все элементы простейшей схемы коль­цевого управления, содержащиеся в нашем перечне и в составе чертежа (см. рис. 1), обязательно должны иметься в том или другом виде и в органических регуляцион­ных системах, в частности в системе управ­ления движениями. Наши познания об этих структурных элементах живого дви­гательного аппарата очень неравномерны. О физиологических свойствах и даже о нервных субстратах элементов 5 и 6 мы совершенно ничего не знаем. Движущие элементы 1, моторэффекторы наших движе­ний — скелетные мышцы, наоборот, принад­лежат к числу объектов, наиболее глубоко и обстоятельно изученных физиологией и биофизикой. Работа элемента 3 схемы — рецепторного комплекса — изучена подроб­но, но односторонне, как было показано в первой части очерка, и в нашем аспекте содержит в себе еще чрезвычайно много невыясненных сторон. Здесь я попытаюсь подытожить в последовательном порядке то, что можно высказать как утвердитель­но, так и предположительно (с порядочной степенью вероятности) о физиологическом облике элементов 2, 4 и 3 схемы управления двигательными актами, и попутно постара­юсь отметить как очередные в этой облас­ти те вопросы, к которым мы уже подхо­дим вплотную, но которые еще очень далеки сейчас от своего решения. Начать этот обзор следует с “командного пункта" схемы — с задающего элемента 2.

Каждое осмысленное, целенаправленное движение возникает как ответ на двига­тельную задачу, определяющуюся прямо или косвенно совокупной ситуацией. В том, каким именно двигательным актом ин­дивид (животное или человек) наметит решение этой задачи, заложен и корень той

или другой программы, которая будет реа­лизоваться задающим элементом. Что же представляет собой такая программа уп­равления движением и чем она управля­ется в свою очередь?

В книге “О построении движений” (1947) я подробно останавливался на том, как возникают и как возвратно действу­ют на движение сенсорные коррекции. Здесь надлежит коснуться другого вопро­са: что именно они корригируют и что может направлять ход и сущность этого корригирования.

Наблюдение над простейшими движе­ниями из категории “холостых” (проведе­ние прямой линии по воздуху, показ точ­ки и т.п.) может создать впечатление, что ведущим принципом программной смены Sw, по которым реализуются коррекции движения, является геометрический образ этого движения: соблюдение прямолиней­ности, если требовалось провести прямую, соблюдение направления, если нужно было показать пальцем точку, и т.д. Между тем в таком суждении содержится ошибка принятия частного за общее. В названных видах движений корригирование действи­тельно ведется по геометрическому обра­зу, но только потому, что именно в этом и заключается здесь поставленная задача. Уже во втором из наших примеров гео­метрический ведущий элемент движения сжимается в одну точку в поле зрения, и достаточно познакомиться с циклографи­ческими записями движений показа паль­цем точки, выполненных с оптимальной точностью и ловкостью, чтобы убедиться, что N повторных жестов одного и того же субъекта было выполнено по N не совпада­ющих между собой траекторий, собираю­щихся, как в фокус, только близ самой целевой точки показа. Значит, геометри­ческий принцип корригирования ограни­чивается тем возможным по смыслу ми­нимумом протяжения, движения, который существенно необходим, уступая в осталь­ных частях движения место каким-то дру­гим ведущим принципам. А в том, что они, несомненно, имеются в каждом микроэле­менте жеста показа, убеждает уверенность и быстрота его протекания (сравните с жестом атактика!), а также завершение его безупречным попаданием в цель.

Ошибка “принятия частного за общее" становится очевидной, как только мы пе-

реключимся от движений, геометрических по смыслу задания, к двигательным ак­там других типов. Если взять под наблю­дение относительно простые целевые дви­гательные акты из числа тех, которые повторяются много раз и в связи с этим поддаются так называемой автоматизации, то можно убедиться, что обусловливающая их двигательная задача (обычная или спортивная локомоция, трудовой процесс и т.п.) начинает разрешаться достаточно удовлетворительно во много раз раньше, чем движение автоматизируется и стаби­лизируется до значительной геометричес­кой стандартности повторений, в очень многих случаях уже с первых проб. Та­ким образом, кинематический двигатель­ный состав акта, его геометрический рису­нок, отнюдь не является той обязательной инвариантой, которая обусловливала бы успех выполняемого действия. Если же от простейших и часто повторяемых двига­тельных актов перейти к более сложным, нередко цепным, предметным действиям, связанным с преодолеванием внешних переменных условий и сопротивлений, то широкая вариативность двигательного состава действия становится уже всеоб­щим правилом.

Неизбежен вывод, что, говоря макроско­пически о программе двигательного акта в целом, мы не находим для нее другого определяющего фактора, нежели образ или представление того результата действия (концевого или поэтапного), на который это действие нацеливается осмыслением воз­никшей двигательной задачи. Как имен­но, какими физиологическими путями может образ предвидимого или требуемо­го эффекта действия функционировать как ведущий определитель двигательного со­става действия и программы отправлений задающего элемента, — это вопрос, на ко­торый еще и не начал намечаться сколь­ко-нибудь конкретный и обоснованный ответ. Но какой бы вид двигательной ак­тивности высших организмов, от элемен­тарнейших действий до цепных рабочих процессов, письма, артикуляции и т.п., ни проанализировать, нигде, кроме смысла двигательной задачи и предвосхищения искомого результата ее решения, мы не найдем другой ведущей инварианты, ко­торая определяла бы от шага к шагу то фиксированную, то перестраиваемую на

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: