Материалы к занятию. Оскар Уайльд. «Упадок лжи»(отрывок)

Оскар Уайльд. «Упадок лжи» (отрывок)

<…> Искусство не выражает ничего, кроме самого себя. Оно обладает независимой жизнью, как обладает ею Мысль; оно движется вперёд исключительно по проложенному им самим маршруту. Оно не обязано становится реалистичным, когда настал век реализма, как и проникаться религиозностью в эпоху веры. Вовсе не являясь порождением своего времени, оно чаще всего находится прямо в конфликте с ним, и единственная история, которая им для нас запечатлена, - это история его собственного развития. Иногда оно возвращается к тому, что им уже пройдено, возрождает древние свои формы, как произошло в позднем греческом искусстве с его пристрастием к архаике или в современном нам прерафаэлитском движении. А случается, оно далеко обгоняет своё время, и понадобится целое столетие, прежде чем поймут созидаемое сегодня, научатся это воспринимать и ценить. Огромная ошибка всех историков состоит в том, что они идут от искусства той или иной эпохи к самой эпохе.

А вот второе важнейшее положение. Всё скверное искусство обязано своим существованием попыткам вернуться к Жизни и Природе, мысля их в качестве идеала. Жизнь и Природа могут порою служить Искусству сырым материалом, однако прежде, чем они станут пригодны для Искусства, необходимо их претворить в согласии с его законами условности. Как только Искусство утрачивает свой принцип воображения, оно утрачивает всё. Реализм в качестве художественного принципа полностью несостоятелен; каждый художник должен избегать двух опасностей – стремления к современности формы и стремления к современности содержания. Для нас, живущих в девятнадцатом столетии, достойным предметом искусства может стать любой век, кроме нашего собственного. Прекрасно только то, что не имеет к нам непосредственного касательства. Иначе говоря, - не откажу себе в удовольствии себя процитировать, - именно по той причине, что Гекуба нам ничто, её горести составляют столь благодарный материал для трагедии. К тому же лишь современному суждено стать старомодным. Золя старательно создаёт панораму Второй империи. Но кому теперь интересна Вторая империя? Она уже устарела. Жизнь движется быстрее Реализма, однако Романтизм всегда остаётся впереди Жизни.

Третий пункт сводится к тому, что Жизнь подражает Искусству гораздо более, нежели Искусство подражает Жизни. Это не только следствие присущего Жизни подражательного инстинкта, но и того, что осознанным стремлением Жизни является поиск выражения, а Искусство предоставляет ей различные превосходные формы, в которые может излиться её энергия. Никто прежде не высказывал подобных мыслей, однако они чрезвычайно плодотворны и позволяют всю историю Искусства увидеть в новом свете.

Отсюда по логике вещей следует, что и Природа подражает Искусству. Она способна продемонстрировать лишь те эффекты, которые нам уже знакомы благодаря поэзии или живописи. Вот ив чём секрет очарования Природы, равно как тайна её изъянов.

Последнее же положение таково: ложь, умение рассказывать прекрасные истории, каких никогда не случалось, составляет истинную цель Искусства.

Пер. А. Зверева

О. Уайльд. Письма

Редактору «Скотс обсервер»[ 9 июля 1890 ]

Милостивый государь, Вы напечатали рецензию на мой роман «Портрет Дориана Грея». Поскольку эта рецензия вопиюще несправедлива ко мне как к художнику, я прошу Вас позволить мне воспользоваться на страницах Вашей газеты своим правом на ответ.

Вашрецензент, милостивый государь, признав, что данный роман «безусловно является произведением писателя», произведением, чей автор наделён «умом, литературным мастерством и чувством стиля», тем не менее выражает мнение,и, судя по всему, с полной серьёзностью, что я написал его для того, чтобы он был прочитан самыми развращёнными членами преступных и необразованных классов. Но, позвольте, милостивый государь, преступные и необразованные классы, по-моему, ничего и не читают, кроме газет. И наверняка они едва ли способны понять что-либо, написанное мною. Так что оставим их в покое, а касательно широкого вопроса, почему вообще пишет писатель, позвольте мне высказать следующее. Удовольствие, которое доставляет автору создание произведения искусства, есть удовольствие сугубо личное, и творит он ради этого удовольствия. Художник работает, целиком сосредоточась на изображаемом предмете. Ничто другое его не интересует. О том, что скажут люди, он не думает, ему это и в голову не приходит! Он поглощён своей работой. К мнению других он равнодушен. Я пишу потому, что писать для меня – величайшее артистическое удовольствие. Если моё творчество нравится немногим избранным, я этому рад. Если нет, я не огорчаюсь. А что до толпы, то я не желаю быть популярным романистом. Это слишком легко.

Далее, милостивый государь, ваш рецензент совершает вопиющую, непростительную преступную ошибку, пытаясь поставить знак равенства между художником и предметом его изображения. Говоря о том, кто является величайшей фигурой в мировой литературе с эллинских времён, Китс заметил, что изображать зло доставляло ему не меньше удовольствия, чем изображать добро. Вашему рецензенту. Милостивый государь. Следовало бы призадуматься над смыслом этого тонкого критического замечания Китса, поскольку на этих же условиях творит каждый художник. Он отдалён от изображаемого. Он создаёт произведение и созерцает его. Чем дальше от художника изображаемое, тем свободнее он может творить. Ваш рецензент пеняет мне на то, что я, мол, не сказал ясно, предпочитаю я добродетель пороку или порок – добродетели. У художника, милостивый государь, нет никаких этических симпатий и антипатий, Порок и добродетель для писателя – это то же самое, что краски на палитре для живописца. Не больше и не меньше. Он видит, что при их помощи можно достигнуть определённого художественного эффекта, и достигает его. Яго может быть нравственным уродом, а Имогена – олицетворением беспорочной чистоты. Шекспир, как сказал Китс, с одинаковым удовольствием создавал обоих.

Для драматического развития моего романа, милостивый государь, было необходимо окружить Дориана Грея атмосферой морального разложения. Иначе роман не имел бы смысла, а сюжет – завершения. Художник, написавший роман, ставил перед собой цель сделать эту атмосферу туманной, неясной и удивительной. Я утверждаю, милостивый государь, что это ему удалось. Каждый человек видит в Дориане Грее свои собственные грехи. В чём состоят грехи Дориана Грея, не знает никто. Тот, кто находит их, привнёс их сам.

В заключение, милостивый государь. Позвольте мне выразить моё глубочайшее сожаление по поводу того, что Вы допустили опубликование в Вашей газете рецензии, подобной той, на которую я считаю себя вынужденным ответить. То.,что редактор «Сен-Джеймс газетт» пригласил в качестве литературного критика Калибана, может быть только естественно. Но издателю «Скотс обсервер» не следовало бы пускать на страницы своего издания злобно гримасничающих Терситов. Это недостойно столь выдающегося литератора. Остаюсь, и прочее, Ваш покорный слуга

Оскар Уайльд

Артуру Хауарду Пикерингу [ конец июля 1890 ]

<…>Я рад, что Вам понравился «Дориан Грей». Это лучшая моя вещь, и я надеюсь ещё улучшить её, когда она выйдет в книжной форме. Фатальная книга, которую лорд Генри прислал Дориану, - это одно из многих моих ненаписанных творений. Как-нибудь я должен буду проделать формальную процедуру перенесения её на бумагу <…>

Редактору «Скотс обсервер» [ 31июля 1890]

Милостивый государь, в письме об отношениях между искусством и моралью, недавно напечатанном в Вашей газете, - письме, которое кажется мне во многих отношениях совершенно восхитительным, особенно в том, что касается подтверждения за художником слова права избирать свой собственный предмет изображения, - мистер Чарльз Уибли высказывает предположение, что мне, наверное, было особенно огорчительно обнаружить, что главные христианские газеты Англии и Америки столь решительно признали нравственное значение «Дориана Грея», а некоторые из них приветствовали меня как морального реформатора!

Позвольте мне, милостивый государь, успокоить не только самого мистера Чарльза Уилби, но также Ваших несомненно встревожившихся читателей. Без малейшего колебания заявляю, что считаю подобные критические суждения весьма лестной похвалой моему роману. Ведь если произведение искусства отличается богатством содержания, живой выразительностью и законченностью, люди с художественными наклонностями увидят его красоту, а люди, которым этика говорит больше, чем эстетика, увидят содержащийся в нём моральный урон. Трусоватых он наполнит ужасом, а нечистоплотные увидят в нём свой собственный срам. Каждый человек увидит в нём то, что есть он сам. Ведь на самом деле искусство отражает не жизнь, а того, кто наблюдает его.

Вот почему, в случае «Дориана Грея», чисто литературный критик, как, например, в «Спикере» и других изданиях, считает роман «серьёзным и увлекательным произведением искусства»; критик, рассматривающий искусство в его связи с поведением, как это имеет место в «Крисчен лидер» и «Крисчен уорлд», считает его моральной притчей. «Лайт», который, как говорят, является органом английских мистиков, считает роман «произведением высокого духовного смысла». «Сен-Джеймс газетт», стремящаяся, как видно, быть органом сластолюбцев, находит (или делает вид, что находит) в нём всевозможные ужасные вещи и намекает на финансовые преследования, а мистер Чарльз Уибли доброжелательно замечает в Вашей газете, что он находит в романе «уйму нравственного». Правда, дальше он говорит, что не обнаружил в нём ничего художественного. Но, по-моему, несправедливо требовать, чтобы критик умел оценить произведение искусства со всех точек зрения. Даже Готье был в чём-то ограничен, равно как и Дидро, а в современной Англии многогранные Гёте такая редкость! Я могу лишь заверить мистера Чарльза Уибли в том, что никакое моральное прославление, к которому он присовокупил свою более чем скромную лепту, не может быть огорчительно для художника.

Остаюсь, милостивый государь, Ваш покорный слуга

Оскар Уайльд

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: