Этапы развития тэнноизма 4 страница

Несмотря на небывало широкое распространение бро­шюры среди населения, было опубликовано также несколько работ, комментировавших текст. «Кокутай-но хонги» должна была «культивировать и будить национальные чувства и соз­нание», тем не менее ее текст оказался довольно сложным для восприятия из-за употребления слов особо высокого уровня вежливости, присущего теологическим писаниям. До­статочно указать, что в «Кокутай-но хонги» при упоми­нании трех основных сакрализованных категорий тэнноиз-ма — императора, Японии и японского народа — применя­ется до 23 наименований первого, 30 названий второй и 23 обозначения третьего. Если добавить к чисто языковым слож­ностям и смысловые, связанные с терминологической неопре­деленностью многих понятий «кокутай», то становится оправданным существование обширной комментаторской литературы. По замыслу официальных идеологов, это, по всей вероятности, должно было придать «Кокутай-но хонги» видимость емкой мудрости классического текста, по тра­диции нуждавшегося в благоговейных комментариях специа­листов, что придавало официальной идеологии вид свя­щенной доктрины, не столько подлежавшей восприятию разумом, сколько рассчитанной на эмоционально-символи­ческое впитывание, когда определенная неясность текста для непосвященных лишь усиливала эффективность идеологи­ческой обработки. Именно этим можно объяснить, что лишь за 1937—1939 гг. один из считавшихся лучшим коммента­риев, написанный Тосаку Миура, выдержал пять редакций и 93 издания [173, с. 11].

Относительно пространный для материалов по тэнноизму, предназначенных для массовой пропаганды, текст «Кокутай-но хонги» состоит из введения, двух разделов и заклю­чения. Во введении давался краткий обзор идеологиче­ской ситуации в Японии середины 30-х годов, подчеркива­лось, что основной причиной внутренних беспорядков, об­щественных волнений и идеологической неразберихи прави­тельство считает влияние западных теорий, получивших широкое хождение в обществе. Поэтому главной задачей брошюры провозглашалось разъяснение широким массам истинной сущности «кокутай» как основы здорового соз­нания нации, способной к великой миссии «спасения мира» лишь на путях, освященных «кокутай» [154, с. 178—180].

В первом разделе официальные идеологи, претендуя на единственно правильную интерпретацию «кокутай», рас­крывали содержание этого понятия. Указывалось, что «ко­кутай» базируется на синтоистских мифах об «основании империи», из которых вытекает «божественное» происхож­дение императорской династии, «вечной, как Небо и Земля». При этом особо выделялись мифы о возникновении Земли и Неба, «деятельности» прародительницы династии богини Аматэрасу, о внуке Аматэрасу Ниниги-но микото, посланном ею для управления земными делами, а также первом «божественном» императоре в образе человека — Дзимму. При помощи ссылок на мифы «Кодзики» и «Нихон секи» и на равных основаниях на рескрипт императора Мэйдзи об образовании подробнейшим образом растолковывались та­кие понятия тэнноизма, как «вечность священного трона, соизмеримая с вечностью Неба и Земли», «непрерывность династической линии» и «божественное происхождение» трех регалий императорской власти — зеркала, яшмовых подвесок и меча [154, с. 180—184].

Весь перечисленный набор мифов, интерпретируемых с точки зрения «естественности» культа императора, обозначал­ся термином «дух основания империи», считавшимся важ­нейшей характеристикой «кокутай». Подчеркивалась уни­кальность национального устройства даже в такой философ­ской категории, как время. Под вечностью император­ского трона подразумевалось мифологическое восприятие времени правления императора, когда вечность сливается с настоящим.

Такое национальное устройство, провозглашалось в бро­шюре, обусловлено «чудом божественного» учреждения импе­раторского трона, благодаря чему с самого возникнове­ния японской государственности подданные служили импе­ратору не из чувства долга, а исходя из «самопроиз­вольного, естественного проявления их сердец и веры в божественность императора» [154, с. 184].

Второй характеристикой «кокутай» назывались добро­детели императора, соответствующие его «божественному» статусу. «Кокутай-но хонги» делала главный упор на такое качество императора, как его беззаветная любовь к своим подданным, превосходящая даже родительскую любовь к де­тям. Для доказательства несравненных добродетелей импе­раторов авторы не поскупились на многочисленные «при­меры» милосердия императоров на протяжении всей исто­рии Японии (включая и такие чисто земные формы прояв­ления сочувствия к подданным в беде, как пожертвование своей одежды и еды страждущим) [154, с. 188—189].

Главным же достоинством императора провозглашалась его духовная миссия верховного священнослужителя син­тоистского культа, обеспечивавшая единство религиозного обряда, управления государственными делами и просве­щения [154, с. 187]. Благодаря духовным стараниям импе­ратора, писали составители «Кокутай-но хонги», поддан­ные способны постичь свой «истинный путь».

Особые, уникальные качества японских подданных по срав­нению со всеми другими смертными, естественно присущие им благодаря мистической связи с «божественным» импе­ратором, составляют, по мнению авторов брошюры, третью характеристику «кокутай». Неизменным атрибутом госу­дарственного устройства Японии провозглашались «божест­венные добродетели рядовых японцев», важнейшие среди которых — лояльность и сыновняя почтительность. «Такая страна, как наша, которая со времен ее основания придер­живалась естественного пути, общего для природы и чело­века, составляющих единое целое, и которая поэтому процветала, не может сравниться ни с одной из иностран­ных держав. В этом заключается смысл кокутай, не имею­щей параллелей во всем мире, а путь наших подданных просто опирается на кокутай, на которой базируются их лояльность и сыновняя почтительность» [154 с, 190].

С большим пафосом «Кокутай-но хонги» внушала, что дух лояльности (патриотизм) всегда определял главные устрем­ления народа, что при всех обстоятельствах дух почитания императора был самой могущественной движущей силой нации [154, с. 190]. В подтверждение цитировался ряд стихотворений, выражавших верноподданность японцев, на­чиная с поэтических строк Якамоти Отомо (ум. в 785 г.) вклю­ченных в «Манъёсю», и кончая стихами императора Мэйдзи. Исключительно пространные рассуждения о значении лояльности и сыновней почтительности завершаются в «Кокутай-но хонги» таким обращением к японскому населению: «Ло­яльность и сыновняя почтительность, слитые воедино, — это цветок кокутай и кардинальный пункт нашей националь­ной морали». Следовательно, «кокутай образует фундамент не только морали, но и таких областей, как политика, экономика и промышленность. Поэтому великий путь ло­яльности и сыновней почтительности должен быть осуществлен во всех практических сферах национального разви­тия и жизни народа. Мы, подданные, должны стараться изо всех сил для развития великой и нескончаемой кокутай» [154, с. 196].

Последним, четвертым проявлением «кокутай» официаль­ная идеология провозглашала «дух гармонии», свойственный, по «Кокутай-но хонги», и армии, и отношениям между божествами и человеком, между человеком и природой, между людьми японской культуры. Это подробно разъяснен­ное в «Кокутай-но хонги» качество японской нации должно быть распространено на всю планету, и тогда «наступит истинный мир на земле, прогресс и процветание». Так тэнноизм обосновывал агрессивный курс японского государства.

Второй раздел «Кокутай-но хонги», названный «Проявле­ние нашей кокутай в истории», начинается официозным из­ложением исторического прошлого, в котором героизи­руются императоры и личности, посвятившие себя служению трону. Мифические события «эры богов» плавно сменя­ются событиями мифологизированной истории Японии, тен­денциозно анализируемой, исходя из критериев «золотого века» правления первых императоров. Те периоды япон­ской истории, когда почитание императора неукоснительно соблюдалось, выделяются как периоды расцвета, и в откровенно мрачных тонах подаются периоды пренебрежения подданными империи своим долгом перед троном. Впро­чем, всячески подчеркивается, что дух «кокутай» никогда не исчезал: даже во времена сёгуната Токугава были «национальные герои», самоотверженно служившие импе­раторам, и простой народ якобы разделял их устремления. В рассматриваемом разделе подробно излагаются также обы­чаи, образ жизни, черты национального характера, церемо­нии, ритуалы и моральные принципы, особенности развития культуры, политики, экономики и военного строительства, причем настойчиво и на все лады восхваляются импе­раторское правление и уникальные черты японской нации, ее истории и культуры.

В Заключении из всего сказанного в обоих разделах делается вывод: на Японию «волей богов» возложена особая миссия — «построить новую японскую культуру, усвоив западную культуру, и возвысить последнюю при помощи принципов кокутай», внеся таким образом «свой вклад в развитие мировой культуры». «Наша миссия за­ключается в том, чтобы создать и развить новую Японию на базе кокутай, составляющей опору государства, и импе­раторского пути, неизменно пробивающего себе дорогу во все века в стране и за ее пределами. Поэтому более чем когда бы то ни было надо защищать и поддер­живать процветание вечного императорского трона» [154, с. 237].

Мы специально столь подробно остановились на изложе­нии основных положений, сформулированных в «Кокутай-но хонги», так как данная брошюра содержит в себе квинтэссенцию тэнноистских идей периода милитаризма. Кроме того, мы сознательно привели довольно много цитат, чтобы читатель мог почувствовать особенности этой идеологии, построенной на определенной «круговой ло­гике» повторов тех или иных положений, при которой каж­дый раз последние как бы поворачиваются немного иной гранью, а между канонизированными постулатами выяв­ляются новые связи. Такой прием в подаче материала не только отражал сложнопереплетенную идеологическую структуру, эмоционально воздействовавшую на людей, но и был привычен для японцев, поскольку базировался на тради­ционных приемах подачи сакрального знания в добуржуаз-ной Японии.

Хотя после выпуска «Кокутай-но хонги» не было не­достатка в многочисленных официальных и полуофициаль­ных разработках по моральной обработке населения в духе тэнноизма, по существу, основные положения, сформули­рованные в «Кокутай-но хонги», не пересматривались.

По мере расширения участия Японии в военных дейст­виях идеологическая обработка населения все более и более подчинялась интересам милитаризации страны, поэтому и в пропаганде тэнноизма все больший упор делался на те моменты, которые были связаны с оправданием агрессии и поднятием морального духа населения. Одной из глав­ных форм шовинистической пропаганды в период мили­таризма становится японский вариант паназиатизма с его лозунгами «Азия для азиатов», «великая миссия» Японии по «освобождению народов желтой расы от господства белых колонизаторов», созданию «великой восточноазиатской сфе­ры совместного процветания», «хакко ити у».

После начала агрессивной войны в Китае (1937 г.) и беспо­щадного разгрома немногих оставшихся демократических, прогрессивных легальных организаций в 1937—1938 гг. ми­литаристская пропаганда тэнноизма приобретает небывалый размах под руководством созданной в 1937 г. Лиги по мобили­зации национального духа во главе с премьером Коноэ.

В 1938 г. правительство Коноэ выдвинуло концепцию «нового порядка в Восточной Азии, что свидетельствовало о попытках несколько осовременить идею паназиатизма с ее главным лозунгом «хакко ити у». С этого времени начинается официальная разработка идеологического ком­плекса, призванного оправдать экспансионистские амбиции Японии и оформившегося в теорию великой воссточно-азиатской сферы совместного процветания (дайтоа кёэйкэн). В указанной теории наиболее полно проявились идеологи­ческие особенности японского монархо-фашизма, потеснив­шего идеи традиционного национализма преимущественно в вопросах оправдания внешней агрессии. Концепция «нового порядка» спекулировала на реально существовавших в Япо­нии, а также в Китае настроениях горечи из-за существо­вания «старого порядка», или системы международных отношений, установленных западным империализмом XIX в. после «опиумных войн» (1839—1842) и поставивших Китай в полуколониальную зависимость от «белых империалистов». Согласно японской паназиатской доктрине, только опираясь на руководящую роль модернизированной и независимой Японии, сумевшей синтезировать западные технические до­стижения и духовные преимущества «восточного гуманиз­ма», Китай и другие страны Азии могли отстоять свою независимость и культурную самобытность от посягательств и агрессивных устремлений западного колониализма.

Необходимо особо отметить, что при обосновании агрес­сивной политики японского империализма после того, как война в Китае приняла затяжной характер, государственный национализм, не отказываясь от положений ортодоксального тэнноизма, все же был вынужден существенно «достроить» их положениями современных теорий ученых академической Киотоской школы, возглавлявшейся известным философом Китаро Нисида, а также использовать идеи некоторых других идеологов и философов, признававших неудовлет­ворительность традиционных трактовок «кокутай» (напри­мер, Киёси Мики, Тэцуро Вацудзи).

При выработке концепции «великой восточноазиатской сферы совместного процветания» использовались идеи фило­софии истории Нисида, а также его теория восточной куль­туры. Нисида доказывал особую «моральность кокутай», воплощающую в себе, по его мнению, в отличие от государ­ственных систем Запада неповторимую этическую реаль­ность, которую наиболее полно выражал императорский дом. Нисида считал, что культура Японии на протяжении ты­сячелетий развивалась вокруг императорского дома [103, с. 93]. Сочетая идеи западноевропейской философии с уче­нием дзэн-буддизма, Нисида отстаивал «самоограничиваю­щееся мировое положение» императорского дома как «тож­дества небытия», что и определяло «миссию Японии как строительницы Восточной Азии» (Нисида называл ее «миро­вым характером японского духа») [103, с. 43].

Япония признавалась «энергичной, активной, жизнесози-дающей силой», а ее народ, переработавший западную культуру, провозглашался «создателем новой восточной куль­туры» [103, с. 39].

Крупнейший последователь Нисида, Хадзимэ Танабэ, также принадлежавший к Киотоской школе, обосновывал специ­фику «кокутай», исходя из своей «логики вида», «преодо­левавшей неисторичность» ясперсовского экзистенциализма и соединявшей воедино «абсолютное небытие», государство и индивида. Необходимость самопожертвования индивида (выступавшего у Танабэ как «вид») во имя «национального государства» оправдывалась тем, что только так «экзистенция» простого японца могла соприкоснуться и слиться с «абсолютным небытием».

Танабэ и синтоистский постулат «восемь углов под одной крышей» трактовал в терминах своей «абсолютной диа­лектики»: «Как следует из слов „единство монарха и народа", монарх и народ едины, а индивид существует, буду­чи организован так, чтобы можно было проявлять свою спонтанную жизнь в неразрывном единстве с государством. Государственное регулирование и спонтанность индивида непосредственно объединены и составляют единое целое. Именно это является особенностью нашего государства, ко­торой мы можем гордиться. Я считаю, что это положение нужно трактовать следующим образом: данный идеал госу­дарства непосредственно реализует сам император. По­добная гармония внутренней организации сопровождается гармонией и вовне. Японская культура не закрыта и не замкнута в себе, а единство имеет смысл открытости. Именно этот смысл, как я полагаю, можно вложить в выражение „хакко ити у", которое имеет различную, труд­ную для понимания трактовку» (цит. по [37, с. 55]).

В 1939 г. группа ученых, входивших в Общество Сева, учрежденное при кабинете Коноэ, сформулировала теорию «восточноазиатского сообщества» (тоа кёдотай). Одним из ведущих теоретиков Общества Сева был известный философ и историк Киёси Мики, роль которого в истории япон­ской философии неоднозначна. Он в немалой степени способ­ствовал распространению марксистских идей в стране в 20-е годы, сотрудничал в Обществе изучения материализма. Вмес­те с тем Мики питал искренние иллюзии о возможности создания паназиатской межнациональной общности под эги­дой Японии на базе культурного единства и национального родства народов Восточной Азии, а также преодоления кризиса западной буржуазной цивилизации на путях син­теза «восточного гуманизма» и достижений западной куль­туры.

Содержание концепции «восточноазиатского сообщества» раскрывалось в опубликованной Обществом Сева книге «Идеологические принципы новой Японии», автором ко­торой некоторые ученые считают Мики. Создание «восточно-азиатского сообщества» должно было обеспечить «новые пути» для решения проблемы классов, отказа от классо­вой борьбы [119, с. 577]. Теории классов как «дуалисти­ческой диалектике» противопоставлялась идея «плюралисти­ческой диалектики», обосновывавшая гармоничное развитие восточных наций, структура которых сходна со структурой семьи. В наиболее полной мере их специфику, по мнению Мики, выражала японская культура, поскольку в «ее основе лежит общность, опирающаяся на кокутай, не имеющую себе равных в мире и означающую, что монарх и народ едины» Призыв нести принципы этой национальной общности н страны Восточной Азии и «осветить ими весь мир» подкреплялся такими особенностями японской культуры, как «культурный плюрализм» и «жизненная практичность», а также способность «впитывать» и быть «всеобъемлющей» [119, с. 522]. Все упомянутые особенности в конечном счете обеспечивали особую «моральную энергию» японской нации, которая «должна была занять руководящее положение в строительстве нового порядка в Восточной Азии» [119, с. 522], определяемого «чистой и до конца моральной волей япон­ской нации» [119, с. 542].

Важное место в теории «восточноазиатского сообщества» занимали чисто философские рассуждения о практике, сво­боде воли, категориях вечности, взаимодействии субъекта и объекта, о форме, во многих отношениях восходившие к по­ложениям нисидовской философии, но главное, на что была нацелена идея «восточноазиатского сообщества», выражалось в «Принципах» такими словами: «Дух восьми углов под одной крышей — это вечный идеал японской нации. Он дол­жен быть реализован в истории» [119, с. 549].

С лета 1940 г., когда наметился поворот во внешней поли­тике Японии в сторону расширения агрессии в Азии, на­чалась и идеологическая подготовка к установлению «нового порядка». После прихода к власти второго кабинета Коноэ летом 1940 г. разворачивается полномасштабная перестрой­ка политической системы страны в соответствии с военными приготовлениями. Установление «государственной структуры обороны» предусматривало и всестороннюю реорганизацию идеологической сферы. Именно летом 1940 г. в правитель­ственных программных декларациях появляется новый тер­мин — «великая восточноазиатская сфера совместного процветания».

Концепция «великой восточноазиатской сферы совмест­ного процветания», сменившая теорию «восточноазиатского сообщества», стала в период войны на Тихом океане и вто­рой мировой войны общепризнанной в Японии официальной идеологической доктриной, она разрабатывалась и конкре­тизировалась вплоть до 1945 г. теоретиками и идеолога­ми разных уровней и направлений.

Главные положения концепции «великой восточноазиат­ской сферы совместного процветания» включали в себя до­казательства «избранной роли» Японии в строительстве «нового порядка» как единственной в Азии страны, спо­собной «синтезировать Восток и Запад» и создать «новую культуру», по сути опиравшуюся на модернизированный по­ложениями западной философии буддизм, «божественное» в котором было представлено императорским домом. Образ­цом межгосударственных отношений в «сфере» провозглашались отношения между Японией и формально независимым, но фактически полностью подчиненным Японии, марионеточным режимом Маньчжоу-го. Руководящим прин­ципом «сферы», обеспечивающим гармоничные отношения между ее членами, был лозунг «каждому свое место», обосновывавшийся при помощи конфуцианских и буддий­ских понятий о гармонии и равенстве. Все эти рассуж­дения служили доказательством прав Японии на руково­дящую роль в «сфере». Одновременно официальная пропа­ганда японского национализма утверждала, что создание «сферы» восстанавливало «географическую естественность».

Для того чтобы разъяснить широким массам населения те новые моменты тэнноизма, которые были привнесены после издания «Кокутай-но хонги», а также изложить официальную точку зрения в связи с изменившейся между­народной обстановкой и вступлением Японии во вторую ми­ровую войну, в 1941 г. министерство просвещения выпус­кает брошюру под названием «Путь подданного» («Симмин-но мити») (см. [154, с. 238—273]).

В брошюре повторяются (правда, более лаконично) основ­ные положения «Кокутай-но хонги», а также появляются понятия, употребляющиеся в теории «великой восточно-азиатской сферы совместного процветания», такие, как «построение нового мирового порядка», «утверждение госу­дарственной структуры обороны». «Путь подданного», по-прежнему увязанный в единую формулу государственного национализма «кокутай», в этом документе приобретает откровенно милитаристскую окраску, практически не остав­ляя для простого японца никакого выбора жизненного пути, кроме беззаветного служения делу «священной войны», призванной утвердить во всем мире «идеалы император­ского правления». «Симмин-но мити» доводит принцип «подчинения личного общественному» (мэсси хоко) до край­них пределов: «То, что мы называем нашей „личной жизнью", сублимируется в конечном счете в следовании пути под­данного и приобретает общественное значение тогда, когда мы выполняем наш долг по содействию императорскому правлению... Таким образом, даже будучи заняты своими личными делами, мы никогда не должны забывать свой долг посвятить себя императору и служить государству. В нашей стране все, что каждый делает — будь он членом прави­тельства, частным предпринимателем, родителем, воспиты­вающим детей, или сыном, учащимся в школе, — является выполнением его особого долга как императорского под данного» [154, с. 264—265].

В целом содержание «Симмин-но мити» свидетельствует о стремлении официальных идеологов укрепить традиционный тэнноизм положениями современных политических учений, заимствованными у таких теоретиков философской Киото-ской школы, как Китаро Нисида, Хадзимэ Танабэ, Ивао Кояма, а также неортодоксально мысливших ученых, подоб­ных Киёси Мики и Тэцуро Вацудзи. Особенно это за­метно в разделах, посвященных официальным взглядам на место и роль японца в обществе и государстве в связи с «особой миссией» Японии в построении «нового мирового порядка». Другими словами, хотя в 30—40-е годы обраще­ние к традициям по-прежнему оставалось главным источни­ком формирования государственно-националистической идеологии, но «политическая религия» тэнноизма все в большей мере дополнялась по-западному рациональными идеологическими обоснованиями.

Развитие этой тенденции шло по возрастающей линии, что наиболее ярко проявилось в опубликовании в 1944 г. в серии «Национальная библиотека военного времени» первой брошюры, составленной из двух статей «Путь верно­подданного в Японии» и «Американский национальный ха­рактер», принадлежащих перу Тэцуро Вацудзи [106]. Два мил­лиона экземпляров брошюры были распространены мини­стерством просвещения. Вацудзи, кстати, входил в комис­сию по составлению «Кокутай-но хонги», но тогда его участие лишь в незначительной степени повлияло на трак­товку некоторых положений тэнноизма. Хотя Вацудзи ставил перед собой явно националистическую задачу доказать пре­восходство японской культуры над американской и неиз­бежность крушения последней при столкновении с первой, его работу отличает ясность изложения мысли и блестящее для Японии того времени владение западными методами научного анализа.

Вацудзи не был сторонником абсолютно иррациональной веры в синтоистские мифы, он выступал за философское переосмысление синтоистского культурного наследия, что, по его мнению, укрепило бы почитание императора в «новой» Японии, призванной стать культурным центром перестроен­ного мира.

В статье «Путь верноподданного в Японии» Вацудзи, разбирая примеры из истории страны, указывал, что истинное выполнение долга верноподданного предполагает выход за пределы бытия в узких рамках жизни и смерти, когда пол­ностью отбрасывается сознание собственного «я». Вместе с тем неукоснительное следование заповеди «умереть счастливо во имя своего господина» представлялось Вацудзи лишь ограниченным постижением «пути»; проявлением истинно японского воинского духа он считал сочетание этой заповеди с установкой «не умирать до тех пор, поп враг не будет побежден». В этом можно усмотреть весьма завуалированную критику чрезмерно твердолобых подходов к националистической пропаганде, распространенных в годы войны в первую очередь в армейских кругах.

Необычной для тэнноистской литературы, предназначен­ной для масс и оперирующей лишь иррациональными ка­тегориями «японского духа», является попытка Вацудэи рассмотреть японские традиции в свете их отношения к уни­версальным нравственным ценностям. Центральной нрав­ственной ценностью, указывает Вацудзи, всегда признавал­ся «путь почитания императора», через следование кото­рому японцы с древности приобщались к абсолютному. В отличие от других народов, исповедовавших мировые ре­лигии и почитавших как абсолют лишь единственного бога, японцы постигали мир абсолюта без ограничения его абсолютным богом и не облекая постижение в догматиче­скую форму, что и позволило им избежать религиозной нетерпимости, преследований и религиозных войн против народов других вероисповедании. Хотя Аматэрасу была самой почитаемой богиней, подчеркивал Вацудзи, она не была первой из богов и не делалось попыток объявить ее единственным верховным «ками». Священность Аматэрасу и как ее частицы — императора считалась абсолютной, но не исключительной.

Отмеченная особенность в приобщении к абсолюту при­вела, по мнению Вацудзи, к тому, что государственность в древней Японии не содержала в себе конкретизацию абсолюта в виде фиксированного бога, как в мировых религиях. Это давало японцам, считал Вацудзи, более ши­рокий взгляд на мир, когда любая религия могла быть по­мещена под «божественное» покровительство императора и таким образом принята в Японии. Именно отсюда раз­вился идеал заимствования лучшего из всех стран мира.

Только Япония, по словам Вацудзи, дает образец того, что приобщение людей к самым глубинам абсолюта истинно и конкретно актуализируется в структуре человеческих отноше­ний (айдагара), впервые возникающих, по Вацудзи, в Японии в рамках общины, а затем наиболее полно выражающихся в государстве. Японское государство, таким образом, вы­ступает у Вацудзи высшей этической структурой, воплоще­нием абсолютного целого, будучи в то же время абсолютным «ничто» и абсолютной пустотой. Только на уровне государства эгоцентризм полностью преодолевается и реа­лизуется истинная природа абсолюта и природа человека (по Вацудзи, последняя состоит во взаимном диалектиче­ском отрицании двух сторон человеческой натуры — индиви­дуальной и общественной, что в идеале и приводит к абсо­лютному «ничто»). Почитание императора как сердцевина учения о морали провозглашается Вацудзи частным выра­жением на японской почве этой универсальной истины.

Во второй статье Вацудзи создает образ англосаксонского национального характера и тех путей, по которым пошла его эволюция в США. Свойственные англосаксам стремления к индивидуализму, голой выгоде и ханженскому морализму привели к тому, что в развитии цивилизации оказалась деформированной роль культуры, понимаемой Вацудзи как духовный мир, выражающийся в этике, религии, искусстве. Наиболее ярко англосаксонский характер воплотился в тео­риях Бэкона и Гоббса как философов индивидуализма, согласно которым индивиды договариваются между собой о соблюдении моральных принципов до тех пор, пока это соответствует их личным интересам. На американской почве, как подчеркивает Вацудзи, такого рода черты англосак­сонского характера получили наиболее законченное развитие, что и предопределило, по его мнению, империалистический характер государства в США, способного оправдать любые завоевания, прикрываясь рассуждениями о «цивилизатор­ской миссии», «справедливости» и «равенстве». Вацудзи при­водит многочисленные примеры из истории США и между­народных отношений, подтверждающие его положения.

Американцы достигли больших высот в области машин­ной цивилизации, но культура, лишенная истинной мораль­ности, поставленная на службу сугубо утилитарным целям, деградировала, выражением чего явилось, по мнению Ва­цудзи, гипертрофированное развитие журналистики, потес­нившей религию и искусство. Американцы стали чересчур чувствительны к комфорту и превратились в рабов машинной цивилизации, где властвует лишь количественная сторона вещей в ущерб качественной — человеческой. Американцы приобрели характер колонизаторов (кайтакуся), вынужден­ных искусственно стимулировать себя погоней за успехом, не заботясь о моральных обоснованиях, походя на азарт­ных игроков. Только исходя из этого, подчеркивает Вацуд­зи, можно понять стремление США к мировому господству вообще и к господству в азиатском регионе в частности, причем разговоры о «мире и справедливости» лишь пустые попытки скрыть отсутствие высоких идеалов. Они полагают­ся только на мощь техники, но, заявлял Вацудзи, в лице Японии они столкнулись с высокодуховной цивилизацией, овладевшей машинной техникой, к тому же главная сила народа в его морали и духе, поэтому Вацудзи предрекал поражение США — зарвавшегося игрока, поставившего на кон все свое богатство. Подводя итог своим рассуждениям, Вацудзи пишет, что в войне на Тихом океане японское «общинное общество» (кёдотай), в котором все инди­виды и группы объединяются в едином почитании им­ператора, выражающего абсолютное целое, противостоит американскому «обществу выгоды» (риэки сякай). Столкно­вение между американской цивилизацией (буммэй) и япон­ской культурой (бунка), по мнению Вацудзи, неминуемо приведет к победе Японии.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: