ИДЕОЛОГИЯ ТЭННОИЗМА В СОВРЕМЕННОЙ ЯПОНИИ

Становление «символической императорской системы»

Разгром японского милитаризма в 1945 г., последовавшие за ним демократические преобразования общества означали существенный подрыв официальной идеологии тэнноизма.

В первый послевоенный период под воздействием небыва­лого подъема демократического движения под контролем американских оккупационных властей проводился курс на искоренение главных проявлений милитаризма и тэнноиз­ма, на развенчание мифов о «божественном» происхож­дении императора и Японии. Эти меры предусматривались в Потсдамской декларации 1945 г., а также во вру­ченной 15 декабря 1945 г. японскому правительству дирек­тиве оккупационных властей об отделении синтоистской религии от государства. Среди шагов, предпринятых по реализации курса союзников-победителей, направленного против милитаризма и тэнноизма, в первую очередь нужно назвать отречение императора от «божественного» происхождения в его новогоднем обращении к народу 1946 г., демократическую реформу образования, отменив­шую «моральное воспитание» в духе тэнноизма в школах, наконец, принятие новой, демократической конституции в 1947 г., передавшей суверенитет в стране народу. Власти императора, согласно конституции, был придан номинальный характер — она была ограничена статусом «символа государства и единства нации» (о послевоен­ном статусе императора см. [30, с. 176—189; 29]. Это послужило в дальнейшем основанием для обозначения в японской литературе послевоенного государственного строя «сётё тэнносэй» — «символическая императорская система».

Перечисленные и другие реформы общественной структу­ры Японии, хотя и знаменовали собой качественно новый этап в развитии страны, не были до конца последова­тельными в подрыве религиозных корней государственного национализма. Так, директива об отделении синто от государства оставляла возможность по-прежнему изобра­жать императора духовным главой страны, давала ему право совершать в сопровождении государственных чи­новников паломничества в синтоистские храмы, хотя формально и в качестве частного лица. Отречение импера­тора от своего «божественного» происхождения начиналось с длинной цитаты из «Клятвы» императора Мэйдзи 1869 г., которая, по словам Хирохито, должна была послужить впредь «основой национальной политики» (см. [155, с. 179— 180]).

О непоследовательности и противоречивости в политике демократизации послевоенной Японии говорит и попытка сочетать принципы конституционной монархии с принципом народного суверенитета, что до сих пор служит причиной дискуссий среди японских правоведов о характере госу­дарственного строя страны. Решительному курсу на отказ от традиций националистической идеологии мешало также то, что, как писал американский журналист М. Гейн, «осуществление демократизации было поручено недемо­кратическому правительству» [12, с. 134].

Более того, в политике американских оккупационных властей уже к весне 1946 г. наметился поворот к сворачиванию многих направлений демократической перестройки Японии. В апреле 1946 г. в штаб генерала Макартура поступил секретный приказ Комитета координации ино­странных, военных и морских дел в Вашингтоне, в котором указывалось на опасность укрепления позиции коммунистов в случае установления в Японии республики и давались инструкции по сохранению императорского строя. Макартуру приказывалось «тайно содействовать популяри­зации личности императора не как существа божественного происхождения, а как человека» (см. [12, с. 304—305]).

Все это способствовало тому, что сразу же после принятия конституции 1947 г. правящие круги развер­нули массовую идеологическую кампанию за сохранение «кокутай», по-видимому рассматривая демократические ре­формы лишь как временную уступку и намереваясь сразу же приступить к деятельности по выхолащиванию демократического содержания преобразований в системе госу­дарственной власти, давая им интерпретацию в духе довоенных установок. Как заявил в ходе обсуждения этого вопроса на заседании парламента премьер-министр Сигэру Ёсида, новое положение об «императоре — символе го­сударства и единства нации» совпадает с давно утвер­дившимся в сознании японского народа представлением о том, что император символизирует собой японскую госу­дарственность, и не противоречит традиционным воззре­ниям на монархическое правление в стране как «на воз­никшую естественным путем форму японского государства» (цит. по [154, с. 67]).

В научных кругах развернулась дискуссия по поводу «ко кутай», основными оппонентами в которой выступали профессора Сойти Сасаки, указывавший на изменения в характере «кокутай» (см. [208]), и возражавший ему Тэцуро Вацудзи (см. [159]). Вацудзи, как и другие поборники сохранения «кокутай», уклоняясь от четкого определения этого понятия и пользуясь его многозначностью, доказывал, что новый статус императора вполне в русле довоен­ных традиций. Император, писал Вацудзи, символизирует не политическое, а культурное единство японского народа, который составляет «культурное сообщество в языке, истории, обычаях и других проявлениях культурной жизни» (цит. по [154, с. 65—67]).

Именно этот тезис Вацудзи был подхвачен и развит последую­щими идеологами послевоенного тэнноизма. Таким образом, сразу же после отмены императорской системы, закрепленной в конституции Мэйдзи, начались поиск и разработка нового оформления тэнноизма в соответствии с изменившейся обстановкой. Термин «кокутай» со временем исчез из употребления в официальных доктринах, что, однако, не означало полного отказа от воплощенных в этом понятии националистических установок.

С весны 1946 г. началась контролируемая правительством деятельность по восстановлению престижа императора, по приспособлению его к новой роли в новых условиях. Марк Гейн записал в своем дневнике после того, как он стал свидетелем массовой истерии во время одной из первых встреч императора Хирохито с простыми японцами 26 марта 1946 г.: «Это был памятный день, ибо я своими глазами наблюдал политическую реставрацию в действии. Смысл существования императора как божества был сведен на нет в день капитуляции. Теперь группа старых, проницательных людей, окружавших императора, создавала новый миф — миф о демократическом монархе, заботящемся о благе своего народа...» [12, с. 178].

Процесс возрождения тэнноизма после вступления в силу конституции 1947 г. можно разбить на три основных этапа.

Первый этап можно условно обозначить временными рамками конца 40-х годов — первой половины 60-х годов. Это был период наиболее низкого падения престижа императора. В целом с точки зрения возрождения тэнноизма это двадцатилетие можно охарактеризовать как время поиска новых средств, форм и методов использования «символиче­ской императорской системы» и их апробирования в официальной политике идейно-психологического влияния на массы. Идеологическое оформление культа императора не принимает форму развернутой концепции, а ограничивается лишь популяризацией «нового» образа императора, непри­частного к политике, стоящего над всеми классами и слоями японского общества. Изыскивались пути к налаживанию и укреплению модифицированных по сравнению с периодом милитаризма связей между отрекшимся от «божественного» происхождения императором и его бывшими подданными, превратившимися в суверенных граждан. В стране испод­воль создавались условия для возрождения культа импера­тора, но не «божественного» верховного правителя, окружен­ного мистическим ореолом, неприкосновенного, отделенного от простых японцев системой табу, обеспечивавшей «покло­нение на почтительном расстоянии», как это было до 1945 г., а «скромного, близкого к народу конституционного монарха».

С этой целью осуществлялась система мероприятий, главную роль в которых играли непосредственно император и члены его семьи и сводившихся преимущественно к обеспе­чению живого контакта императора с народными массами. Так, для создания среди населения образа «народного» императора в 40—50-е годы организуется целая серия прерванных в период оккупации поездок императора в сопровождении членов его семьи по стране, включая самые отдаленные ее уголки. Император, начав свое путешествие в 1949 г. с провинции Фукуока, завершил его в 1954 г., посетив Хоккайдо. С 1 января 1948 г. вновь вводится практика общения с народом, когда на Новый год и в свой день рождения император с императрицей и другими членами семейства приветствуют всех являющихся с поздравлениями в императорский дворец в Токио [154, с. 74].

Средствами массовой информации широко освещались возобновленные в 50-е годы традиционные дворцовые поэтические состязания, обставляемые с особым церемониалом торжественные приемы в императорском дворце знаменитых деятелей культуры и искусства, наиболее видных из которых император собственноручно награждает спе­циально учрежденными почетными орденами.

С октября 1951 г. император стал участвовать в «дне физкультуры» (тайику-но хи), с апреля 1952 г. — во «всеяпонском празднике посадки деревьев» (дзэнкоку сёку-дзюсай), с мая 1952 г. — во «всеяпонской церемонии поминовения погибших на войне» (дзэнкоку сэмбоцу цуйто сики), являвшейся одним из основных обрядов государствен­ного синтоизма до окончания второй мировой войны. А с ноября 1953 г. для углубления связей с народом по инициативе императора стали устраиваться «вечера на открытом воздухе» (эн юкай) [159, с. 62].

Главным направлением возрождения тэнноизма в первые послевоенные годы было движение за восстановление синтоизма в статусе государственной религии. Поскольку синтоизм всегда делал упор не на догматику, а на ритуальную сторону, то сохранение после поражения в войне многих обрядов синтоизма, которые, как мы видели, служили распространению в массах культа императора, милитарист­ских шовинистических настроений, рассматривалось синто­истскими деятелями как важнейшая гарантия успешной деятельности по возрождению политической роли синтоизма.

В документе, подготовленном Синтоистским комитетом публикаций для 9-го Международного конгресса по истории религий 1958 г., отречение императора от «божественного» происхождения расценивалось лишь как влекущее за собой изменения внешнего свойства, не затрагивавшие духовных основ синтоизма, так как не произошло больших изменений в мистических обрядах императорского двора и храмового синто. «Одна из достопримечательных особенностей синто­изма как религии состоит в том, что формы синтоистской веры не ограничены догматами и священными пред­писаниями, а воспроизводятся посредством традиционного ритуала, поэтому и раны, нанесенные этой переменой (публичным заявлением императора о том, что он простой смертный. — Т.С.-Н.), не являются глубокими по тех пор, пока нет больших изменений в отправлении религиозных ритуалов» (цит. по [185, с. 40]).

В этой связи, поскольку император, формально выступав­ший как частное лицо, фактически продолжал отправлять обряды как первосвященник национальной религии Японии, и после его отречения от "божественного" происхождения оставалась база для почитания императора как хранителя традиционной духовной культуры, что позволяло конститу­ционному монарху Японии сохранять в неявном виде важное место в системе националистической символики.

Вместе с тем после окончания оккупации Японии в 1952 г. император стал публично выступать как символ независимой Японии. Кульминацией усилий в данном направлении стал «первый бум императорской семьи», начавшийся церемонией совершеннолетия и введения в сан наследного принца Акихито в 1952 г., когда син­тоистскому обряду был, по существу, придан официаль­ный статус. С этого момента молодой кронпринц должен был, по замыслу властей, выступать символом возрож­дения Японии. В марте 1953 г. наследный принц в ка­честве представителя императора присутствовал на корона­ции принцессы Великобритании Елизаветы, после чего совершил полугодовое путешествие по странам Европы.

Поднятию престижа императорского дома служила и шумная идеологическая кампания, развернутая в 1959 г. пропагандистскими службами Управления императорского двора и средствами массовой информации по указанию правительства в связи со свадьбой принца Акихито и полу­чившая название «второго бума императорской семьи», или «бума Митти» (по имени невесты — Митико). Синтоисткий ритуал «касикодокоро омаз-но ги», во время которого «ками» императорской фамилии оповещались о женитьбе наследного принца, был подан как дело госу­дарственной важности [180, с. 131], что явно нарушало конституцию. В апреле 1959 г. был организован свадебный парад, вызвавший широкий интерес простых японцев.

«Символическая» монархия, используя этот бум, стала вновь завоевывать социальную опору в массах. В результате был практически преодолен кризис императорской системы, возникший в первые послевоенные годы: «символическая» монархия упрочила свои позиции.

Одновременно под прикрытием пропаганды «неполити­ческой роли императорской семьи» уже в первой половине 50-х годов, в условиях общего поворота к реакции после начала войны США против Корейской Народно-Демократической Республики (1950 г.), постепенно шаг за шагом император берет на себя многие политические функции, выходящие за рамки его обязанностей чисто процедурного порядка, предписываемых конституцией. В частности, при­ветственное слово императора (о-котоба) во время церемонии открытия сессии парламента все более наполняется реальными политическими оценками [154, с. 74].

В 1955 г. при Либерально-демократической партии (ЛДП) был основан комитет по пересмотру конституции, одной из основных его задач провозглашалось наделе­ние императора прерогативами высшей политической власти.

В интересах возрождения позитивного отношения масс в целом к императору как к личности и институту обыгрыва­лись положения о «символической монархии». Еще в 1951 г. тогдашний министр просвещения Амано опубликовал доку­мент под названием «Суть практики народа» («Кокумин дзиссэн ёрё»), в котором, в частности, говорилось: «Мы, как самобытная страна, имеем императора в качестве символа государства. В том, что в течение длительного исторического периода в нашей стране был император, особенность Японии. Положение императора в качестве символа государства обеспечивает ему значение сердцевины морали» (цит. по [133, с. 128]). Такого рода высказывания легко проникали в общественное сознание, прежде всего социальных слоев, не стремившихся к переустройству об­щества и нуждавшихся в утверждении преемственности в истории страны.

Важнейшим направлением деятельности правящих кругов по реанимации культа императора было целенаправленное воздействие на сознание народа через сферу идеологии. Особое внимание обращалось на восстановление роли традиционных культурных ценностей, соответствующие реформы в области образования, создание необходимого общественного мнения при помощи средств массовой информации.

В связи с заключением японо-американского «договора безопасности», ознаменовавшего окончание оккупации стра­ны, все чаще стали раздаваться голоса, выступавшие с призывом к возрождению национализма. Начавшееся после отмены ограничений, наложенных оккупационными властя­ми, заметное оживление традиционной японской культуры и резкое усиление интереса к классическим формам нацио­нальной культуры было использовано властями для пробуждения националистических настроений среди на­рода.

В совместном заявлении, опубликованном после японо-американских переговоров 1953 г., признавалось в качестве одной из самых важных задач создание в Японии атмосфе­ры, которая «усилила бы чувство ответственности япон­ского народа по отношению к обороне страны». На японское правительство возлагалась «ответственность» за воспитание у населения при помощи образования и средств массовой информации «патриотизма и добровольного духа заботы об обороне» [133, с. 129]. Эта кампания должна была обеспечить расположение к «символической» монархии со стороны молодого поколения, среди которого в то время стали популярны настроения, созвучные распространившейся в 50-е годы концепции «майхомусюги» (от англ. «mу home»). Согласно указанной концепции, вместо довоенной морально-ценностной ориентации «мэсси хоко» («подчинение личного общественному») провозглашалась ориентация преж­де всего на интересы своей семьи. В середине 60-х годов была организована целая идеологическая кампания, направ­ленная на искоренение «майхомусюги» как «позорной» идеи. Эта проблема обсуждалась на заседании кабинета министров, где высказывалось мнение, что идеи «майхомусю­ги» вредны для общества, так как «мешают развитию стремления работать во имя общего блага, национальной обороны и патриотизма» (подробно о судьбе концепции «майхомусюги» см. [125]).

С 50-х годов начинается осуществление государствен­ной политики по введению централизованного контроля в сфере просвещения, выразившееся в принятии реакцион­ных законов об образовании. Еще в декабре 1955 г. была изменена методика преподавания общественных пред­метов в начальных и средних школах. Министерство просвещения ввело в курс социальных предметов в началь­ных школах сведения об императоре и императорском строе. В школьное воспитание стали усиленно внедрять понятия об уникальности Японии, об особом положении императора, о государственных праздниках. А с 1958 г. методика преподавания была вновь пересмотрена и приобре­ла характер обязательной для всех школ, при этом подчеркивалась необходимость «воспитания блестящих японцев» для «процветания нации и развития государст­ва» [159, с. 64]. В результате в школьном образовании стало обязательным изучение материалов об императоре как символе единства нации и в то же время начало замалчиваться положение о том, что суверенитет в стране по конституции принадлежит народу.

Новый импульс к определенным идеологическим и поли­тическим инициативам правительства дал 1960 год, когда подъем борьбы народных масс против «договора безопас­ности» показал высокий уровень накала классовых анта­гонизмов в стране. В этих условиях был принят «План удвоения национального дохода», наряду с задачей достижения высоких темпов экономического роста правящие круги поставили перед собой цель добиться единства народных масс на националистической основе.

В 60-х годах в Японии получила широкое распростране­ние «теория модернизации», разработанная американскими учеными и высоко оценивавшая особенности капиталисти­ческого развития Японии как модели для модернизации развивающихся стран. Эта теория содержала положительную оценку императорской системы и национализма как факто­ров, ускоривших модернизацию. Так послевоенная идеоло­гия тэнноизма «обогатилась» имевшими вполне научный вид положениями «теории модернизации»².

С начала 60-х годов было вновь введено табу на кри­тику императора и «символической императорской системы». Отныне любое сообщение, статья или книга, касавшиеся в той или иной мере личной жизни императора и членов императорской семьи или их общественной деятельности, подвергались строгой цензуре Управления императорского двора, канонизировавшего образ императора. В японской литературе это явление получило образное название «табу на хризантему» (кику-но табу)³.

В первой половине 60-х годов вновь на авансцену политической жизни выходит император, личный авторитет которого благодаря принятым в предыдущее десятилетие мерам был в значительной степени восстановлен, а наследный принц начинает играть вспомогательную роль.

В ноябре 1960 г. впервые после окончания войны им­ператор дал в своем дворце аудиенцию высшему команд­ному составу «сил самообороны». А чуть раньше, в октябре того же года, на любование хризатемами в император­ском парке были приглашены командующие сухопутными, морскими и воздушными силами японской армии с женами. Другими словами, в некоторой степени восстанавливались связи императора и армии, бывшие столь близкими в довоенный и военный периоды.

В 1963 г., 15 августа (в годовщину поражения Японии в войне), при поддержке правительства впервые после войны в национальном масштабе в храме Ясукуни были проведены поминальные службы по погибшим в войне («митама-мацури»), на которых присутствовали император и императ­рица. С тех пор этот ритуал довоенного тэнноизма справляет­ся ежегодно как государственная церемония. Тогда же членами правого крыла ЛДП, правыми организациями, местными отделениями Лиги ветеранов войны (Гою рэммэй), Ассоциацией семей погибших на войне (Идзоку кай), Ассоциацией синтоистских святилищ (Дзиндзя хонтё), об­щественно-религиозными организациями Сэйтё-ноиэ и Ко-кутю кай была начата деятельность, направленная на вос­становление государственного статуса храмов Исэ и Ясу-куни.

В 1964 г. император выполнял роль почетного пред­седателя во время открытия Олимпийских игр. С этого же года была восстановлена практика награждения орденами от имени императора лиц, достигших определенного возра­ста.

Таким образом, к середине 60-х годов наметилась тенденция усиления власти «символической императорской системы», со стороны правых, реакционных сил начали поступать предложения о превращении императора в дейст­вительного главу государства. Однако на словах часто, напротив, подчеркивался «неполитический» характер дея­тельности императора как символа единства нации. Общим для выступлений многих политических деятелей ЛДП стали утверждения о том, что традиционно император не являлся обладателем реальной политической власти, а был «центром единства нации» как хранитель традиционной морали, и именно благодаря этой особенности института императорской власти он не только «гармонично соче­тается» с принципом народного суверенитета, но даже может способствовать «взаимному процветанию» монархи­ческой власти и власти народа [159, с. 64—65].

В целом в период с конца 40-х до середины 60-х годов исподволь создаются предпосылки для возрождения национа­листических тенденций в стране в условиях новой демокра­тической конституции, что в какой-то мере должно было заполнить тот духовный вакуум, который образовался в связи с разрывом привычных социальных связей в резуль­тате поражения Японии в войне.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: