Этапы развития тэнноизма 3 страница

Носителем власти, подчеркивал Минобэ, является госу­дарство, которому принадлежат и император и подданные, но император представляет собой высший орган государства, а правительство — только «голос» нации. При этом он прямо не отвергал ортодоксальные интерпретации «коку-тай», а лишь доказывал, умело цитируя официальные доку­менты тэнноизма, что возможны новые трактовки консти­туции, не противоречащие ее духу, но отвечающие изменив­шимся условиям в стране. Как разъяснял Минобэ, его теория об «императоре — органе государства» всего-навсего вы­ражает идею, что высший правитель исходит не из своих личных интересов, а из интересов всей нации. Уподобляя нацию человеческому организму и отводя императору роль головы, Минобэ ссылался на ст. 4 конституции Мэйдзи, в которой император провозглашался главой государства. Свои рассуждения Минобэ подкреплял цитатами из ком­ментариев Хиробуми Ито к конституции [87, с. 337—347]. В начале 10-х годов теория Минобэ вызвала ожесто­ченные нападки со стороны ученых консервативной ориен­тации, и прежде всего уже упоминавшегося Синкити Уэсуги. Он отстаивал выдвинутые его учителем Яцука Ходзуми положения, гласившие: государство принадлежит импера­тору, который является единственным носителем всей влас­ти и учреждает правительство как орган, осуществляю­щий исключительно его волю. Минобэ, однако, сумел очень искусно защитить свою позицию, и к 20-м годам концеп­ция «император — орган государства» была включена в официально признанные учебники для университетов, и в студенческой аудитории стало утверждаться представление о том, что правительство создано народом для выражения своей воли как воли государства.

Сакудзо Ёсино развивал свою концепцию «мимпонсю-ги» в основном на страницах журнала «Тюо корон». Он предлагал собственную интерпретацию понятия «демокра­тия», обозначавшуюся им же изобретенным термином «мим-понсюги» (описательно можно перевести как «принцип, когда правительство учитывает мнение народа и государ­ство заботится о всеобщем благосостоянии») в отличие от демократии — «минсюсюги», означающей, по его мне­нию, что суверенитет принадлежит народу. Он также отме­жевался от «принципов хэйминсюги»¹¹, противопоставляв­ших, на его взгляд, простой народ правящим классам.

Осознавая, что идеология императорской системы, как, впрочем, и структура политической власти, с таким ис­кусством в деталях разработанная Хиробуми Ито, постепенно утрачивает свою интеграционную силу и начинает терять целостность, Ёсино предлагал весьма умеренные демокра­тические реформы, призванные несколько ограничить власть императора и расширить политические права парламента, не пересматривая коренным образом положения консти­туции Мэйдзи, а лишь расширительно их толкуя. Ёсино доказывал, что его принципы «мимпонсюги» никоим образом не противоречат постулатам «кокутай» и их осуществле­ние не затронет «священных основ» японской монархии.

В своей наиболее нашумевшей статье 1916 г. «По по­воду значения конституционного правительства и методов, при помощи которых оно может быть усовершенствовано» [213, 1916, январь] Ёсино писал: «Демократия (мимпонсюги) не рассуждает о том, кто является носителем верховной власти. Она лишь подчеркивает, что при осуществлении верховной власти правитель всегда должен придерживать­ся в своей политике заботы о благосостоянии народа и учитывать его мнения». Всячески доказывая, что «мим­понсюги» — это тот общий дух, который должен быть свойствен всем конституциям современных государств, Ёсино провозглашал три основных принципа демократии: гаранти­рованные права человека, разделение властей и широкая выборность представителей власти. Указанные три принципа должны были опираться на правительство, призванное обес­печить «счастье всех», а не интересы привилегированных классов. При этом Ёсино пытался продемонстрировать на­личие исторических корней для утверждения либеральной демократической политики в Японии, доказывая, что в начальный период Мэйдзи стремились создать правительство, учитывающее мнение большинства населения.

В дальнейшем Ёсино призывал при помощи практиче­ских мер, не подрывая напрямую принцип принадлежности верховной власти «божественному» императору, поставить партийные кабинеты в центр правительства и на деле ввести принципы конституционализма и всеобщее избирательное право. Эта деятельность получила поддержку «Асахи симбун» и других влиятельных газет. Попытки Ёсино доказать, что неограниченная власть императора неизбежно приводит к безответственности кабинетов и деспотизму бюрократии, на­толкнулись на ожесточенное сопротивление со стороны за­щитников идей традиционного национализма. Но, опираясь на силы созданного им при Токийском императорском уни­верситете общества «Синдзинкай»¹², Ёсино сумел одержать победу в дискуссии в ноябре 1918 г. с представителями общества «Ронинкай» (Рёхэй Утида, Мокоо Сасаки и др.), стоявшими на консервативных позициях ортодоксальной концепции «кокутай» [174, с. 70].

В 20-е годы идеи Сакудзо Ёсино получили довольно широкое распространение в среде либерально-буржуазной оппо­зиции и оказали заметное влияние на развитие японского общества. В практическом плане демократическое течение периода Тайсё (1912—1926) явилось действенной силой, су­мевшей добиться осуществления системы партийных каби­нетов и принятия в 1925 г. закона о всеобщем избиратель­ном праве.

Попытки выработать новые интерпретации императорско­го строя, такие, как теория Минобэ и концепция ёсино, однако, затрагивали лишь взгляды правящего слоя, почти не влияя на основные параметры идеологии тэнноизма, приспособленной для массового уровня. Такой разрыв меж­ду элитарным сознанием и массовым привел японского исследователя Осаму Куно к выводу о существовании с последних годов Мэйдзи двух видов официальной идео­логии: экзотерической (кэнкё), для массового потребления, когда власть императора изображалась как абсолютная, сакрализованная, не зависимая ни от кого, кроме синто­истских «ками», и эзотерической (миккё), когда власть императора представлялась несколько ограниченной консти­туцией и канонизированными соображениями в русле теории Минобэ. «Различия между двумя идеология­ми обусловливали, с одной стороны, мобилизацию энергии народа на служение императору, в которого они должны были верить без оговорок, а с другой — функционирование правительства на базе доктрины конституционной монар­хии» [174, с. 64].

Социализация простого японца в духе экзотерической идео­логии осуществлялась в семье, в начальной и средней школе, в армии, а также в храмах государственного синто. Благо­даря этому «вера в авторитет императора стала второй натурой среднего японца» [174, с. 63]. Представители пра­вящей бюрократии, а также выпускники университетов полу­чали доступ к эзотерическому пониманию авторитета императора как всего лишь символического и номиналь­ного. Куно выделяет среди групп, принадлежавших к верх­ним эшелонам политической структуры, военных, продол­жавших придерживаться «экзотерической системы верова­ний».

По-иному объясняют существование в довоенной Японии двух подходов к императорскому строю японские ученые Кэйити Сакута и Макото Ода. Сакута считает, что раз­личные представления об императоре сосуществовали в соз­нании любого подданного вне зависимости от классового происхождения или образования. По его мнению, каждый японец чувствовал себя далеко отстоящим от императора как всемогущего божества, но «в теплой близости» к нему как к безвластному национальному символу. Оба представле­ния уживались благодаря особому механизму психологиче­ской амбивалентности, или самообману [116, с. 266—269].

Макото Ода на основе достоверных материалов также доказывает, что идея эзотерического и экзотерического уровней встречалась среди представителей всех социальных слоев. По его образному выражению, некоторые представи­тели элиты сами были в значительной мере опьянены тем «идеологическим ликером», которые они предлагали массам. Напротив, многие простые японцы делали вид, что император всегда достойным образом одет в «божественные» одеяния, хотя втайне осознавали, что на самом деле он голый король, простой смертный [111, с. 105—124].

По-видимому, все же, несмотря на некоторый схематизм, концепция Осаму Куно наиболее адекватно отражает ту своеобразную идеологическую ситуацию, которая возникла в Японии в условиях господства императорской системы. Хиробуми Ито, хорошо продумавший основные принципы, согласно которым Япония управлялась в течение длитель­ного периода, предусмотрел и сложную сеть превентивных мер и законов, пресекавших любую попытку критики им­ператора или скептического отношения к обязанностям перед «священным» троном со стороны простых японцев. Вся система социализации делала для них невозможным не сле­довать по прямой и узкой дороге мировоззрения, где цен­тром истории и моральных ценностей, самим смыслом их существования провозглашался император. При этом систе­ма пропаганды за счет привлечения эмоциональных рычагов государственного культа должна была добиться привычки к повиновению авторитету императорской власти, делавшей тэнноизм костяком внутреннего сознания и подсознательных импульсов лояльного подданного.

Однако к концу периода Мэйдзи уже начали исчерпываться возможности императорской системы по интеграции и асси­миляции различных элементов общества, развивавшегося хотя и сложными путями, но все же в направлении посте­пенного пробуждения сознания народа и вызревания его активного протеста. По мере втягивания Японии в водо­ворот новых социально-экономических и политико-идеологи­ческих связей и отношений властям все чаще приходилось, с одной стороны, прибегать к жестоким репрессиям премии тех, кто осмеливался открыто штурмовать бастионы импсри-торской системы, а с другой — допускать незначительное осовременивание механизмов социализации для элитарного слоя. Некоторое время это действительно давало возмож­ность сосуществования «отдельных» друг от друга идеологи­ческих комплексов элитарного и массового уровней сознания, объяснявшегося помимо целенаправленных мер стойкостью традиционных элементов массового сознания, весьма активно использовавшихся при тэнноистской пропаганде.

В период «демократии Тайсё»¹³ официальная идеология тэнноизма натолкнулась на противодействие быстро набирав­ших силу представителей «контр-элиты», стремившихся перестроить сложившуюся в эпоху Мэйдзи императорскую систему, с тем чтобы она допускала на основах консти­туционализма их участие в политическом процессе. Тем не менее, несмотря на видимые достижения, движение за либе­рализацию общественной жизни не смогло успешно преодо­леть политико-идеологические структуры традиционного на­ционализма, возведенные в период Мэйдзи.

Причины слабости японского буржуазного либерализма в 20-х — начале 30-х годов довольно полно проанализировал Осаму Куно. Он пишет, что, во-первых, волны идеологии «мимпонсюги» и движения за всеобщее избирательное пра­во не смогли освободить большинство японского населения аграрных районов от их веры в экзотерическое учение. Во-вторых, деятелям либерализма не удалось ослабить влияние на политику со стороны военной верхушки, Тай­ного совета, Палаты пэров, по-прежнему манипулировавших прерогативами императора в своих интересах и не допускав­ших к рычагам управления партийные кабинеты. В-третьих, сами политические партии оказались не в состоянии сформи­ровать кабинеты, отвечающие требованиям парламентской демократии. Они не имели массовой базы и общей, прин­ципиально обоснованной программы, более того, в ходе парламентской борьбы они, исходя из сиюминутных интере­сов, блокировались с представителями враждебного лагеря, легко предавая демократические идеалы. В-четвертых, силы социализма и рабочего движения не только не поддер­живали буржуазных либералов, но и, напротив, разоблачали их соглашательство и в то же время не смогли выработать доступную для широких масс идеологию, которая заменила бы экзотерические верования. В-пятых, из-за разобщенности в демократическом лагере не было выработано мер противо­действия введенному в 1925 г. полицейскому закону «Об охране общественного порядка», предусматривавшему суро­вые наказания не только за любые идеи и действия, на­правленные против императорского строя и сушествовавших порядков, но и за намерения осуществить такие дей­ствия [174, с. 72—73].

Картина идеологической борьбы вокруг вопроса об им­ператорской власти в данный период была бы неполной без рассмотрения движения против засилья идеологии импера­торской системы в религиозной форме. Развитие капита­листических отношений, затрагивавшее все более широкие сферы жизни общества, вызвало появление многих новых организаций верующих, которые, подобно таким «новым религиям», как Тэнри-кё, Маруяма-кё и Рэммон-кё, возник­шим на более ранних этапах, были религиозным выражением стремления к «обновлению мира» и вступали в откры­тое столкновение с официально санкционированным образом мысли. Наибольшую антитэнноистскую направленность нес­ли в себе идеи Омото-кё и Хоммити (ответвление от Тэнри-кё).

Выдвинутая сектой Омото-кё доктрина базировалась на мифе «об изгнании основателей государства». Этот миф утверждал веру в двух «ками» — Кунитокотати-но микото и Сусаноо-но микото, которым поклонялись в храме Идзумо-тайся. Они превозносились как первоначальные правители Японии, побежденные и изгнанные злыми «ками», что вызвало хаос в тогдашнем мире. Согласно учению Омото-кё, придет время, когда будет учреждено государство законных «ками». Миф «об изгнании основателей государства» явно звучал как вызов официальной императорской мифологии, он отрицал «божественный» статус императорской династии и законность ее правления [180, с. 72—73].

Омото-кё не раз подвергалась преследованиям властей, тем не менее после начала первой мировой войны эта религиоз­ная секта стала пользоваться все более массовой поддержкой, прежде всего в городах Токио, Киото и Осака. Привер­женцы Омото-кё призывали в своих проповедях к реорганиза­ции общества, они критиковали капиталистические порядки и индустриальную цивилизацию, взамен которых выдвигали возврат к мирной жизни земледельцев.

К началу 20-х годов XX в. воздействие религиозных про­поведей Омото-кё на японское общество заметно усилилось, особенно после приобретения сектой влиятельной осакской газеты «Тайсё нитинити симбун». Исходя из доктрины о реализации правительства законных «ками», Омото-кё пред­сказывала в своих статьях «реставрацию Тайсё». Официаль­но признанные религиозные организации и консервативные журналисты развязали кампанию травли Омото-кё как ерети­ческой секты. В 1921 г. полиция совершила налет на штаб- квартиру Омото-кё, ее святилище было разрушено, лидеры арестованы по обвинению в оскорблении трона, а газета закрыта как нарушившая законы [180, с. 74]. Однако в дальнейшем секта возобновила свою религиозную деятель­ность и даже значительно расширила ряды приверженцев, что вызвало вторичные репрессии, после чего оправиться уже Омото-кё не удалось.

Несколько сложнее обстояло дело с официальным пресече­нием крамольной активности другой религиозной секты — Хоммити. Доктрина Хоммити основывалась на том, что ее основатель Айдзиро Ониси (1881 —1958) считался живым «ками», и только следование его учению «об истинном пути [спасения]» (хоммити) может обеспечить «спасение» всей Японии. В 1927 г. Ониси под влиянием мистических «озарений» решил обнародовать свои откровения о «спа­сении» мира и нации. В брошюре под сухим научным на­званием «Исследовательские материалы» («Кэнкю сире») Ониси предсказывал начало новой мировой войны и как результат этого — приход Японии на грань гибели. Един­ственное спасение Ониси видел в следовании его учению как живого «ками». Он повторял утверждения первона­чальной доктрины Тэнри-кё, отрицавшие «божественный» характер императора и законность его правления исходя из фиктивности ранних мифов об эре богов. (Лидеры Тэнри-кё отказались от этой доктрины еще в первые годы XX в., по­скольку она противоречила официальным догматам тэнно-изма.) Начиная с весны 1928 г. верующие Хоммити по приказу Ониси распространили копии его брошюры по всей стране. Более всего Ониси стремился ознакомить со своим учением представителей правящей элиты и влиятельных поли­тических деятелей, поэтому «Исследовательские материалы» были доставлены на дом многим политическим лидерам, правительственным деятелям и даже в полицейские участки [180, с. 75-78].

По тем временам это была самоубийственная акция, не­медленно вызвавшая арест 500 сторонников Хоммити, 180 из которых были обвинены в государственной измене и оскорб­лении императорского величества. Министерство внутренних дел распорядилось распустить Хоммити и организовало кам­панию в прессе по дискредитации Ониси, а также разобла­чению еретического характера его учения. Однако разбира­тельство в суде по делу Хоммити, несмотря на то что суд проходил при закрытых дверях, зашло в тупик, так как решение об абсурдности заявления Ониси о его «божест­венном» статусе могло поставить под сомнение главный догмат тзнноизма (император — «живой бог»), зиждив­шийся на столь же иррациональных основаниях, как и заявле­ние Ониси. Суд был вынужден свернуть дело, признав Ониси психически ненормальным.

Таким образом, в 20-е годы явственно обнаружились признаки кризиса официальной идеологии, которая была «пригнана» к массовому сознанию эпохи Мэйдзи. Для того чтобы оставаться эффективным идеологическим орудием, тэнноизм не мог уже по-прежнему эксплуатировать тради­ционные стереотипы мышления простых японцев, он нуждал­ся в определенной модификации в соответствии с измене­ниями в общественном сознании. Однако наметившиеся было тенденции в этом направлении прервали бурные внутри-и внешнеполитические события. С начала 30-х годов стало наблюдаться расширение влияния ультраправых, ультрана­ционалистических сил, приведшее к привнесению фашистских элементов в политическую структуру императорского строя и к окончательному скатыванию к милитаризму во внешней политике. Обострение международной обстановки все более явно свидетельствовало о приближении новой мировой войны. В такой ситуации тэнноизм пошел по пути консерва­ции и упрочения главных концепций, выработанных в период Мэйдзи, лишь несколько осовременив их по форме.

Этот путь неминуемо привел к крайней формализации положений официальной идеологии, использовавшей отныне культ императора преимущественно как средство в борьбе с любым проявлением оппозиционного движения как слева, так и справа.

По мере того как все более усиливалось навязывание официального культа, шедшее параллельно с жестоким по­давлением социалистического и коммунистического движе­ния, с пресечением на базе реакционного законодательства малейших признаков инакомыслия на любых уровнях об­щественного сознания, почитание императора неизбежно деградировало в лицемерную привычку крайне затравленных полициейским режимом масс к внешним проявлениям своего верноподданничества, служившим лишь маской для внутрен­него неприятия искусственно поддерживавшихся иррацио­нальных основ власти. В то же время исключительное духов­ное подавление личности в условиях милитаристской дик­татуры в духе тоталитарного тэнноизма привело к возникновению у определенных слоев фанатической веры в императора — «живого бога», постепенно уменьшилось число людей, даже пассивно не согласных с официальными по­стулатами.

Сторонникам традиционного национализма, выступавшим за использование идеологии «императорского пути» как глав­ного обоснования милитаризма в Японии в 30—40-е годы, удалось одержать победу как над не успевшими набрать силу демократическими силами, вплоть до либерально на­строенной элиты (апофеозом борьбы можно считать 1935 год, когда в ходе кампании, получившей название «вопрос о выяснении сущности кокутай» (кокутай мэйтё-но мондай), были официально осуждены сторонники теории Минобэ), так и над приверженцами «ультранационализма Сева» (после подавления военного путча 26 февраля 1936 г.).

Начало завершающего этапа эволюции тэнноизма в усло­виях господства императорской системы можно датировать 1935 г., поскольку после решения «вопроса о выяснении сущности кокутай» военная верхушка сумела добиться офи­циального признания законности лишь экзотерического ва­рианта идеологии тэнноизма.

Предпосылки к такому повороту подспудно складывались со второй половины 20-х годов, но лишь с развязыванием агрессии в Маньчжурии (в 1931 г.) и быстрой тотальной милитаризацией всех сфер жизни страны, с утверждением милитаристского режима, усилением полицейских репрес­сий и организацией неослабного контроля над мыслями тэнноизм добился доминирующего положения в идеологи­ческой сфере, которое стало фактически монопольным после ликвидации к концу 30-х годов угрозы официальной идео­логии со стороны марксизма, буржуазного объективизма и «новых религий». Одновременно официальные идеологи «им­ператорского пути» разработали итоговые документы, такие, как «Основные принципы кокутай» («Кокутай-но хонги», 1937 г.) и «Путь подданного» («Симмин-но мити», 1941 г.) (см. [154, с. 178—272]), дававшие официальные интерпре­тации основным положениям тэнноизма. Последние эклекти­чески впитали в себя к этому времени некоторые новые моменты, почерпнутые из самых разных источников — из академических работ философов Киотоской школы, прежде всего учения Китаро Нисида (1870—1945), из «буддизма императорского пути», паназиатского национализма, этиче­ских теорий таких неортодоксальных ученых, как Тэцуро Вацудзи. Другими словами, официальные идеологи попыта­лись несколько модернизировать тэнноизм, усилив его различными положениями других идейных направлений, но подчинив их ортодоксальному монархизму «кокутай».

К середине 30-х годов в Японии, все глубже погрязав­шей в империалистической интервенции в Китае, явственно наметились тенденции к милитаризации государственного строя, ликвидации даже тех немногих завоеваний буржуазного парламентаризма, какие существовали в стране в 20-х годах. В официальной идеологической политике это выразилось в стремлении набиравшего силу военно-фашистского крыла правящих кругов вытравить из общественного сознания саму идею либерализма. Разгром левых демократических организаций, милитаризация экономики и политики весной 1935 г. были дополнены широкой идеологической кампа­нией «о выяснении сущности кокутай».

Начало кампании связано с выступлением в феврале 1935 г. в Палате пэров барона Такэо Кикути, заявившего, что работы члена этой же палаты, одного из ведущих юридических авторитетов в стране, профессора Тацукити Минобэ, оскор­бляют «божественный статус» императора и свидетель­ствуют о нелояльности их автора [122, с. 63]. Непосред­ственной причиной для нападок военных кругов на Минобэ послужило то обстоятельство, что правительство Хамагути использовало положения его работы «Постатейный коммен­тарий к конституции» [88], чтобы оправдать подписание Лондонского морского соглашения, в соответствии с кото­рым Япония должна была пойти на известное ограничение своих морских вооружений. Премьер-министр Хамагути стре­мился не допустить монопольного влияния на политику военной верхушки, опираясь во многом на теорию Минобэ, он отстаивал точку зрения, что реорганизация армии и опре­деление численности войск — это прерогатива кабинета, а не военного командования.

К середине 30-х годов ультраправым силам, центром ко­торых в Японии стали военные круги, удалось усилить свое влияние в правящей верхушке, поэтому они и в идео­логическом отношении перешли в наступление даже против умеренных либералов в лице Минобэ, идеи которого мешали милитаризации массового сознания. Среди японских ученых существует также мнение, что непосредственной причиной для нападок на Минобэ послужила его критика на страницах журнала «Тюо корон» содержания брошюры, изданной в 1934 г. штабом сухопутных войск [112, с. 76; 113, с. 28]. Пред­ставляется, однако, более обоснованным мнение английского исследователя Ричарда Сторри, рассматривающего кампа­нию против Минобэ как хитроумно организованное наступле­ние ультранационалистических сил, объединявшихся вокруг «Группы императорского пути» (Кодоха)¹⁴, против своих противников либерального толка в правительстве [187, с. 166].

Хотя профессор Минобэ сумел достойным образом ответить на все обвинения против него, доказывая их абсурд­ность, ему все же пришлось уйти с поста профессора Токийского императорского университета, а также выйти из состава Палаты пэров. Милитаристским кругам удалось одержать над Минобэ победу благодаря умело организован­ному достаточно массовому «движению за выяснение сущ­ности кокутай» (кокутай мэйтё ундо). Если до 1935 г. о существовании теории «император — орган государства знали лишь в узких кругах образованной элиты, то ультра националисты «Кодоха», используя такие милитаристские организации, как Имперский союз резервистов (Тэйкоку дзайго гундзин кай), а также многочисленные «патриоти­ческие» объединения (Кокутай его рэнгокай, Мэйрин кай и т.п.), всколыхнули общественное мнение против Минобз. Еще в марте Лига защиты «кукутай» (Кокутай его рэнго­кай) опубликовала брошюру «Изгнание вредных мыслей и защита основ нации» («Кёгяку сисо-но сото то кокухон-но боге»), в которой искусно обыгрывался инцидент с Минобэ в целях широкой националистической пропаганды. В Токио в апреле члены Имперского союза резервистов в офицерском клубе организовали церемонию сжигания книг Минобэ.

Многие влиятельные деятели, вплоть до самого премьер-министра Ока да, считали обвинения Минобэ в оскорблении императорского величества абсурдными, и все же они ока­зались бессильны защитить его в обстановке националистиче­ского ажиотажа, развернутого вокруг его теории практиче­ски во всей стране силами «Кодоха». Правительство было вынуждено запретить три книги Минобэ и издать специаль­ное постановление, объявлявшее его теорию противоречащей истинному значению «кокутай» [7, vol. 4, с. 263]. Есть любопытные свидетельства о мнении императора, кото­рый не считал, что Минобэ нарушил долг лояльности, высоко ценил его как выдающегося ученого и рассматри­вал теорию Минобэ как действенное средство против дес­потизма [187, с. 165]. Кампанию «о выяснении сущности кокутай» можно расценивать как идеологическую подготовку к февральскому путчу 1936 г.

После подавления мятежа официальные идеологи оказа­лись в сложном положении в связи с необходимостью сфор­мулировать и обосновать свою позицию по вопросу о «ко­кутай», учитывая ту идеологическую неразбериху, которая досталась им в наследство от решительной деятельности «Кодоха». Главным документом, который удалось выра­ботать в такой ситуации, была изданная в 1937 г. мини­стерством просвещения брошюра «Основные принципы кокутай». Впервые за всю историю существования тэнношма в официальном документе попытались суммировать все глав­ные параметры этой идеологии, эклектически вплетая в нее практически все направления общественной мысли Японии, пропустив их через тенденциозный отбор националистиче­ского учения о «японском духе».

Было бы бесполезным и неблагодарным занятием попы­таться подробно выяснить, в чем состоит влияние того или иного идеологического и религиозного направления на уста­новки тэнноизма к моменту создания «Кокутай-но хонги». Это влияние доведено до «органичного» эклектизма, что отражает в определенной мере синкретический характер япон­ской культуры вообще, допускающей сосуществование эле­ментов из противоречащих в своей первооснове идейных комплексов после их соответствующей постепенной пере­работки в русле доминирующей духовно-мировоззренческой синтоистской праструктуры. Поэтому мы ограничимся лишь констатацией самого факта широкого использования всего «наработанного» японской культурой, а также заимство­ваний из других культурных комплексов, хотя составители «Кокутай-но хонги» претендовали на строго оригиналь­ные построения, подчеркнуто отвергая все «западное» как противоречащее и вредящее силе «японского духа».

«Кокутай-но хонги» явилась наиболее признанной офи­циальной интерпретацией норм социального и политиче­ского мышления, допустимых для японцев. По своему не­посредственному предназначению это была инструктивная брошюра для преподавателей «морального воспитания» (сюсин) в учебных заведениях страны всех уровней, начиная с начальных школ и кончая университетами. Реальное же значение рассматриваемого документа как канона идеоло­гических требований, предъявляемых Управлением контроля за мыслями к «подданным великой Японской империи», неизмеримо серьезнее. Недаром из всех официальных изда­ний по тэнноизму в директиве штаба оккупационных войск от 15 декабря 1945 г. именно «Кокутай-но хонги» специально указывалась как запрещенная для дальнейшего распространения [173, с. V].

Составление «Кокутай-но хонги» прошло несколько эта­пов. Над ее текстом трудились десятки идеологов и работни­ков министерства просвещения. Первоначальный вариант принадлежал перу профессора Токийского императорского университета Сэнъити Хисамацу, признанного специалиста по японской классической литературе. Текст Хисамацу был очень серьезно переработан официально назначенными 14 членами специальной комиссии, представленными в основном профессурой университетов. Вспомогательные работы осу­ществлялись вторым составом комиссии из 10 чиновников, связанных с идеологической работой. Такое явно коллектив­ное авторство «Кокутай-но хонги» дополнялось традицион­ной для японской официальной идеологии практикой перепи­сывания текста неизвестными работниками министерства просвещения. В довершение всего глава Управления по контролю за мыслями Энкити Ито как ответственный редактор внес столь существенные изменения в документ, что ему иногда приписывается авторство окончательного варианта «Кокутай-но хонги» [173, с. 7; 7, vol. 4, с. 264].

Брошюра «Кокутай-но хонги» в количестве 300 тыс. экзем­пляров была разослана преподавательскому составу всех школ и университетов, директорам школ вручались специаль­ные уведомления о необходимости использования любой возможности для ознакомления как можно более широкого круга населения с содержанием брошюры. До марта 1943 г. было продано 1 млн. 900 тыс. официально переизданных экземпляров, к тому же около 28 тыс. экземпляров было допечатано в частных типографиях. Более 50 тыс. раз текст брошюры воспроизводился в других публикациях. Отдельные куски включались в учебники для школ. Кроме того, «Кокутай-но хонги» использовалась в качестве учебника и материалов для дополнительного чтения в школах старшей ступени. Преподавателям предписывалось организовывать семинары для изучения и обсуждения материалов брошю­ры. В дальнейшем вошло в обычай ссылаться на этот текст в речах и во время церемоний национальных празд­ников и различных собраний.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: