Часть IV. Глава 1. Поэзия скальдов переходного периода: XI – начало XII века 3 страница

Тема "Песни о тиши на море" – прославление святости Олава, которого скальд называет "человеком Божьим" (Goðs maðr B I 301, 9) и перечисляет чудеса, творимые им после смерти. Торарин обращается к королю Свейну с советом просить помощи Олава Святого в управлении Норвегией, так как Господь по просьбе Олава дарует мир и процветание всей стране: Может показаться, что в этой песни появляется новая для скальдической поэзии задача – средствами религии мотивировать законность власти короля над страной. Действительно, в христианской поэзии скальдов Торарин решает ее впервые. Вспомним, однако, о сочиненном Халльфредом, тогда еще язычником, произведении в честь Хакона Могучего, где этот ярл изображался в образе жениха, при виде которого расцветала его невеста-страна. Может быть, не только ветхозаветные образы, о которых мы уже говорили, но и драпа Халльфреда, поэтически рассказывающая о счастливом союзе хладирского ярла с процветающей, радостной Норвегией, подсказала Сигвату образы созданной им после гибели Олава Святого висы, описывающей "смеявшиеся" при жизни великого конунга скалы Норвегии и ее манившие мореплавателей берега. В той же висе Сигвата шла речь о том, как все скалы Норвегии "погрузились в грусть" из-за прихода к власти датчанина Свейна Кнутссона – того короля, которому посвящена "Песнь о тиши на море" Торарина Славослова.

С этим посвящением песни Торарина связано много необычного. Во-первых, в сохранившихся в "Круге Земном" фрагментах этого произведения очень скупо говорится о самом Свейне, который по приказу своего отца Кнута Могучего (правившего Данией и Англией) стал конунгом Норвегии и которого должна была бы прославлять сочиненная в его честь песнь. Во-вторых, основным объектом хвалы является здесь Олав Святой, в чьем поражении и гибели в битве при Стикластадире отец Свейна Кнут Могучий сыграл не последнюю роль. И, наконец не следует забывать, что воспевающая Олава Святого поэма была сочинена Торарином Славословом – скальдом злейшего недруга Олава, каковым был Кнут Могучий.

Предполагалось, что, создавая песнь об Олаве Святом, Торарин отчасти следовал примеру своего покровителя. Известно, сколь горячо во время правления Англией Кнут поддерживал распространение и укрепление культа Эдмунда Святого (и даже основал аббатство Св. Эдмунда и покровительствовал паломникам), не смущаясь тем, что судьба этого мученика долгое время служила своеобразным символом антидатской оппозиции (18). Торарин призывает Свейна поступить подобно своему отцу (который настолько идентифицировал себя с королевской властью в Англии, что с успехом использовал для собственного возвышения даже символическую роль Святого Эдмунда) и принять участие в распространении культа Олава Святого. Насколько можно судить по сохранившимся фрагментам, Торарин говорит о Свейне только, что он "поставил свой престол... в Трандхейме" (hefr sé r til sess hagat í Þrandheimi B I 300, 2), – там, где жил Олав, пока не был взят на небо, а главное там, где он был похоронен "живым" (kykvasettr B I 300, 3), т. е. святым. Основные темы дошедших до нас строф Торарина – описание нетленных мощей Олава Святого, чудеса, происходящие у его гробницы, изображение исцеленных паломников, отовсюду стекающихся к усыпальнице конунга. Над всем этим властвует "поставивший престол" в Трандхейме Свейн, которого Торарин неявно просит использовать преимущества его положения, возможно, понимая, насколько важен культ Олава Святого не только для судьбы, христианства в Норвегии, но и для политического развития страны (19), а также, не в последнюю очередь, – для укрепления авторитета самого Свейна.

Более того, Торарин даже призывает Свейна молиться Олаву Святому о даровании разрешения на правление страной:

Можно заключить, следовательно, что Олава и через несколько лет после смерти почитали не только как святого, но и как покровителя Норвегии, от которого зависит благополучие и процветание страны. Вероятно, именно у Торарина впервые появляется укоренившееся позднее представление об Олаве Святом как о rex perpetuus Norvegiae (20). Культ Олава, очевидно, прочно утвердился ко времени сочинения песни Торарина как среди его прежних друзей, так и среди его прежних врагов. Олав Святой, как свидетельствует произведение Торарина, уже хорошо известен своими чудесами. Будто живой лежит он, и растут власы над его челом и ногти. Колокола над его усыпальницей звонят без участия людей, свечи горят на алтаре; слепые и немые ищут исцеления у его могилы и обретают зрение и речь. Так в "Песни о тиши на море" продолжают разрабатываться впервые яамеченные Сигватом и новые для скальдической поэзии агиографические темы.

В XI в. христианская поэзия скальдов осваивает не только новые темы, но и новые формы. Не исключено, что под влиянием стихов Сигвата (вспомним его строфу, содержащую молитву на крещение дочери) появляются отдельные висы-молитвы. В "Саге о фарерцах" (Færeyinga Saga) сохранилась версифицированная молитва, знаменитый "Символ Веры" (Kredda) фарерского хёвдинга Транда из Гаты (Þrándr í Götu, XI в.). Однако, скорее, это не Символ Веры, а молитва, призывающая Господа, Христа и, возможно, впервые в поэзии скальдов упоминающая ангелов небесных: "(Да) не иду я один, четыре или пять ангелов Господних следуют за мной..." (Gangat ek einn út / <...> fjórir mér fylgja / fimm goðs englar... B I 202). По-видимому, эта молитва должна была произноситься перед началом дня или перед тем, как отправиться в путешествие. В формальном отношении это семисложная строфа, сочиненная, вероятно, в льодахатте – вполне возможно, что число строк в строфе символично.

Проникают молитвы и в скальдические драпы. Одним из первых, насколько известно, в свою хвалебную песнь молитву вводит Стейн Хердисарсон (XI в.). Этого скальда можно, с некоторой долей условности, назвать духовным наследником Сигвата. Как и Сигват, Стейн отдает предпочтение ясному стилю, использует прямой порядок слов и не перегружает свои произведения не только мифологической фразеологией, но и кеннингами вообще. Описания битв в поэзии Стейна становятся все более отвлеченными; герои его, еще конвенционально прославляемые за боевые заслуги, уже не столько отважные викинги, сколько политики и государственные деятели.

В драпе, сочиненной в честь норвежского конунга Олава Тихого (ок. 1070 г.) – первого правителя Норвегии, знавшего грамоту и читавшего Псалтирь, Стейн восхваляет своего героя не только за то, что он вместе с его отцом Харальдом Суровым "обращал в бегство врагов" (B I 379, 4), но и за миролюбие: "Рьяный до оружия князь трендов с большим умом захотел – это очень понравилось людям – установить мир во всей стране; народу пришлось по душе, что противник англов, стойкий духом, принудил подданных к миру"(B I 382, 13).

Конунг-миротворец происходит из рода Олава Святого – так, вслед за Торарином Славословом Стейн продолжает агиографическую тему. В отличие от датского конунга, которому были адресованы благие призывы Торарина, герой драпы Стейна – не узурпатор, а законный правитель Норвегии: "Стойкий в бою вождь в Каупанге, где Святой конунг покоится – он могуществен, – оградит свой одаль от Свейна; конунг Олав (= Святой) с радостью даровал всю Норвегию своим потомкам; сын Ульва (= Свет) не имеет на нее прав" (B I 381, 10). Использование юридического термина "одаль" – наследственное неотчуждаемое владение, находившееся в обладании нескольких поколений одной семьи, – для скальда такой же аргумент против притязаний датского короля, как и покровительство Олава Святого. Торарин Славослов, советуя сыну датского и английского короля Кнута просить Олава Святого даровать ему власть над "своей землей" (grundar sinnar), разумеется, не мог апеллировать к праву "одаля". Напротив, как утверждает Стейн, законная власть Олава Тихого над Каупангом (= Нидаросом, Трандхеймом), где находятся мощи Олава Святого, поможет ему отразить набеги датчан. Так, в стихах Стейна, и отчасти Торарина Славослова, впервые в христианской скальдической поэзии появляется мотив помощи Свыше, который, как будет показано, начинает широко употребляться скальдами следующих поколений.

Стейн вносит в свою драпу и еще одну важнейшую инновацию. Он начинает это произведение не с традиционной скальдической формулы, призывающей слушателей к вниманию, но с обращения к Господу: "Я прошу Святого правителя покрова мира (= небес, т. е. Бога) <выслушать> мою песнь перед людьми, потому что он более славен" (B I 379, 1). Это обращение, хотя и содержит аллюзии на канонические вступления к хвалебным песням, намеренно порывает с традицией скальдов. Начиная со Стейна, скальдические драпы все чаще открываются или завершаются молитвами.

Заключаются молитвой о спасении проставляемого и некоторые драпы Арнора Тордарсона по прозвищу Скальд Ярлов (XI в.) – одного из самых знаменитых исландских поэтов XI в. Арнор был сыном скальда Торда Кольбейнссона, о котором идет речь в "Саге о Бьёрне Герое из Хитдаля" (см. главу о любовной поэзии), и родился в западной Исландии около 1011 г. В "Перечне скальдов" (Skáldatal) он числится среди скальдов Кнута Могучего, однако его стихи в честь этого конунга не сохранились.

Арнор вводит молитвы о прославляемых им конунгах почти во все свои хвалебные песни. Просительная молитва содержится и в "Драпе о Торфинне" (Þórfinnsdrápa):

Обращение от первого лица ("и я прошу...") придает этой молитве Арнора оттенок личной просьбы. В "Поминальную драпу о Харальде" (ок. 1067 г.) Арнор также включает молитву о восхваляемом им конунге:

Свою молитву о душе героя Арнор завершает словами: "Так я плачу князю за его дар". Как уже упоминалось, древние скальды, начиная с Браги, создавали целые произведения в ответ на полученный от конунга дар. Арнор следует этой традиции, однако изменяет ее и "платит" за все благодеяния конунга возносимыми им молитвами. Вероятно, Арнор, как и первые скальды-христиане, не видит противоречия в том, что вера в бессмертие души не вполне согласуется с основной функцией поминальной драпы, сочиняемой с целью обеспечить вечную посмертную славу объекту восхваления.

Многочисленные литературные источники, в частности и мифологические песни "Старшей Эдды" (как и древнескандинавские погребальные обряды), свидетельствуют о том, что у скандинавов существовала вера в загробную жизнь. Данное в "Прорицании вёльвы" описание блаженной страны, которая откроется после конца мира, напоминает изображения Рая в средневековой литературе и, скорее всего, окрашено в христианские тона: "Чертог она видит / солнца чудесней, / на Гимле стоит он, / сияя золотом: / там будут жить / дружины верные, / вечное счастье / им суждено. // Нисходит тогда / мира владыка, / правящий всем / властелин могучий" (строфы № 64-65. Пер. А. Корсуна). Возможно, создание представлений о жизни иной и жизни вечной явилось не самым важным следствием христианизации Исландии. Новыми для скандинавов, вероятно, были христианские представления о зависимости уготованной человеку вечной судьбы от его поведения в этой жизни. Поэтому обращение скальда к Богу часто содержит не только молитву о душе прославляемого, но и просьбу о помощи и заступничестве, как, например, в "Драпе о Рёгнвальде" (Rögnvaldsdrápa, ок. 1046 г.):

В молитвах, включенных в драпы, Арнор, очевидно следуя примеру Халльфреда и Сигвата (Халльфред B I 156-157, 29; Сигват В I 244, 22), просит Бога "помочь" (hjalpa) погибшему герою. С этой просьбой он обращается к Господу не только в "Драпе о Рёгнвальде", но и в "Драпе о Торфинне" и в сохранившемся фрагменте о Хермунде Иллутасоне. Во многих молитвах, высеченных на скандинавских рунических камнях начала XI в., содержится та же просьба к Богу помочь душе почившего (Goð hjalpi sölu / önd hans).

Если в рунических надписях обращение к Господу выражено непосредственно (Goð), то в скальдических молитвах появляются разнообразные кеннинги для обозначения Бога. В приведенном примере из "Драпы о Рёгнвальде" употреблен кеннинг "истинный властитель крыш солнца (= неба)" (saðr stillir sóltjalda В I 306, 3), во фрагменте о Хермунде Иллутасоне – кеннинг "конунг земли дня (= неба)" (dags grundar konungr B I 316, 4), в "Драпе о Магнусе" – "творящий (или "истинный") покровитель небес" (himins skapvörðr В I 313, 10), в "Хрюнхенде" – "князь небес" (himna þengill B I 310, 18), во фрагменте об архангеле Михаиле – "властитель шлема солнца" (= неба) (sólar hjalms tyggi B I 326, 1). По структуре эти новые фразеологизмы подобны исконным кеннингам мужа и строятся по вполне традиционным для скальдической поэзии законам: в основе они имеют nomina agentis, а в определении – обозначение неба (часто с помощью кеннинга). Однако если в ранних христианских произведениях скальдов Христос изображался как могучий герой, одержавший победы над языческими богами и завоевавший Норвегию и Исландию, то в кеннингах Арнора подчеркивается, что Бог правит небесами и властвует над миром.

К Господу – "покровителю небес" обращается Арнор с молитвами обо всех героях своих драп, в частности "Драпы о Торфинне" – поминальных стихов, сочиненных в честь ярла Торфинна Сигурдарсона (ум. 1064 г.), с которым Арнор подружился, проведя несколько лет на Оркнейских островах, и которого сопровождал почти во всех походах. В процитированных выше строках, приводящих на память эддическое "Прорицание вёльвы", Арнор говорит, что Оркнейским островам не суждено узнать более благородного господина, чем Торфинн, до самого конца света (см. также главу о панегирической поэзии). Эсхатологические мотивы, возникавшие в скальдических произведениях дохристианских времен, были, явным образом, заимствованы из языческой мифологии, например в "Речах Хакона" (Hákonarmál, ок. 961 г.) Эйвинда Погубителя Скальдов: "Фенрир-волк без привязи бросится на жилище людей (= землю), прежде чем столь же хороший конунг заступит на пустое место" (B I 60, 20). В отличие от Эйвинда или от описывающих гибель богов мифологических песней "Старшей Эдды", например, "Речей Вафтруднира" ("как солнце на глади / небесной возникнет, / коль Волк его сгубит?", строфа 46), Арнор избегает откровенно языческих образов. Высказывались предположения (21), что мотив раскалывающихся небес ("разобьется бремя Аустри = небо" brestr erfiði Austra B I 321, 24-4), который Арнор вторично использует в "Хрюнхенде" ("пока не расколются небеса" unz himinn rifnar B I 306, 1), заимствован из эддического "Прорицания вёльвы" ("расколются небеса" himinn klofnar Vsp. 52). Возможно, генетически связана с языческой мифологией и нарисованная Арнором картина опускающейся в море земли ("земля погрузится в темное море, <...> весь океан зашумит над горами" søkkr fold í mar døkkvan <...> allr glymr sær á fjöllum B I 321, 24-2, 4 – cp. строфу 57 из "Прорицания вёльвы": "Солнце померкло, / земля тонет в море..."), во всяком случае – это едва ли библейский образ. Что же касается описания меркнущего солнца ("яркое солнце почернеет" björt verðr sól at svartri B I 321, 24-1), то оно с равной вероятностью может восходить и к христианской эсхатологии.

Арнор применяет в своей строфе тот же троп adynaton, что и Халльфред в заключительных строках из "Поминальной драпы об Олаве", содержащих первую в скальдической поэзии молитву (в строфе Арнора есть и другие параллели с этим фрагментом Халльфреда, в том числе вербальные, например, повторение строки "князь будет рожден" gœðingr myni fœðask B I 321, 24-8). В отличие от строфы Халльфреда, который добивается максимальной выделимости молитвы, противопоставляя ее всему остальному тексту висы за счет нарушения синтаксической границы между хельмингами и их слияния воедино, у Арнора введение молитвы не влечет изменений в синтаксической структуре строфы. Напротив, ко времени Арнора обращения к Богу кажутся столь хорошо освоенными скальдической поэзией, что участвуют в переплетениях предложений – наиболее характерном синтаксическом приеме скальдов (см. выше главу о скальдическом синтаксисе):

Отдельные слова молитвы (выделенные курсивом) вклиниваются, переплетаясь с основным текстом приведенной полустрофы.

Сходным образом и почти одновременно с Арнором включает молитву в свою драпу Стув Тордарсон. В "Драпе Стува" (Stúfsdrápa, ок. 1067), поминальной песни о Харальде Суровом, скальд вплел ее в завершающие хельминги второй, третьей и шестой строфы, применив так называемый расщепленный стев (klofastef, см. выше): "Да пребудет душа могучего Харальда... навеки с Христом... над землями там, где хорошо быть" Hafi ríks þars vel líkar 2-8, Vist of aldr með Kristi 3-8, Haralds önd ofar löndum 6-4 (B I 373-374). Для молитвы Стува, как и Арнора, характерны вербальные параллели с первой в поэзии скальдов молитвой Халльфреда (ср. строки: у Стува – "душа Харальда над землями" Haralds önd ofar löndum; у Халльфреда – "душа конунга над землями" konungs önd ofar löndum), что заставляет предположить вероятное влияние или осознанную имитацию, а может быть, даже намеренное утверждение авторского мастерства, совершенствующегося в изощренной синтаксической игре.

Несмотря на включенную в строфу просительную молитву, Арнор не избегает ни в этих строках, ни вообще в "Драпе о Торфинне" кеннингов, содержащих аллюзии на языческие мифы. Так, в приведенном примере небо названо при помощи кеннинга "бремя Аустри" (согласно "Младшей Эдде", небо с четырех сторон держат карлики: Аустри, Вестри, Нордри и Судри). Подобное обозначение неба не ново для скальдов: Халльфред, с поэзией которого, как уже было показано, произведения Арнора тесно связаны, возможно даже отношениями преемственности, употребляет в кеннинге неба имя другого карлика, называя его в "Поминальной драпе об Олаве" "бременем родичей Нордри" (ср. у Халльфреда: Norðra niðbyrðr B I 156, 26; 28). Встречаются у Арнора и другие аллюзии на миф о возникновении мира – в "Драпе о Магнусе", например, небо обозначается как "череп Имира" (Ymis hauss В I 315, 19). Эти кеннинги нельзя отнести к числу обычных в поэзии скальдов. Возможно, Арнор сознательно использовал их в своих прославлениях для того, чтобы создать впечатление особой грандиозности, величия, освященного веками.

Соответствует стилистике содержание "Драпы о Торфинне". Подобно Сигвату в "Поминальной драпе об Олаве", Арнор говорит о викингских походах прославляемого им ярла. С необычайной яркостью описываются героические свершения Торфинна: когда отважный ярл прошел через Шотландию, дома и дворы остались опустошенными, алые языки пламени заплясали в дымящемся тростнике крыш, много скоттов, бриттов и англов лишилось жизни.

Нельзя не заметить, что далеко не все ценности христианства оказались столь же твердо усвоенными Арнором и современными ему скальдами, как представления о жизни иной. Например, христианские нравственные идеалы смирения, кротости, доброты, миролюбия, нестяжательства совершенно чужды скальдическим стихам этого времени. В отличие от европейских панегиристов, Арнора, как и его предшественников, больше интересуют боевые заслуги прославляемых им правителей (см. часть III, главу 1), чем их моральные качества. Лишь изредка упоминает он в "Драпе о Магнусе" о "пылком сердце" (afkart hjarta B I 311, 3) и "отважном сердце" (ört gat hilmir hjarta B I 315, 18) своего героя (ср. также у Тормода Скальда Чернобровой "отважным было сердце Олава" – ört vas Áleifs hjarta B I 266, 23). Арнор по-прежнему восхваляет Торфинна и других героев за воинскую доблесть, неукротимую отвагу, непримиримость к врагам. Если скальд и выражает сожаление по поводу распри оркнейских ярлов Торфинна и Рёгнвальда ("ужасное случилось" B I 320, 20; "моя боль стала больше" В I 320, 21), то лишь потому, что он сам оказался перед выбором, кому из них хранить верность.

В стихах Арнора можно найти лишь один пример того, как подвергаются сомнению те ценности, которые испокон века служили предметом прославления не только в скальдической, но и во всей древнегерманской поэзии. Рассказывая в "Драпе о Харальде" о гибели Харальда Сурового в битве при Стэмфорд Бридж (Станфордабрюггьяр), когда конунг, оставив боевые доспехи на кораблях, атаковал значительно превосходившее его английское войско, он употребляет слово "ofrausn" ("чрезмерная отвага"). Трудно судить о точном значении, не говоря уже о коннотациях, этого слова, хотя известны примеры его применения для обозначения отрицательных качеств (в "Откровенных висах" Сигват использует его, когда сурово укоряет Магнуса, неразумно притесняющего своих подданных: ofrausn es þat jöfri B I 236, 11). Тьодольв Арнорссон тоже считал поход Харальда Сурового на запад, в Англию предпринятым "без нужды" (þarflaust) – в своей последней висе, сочиненной после гибели конунга и, вероятно, незадолго до собственной смерти, он сказал: "Мужи (= армия Харальда) заплатили горькую дань – теперь говорю я, что войско одурачено, – без нужды приказал Харальд этим людям двигаться с востока; так закончилась жизнь отважного князя, что мы все в плохом положении – прославленный (в особенности сочиненной в его честь поэзией) конунг простился с жизнью" (В I 353, 27).

Очевидно, процитированные стихи свидетельствуют о том, что от века воспеваемые скальдами героические нравственные ценности перестают казаться незыблемыми. Сходным образом, во всей героической поэзии англосаксов, единственный раз (в поэме "Битва при Мэлдоне", в строке 89) выражается осуждение, смешанное, впрочем, с восхищением, "чрезмерности отваги, высочайшему мужеству, возвышенному духу, гордости" (ofermōd), приведших вождя Бюрхнота к тому, что он утратил свое стратегическое преимущество перед войском викингов и потерпел поражение. Вместе с тем нельзя исключать и того, что неодобрение Арнора, как и Тьодольва, имело не столько моральный, сколько практический смысл и относилось к многочисленным тактическим ошибкам Харальда Сурового, обрекшим на неудачу его попытку, выиграв знаменитую битву, завоевать Англию.

Харальд Суровый (ум. 1066 г.) был не единственным правителем, поддерживавшим Арнора в Норвегии; покровительствовал знаменитому скальду и Магнус Добрый (ум. 1047 г.). Напомним, что в известном эпизоде из "Гнилой Кожи" (см. выше) рассказывается о том, как однажды, когда оба конунга еще были в приятельских отношениях и сидели вместе за столом, они послали гонца к Арнору, прося его явиться и исполнить стихи, сочиненные в их честь. Произведение, посвященное Арнором Харальду, называлось "Драпой черного гуся" (Blágagladrápa) и, насколько известно, не сохранилось, драпой же, сложенной Арнором в честь Магнуса, оказалась знаменитая "Хрюнхенда". Многое в этом произведении необычно и ново для скальдической поэзии, в частности то, что в нем впервые использован размер хрюнхент для создания панегирика в честь конунга.

Таким образом, Арнор, судя по всему, ответствен за важнейшую метрическую инновацию, оказавшую огромное влияние на все развитие христианской скальдической поэзии. Прославляющая конунга Магнуса Доброго "Хрюнхенда", по-видимому, дает наиболее ранний (если не считать шести строк "Драпы о буре на море", датировка которых вызывает трудности, см. выше в главе об эволюции скальдического стиха) образец размера хрюнхент – разновидности дротткветта с увеличенной до восьми слогов (и четырех ударений) строкой. Хрюнхент сохраняет остальные характерные черты дротткветта (рифмы и аллитерации), однако удлинение строки влечет за собой чередование слогов, аналогичное хореическому двустопному размеру латинских духовных гимнов и секвенций. Этот восьмисложный, четырехстопный размер (о котором уже шла речь в главе о стихе), заставляющий вспомнить о метрике латинской гимнической поэзии, начинает широко использоваться после Арнора для сочинения духовной поэзии в Исландии в эпоху позднего Средневековья. Хрюнхент оставляет больше свободы скальду, чем дротткветт, он кажется менее перегруженным звуковыми повторами, менее резким, но и менее экспрессивным. Синтаксически это тоже более простой размер, чем дротткветт. Так как длина строки увеличивается, то границы ее часто совпадают с границами предложений, таким образом, исчезает необходимость в использовании замысловатых синтаксических построений и традиционных многочленных кеннингов. Действительно, Арнор почти не употребляет в "Хрюнхенде" ни характерных скальдических переплетений предложений, ни изощренных кеннингов:

"Хрюнхенда" во многом напоминает "Драпу о Торфинне". В обоих произведениях их автор проявляет незаурядный талант в создании детализованных до наглядности описаний и предается безграничному восхвалению героя (22). О Магнусе Арнор говорит, что не знает никого великолепней и что "каждый конунг много хуже" (hverr gramr es þér stórum verri B I 306, 1). Скальд желает ему процветать, "доколе не расколются небеса" (unz himinn rifnar В I 306, 1), сжимая почти до размеров эддической строки из "Прорицания вёльвы" (himinn klofnar Vsp. 52) то описание конца времен, которое занимало целую строфу в "Драпе о Торфинне" (см. выше). После боя, в котором Магнус с помощью Олава Святого разгромил язычников-вендов, горы трупов стали так высоки, что голодные волки не могли взобраться на их вершину (B I 309, 13). О победе Магнуса в битве будут помнить, пока в мире живут люди (В I 310, 15). Никогда впредь не отправится в плавание более замечательный корабль со столь прекрасным вождем (B I 310, 16). Изукрашенную ладью конунга, спущенную на воду, можно сравнить только с солнцем, восходящим на сверкающем небе. Когда корабли Магнуса плывут по волнам, они напоминают толпу ангелов Господних:

Арнор мастерски использует в этой и предшествующей строфе (В I 310, 17) почти не встречающийся в скальдической поэзии прием сравнения, употребляя их в редком соответствии ближайшему поэтическому контексту и рисуя образ конунга, наделенный сверхъестественным "солнцу подобным" блеском. Не препятствует созданию почти ангельского образа правителя и упоминание в той же строфе мифологического имени морского конунга Мейти, скорее всего, полузабытого ко времени сочинения Магнусом "Хрюнхенды".

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: