Метафоры переходных периодов

Особый интерес для лингвистов представляют времена се- рьезных преобразований в обществе, замены одного строя другим. В силу консервативности еще какое-то время сохраняются ха- рактерные особенности «старого» языка, но в то же время уже появляются приметы «нового». Это отчетливо проявилось в пе- риод перестройки, когда постепенное стирание специфических черт «советского» («деревянного», как его называли на Западе) языка шло параллельно с укоренением нового русского полити- ческого языка, датой рождения которого можно считать 1985 г. Язык перестройки был удивительно ярким, образным, непо- хожим на предшествовавший ему язык брежневской эпохи, от- личавшийся «редкостной некрасноречивостью» [Рабинович 2000: 36]. Можно сказать, что если советская «военная» метафора пред- лагала человеку манихейскую черно-белую модель мира, то в метафорах перестройки воплотилось все буйство красок, все раз- нообразие и многоголосие того времени1. Представление о них можно составить по публикациям [Баранов, Караулов 1991;

1994].

В основе этих работ лежит достаточно репрезентативная кар- тотека за период перестройки (начиная с 1985 г.), собранная ав- торами по материалам печатных СМИ и представленная в тезау- русном виде. Каждая публикация состоит из двух частей:

1) первая часть дает возможность от заданной сферы-источ- ника выйти на все соответствующие сферы-мишени (с кон- кретными примерами из публицистических текстов). Например: Война / боевые действия / бой, битва, баталия → политическая деятельность, дипломатическая деятельность, уборка урожая (т. е. в терминах боя, битвы, баталии осмыс- ляются политическая и дипломатическая деятельность, а также уборка урожая).

2) вторая часть позволяет двигаться в обратном направлении: от заданной сферы-мишени ко всем соответствующим сфе- рам-источникам (и соответствующему иллюстративному материалу). Например: Горбачев → капитан, могильщик, ар-хитектор, мессия, освободитель, загадка, крестный отец,

1 Повышенную метафоричность языка перестройки также связывают с тем, что мышление в сложной проблемной ситуации требует построения множества вариан- тов действий, «просчитывания» различных перспектив. «Метафорическое мышление в политике — признак кризисного мышления» [Баранов, Казакевич 1991: 17].

священная корова и др. (т. е. приводятся примеры, уподоб- ляющие М. С. Горбачева капитану, могильщику, архитек- тору и др.).

В теоретическом плане сферы-мишени, при помощи которых могут осмысляться понятия «бой» и «битва», а также сферы — по- тенциальные источники образов для фигуры М. С. Горбачева, разумеется, не исчерпываются приведенными примерами. Авторы включили в свои словари то, что зафиксировано в их картотеке. Понятно, что в принципе потенциал этих концептов гораздо выше.

Своеобразным дополнением к рассмотренным публикациям можно считать монографию А. П. Чудинова, охватывающую оте- чественный политический дискурс последнего десятилетия XX в. [Чудинов 2001]. Ее структура (за исключением начальной и заключительной теоретических глав) также подчинена тезаурус- ному принципу, а рассуждения автора (как и предисловия А. Н. Баранова и Ю. Н. Караулова к своим словарям) проникну- ты духом теории концептуальной метафоры.

Заслуживает внимания статья американского политолога Ричарда Андерсона (мл.) [Anderson], посвященная анализу язы- ковых изменений в советском, а затем российском политическом дискурсе. Автор предпринял статистическое исследование мета- фор, использовавшихся политическими деятелями нашей страны за период с 1964 по 1993 г. Этот период он разбил на следующие три временн'ых интервала: 1964–1984 гг. (советский строй), 1989 г. (переходный период; первые общенародные выборы) и 1991– 1993 гг. (демократическое правление), — а в качестве материала взял по 50 речей, статей или интервью политических деятелей за каждый период. Выбор временныwх отрезков был мотивирован стремлением автора выявить корреляции между преобразования- ми в обществе и изменениями в политическом лексиконе, точнее, в характере используемых метафор.

За период с 1964 по 1984 г. были отобраны речи членов Политбюро ЦК КПСС; все они характеризовались единообрази- ем в языковом употреблении, в том числе и с точки зрения ис- пользуемых метафор. Материалы 1989 г. также были представле- ны выступлениями членов Политбюро, но поскольку в стране уже полным ходом шла перестройка и была провозглашена гласность, их язык отличался от языка предшествующего периода и в целом был более разнообразным. Наконец, дискурс периода демократии (с 1991 по 1993 г.) на первый взгляд казался чрезвычайно разно- родным, поскольку Андерсон взял речи, статьи и интервью рос-

сийских политиков разных направлений — от крайних левых до радикально правых. Однако, несмотря на явную неоднородность материалов третьего (а также в некоторой степени второго) пе- риода, автору удалось выявить отчетливые тенденции в изменении метафорики политического дискурса, проявляющиеся в посте- пенном вытеснении одних образов другими.

Следуя теории Лакоффа и Джонсона, Андерсон стремился обнаружить метафорические понятия в обычных, казалось бы, лишенных образности словах (и морфемах) русского языка и выявить зависимость используемых метафор от особенностей общественного сознания и политического режима. Не все его интерпретации языкового материала бесспорны, однако основные выводы, подкрепленные примерами и статистическими подсче- тами, выглядят вполне убедительно.

Анализ метафорики отечественного политического дискурса в исторической динамике позволил автору выявить ряд тенденций. Одна из наиболее ярких заключается в постепенном угасании

«вертикальных» метафор (верховный, высший, подд анный, подч и- няться, высокий, высокои дейный, высокоп роизводительный, высо-кор азвитый и т. п.) и их вытеснении «горизонтальными» метафо- рами (левый, правый, сторонник, спектр, диалог, оппозиция). Этот факт Андерсон интерпретирует в свете общих особенностей со- ответственно тоталитарного и демократического режимов.

Так, изобилие «вертикальных» метафор в советском дискурсе автор объясняет стремлением любого авторитарного режима пред- ставлять политику как нечто, лежащее высоко или далеко, а зна- чит, не подвластное простому человеку. Тем самым в сознание людей внедряется мысль о том, что никакие их действия не могут изменить существующий строй и остается лишь подчиниться верховной власти. Напротив, в демократическом обществе поли- тические деятели изо всех сил стремятся преодолеть пассивность избирателей и потому представляют политику как что-то близкое и доступное, требующее участия простого человека и зависящее от его волеизъявления. Следовательно, заключает Андерсон, при переходе от диктатуры к демократии язык политики должен сни- жать высоту и разрушать иерархии; проявлением этой тенденции и стала замена «вертикальных» метафор на «горизонтальные» в новейшей истории России.

Другие отмеченные автором тенденции включают ослабевание метафор «удаленности», «отделенности» и «управления» в пост- советский период. Политика стала «приближаться» к людям, за- висеть от их личного участия и выбора. Ключевая для советского

периода дихотомия партия — народ в период перестройки транс- формировалась в диалог между партией и обществом, но позднее, с утратой коммунистической партией единоличных позиций в политическом пространстве и возникновением прочих партий, потеряла смысл. Частотность метафоры «строительства», столь заметной в советском дискурсе (строители коммунизма, молодеж- ные стройки, строй, социалистическое строительство)1, также постепенно снижается, если не принимать во внимание высокие показатели для слова перестройка в 1989 г. Впрочем, метафора перестройки высвечивала скорее разрушение старого и потреб- ность перемен, чем созидание нового, и ее популярность резко идет на спад в период с 1991 по 1993 г.

Как Андерсон объясняет смену метафор в русском языке пост- советской эпохи? Можно было бы предположить, пишет он, что в политику пришли новые люди с иным, «несоветским», миро- воззрением. Но, как известно, большинство российских полити- ков периода перестройки вышли из советской партийной номен- клатуры, и вряд ли их менталитет претерпел сильные изменения. А дело, по-видимому, объясняется тем, что опытные политики умеют выбирать те языковые средства (в том числе метафоры), которые наилучшим образом соответствуют их задачам и духу времени в целом.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: