Маршал, деятель правого крыла 2 страница

В заключение главы приведу свои, к сожалению, слишком общие расчеты, которые я в свое время производил и на которых в принципе не настаиваю. К моменту начала операции 4 июля я оценивал численность войск П.Тухачевского в 200 000–220 000 человек — п.Ту-' хачевский приводит в таблице цифру 160 188. Ген. Шептицкий, который был тогда в той же роли, что и П.Тухачевский, имел максимум ПО 000–120 000 чело^ век.

В заключительном эпизоде на Висле я оценивал силы П.Тухачевского в 130 000–150 000 бойцов, а наши, учитывая только те силы, которые могли быть использо^ ваны в так называемой битве под Варшавой, — в 120 000–180 000. И если последняя цифра дана в таком широком диапазоне, то только потому, что у нас тогда царил невообразимый организационный хаос, и в тот период нельзя было даже думать о том, чтобы бросить в бой все, что было под ружьем или что было готово к выдвижению.

Глава II

Как это обычно бывает перед началом крупных опе-^ раций, П.Тухачевский и его начальники анализировали характер местности на операционном направлении и оце^ нивали группировку своих сил и сил противника. Этим двум вопросам пТухачевский посвящает в своей книге соответственно главы II и III. Я не буду останавливаться на описании местности, которое полностью соответствует действительности и относится к области чистой геогра^ фии. Задержу внимание читателя лишь на некоторых моментах географических рассуждений П.Тухачевского, так как, судя по тому, что он написал о своих методах управления, они сыграли большую роль в принятии решений в ходе боевых действий. Это будет мне тем более приятно, что один из терминов, который с ви^ димым удовольствием повторяет пТухачевский, имеет польское происхождение, и поэтому я как бы имею право употреблять этот термин в его первоначальном значении, а не таким, признаюсь, странным образом, как это делает П.Тухачевский. Речь идет о следующем: пТуха^ чевский пишет, что для проведения операции со столь далеко идущими целями он имел на выбор два направо ления для нанесения главного удара. Одно из них на-^ зывается игуменское направление, ведущее прямо на Минск, второе — как он сам говорит — „поляки называют Смоленскими воротами«. Пан Тухачевский избрал для проведения своих операций второе направление.

Как я уже отметил, наш термин обозначает совсем другой, более приближенный к самому названию увг^ сток местности. Действительно, две главные пограничные реки, некогда разделявшие Речь Посполитую и страну царей, Западная Двина и Днепр, образуют в своем верхнем течении относительно узкий коридор, закрытый с востока крупнейшим в тех краях городом — Смоленском. В старину все набеги и походы, будь то с польской или с русской стороны, проходили через Смо^ ленск, превращая его как бы в ворота, в которые необходимо постучаться, прежде чем планировать какиелибо крупномасштабные операции. Проходили столетия, и каждый раз, когда начиналась очередная большая война, Смоленск переходил то в одни, то в другие руки. В новой истории во время похода Наполеона на Москву вновь одно из крупнейших сражений произошло здесь, за обладание этими поистине воротами. До сих пор Смоленск носит явный отпечаток своего важного страте^ гического значения: мало где сохранились такие, как здесь, старинные стены и валы. Но П.Тухачевский пере^ носит название «Смоленские ворота«в совсем другой район, не имеющий, по моему мнению, ничего общего ни со Смоленском, ни с одной из рек, образующих эти ворота — с Днепром. Более того, как бы желая приу-^ менынить большую историческую значимость Смоленска, он переносит основной упор своих рассуждений в малень^ кий городишко Ореховна. Признаюсь, это неожиданно возникшее название привело меня в ужас. Как мог я, верховный главнокомандующий польской армии, в тече^ ние нескольких лет анализировавший самые разные ва-^ рианты, взвешивающий до мельчайших подробностей все шаги как со своей стороны, так и со стороны противника, не заметить того, что в течение какого-то времени я имел в своих руках столь важный стратегический пункт, от которого, вдобавок ко всему, с моего согласия мы избавились при окончательном определении границы в соответствии с Рижским договором. Я склонен даже подозревать, что еврейское население этого небольшого городка намеренно стремилось к тому, чтобы оказаться

на территории Страны Советов, так как именно под его нажимом мы сделали эту небезопасную уступку.

Если же П.Тухачевский весь этот район называет „Смоленскими воротами«, то я позволю себе предложить городок Ореховна, расположенный сейчас как раз на нашей границе, называть калиткой, «смоленской калит-^ кой«. Но шутки в сторону. Судя по работе п.Тухачевско^ го, Ореховна сыграла в войне важную роль.

Командующий советскими силами сетует, что в рай-^ оне Ореховны он должен был изменить свою операции онную линию, делая — как он пишет — большое захож-^ дение правым плечом на 90°, то есть меняя ее под прямым углом. По этому поводу, несмотря на то, что он был разбит в своей первой попытке, называемой им.майское наступление«, П.Тухачевский утешает себя тем, что «Смоленские ворота«остались в наших руках вплоть до того момента, когда мы перешли во второе решитель^ ное наступление«(стр. 41).

Во вступлении я говорил о чрезмерной абстрактности трактовки темы П.Тухачевским. Трудно найти лучшее доказательство того, что эта абстрактность его ума существует на самом деле, если он с такой легкостью может связывать свою деятельность командующего со столь до смешного незначительными точками на карте. Когда заходит речь о проведении действительно слож-^ ного, требующего много времени маневра захождения тем или иным плечом большей части войск под прямым углом, видимо, нельзя связывать осуществление такого маневра с какими-то незначительными пунктами, даже если они расположены на главных коммуникациях. По^ добный трудный маневр можно так же хорошо провести и не ограничивая себя какими-то конкретными пунктами. О, география и геометрия! Сколько же ловушек уготовлено в них для полководцев!

Военная история знает не один такой пример. Когда в конце мая мне пришлось задержать наше контрнасту^ пление, я и не подозревал, что П.Тухачевский прорывал перед этим «Смоленские ворота«и в конце боя дрался за удержание даже не их самих, а их суррогата — «калитки в Ореховне«. Это напоминает мне широко

известное сражение между армиями Куропаткина и Оямы в январе 1905 года. Русские, которые тогда наступали, называют его „битвой под Сан-де-пу«; а называют его так потому, что и генерал Куропаткин, и командующий 2-й армией Гриппенберг развитие всей операции ставили в зависимость от успеха боя за Санде-пу, за эту своего рода Ореховну на тамошнем театре военных действий. Название этого городка было так созвучно их помыслам, их планам, их тревогам и надеж-^ дам, что оно предопределило и название всего сражения. И вот, игра случая, японцы, которые перешли в контра наступление, окрестили то же самое сражение совсем по-другому — „битва под Геи-кау-таи«, под другой Ореховной, ибо именно здесь они познали весь ужас разгрома, столкнувшись с отборными войсками русских, именно это название связалось в их сознании с самыми большими трудностями и тревогами, с самыми большими потерями. В своих лекциях я всегда любил приводить этот пример, называя его комедией ошибок и образцом комического недоразумения. Я всегда предупреждал сво^ их слушателей, чтобы в военных операциях, как малых, так и крупных, они всеми силами избегали ловушек, скрытых в географии и геометрии. И пусть меня простит мой уважаемый противник по войне 1920 года, если теперь, наряду с Сан-де-пу, я буду приводить пример Ореховны. Когда я перейду к анализу боевых действий, то, думаю, мне удастся доказать, что упорное топтание мыслями вокруг подобных проблем у полководцев почти всегда неизбежно ведет тоже к топтанию, но уже ногами солдат, неутоптанной земли полей сражений с огромными затратами времени и сил.

Я задержал внимание читателя на этой части раз^ мышлений П.Тухачевского потому, что сам он, собствен^ но говоря, анализ своих намерений и планов строит на одном только эпизоде — маневре поворота основных своих сил под прямым углом сразу после овладения, как он пишет, „Смоленскими воротами«. Очевидно, что мыс-^ ли П.Тухачевского были очень сильно заняты этим ма-^ невром, который он осуществил два раза: первый раз — во время майской операции, второй — в июле во время

главного наступления, закончившегося под Варшавой. Это было связано со стремлением использовать желез^ ную дорогу Полоцк — Молодечно в качестве наиболее удобной транспортной магистрали для обеспечения глав^ ных сил его армии.

Мысль простая и понятная, но занятие и прикрытие главной операционной линии вовсе не требует ее, так сказать, физического вытаптывания основными силами в строгом соответствии с назначенными на ней географи^ ческими пунктами. Такая непосредственная увязка мыс-^ лительной работы полководца с географическими назва^ ниями и геометрическими фигурами всегда, повторяю, приводит в итоге к ловушке, смысл которой заключается не в чем ином, как в игнорировании при разработке плана дальнейших действий главнейшего препятствия, которое только может существовать на войне, — войск противника и их действий. Последние, в свою очередь, вовсе не обязательно увязывают свои действия с теми же географическими и геометрическими фигурами, а чаще всего имеют свою Ореховну, не совпадающую с Ореховной противника. У меня еще будет возможность вернуться к этим выводам при анализе действий пТуха-^ чевского.

Анализируя стратегическую группировку своих сил и сил противника, П.Тухачевский делает это очень коротко, говоря о себе, и значительно более обширно в отношении нас. О себе он говорит немного. Здесь он, как подчи-^ ненный, связан решениями своего верховного главного командования. А оно, в свою очередь, выбрало место сосредоточения основной группировки своих войск и определило количество сил, которые под командованием П.Тухачевского должны идти в бой. С исторической точки зрения эти подробности очень интересны, но на них автор почти не останавливается. Он только отмечает, что ему был назначен район сосредоточения Витебск — Орша — Толочин и выделено под его командование до 21 дивизии.

Действительно, если подсчитать количество диви-^ зий — в том числе 2 кавалерийские — с которыми П.Тухачевский начал свое главное наступление в июле, то

получится именно это количество войск, выделенных ему для проведения операции. Однако первая, майская по-^ пытка предпринималась только 13 дивизиями, то есть менее чем 2/3 сил, предназначенных для наступления.

Группировку своих сил П.Тухачевский рассматривает на основе анализа построения наших войск. В общих чертах его мнение о нашей группировке следующее: польские войска кордонно растягивались по всей занимав емой ими линии более или менее равномерно. Очень жаль, что другую часть своих стратегических рассужу дений, рассуждений, представляющих собой украшение всей книги, П.Тухачевский поместил в другом месте, в анализе главной, июльской операции. Может быть, цри-^ чиной тому было нежелание долго останавливаться на неудачном майском наступлении, но, признаюсь, я с определенным трудом пошел на то, чтобы в своей работе сохранить этот, на мой взгляд, нелогичный способ изло^ жения. Сомневаюсь, чтобы П.Тухачевский, который свое майское наступление продумывал так же тщательно, как и июльскую операцию, не проигрывал в уме те же самые таранные действия, которые он так красноречиво описью вает лишь при анализе главного наступления. Более логичная последовательность изложения была бы для меня удобней, так как давала бы мне большую возмож^ ность сказать несколько слов в отношении критики — с моей точки зрения несправедливой — стратегического построения нашей армии и моих личных приказов по этому поводу.

Итак, характеризуя кордонную группировку наших сил, пТухачевский утверждает, что такое равномерное расположение войск вело к тому, что „никакими усилия^ ми польское командование не могло бы сосредоточить на любом направлении главные массы войск. Наше насгу-^ пление непременно сталкивалось бы лишь с незначитель^ ной частью польской армии и после этого последователь^ но встречало бы контратаки резервов«(стр. 37). На этой основе п. Тухачевский предлагает создать такую обсга-^ новку, когда бы „войсковые массы давили и в полном смысле слова упраздняли в районе удара части передовой

польской линии. После этого последовательные контра удары резервов уже становились не страшны... «(стр. 37).

Читая и перечитывая эти рассуждения п.Тухачевско^ го, я мысленно возвращался к своим раздумьям над этим же вопросом. И если мои термины и мои мотивы отли^ чались от тех, которые приводит П.Тухачевский, то результат, к которому я приходил, всегда полностью совпадал с мыслями П.Тухачевского и в общих чертах сводился к выводу, сделанному еще в конце 191 9 года. Я пришел к заключению, что в нашей войне с Советами тот, кто энергично наступает, всегда добьется успеха и прорвет кордон или линию в выбранном месте. Поэтому, как я говорил в те времена, я всегда искал выход в маневре, даже если это был маневр назад, связанный с отходом войск. И, признаюсь, меня в определенной степени задело замечание П.Тухачевского, что польское „командование«выставило против него весной 1920 года слабенький кордон, с которым он собирался легко спра-^ виться.

Прежде всего П.Тухачевский забывает о существен^ ной разнице в ролях, которые выпали ему и его непос^ редственному противнику. Если ему было предписано захватить инициативу и атаковать неприятеля, то поль-^ ские войска на северном фронте, противостоящем пТу-^ хачевскому, наоборот, имели оборонительные намерения. А в обороне первый ее рубеж, ближайший к противнику, не может быть ничем иным, как только кордоном, тонкой, неглубокой линией. Даже сугубо окопная война, предусматривающая как принцип линию в ее чистом виде, пришла в своем развитии к необходимости иметь кордон — слабый, легко прорываемый и создаваемый единственно в целях наблюдения и в целях прикрытия. Кордон или линия в обороне необходимы, иначе невоз^ можно выявить ни силы наступающего противника, ни его истинные намерения, ни направления его ударов. Это первая мысль, которая должна была прийти в голову П.Тухачевскому, если бы он глубже вник в положение своего противника. Таким образом, кордон был, и в

этом кордоне, замечу, стояло на всем фронте против войск П.Тухачевского 6 пехотных дивизий и 2 кавалерийские бригады (дивизии — 8-я, 1-я литовско-белорусская, большая часть 3-й див. легион., 2-я див.легион., 14-я. 9-я).

Можно, конечно, спорить о том, хорошо это или плохо — выделять целых 6 дивизий на такую неблаго^ дарную службу; можно, наоборот, как это делали мои подчиненные, утверждать, что при такой растянутой линии фронта эти силы недостаточны даже для ведения надлежащего наблюдения за противником. Но факт остается фактом: в кордон была выделена именно эта часть польских войск. И наконец, позволю себе заме^ тить, что в сентябре 1920 года, когда я перешел в наступление, я нашел того же П.Тухачевского, кордонно растянутым под прикрытием рек Неман и Шара. Он был в обороне, которая, несмотря на его резко негативное отношение ко всякого рода кордонам и линиям, вынуж-^ дала его стоять в такой же неразумной группировке, которую он приписывает нам в мае.

Переходя к проблеме резервов, сразу же скажу, что их группировка совсем не соответствовала какому-ни^ будь принципу кордона. В апреле, начиная наступление на южном фронте на Украине, я тщательно обдумывал, как смогу помочь северному фронту в случае, если он будет атакован. Над этим вопросом — возможностью контратак со стороны противника — я задумывался часто, причем придерживался мнения, расходящегося с точкой зрения моего ближайшего окружения. Так, гене^ рал Галлер, бывший в то время у меня начальником штаба, считал, что контрудара следует ожидать на том же фронте, где мы перешли в наступление, потому что, по его мнению, именно на юге противник сосредоточил свои главные силы, разбившие Деникина, и там нараста^ ла новая опасность в виде крымской операции Врангеля. Ему казалось логичным ожидать оттуда и контрнасту^ пления, а в том, что оно будет, мы не сомневались. Что же касается меня, то я склонялся к мысли, что контрна^ ступление следует ждать на том фронте, где мы менее

всего сконцентрированы. То есть если бы для весеннего наступления я выбрал Северный фронт, то контрудара ожидал бы на юге, выбрав юг, я бы больше рассчитывал на контрнаступление противника на севере. Тем более тщательно я должен был продумать, чем я буду отра-^ жать удар противника.

Таким образом, в резерве на северном фронте были оставлены: в Осиповичах и их окрестностях 6-я пехотная дивизия как резерв 4-й армии; в Полесье к той же 4-й армии выдвигалась 16-я дивизия. Обе эти дивизии поступали в полное распоряжение командующего 4-й армией генерала Шептицкого. Глубоко в тылу, в Лиде, располагалась 17-я дивизия, которую я оставил в своем распоряжении. Наряду с этим на фронте против Литвы, где не было боев, а велось лишь наблюдение, в нашей 7-й армии было две дивизии, из которых немногим более половины дивизии находилось в резерве, всегда готовом к использованию в другом месте. Таким образом, на одном только Северном фронте в резерве было три с половиной дивизии. Если же отнять 16-ю дивизию, которая почти немедленно была втянута в бои на Поле^ сье, то останется две с половиной дивизии.

Это составляло почти половину сил, растянутых в оборонительном кордоне против П.Тухачевского; эти ди^ визии располагались так далеко, что в первые дни контрнаступления П.Тухачевского не могли подвергнуть^ ся его ударам и, вопреки его мнению, их можно было легко бросить на любое выбранное направление.

В еще большей степени это касается других, более глубоких резервов.

Еще дальше, в глубоком тылу, я имел 11-ю дивизию, которая находилась в состоянии реорганизации, а также формирующуюся так называемую 7-ю резервную брига-^ ду в составе трех полков. Таким образом, в глубоком резерве, недоступном для П.Тухачевского, мы имеем уже около 5 дивизий, то есть силы, почти равные тем, что стояли в кордоне.

Более того, при планировании украинского наступле^ ния я приказал уже к третьему дню операции подтянуть

в мой резерв 4-ю дивизию, расположенную в Коростене, а к четвертому дню — 15-ю дивизию (район расположения Козятынь и Бердичев). Что касается еще одной дивизии, 5-й, которую я хотел иметь готовой для пере-^ броски на участок ожидаемого контрудара, то здесь все зависело от степени реорганизации 18-й дивизии, выве-^ денной в резерв в первые дни операции, так как эта реорганизация была ей необходима: как 11-я, так и 18-я дивизии были укомплектованы в основном контингентом старшего возраста, бывшими пленными, из которых они и были сформированы то ли во Франции, то ли в Италии. Это так ужасно сказывалось на моральном состоянии обеих дивизий, что без реорганизации они были непригодны для боя. Хочу отметить, что, действие тельно, для отражения майского наступления п.Тухачев^ ского 4, 15-я и половина 5-й дивизии прибыли вовремя.

Итак, к началу наступления на Украине резервы, которые я создал, ожидая контрудара противника, в общей сложности составляли 8 дивизий. Из них две могли быть использованы для усиления фронта, оказав^ шегося под угрозой, и для попытки задержать контрна^ ступление противника из пяти или шести можно было создать ударную группу в нужном месте или на нужном направлении.

Поэтому мне не кажется правильной оценка пТуха-^ чевским нашей стратегической группировки. Я склонен думать, что такая ложная оценка вытекала из относи^ тельно узкого кругозора П.Тухачевского, который предо^ ставлял право делать выводы из обстановки на всем польско-советском фронте своему главному командовав нию. Однако это оправдание мне кажется недостаточ^ ным, так как сам П.Тухачевский пишет, что, по плану главного командования, основная роль в войне с Поль^ шей была отведена именно ему и войскам, которыми он командовал. А в этом случае П.Тухачевский был обязан более широко и масштабно отнестись и к своей задаче, и к расчетам, которые он должен был производить. Майское наступление П.Тухачевского не удалось; оно было отбито не чем иным, как согласованными действие ями всех перечисленных сил из состава глубоких резер—

bob, что полностью опровергает рассуждения п.Тухачев^ ского*.

Вопрос кордона и линейного расположения войск заслуживает, по-моему, дальнейшего рассмотрения — мы будем возвращаться к нему и при последующем анализе операций 1920 года. В течение всей прошедшей войны я был таким же принципиальным его противни^ ком, как и П.Тухачевский. Я всегда искал выход из любой ситуации в маневре — смело задуманном, требуй ющем большого напряжения моральных и физических сил как со стороны командующего, так и со стороны войск. По-моему, именно это помогло мне довести нашу двухлетнюю войну до счастливого для нас завершения. Я не хочу, однако, сказать, что в наблюдениях п.Туха-^ чевского за нами нет определенного рационального зер^ на; он был не так уж неправ, когда строил свои планы и замыслы, опираясь на нашу склонность к кордонам и линиям. Дело в том, что все польские полководцы, и я в том числе, приступая к войне с Советами, находились под впечатлением и влиянием длительной окопной войны, утвердившей победу линейной стратегии над, казалось, устаревшей стратегией живого движения и маневра. Если просмотреть множество оперативных приказов, отдан^ ных нашими командирами в течение 1919-го, а может, и 1920 года, увидим, что в этих приказах аж в глазах рябит от линий рек, речек, озер и даже ручьев: это считалось основой стратегического мышления. Иногда, просматривая представленные мне рапорта, читая копии различных приказов, наконец, при обсуждении обстанов^ ки со своими подчиненными, мне не раз вспоминались веселые анекдоты тех времен, когда я еще командовал бригадой легионеров. Часто, сидя в окопах, мы смеялись над страхами и тревогами наших соседей, австрияков, вызванными сто — и двестиметровыми промежутками,

польскими стратегическими силами, которые никогда и никем не командовали, а если и командовали, то отвратительно. Эта мысль часто

которые ленивый легионер не захотел прикрыть форти^ фикациями.

Мне хорошо известно, что такой же страх и тревога охватывали многих наших командиров, когда они не были уверены, что на каком-нибудь направлении, пусть даже наименее вероятном, противник не встретит хотя бы минимальное сопротивление.

Поэтому подробные карты расположения войск все^ гда пестрели разными „заставами«, „караулами«, неиз^ бежно растягивающими армию в слабые кордоны. Если же взять огромную протяженность фронта в тысячи километров и сопоставить ее с количеством войск, кото^ рые нужно было распределить по этому фронту, то легко понять, сколько промежутков — уже не сто — и двестиметровых, а значительно больших — должно было вьг^ звать озабоченность и чувство бессилия у тех команди^ ров, кто не мог отойти от линейных догм. Поэтому в рапортах, направляемых мне, как верховному главною^ мандующему, постоянно звучало требование прислать помощь для закрытия этих брешей, для устранения этих тревог и страха. Этим объясняются и нескончаемые попытки убедить меня: „faites une ligne forte!«*, подска^ занные самым умным и самым опытным советчиком — войной.

Этот привычный способ мышления не мог не отра-^ зиться, я уверен, и на группировке войск, которую наблюдал П.Тухачевский. Но, повторяю, когда в конце апреля в основу плана своих действий он заложил именно такую кордонную болезнь, он сделал ошибку, которая не преминула отомстить ему провалом широко задуманного наступления. К анализу этого наступления я и позволю себе перейти.

«Faites une ligne fortel«(фр.) — укрепляйте линию! (Прим. перев.)

Глава III

На майской наступательной операции, как я уже сказал, П.Тухачевский останавливается очень коротко. Он дает только самый общий ее обзор, не вдаваясь в детали, так, словно они не имели большого значения. Но он сам себе противоречит, когда говорит, что ее план предусматривал прорыв через „Смоленские ворота«, раз^ гром левого фланга польской армии и прижатие осталь^ ных ее сил к Пинским болотам. Далеко идущий план, означающий полный разгром и вывод из дальнейшей игры целого нашего фронта почти до Припяти. Операция отнюдь не малого значения.

И действительно, в истории нашей войны эта опера-^ ция сыграла свою выдающуюся роль. Прежде всего она перенесла большую часть наших польских сил (до четьг^ рех дивизий) на Северный фронт, что, естественно, отразилось на всем дальнейшем ходе войны. Затем, будучи как бы прелюдией к крупному июльскому насту-^ плению Советов, она многому научила войска обеих сторон. Мне очень неприятно признаваться, но этот опыт наш противник использовал значительно более умело, чем мы. И наконец, она стоила нашему противнику значительной части его физических и моральных сил, в чем мы легко убедимся при анализе начального периода июльского наступления. Поэтому мне хотелось бы осга-^ новиться на естественном вопросе, который я часто задавал себе как в ходе войны, так и по ее окончании —

зачем было нужно это первое, как бы пробное наступле^ ние? Этот вопрос звучит тем более естественно, когда известно, что оно было проведено до окончания наме^ ченного сосредоточения войск, в которых, по моим рас^ четам, не хватало более чем 1/3 сил, предназначенных для проведения главной операции всей войны.

Хорошо помню тот момент, когда я получил известие о контрнаступлении на севере, именно там, где я и ожидал. Телеграмма застала меня в Житомире, когда я собирался ехать в Варшаву. Как я уже говорил, это не было для меня неожиданностью. Более того, примерно за неделю до этого я вызвал в Каленковичи генерала Шептицкого и обсуждал с ним мой план развернуть наше наступление, успешно развивающееся на юге, также и на север. Я имел в виду удар из Полесья, с одной стороны, в направлении Речицы (что в то время как раз и делалось), с другой — в направлении Жлобина и Моги^ лева. Я считал, что, уже имея на юге в резерве 4-ю дивизию и значительное превосходство в силах в Поле^ сье (9, 16-ю и 14-ю дивизии), я могу попытаться помешать начавшемуся сосредоточению войск противни^ ка на направлении, которое П.Тухачевский называет «игу-^ менским«и на которое обращал мое внимание генерал Шептицкий. На Южном фронте тогда было затишье, так как обе действовавшие там советские армии были нами разбиты, а приближающуюся к нам конницу Буденного я, признаюсь, в расчет не принимал.

Поэтому, когда на житомирском вокзале начальник моего штаба генерал Галлер принес мне в вагон свежие телеграммы, я сразу привел в движение то, что в мыслях давно уже приготовил. Я приказал телеграфировать те-' нералу Шептицкому, чтобы он принял командование и 1-й армией, отдал в его распоряжение стоящую в Лиде 17-ю дивизию и приказал немедленно двинуть вперед 4-ю дивизию из Коростеня, а потом 15-ю из Хвастова. У меня родился замысел немедленно контратаковать сразу на обоих флангах: из Полесья и на самом северном крыле. Сам факт наступления П.Тухачевского ни на минуту не вызвал во мне беспокойства. Отход 1-й армии из-под Глубокого, о чем сообщалось в телеграммах, не

был для меня каким-то крупным событием, так как — должен с сожалением признаться — Ореховне я не придавал никакого значения, а ворот ни смоленских, ни каких бы тс ни было других я там не усматривал.

По приезде в Варшаву я нашел новые телеграммы, более тревожные. Генерал Шептицкий считал, что обста^ новка очень серьезная, и просил возможно большей помощи. Я уже достаточно привык к такого рода депе^ шам, тем не менее — в чем сейчас раскаиваюсь — решил значительно сузить размеры моего контрудара. Я отка^ зался от глубокой контратаки из Полесья, и, учитывая положение ген. Шептицкого, решил обеими прибываю^ щими с юга дивизиями прежде всего укрепить оказав^ шийся в опасности Минск, где главным угрожаемым направлением, по мнению генерала Шептицкого, было игуменское направление. В этом случае контратака могла быть проведена только по западному берегу Березины, а не по восточному, как планировал раньше.

Надо сказать прямо, тогда, при чтении телеграмм, я не видел повода для беспокойства, и наступление глав^ ных сил П.Тухачевского в направлении Молодечно осо^ бенно меня не тревожило. Я даже выждал несколько дней, чтобы назначить место сосредоточения войск для контрудара в восточном направлении. Я никак не мог понять намерения противника и поэтому не был уверен в безопасности и возможности сосредоточения в районе Свенцян. Правда, и генерал Шептицкий не облегчил мне задачу, так как в его телеграммах очень много места занимали мелкие поиски близ Игумена, которые, каза-^ лось, волновали его больше, чем что-либо другое. Что же касается меня, то данные, которые поступали от войск, ведущих бои с главными силами П.Тухачевского, действовали на меня успокаивающе. Мне казалось, что после первого, сравнительно мощного удара сила насту-^ пления значительно уменьшилась и как будто распыли^ лась в мелких выпадах по разным направлениям. Замы^ сел П.Тухачевского я представлял себе тогда следующим образом: либо все эти атаки имеют только локальный характер, без более глубокого значения, либо противник

после первого успеха хочет осмотреться, наметить пути дальнейшего продвижения. Но действия П.Тухачевского были так неопределенны, что понять их действительную цель я был не в состоянии. Рапорты моих подчиненных тоже не вносили достаточную ясность, и, признаюсь, по приезде в Варшаву я несколько дней колебался, прежде чем принять окончательное решение.

Ведь если противник, как я допускал в первой пшо^ тезе, имел намерение локальными атаками на Игумен и Глубокое вынудить меня заняться более севером, чем югом, то я сыграл бы ему очень на руку, проводя крупными силами контрнаступление, имеющее лишь ло^ кальное значение. Тогда я ударил бы словно в пустоту. Я очень жалел, что поддался игуменским страхам гене^ рала Шептицкого и слишком сузил намеченные ранее цели контрудара. С другой стороны, если противник поступал, как мне казалось, по второй гипотезе, выжи^ дая, изучая обстановку и выискивая с помощью мелких боев пути и средства для дальнейшего развития своих действий, то я боялся прежде времени выдвинуть резерв вы для действий из двух исходных пунктов, что в обстановке тревоги и обеспокоенности, ощущавшихся в поступающих донесениях, неизбежно привело бы к раз^ дробленности удара. Генерал Шептицкий уже начал так действовать. 6-я дивизия, которую он имел в резерве, уже частично истрепалась в боях под Игуменом, а частично путешествовала на самый левый фланг всей стратегической группировки.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: