Глава 1. ЦЕЛЬ ИССЛЕДОВАНИЯ 13 страница

В процессуальном законе записано, что доказательствами являются любые сведения, на основе которых устанавливают наличие или отсутствие обстоятельств, подлежащих доказыванию. А в качестве доказательств допускаются показания, заключение эксперта и специалиста, вещественные доказательства, протоколы следственных и судебных действий, иные документы. К этому надо ещё добавить из процессуального закона такие фразы, как “стороны представляют доказательства”, “суд исследует доказательства”, а доказывание состоит из собирания, проверки и оценки доказательств.

На первый взгляд может показаться, что в приведённых фразах содержатся противоречия. Вроде бы несуразна мысль, что доказательство – это сведение, которым доказывают что- то. Возникает ощущение тавтологии: доказательство через доказательство, исчезают причина и следствие. Если сведение есть аргумент в доказывании, зачем надо называть этот аргумент доказательством? Или если назвать любое “сведение” “доказательством”, то любой нужный тезис будет считаться доказанным без логических (силлогистических) операций? Или любые сообщённые свидетелем сведения обязательно будут являться доказательствами? Или любое заключение эксперта, даже содержащее откровенную глупость, является доказательством, коль экспертизу назначил следователь? Или какова фраза “доказательство есть (может быть) вещественное доказательство”?

Что первично – доказательство, которым собираемся доказать тезис, или заранее доказанный тезис, из которого надо вывести [первичное] доказательство как аргумент? Получается, чтобы доказать тезис, надо найти доказательство, а чтобы найти доказательство, надо взять доказательство тезиса. Или чтобы собрать (найти) нужное доказательство, прежде надо сделать вывод из суждения, в основе которого лежит ещё неизвестное доказательство. Абсурд, если рассматривать процессуальный закон как вульгарный учебник логики, что и проделывают, за редким исключением, в судах профессиональные участники процесса.

Ещё ничего не доказали, только выдвинули тезис, который собираемся доказать, но можем и не доказать, а уже положение (суждение, или мысль об отношении вещи к другой вещи, мысль о вещи), принимаемое за аргумент, сразу нарекаем “доказательством”, из которого обязательно последует вывод о доказанности тезиса. Если положение, взятое за начало суждения в доказывании, оказалось ложным (мнимым), то есть нельзя из него сделать никакого вывода, то это положение нельзя считать аргументом, следовательно, нельзя называть и “доказательством”, потому что оно не имеет связи с доказыванием. Иначе говоря, вещь не имеет связи с другой вещью. В то же время, если из взятого положения (суждения о явлении и так далее) будет доказан антитезис, тогда положение есть аргумент, из которого последовал неожиданный, но важный для жизненных интересов вывод. Но каким образом заранее, сразу узнать, является ли взятое положение аргументом в суждении или оно ложно и не может лежать в основе суждения? Если это сделать невозможно, а скорее всего так и есть, то каким образом отделять ложные сведения от аргументов доказывания выдвинутого тезиса? Когда и кто должен делать такое отделение? Как связано такое отделение с целями судопроизводства, правами и жизненными интересами людей?

Процессуальный закон правильно вводит именно понятие “доказательство” и применяет понятие “доказательство” в судебном процессе. В этом проявляется мудрость старинного законодателя, который первый ввёл в процессуальную практику понятие “судебное или процессуальное доказательство”. Никакого противоречия между процессуальным законом и правилами логики нет. Напротив, закон, не будучи учебником логики, стремится оберечь обвинительный орган и суд от нарушения логических правил и направляет их деятельность по пути процессуальной экономии, ограждая судебное дело от наполнения бессмысленными вещами и документами. Вещь, приобщённая к материалам уголовного дела без суждения о ней, то есть без выражения мысли об отношении приобщаемой вещи к другой вещи и к самой себе, без отражения отношений между мыслимыми вещами, будет в логическом и, следовательно, в процессуальном плане вещью бессмысленной. Аргументом в суждении является не вещь (документ, содержащееся в показании сведение и так далее) сама по себе, а мысль об этой вещи, суждение об отношении этой вещи к другим мыслимым вещам. Поэтому запись о приобщении какой-либо вещи к материалам уголовного дела в качестве вещественного доказательства только потому, что эта вещь имеет значение для уголовного дела, неправильна. Потому что в записи нет мысли об отношении приобщаемой вещи к другим вещам. В записи о приобщении нет суждения о вещи как об аргументе в доказывании выдвинутого обвинительным органом тезиса. Такая форма приобщения есть безмысленное приобщение.

Закон не говорит, что, например, показания свидетеля или заключение эксперта являются доказательствами. Он только допускает их в качестве доказательств. А доказательствами показания (содержащиеся в показаниях сведения) или заключение ещё должны стать. Самого факта проведения такого следственного действия, как допрос свидетеля, ещё недостаточно, чтобы протокол стал доказательством.

Что такое есть судебное доказательство? Как нечто вдруг становится доказательством? Когда появляется доказательство?

Следователь, например, постановил провести обыск в каком- то месте с целью обнаружения сведений о событии преступления. Во время обыска были изъяты вещи и документы, которые по интуиции (скрытой логике) следователя имеют значение для расследуемого им уголовного дела. Во время изъятия следователь ещё не должен иметь категорического суждения об изымаемых вещах и документах как аргументах для доказывания тезиса расследования. Изъятые в результате обыска вещи и документы ещё не являются в процессуальном значении доказательствами, так как ещё нет суждений о них. Однако самоё процедура обыска как следственного действия важна для подтверждения факта, что именно эти вещи и документы находились на момент проведения обыска в обыскиваемом месте. Поэтому сам протокол обыска как процессуальный документ является аргументом, или, по терминологии процессуального закона, доказательством, в суждении о том, где и когда находились обнаруженные вещи и документы, заключена предпосылка для доказательств. Конечно, в буквальном смысле не сам протокол как вещь из бумаги является аргументом (доказательством), а мысль о зафиксированных на этой бумаге (бумажном носителе) сведениях об изъятых вещах и документах, о месте и времени изъятия. И в этом назначении правильно допущение процессуальным законом в качестве доказательств протоколов следственных и судебных действий.

Чтобы изъятые во время обыска вещи и документы стали в процессуальном значении доказательствами, они должны быть подвергнуты процедуре признания, а сама процедура должна быть изложена письменно. Чего, собственно, в “деле Йукоса” обнаружить не удалось. Процедура признания по форме есть умозаключение.

Процедура признания доказательством предельно проста. Каждая изъятая во время обыска вещь рассматривается (подвергается логическому анализу) с точки зрения цели расследования и с позиции её доказательственного значения, является ли эта вещь (мысль о вещи) аргументом в доказывании. Если какая-то вещь (мысль о вещи) является аргументом (сведением) в доказывании, то эта вещь приобщается к материалам уголовного дела в качестве доказательства. В постановлении о приобщении вещи к материалам уголовного дела в качестве доказательства описывается весь алгоритм признания вещи доказательством, а именно: приводятся суждения о вещи и вывод из полученного суждения, которым подтверждается или опровергается выдвинутый тезис (подлежащее доказыванию обстоятельство). Иначе говоря, признание вещи доказательством есть последовательность суждений о вещи, вывод из которых приводит к умозаключению о вещи как необходимом аргументе в системе доказывания по уголовному делу. Если для обыденного юриста это сложно, то юрист разумный знает, что доказательством является не вещь как зрительный и осязаемый образ, как объект материального мира, а мысль, суждение об этой вещи.

Примечание. Вещь как объект материального мира для логики есть абсурд. Самоё деяние, послужившее причиной возбуждения уголовного дела, есть абсурд. Вещь есть логический абсурд, поскольку она не может преодолеть абсурд деяния. Смысл логики – преодоление абсурда. Поэтому логика предварительно преобразует абсурд вещи как материального объекта в логическую категорию мысли. Вещь упорядочивается в виде суждения, так как свойство вещи проявляется только в её отношениях с другими вещами.

Примечание. Формулировка «фальсификация доказательств» в статье уголовного закона (см. статью 303 Уголовного кодекса России от 13 июня 1996 года) абсурдна. Если доказательство – это суждение, умозаключение из аргументов, то его нельзя «фальсифицировать», так как в принципе невозможно фальсифицировать рассуждения. Ибо тогда надо признать воспринимающего суждения глупцом, идиотом, не способным усвоить правила логики. Фальсифицировать (делать ложными) суждения, умозаключения перед обладающим способностью суждения человеком будет таким же абсурдом, как «фальсифицировать» таблицу умножения. Доказатель ство, то есть доказывание, может быть правильным или неправильным. Доказательство не существует без демонстрации. Другое дело вещи, содержание документов, сообщённые свидетелями сведения, то есть следы какого-то деяния. Эти следы могут стать аргументами в суждении. Такие следы можно сфальсифицировать. Положив в основу суждений фальшивый след, можно прийти к ложным выводам. Но след деяния во всех случаях сам по себе не является «доказательством». Такие следы можно отнести скорее к категории «улик». Доказательство – это суждения и умозаключения о следах деяния. Нельзя наказывать за «фальсификацию доказательств», ибо это будет наказание за врожденную неспособность суждения, за ущербность мышления.

Но если и карать за «фальсификацию доказательств», то в первую очередь тех, кто выдаёт за доказательства простое зачитывание тех или иных документов, нисколько не заботясь о связи этих документов с доказываемым тезисом.

Процедуре признания доказательством должно подвергаться каждое полученное сведение (показания свидетеля, заключение эксперта, документ и так далее). Сведение должно стать процессуальным доказательством.

Самоё действие по признанию процессуального доказательства есть анализ сведения как доказывания. При приобщении, например, документа должно быть указано, что и как доказывает содержащееся в нём сведение. То есть должно быть изложено суждение о сведении как об аргументе доказывания тезиса (обстоятельства). Если такого суждения нет, то сведение, содержащееся в документе, или сам документ не доказательство.

Той же процедуре должны быть подвергнуты и показания свидетеля. Допрошены могут быть сотни людей, может быть проведён повальный обыск, как в “деле Йукоса”, но не все сообщённые допрошенными сведения являются аргументами в доказывании или опровержении обвинения. Протокол допроса свидетеля должен быть рассмотрен следователем с позиции доказательственного смысла содержащихся в нём сведений.

О приобщении к делу такого протокола в качестве доказательства должно быть вынесено постановление (так называемое мотивированное), что и есть суждение. Но этого никогда не делается. Этого не делается не потому, что не хотят, а потому что не могут, не умеют.

Если следователь записывает в постановлении “приобщить изъятые на обыске документы в качестве вещественных доказательств, так как они имеют значение для уголовного дела”, то такая запись не превращает изъятые документы в процессуальные доказательства. Потому что в постановлении нет умозаключения (процесса порождения одних суждений из других) о документах как об аргументах в доказывании того или иного тезиса, то есть нет демонстрации доказательства.

Нет умозаключения о сведении (вещи, документе) – нет доказательства. “Дело Йукоса” показало, что в уголовных делах вообще отсутствуют процессуальные доказательства. В материалах уголовных дел есть сведения, но нет доказательств в процессуальном смысле. Потому что доказательства не выводятся из суждений о фактах (вещах, показаниях и так далее).

Процедура признания сведения доказательством может быть проведена в любой момент предварительного расследования, но до предъявления материалов уголовного дела для ознакомления участникам процесса: обвиняемым, потерпевшим, гражданским истцам, адвокатам.

Процедура признания сведения доказательством (демон страция доказательства, выведение доказательства) важна для защиты прав и правоохраняемых интересов как обвиняемого, так и потерпевшего и гражданского истца. Без раскрытия доказательственного значения сведений теряет всякий смысл ознакомление этих участников процесса с материалами уголовного дела по окончании предварительного расследования. Без такого раскрытия невозможно понять, что доказывает тот или иной вложенный в материалы уголовного дела документ. Пытаться самому, например, обвиняемому догадываться из постановления о привлечении его в качестве обвиняемого, что и как доказывает то или иное сведение (измышлять о нём), недопустимо. Потому что право на знание об обвинении включает не только реплику из диспозиции статьи уголовного закона, но и демонстрацию доказательств, то есть суждений и умозаключений из аргументов (сведений как процессуальных доказательств) о вменяемом деянии. Потерпевший должен понимать, как доказывается вина обвиняемого, гражданский истец должен знать, чем и как доказывается причиненный ему вред.

Без раскрытия следователем логического смысла сведения как доказательства тезиса обвинения обвиняемый лишается самой возможности заявить какие бы то ни было ходатайства после ознакомления с материалами уголовного дела. Если в материалах дела нет доказательств (суждений и умозаключений о сведениях, содержащихся в показаниях, экспертизах, документах и так далее), то обвиняемый не может ходатайствовать о дополнении предварительного следствия, о получении каких-то “доказательств” (суждений), потому что “новыми” или “другими” доказательствами (суждениями) нельзя что- либо доказывать или опровергать, потому что нет “первых”, собранных следователем, доказательств (суждений).

Также нельзя заявлять ходатайства об исключении каких- то документов как доказательств обвинения, например, по причине получения их с нарушением процессуального закона, если обвинительный орган не продемонстрировал, то есть не показал, что и как они доказывают. Доказательств в процессуальном смысле нет, нет суждения о документах как о доказательствах. Нельзя просить исключить то, чего не существует. Нельзя опровергнуть неизвестное. Однако адвокаты весьма часто проявляют догадки, воспринимая каждый помещённый в уголовное дело документ как процессуальное доказатель ство, и пытаются рассуждать о неизвестных суждениях обвинительного органа. Вчитайтесь в речи адвокатов на судебной стадии прений. Как эти речи логичны, понятны и просты в изложении. Обвинительные заключения и выступления обвинителей, по сравнению с речами адвокатов, откровенно не доработаны синтаксически. Догадливые суждения адвокатов об обвинении, о доказательствах обвинения, которые редко обвинение демонстрирует, речи адвокатов весьма облегчают вынесение безмысленного, но логикообразного приговора.

Примечание. Даже самое тщательное, логически выверенное обвинительное заключение не может восполнить нарушение права обвиняемого знать, в чём он обвиняется, и представить в свою защиту доказательства, если на стадии ознакомления с материалами уголовного дела ему не были известны доказательства его обвинения, то есть суждения о том, каким образом из того или иного сведения следует утверждение обвинения об обвиняемом как о преступнике.

Нет суждения, умозаключения о сведениях, нет доказательства, нет ознакомления, нет знания об обвинении, нет опровержения тезиса обвинения. Адвокат не должен содей ствовать безмысленному обвинению.

Поэтому процессуальный закон сразу разделяет доказательства по делу и другие сведения, собранные обвинительным органом. Доказательства (суждения, демонстрация доказательств) остаются в материалах уголовного дела, всё ненужное исключается по принципу совокупности, то есть необходимости и достаточности доказательств, принципу процессуальной экономии, принципу состязательности, презумпции невиновности. Вещь, о которой сделано умоза ключение как о доказательстве, приобщается к материалам уголовного дела и в судебном заседании в условиях состязательности сторон (спора) исследуется, то есть анализируется по силлогистическим правилам на предмет связи этой вещи с другими вещами, чтобы сделать умозаключение о доказанности или недоказанности тезиса обвинения. Отсюда принцип непосредственности судебного процесса. Судебный процесс – это спор. Если спора нет – нет судебного процесса. Все так называемые удостоверительные и разрешительные функции суда, в которых нет спора сторон, с позиции логики безмысленны, то есть абсурдны, поэтому вредны для жизненных интересов народа.

Добавление. Приобщение протокола допроса.

Проведён допрос свидетеля. Сведения, содержащиеся в допросе, надо оценить с точки зрения их доказательственного значения. Если в показаниях свидетеля содержатся такие сведения, то они должны признаваться доказательством особым постановлением и протокол приобщается к материалам уголовного дела как доказательство. В постановлении должно быть указано, какое именно сведение что и как доказывает. Без такого логического раскрытия сведения, то есть без выведения (демонстрации) доказательства, протокол допроса не является доказательством и не имеет процессуального назначения. Без протокола приобщения с логической демонстрацией всякое так называемое чтение обвиняемым протокола допроса на стадии ознакомления с материалами уголовного дела не будет иметь никакого смысла. Так как значение протокола допроса будет скрыто от обвиняемого и других участников процесса, включая потерпевшего.

Если протокол допроса не имеет доказательственного значения, то есть содержащиеся в нём сведения ничего не доказывают, тогда протокол не является доказательством и не приобщается к материалам уголовного дела, или исключается из материалов уголовного дела на основании постановления с указанием, что содержащиеся в нём сведения к цели расследования не относятся.

Добавление. К доказыванию уголовного иска.

Закон декларирует, что судопроизводство строится на прин ципе состязательности. Стороны равны перед судом. Пусть будет именно так. Пусть это будет законодательная декларация. Даже шутка. Но адвокат к такой декларации должен относиться серьёзно. И не шутить с законом. Если состязательность для адвоката не будет шуткой, тогда он будет воспринимать обвинительный орган в суде как обвинительного истца, который обратился в суд с уголовным иском и ищет в суде наказания для обвиняемого. Тогда обвинительный орган должен доказывать в суде всё, что он представляет суду. Если обвинительный орган ничего не доказывает в суде, то есть не выполняет гласно мыслительную работу по демонстрации доказательства, то адвокат должен относиться к такому бездействию обвинительного органа как к отсутствию доказывания. Адвоката не должно смущать покровительственное отношение к обвинительному органу суда, не обременяющего его требованием выполнять функцию уголовного истца. Для адвоката государственный обвинитель – уголовный истец. Коль уж декларирована состязательность судебного процесса. Иное отношение адвоката к уголовному истцу есть отступничество.

Если обвинительный орган не раскрыл сведение как доказательство (не демонстрирует доказательство), то адвокат не должен называть его доказательством даже на так называемой стадии представления “доказательств” стороной обвинения.

Пояснение. Про дюжину эпизодов.

Обвиняемый не признаёт вину в инкриминируемом преступлении и вообще считает, что самого события преступления не было. Демонстрации доказательств обвинительным органом не было. Этого достаточно, чтобы не знать, в чём обвиняется обвиняемый. Однако адвокат, или при его поддержке сам обвиняемый, заявляет ходатайство, чтобы обвинительный орган истребовал из компетентных государственных органов документы для подтверждения алиби обвиняемого по дюжине эпизодов. Для адвоката не должно иметь никакой оправдательной цели, сколько эпизодов осталось помимо дюжины, если каждый эпизод ложен как правопреступление. Ведь адвокат считает, что самого события не было. Или событие преступления было, но только его доверитель к дюжине эпизодов не причастен, так как у него есть “алиби”, то есть он был во время “события” в другом месте? Но если, по мнению адвоката, всё “событие” негодно, оно выдумано, то тогда обвинителям-выдумщикам ничего не стоит проделать мыслительный трюк и написать или переписать, что хотя обвиняемый был во время “события” в другом месте, у него “алиби”, но обвиняемый спланировал “событие”, организовал “событие” и руководил “событием” на расстоянии из места “алиби”. Состав преступления прежний. Обвинительный орган с лёгкостью, с какой он не умеет демонстрировать доказательства, должен отказать адвокату в удовлетворении всяких ходатайств до окончания ознакомления с материалами уголовного дела. Мол, ознакомься со всеми материалами уголовного дела, так как в последнем томе дела всё и раскрыто, распишись о полном ознакомлении, а потом и время наступит для ходатайств. Может, оно избыточно, это ходатайство, не может же обвинитель ный орган руководствоваться предположениями. Всё должно быть проверено, уточнено быстро и в срок. Ведь тут же вспомнят, что есть такой принцип процессуальной экономии.

Получается, выискиванием “алиби” не в том месте, не в то время и не по тому случаю адвокат не опровергает тезис обвинения, не доказывает антитезис, а вводит ещё один “тезис о дюжине эпизодов”, или “тезис об алиби”, который никоим образом не связан с тезисом обвинения. Обвинение остаётся прежним, только энергия адвоката направлена на неблагонадежную личность обвинительного органа. Суждение адвоката таково: если обвинитель плохой, например нечестный, то и обвинение несостоятельно, преступления не было и так далее. Если адвокат желает продемонстрировать фальшивость всего уголовного дела, его выдуманность обвинительным органом, преднамеренное искажение обвинительным органом фактов, тогда не должна идти речь об алиби по дюжине эпизодов. Ибо заявления об алиби в такой ситуации есть соглашательство с обвинением, создание видимости состязательности и мнимого доказывания. Иначе говоря, для адвоката документы от обвинительного органа доказывают преступность деяний его доверителя в дюжине эпизодов, но так как они как-то не так были собраны, то по случайному стечению обстоятельств, на удачу адвоката, эти “изобличающие” обвиняемого “доказательства” должны быть исключены. Хвала теории формальных доказательств.

§ 2. О допустимости и относимости доказательств

Процессуальный закон подразделяет процессуальные доказательства, помимо прочего, на допустимые и относимые.

С точки зрения логики, можно считать какие-то доказательства допустимыми, а какие-то недопустимыми. С точки зрения задачи судебного процесса, абсурдно выделять доказательства относимые и неотносимые.

Предписано, что доказательства, полученные с нарушением требований процессуального закона, являются недопустимыми. Недопустимые доказательства не имеют юридической силы и не могут быть положены в основу обвинения, а также использоваться для доказывания любого из обстоятельств, предусмотренных процессуальным законом. Уголовно-процессуальный кодекс России (статья 75), в частности, к недопустимым доказательствам относит (1) показания подозреваемого, обвиняемого, данные в ходе досудебного производства по уголовному делу в отсутствие защитника, включая случаи отказа от защитника, и не подтвержденные подозреваемым, обвиняемым в суде; (2) показания потерпевшего, свидетеля, основанные на догадке, предположении, слухе, а также показания свидетеля, который не может указать источник своей осведомлённости.

В вопросе о недопустимых доказательствах проявляется мудрость законодателя. Недопустимые доказательства, как сведения, из которых составляются доводы и выводятся суждения, как аргументы, являются по своей логической сути доказательствами, они доказывают нужное для цели процесса обстоятельство. Но поскольку это сведение получено с нарушением требований процессуального закона, что подвергает сомнению истинность сведения, его достоверность, то такое сведение не может быть положено в основу обвинения. Таким образом, доказательства с процессуальным пороком их получения не могут быть использованы стороной обвинения для доказывания тезисов обвинения. Такое доказательство, хотя с формально логической точки зрения оно верно, является недопустимым для обвинения. Показания потерпевшего, свидетеля, основанные на догадке, предположении, слухе, а также показания свидетеля, который не может указать источник своей осведомлённости, могут быть истинными, соответствовать действительности. Свидетель передал молву. Молва может быть правдою. По форме сведение молвы является доказательством в логическом значении. Только нельзя проверить достоверность данного сведения. Поэтому такое доказательство недопустимо.

По сути, процессуальная категория недопустимых доказательств есть отголосок теории формальных доказательств.

С процессуальной точки зрения нелогично говорить, что есть доказательства относимые или неотносимые. Если доказательство не относится к подлежащим доказыванию обстоятельствам, то это не доказательство, а нечто иное, неизвестное.

Сведений, информации в мире бесконечное множество, и это множество может доказывать множество обстоятельств. Но если это множество ничего не доказывает по расследуемому уголовному делу, то оно не является доказательством по уголовному делу вообще. Сведение, которое не имеет отношения к судебному процессу, не доказательство. Сведение, которое кладут в доказывание какого-то необходимого обстоятельства, является процессуальным доказательством.

Предписание, что доказательство подлежит оценке с точки зрения относимости, является остроумно-глупым. Ибо по смыслу этого предписания сначала надо получить доказательство, то есть произвести силлогистические операции в отношении какого-то сведения и сделать вывод, что по средством этого сведения как раз доказывается необходимое обстоятельство. Доказательство продемонстрировано, сделан вывод. А после демонстрации доказательства нужно ещё раз подвергнуть это же самое доказательство повторному силлогистическому анализу, но уже чтобы установить, а относится ли это “доказанное” доказательство к уголовному делу. Если при доказывании сделан неправильный вывод (допущена логическая ошибка), то положенное в основу доказывания сведение не является доказательством изначально. Такое сведение сразу должно быть отброшено, нелепо признавать его вначале “доказательством”, а потом исключать из “доказательств” по причине неотносимости.

Добавление. Само представление доказательств и есть доказывание, обоснование тезиса обвинения или опровержение его. Тогда так называемые судебные речи избыточны для доказательства. Речи больше имеют значение для суждения чувства.

Примечание. В одном из судебных процессов на предварительном заседании адвокаты подсудимых заявили ходатайство о признании недопустимыми ряда доказательств, представленных обвинительным органом. Хотя в материалах уголовного дела ни один из означенных адвокатами документов обвинительным органом не был продемонстрирован как доказательство. Обвинительный орган не раскрыл доказательственное значение документов. Однако адвокаты по собственной инициативе решали взвалить на себя бремя выдвижения гипотез о назначении вложенных обвинительным органом в уголовное дело документов. Адвокатам было достаточно установить нарушение процессуального порядка сбора документов, чтобы продемонстрировать видимость убеждённости в состязательности процесса и свою активную наступательную позицию, а заодно провозгласить безмысленные документы доказательствами обвинения. Судья согласился с адвокатами, что эти документы всё-таки являются доказательствами, и на всякий случай оставил их в категории процессуальных доказательств. Адвокаты сокрыли абсурд обвинительного органа.

§ 3. Об уликах и так называемой совокупности доказательств

Всякое неправильное, несправедливое судебное решение есть следствие судейского произвола. Ибо в судейской власти всё видеть, всё знать, всё понимать. В целях преодоления судейского произвола советский и постсоветский процессуальные законы отказались от законодательной систематизации доказательств. Остались доказательства вообще. Однако в очерках по теории судебных доказательств доказательства разделяют на прямые и косвенные, а последние нередко и поныне называют уликами. Такое деление есть отголосок теории формальных доказательств.

В былые времена, когда была законодательная система формальных доказательств, доказательства и делились на две большие группы – собственно доказательства и улики. По теории доказательств и, особенно, улик в те времена существовала весьма обширная литература. Часто систему улик обличали, считая её весьма несовершенным инструментом для установления виновности, но были у неё и сторонники, которые полагали, что в руках высоконравственного судьи улики есть средство поиска истины и достижения справедливости.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: