Глава 1. ЦЕЛЬ ИССЛЕДОВАНИЯ 15 страница

После предъявления обвинения следователь допрашивает обвиняемого. В начале допроса следователь должен выяснить у обвиняемого, признаёт ли он себя виновным и желает ли он дать показания по существу предъявленного обвинения. Виновным в совершении преступления можно себя признать только в том случае, если понятна сущность обвинения. Если в обвинении отсутствует указание на противоправность деяния, то есть на сущность обвинения, то вопрос о вине не может рассматриваться, так как нельзя признавать или не признавать себя виновным в том, чего не понимаешь. При непонимании сущности обвинения допрос проводиться не должен. Иначе обвиняемый при потворстве адвоката будет отвечать на вопросы, юридическое назначение которых он не понимает.

Судебное разбирательство проводится только в отношении обвиняемого и лишь по предъявленному ему обвинению. Если в обвинении отсутствует изложение его сущности, то судебное разбирательство проводиться не должно, потому что самого обвинения нет.

Однако судебные процессы проводятся и без сущности обвинения, то есть при безразличии к этому адвокатов.

Судебное следствие начинается с изложения государственным обвинителем предъявленного подсудимому обвинения. Председательствующий опрашивает подсудимого, понятно ли ему обвинение, признаёт ли он себя виновным и желает ли он или его защитник выразить своё отношение к предъявленному обвинению.

Если государственный обвинитель не изложил сущность обвинения, что бывает почти всегда, то обвинение не может быть понятно ни адвокату, ни тем более подсудимому. Вопрос о виновности может возникать только тогда, когда понятно обвинение. Нельзя признавать себя виновным или невиновным в том, чего не понимаешь. Однако в “деле Йукоса” можно найти случаи, когда подсудимый говорил, что ему обвинение непонятно, но виновным он себя не признаёт.

Невозможно представить, чтобы даже самым тщательным образом изложенное Обвинительное заключение было абсолютно понятно адвокату и его доверителю. Всегда есть какие-то вопросы, требующие разъяснения со стороны обвинительного органа. Чтобы понять обвинение, нужно задать вопросы государственному обвинителю и получить на них ответ. В “деле Йукоса” не обнаружено случаев, чтобы государственный обвинитель отвечал на вопросы стороны защиты для разъяснения содержания Обвинительного заключения. Государственный обвинитель всегда отказывался отвечать на вопросы, то есть он предпочитал держать в неведении сторону защиты относительно обвинения. Если бы обвинитель понимал сущность обвинения, то он свободно мог бы ответить на любой интересующий сторону защиты вопрос.

Если государственный обвинитель отказывается разъяснить обвинение посредством ответов на вопросы стороны защиты, то обвинение также не может быть понятно стороне защиты. Такой отказ, который фактически санкционирован судом, есть лишение права обвиняемого знать, в чём он обвиняется и, следовательно, есть лишение его права на защиту.

Примечание. О неуважении к суду.

Неуважение к суду проявляется не в нападках на судью, а именно в пренебрежительном отношении к важности судебной власти, хотя такое небрежение выражено к судье в судебном процессе. Неуважение к судебной власти со стороны прокурора и адвоката выражается в первую очередь неисполнением своих профессиональных обязанностей. Например, когда прокурор не раскрывает сущность обвинения, не определяет обстоятельства, которые он намерен доказать, а вместо демонстрации доказательств зачитывает вслух различные документы под видом представления доказательств. Проявить неуважение к судебной власти может и сам судья, если он снисходительно относится к неисполнению своего долга стороной обвинения. Публичная обязанность адвоката противодействовать всяким проявлениям неуважения к суду. В этом и проявляется функция защиты адвоката.

§ 2. К истории уголовных доказательств

Цель уголовного процесса в установлении, совершено ли преступление, и в установлении виновного в его совершении. Эта цель достигается с помощью процессуальных доказательств, то есть таких данных (фактов), которые можно положить в основу заключения о преступлении и виновности. Делают такие заключения судьи, которым, как и всякому человеку, свойствен абсурд, или произвол. Несправедли вый приговор абсурден. Такой приговор есть абсурд судьи. Поэтому правила о процессуальных доказательствах нужны для преодоления абсурда судьи.

Все теории судебных доказательств имеют целью борьбу с судейским произволом.

Для такой борьбы вырабатывались виды судебного процесса, а именно: обвинительный, следственный, или инквизиционный, и следственно-обвинительный. Тщетны попытки выработать четвёртый вид – состязательный. Декларации в современных законоположениях о состязательном процессе фактически прикрывают либеральной риторикой непоследовательность следственно-обвинительного процесса, поэтому четвёртый вид можно лишь именовать псевдосостязательным процессом.

Соответственно этим видам процесса частично менялась система процессуальных доказательств.

В обвинительном типе процесса при неуверенности в обличении дело предавали суду Божьему: ордалии, поединок. Исходили из того, что Бог на стороне правого.

В следственном (инквизиционном) процессе, когда обвинение перешло к публичной власти, куда входила и Церковь, доказательствами стали показания, данные под пыткой. Считалось, что не угроза пытки, а самоё пытка есть сред ство получения правдивых показаний, признание. Судьи в инквизиционном процессе приобрели огромную власть над человеком. В целях борьбы с ошибками и злоупотреблениями судей была выработана система формальных доказательств. Доказательства выстраивались по силе, важности, достоин ству. Например, доказательства прямые и косвенные, основные, существенные. Вес каждого доказательства судье заранее был известен. Предполагалось, что, набрав доказательства “за” и “против”, судье с закрытыми глазами останется только положить их на чаши весов. И какая чаша весов перевесит, там и правда. Главное для судьи соблюсти форму процесса. Однако никакое соблюдение формы не исключит издевательства по существу.

Пишут, что судьи через несколько веков стали тяготиться ролью взвешивателей доказательств, поскольку механическое взвешивание оскорбляло их чувства высокого предназначения, и они под разными предлогами старались выносить приговоры по внутреннему убеждению, то есть по свободной оценке доказательств. По такой версии инквизиционный процесс был заменен следственно-обвинительным не в силу объективных причин социально-экономического развития общества и для искоренения судейского произвола, а по субъективному желанию самих судей, устыдившихся своих злоупотреблений.

В следственно-обвинительном процессе теория формальных доказательств заменена свободным внутренним убеждением суда в оценке доказательств. В этом процессе появляется суд присяжных и так называемые научные методы доказывания. Заявляется, что внутреннее убеждение, как основа уголовного приговора, не должно быть безотчётным; судья должен быть благоразумным, а истину надо познавать умом, хотя чувством она тоже постигается. Также декларируется, что внутреннее убеждение судьи должно быть результатом логической работы. Чтобы ограничить судейский произвол, убеждение не должно быть безотчётным, а должно быть проверяемо логически и сверяемо с нравственными идеалами общества.

Только ради игры пытливого ума обыденного юриста можно задать вопрос: был бы оправдан в современном след ственно-обвинительном или состязательном процессе Томмазо Кампанелла, если он инквизиционным судом подвергался пыткам, содержался много лет в неволе и в конце концов не был признан виновным?

Мнят, что в псевдосостязательном виде процесса стороны обвинения и защиты борются за завоевание судейского убеждения.

Однако теория формальных доказательств, раз возникнув, будет жить и являться руководством к действию и в нынешних, и в будущих судах. Появившись для преодоления судейского произвола, она сохранилась в искаженном интеллектуально-нравственной энтропией смердящем виде. Эта искаженная теория проста в применении, не тягостна для ума, не обременительна для совести, удобна для защиты судьи от обвинения в произволе и легка для самого произвола. Элементы этой разрушенной системы не требуют способности суждения. Они существуют под прикрытием свободного судейского убеждения. Судья по известной процедуре получает от обвинительного органа готовое множество фактов, последовательно даёт высказаться каждому в судебном заседании и считает, что все представленные обвинительным органом факты доказаны, потому что соблюдена процедура их представления. По теории формальных доказательств, например, показания благородного человека весили больше, чем показания простолюдина. Этот ценз доказательств сохранился и поныне: предоставляемые обвинительным органом сведения изначально правдивы и достоверны и могут доказать любой факт, на который укажет обвинительный орган (см. “дело Йукоса”). А какое-то главное, самое существенное доказательство по теории формальных доказательств, которое могло оказаться и самым недостоверным, теперь заменено или покрыто внутренним убеждением судьи, свободной оценкой доказательств. Произвол не исключается. Кстати, подписка свидетеля о предупреждении его об ответственности за дачу ложных показаний – отголосок теории формальных доказательств. Хотя такая подписка есть абсурд. Ведь не берут с человека при достижении им совершеннолетия подписку о том, что его предупредили об обязанности соблюдать законы, иначе он будет подвергнут наказанию.

Остатки теории формальных доказательств живучи в прин ципе “о делах судить по лицам, а о лицах по чинам”.

Примечание. Миф инквизиции.

Во-первых, инквизиция связана только с католичеством, у других христианских деноминаций её не было. Во-вторых, инквизиций было две. “Первая Инквизиция” действовала в 11-12 веках, то есть примерно через 500 лет после прихода христианства к власти в Англии и Франции. Связана она была с небывалым развитием в западноевропейских городах довольно жутких тайных обществ, практиковавших изуверские ритуалы. Действовала она в соответствии с обыкновениями того времени: германцы считали необходимым применять пытки к подозреваемому. Если он сознавался, его передавали светским властям. Однако задачу свою эта инквизиция не выполнила, казнено было сравнительно немного, а с тайными обществами расправились крестоносцы, когда те разрослись и стали явными (обычно они поднимали восстания и захватывали власть на больших территориях). В-третьих, наиболее печально знаменитой является Вторая Инквизиция, организованная по сугубо светским мотивам в середине 15 века. Мотивы эти вполне понятны: Испания находилась в постоянной войне с мусульманами. В 15 веке завершилась реконкиста, и в пределах христианского государства оказалось множество иноверцев – иудеев и мусульман (марранов и морисков). Никто не запрещал им исповедовать свою веру, но в Испании был закон, по которому государственные должности могли занимать только христиане. Видя это, марраны и мориски стали креститься только для того, чтобы занять выгодную должность. При этом они сохраняли прежнюю веру, но практиковали её у себя дома – тайно. Для Испании это было большой опасностью: в любой момент такой чиновник-лицемер мог переметнуться на сторону врага и, например, сдать ему город. Такое, собственно, и случалось, из-за чего и была учреждена следственная комиссия, призванная проверять, насколько искренне тот или иной марран или мориск принял христиан ство. Действовала эта комиссия теми методами, которые были доступны и привычны средневековому правосудию. Казни, опять-таки, осуществлялись светскими властями.

Больше всего Вторая Инквизиция лютовала в 15-16 веках. В 17-18 веках её деятельность идёт на спад, последнее аутодафе состоялось в Испании в 1826 году. Покойный папа Иоанн Павел II покаялся за обе инквизиции.

Раздел III. “Дело Йукоса” как политический процесс

Глава 1. Адвокаты и мировая закулиса

§1. “Дело Йукоса” и масонство

Примечание. Тема полностью раскрыта в Теории адвокатуры.

§ 2. Политика и правозащита Политика есть активность, направленная на достижение, осуществление и укрепление максимально возможной власти над людьми в данном обществе и в мире вообще. Под это определение подпадает и муниципальная деятельность, и предвыборные кампании, и закулисные интриги, и дипломатия. Право есть только одна из форм осуществления политики. Политика может осуществляться на основе чистого произвола, вне всяких правил.

Вместе с тем в политике выражается не только абсолютный произвол чистой субъективности, но и иррациональное стремление к власти. Это стремление уже не имеет никакого смысла, помимо самой власти; зачем нужна сама власть, уже неизвестно и неважно. С одной стороны, в политике мы видим абсолютную концентрацию и синтез биологических и экономических устремлений, здесь экономика и природа предельно сближаются и становятся верховной доминантой; с другой стороны, эти устремления, наталкиваясь на промежуточный этап – власть как абсолютный гарант их осуществления, теряют самих себя. Власть становится главной целью, важнее всех благ мира, ею доставляемых. Человек становится рабом влечения, которое уже не даёт ничего не только его духу, но и его телу. Это влечение ведёт в никуда. Его предел – обладание абсолютной властью над миром, – фактически совпадает с пустотой, поскольку, достигнув его, человек уже не будет знать, что делать со своей властью. Именно поэтому политический человек есть наихудшее из живущих существ. Ему не нужно ничего, кроме власти, и ничто не может его остановить или хотя бы отвлечь на пути к ней. Нет никаких правил или закономерностей, нет никаких иных целей или благ. Обращаясь в абсолютный произвол, дух окончательно теряет самого себя и по своему характеру сливается с природными влечениями. Однако в этом виде дух хуже любой самой низменной природы, поскольку он совершенно беззаконен и лишён всякой определённости. Политическое животное – это худшее из животных. Пока политика есть лишь средство осуществления идеи или раздел экономических либо правовых отношений, нет смысла говорить о ней как о форме духа; здесь она есть лишь необходимая профессия в рамках войны, экономики и права. Но когда она превращается в самоцель, политика уже есть некая ступень духа, на которой дух вырождается до неузнаваемости, окончательно разлагается.

Истинным историческим и социальным парадоксом является то, что в огромном количестве обществ порядок поддерживается носителями власти, которые, в свою очередь, утратили всякий порядок внутри себя. Поскольку условием всепоглощающего стремления к власти и достижения её у них явился полный внутренний хаос, называемый волей к власти, волей, разрушающей всякую внутреннюю систему и направляющей человеческую активность в беспредельную пустоту.

Воля к власти просыпается и в адвокатах, как и в любой иной сопряженной с политикой профессиональной корпорацией. Дело в том, что если те, кому сейчас принадлежит реальная власть в государстве, делают что хотят, руководствуясь сиюминутными частными интереса сохранения личной власти, то они ни в какой идеологии вообще не нуждаются. Например, передвижения какого-нибудь политического функционера по политическому небосклону не могут быть как-либо здраво обоснованы, да и тем, кто организовывает эти передвижения, совершенно нет никакого дела до того, как к этому будут относиться другие. Такая власть держится только за счёт того, что у подчиненных нет оснований поменять её. И как бы свирепо не выглядела оппозиция бессистемной власти, она будет бессильна, пока не отыщет ту идею, которая ясно и убедительно покажет большинству населения, какой именно на самом деле должна быть власть. Иными словами, как бы банально это ни звучало, необходима идеология, которая могла бы объединить и мобилизовать силы народа против тотального распада, охватывающего государство, и которая оправдала бы в глазах большинства действия оппозиции.

Адвокатура лишена формальной власти, однако она желает быть политически активной. Поэтому наиболее естественной политической ролью адвокатуры является оппозиция. Адвокатура хочет укрепить то специфическое влияние, которое уже имеет, и получить ту власть, которой у неё пока нет. В этом свете больше не возникает вопроса, зачем адвокатам нужна идеология. Однако встает новый вопрос: какая именно идеология нужна адвокатуре?

У адвокатуры как таковой нет собственных политических интересов. Адвокатура по своей организации и задачам не может организационно входить в какую-либо организацию, преследующую политические цели. Хотя можно обнаружить в истории, когда значительные адвокатские структуры выступали с чисто политическими заявлениями. Кстати, заявления в поддержку действий государственных структур или государственных или партийно-политических деятелей также являются политическими.

Очевидно, что адвокатура как корпорация должна быть политически нейтральна. Однако это не означает, что какая- то политическая сила не может ангажировать отдельного адвоката в политику. Напротив, в силу своей юридической и культурной подготовки именно адвокаты должны массово исходить во власть. Но это не делегаты партии адвокатов.

Высказывания выборно-представительных органов адвокатуры касательно законодательных актов входят в предмет профессионального назначения адвокатуры, однако такие высказывания по форме следует отнести к политическим заявлениям. Ибо закон – мера политическая. Следовательно, адвокатская деятельность как правозащитная тоже политическая, как соотносящаяся с законом, с правом.

Поэтому форма и содержание адвокатской деятельности как политической есть сугубо профессиональная деятельность. Политика адвокатуры проявляется через профессиональную деятельность. Но это не есть политика в чистом виде, ибо адвокатура в результате своей профессиональной политики не получает власти для себя, кроме того адвокатура может действовать только в рамках чистого правового процесса. Иначе это не будет адвокатура.

По профессиональному правилу адвокату запрещается заниматься иной деятельностью, кроме адвокатской. Во-первых, такое требование обусловлено не только исключительно профессиональными особенностями – адвокат должен всегда быть готовым оказать юридическую помощь, адвокатская деятельность должна быть тотальной и поэтому исключительной, не допускающей иного профессионального отвлечения или увлечения, которое могло бы затруднить незамедлительно предаться адвокатскому призванию, как врач должен всегда быть готовым оказать медицинскую помощь. Во-вторых, это также связано с недопущением вовлечения адвоката в политическую деятельность. Ибо иная, кроме адвокатской, деятельность косвенно может вовлечь адвоката в политическую деятельность. Политически ангажированный адвокат профессионально пристрастен. А это вредно для адвокатского сословия и гражданского общества.

Примечательно, что Владимир Ильич Ленин, как умелый политический стратег, был против участия адвокатов в политике. Этот политик коснулся вопроса об адвокатах в письме Елене Дмитриевне Стасовой и товарищам в Московской тюрьме. Письмо датировано 19 января 1905 года.

Ленин в этом письме писал: “Вопрос об адвокате. Адвокатов надо брать в ежовые рукавицы и ставить в осадное положение, ибо эта интеллигентская сволочь часто паскудничает. Заранее им объявлять: если ты, сукин сын, позволишь себе хоть самомалейшее неприличие или политический оппортунизм (говорить о неразвитости, о неверности социализма, об увлечении, об отрицании социал-демократами насилия, о мирном характере их учения и движения и так далее. Или хоть что-либо подобное), то я, подсудимый, тебя оборву тут же публично, назову подлецом, заявлю, что отказываюсь от такой защиты и так далее. И приводить эти угрозы в исполнение. Брать адвокатов только умных, других не надо. Заранее объявлять им: исключительно критиковать и “ловить” свидетелей и прокурора на вопросе проверки фактов и подстроенности обвинения, исключительно дискредитировать шемякинские стороны суда. Даже умный либеральный адвокат архисклонен сказать или намекнуть на мирный характер социал-демократического движения, на признание его культурной роли даже людьми вроде Ад. Вагнеров etc. Все подобные поползновения надо пресечь в корне. Юристы самые реакционные люди, как говорил, кажется, Бебель. Знай сверчок свой шесток. Будь только юристом, высмеивай свидетелей обвинения и прокурора, самое большее противопоставляй этакий суд и суд присяжных в свободной стране, но убеждений подсудимого не касайся, об оценке тобой его убеждений и его действий не смей и заикаться. Ибо ты, либералишко, до того этих убеждений не понимаешь, что, даже хваля их, не сумеешь обойтись без пошлостей. Конечно, всё это можно изложить адвокату не по- собакевически, а мягко, уступчиво, гибко и осмотрительно. Но всё же лучше адвокатов бояться и не верить им, особенно если они скажут, что они социал-демократы и члены партии”.

Слова Ленина о том, что “адвокатов надо брать в ежовые рукавицы и ставить в осадное положение, ибо эта интеллигентская сволочь часто паскудничает”, особенно любимы нынешними чиновниками правоохраны. Однако данная фраза обращена не к тогдашним правоохранникам (полиции, жандармам, охранному отделению), а наоборот – против них. Ленин предупреждает товарищей по партии, что адвокатам вполне доверять нельзя, если вопрос касается политических взглядов. Подсудимый-политик не должен допускать никакого отступления адвоката от своих прямых профессиональных обязанностей по юридической защите.

По самой своей сути идеология неразрывно связана с властью. Если же идеология понадобилась адвокатуре, это должно означать, что адвокатура устремилась к власти. Но как раз здесь возникает сомнение. С одной стороны, адвокатура как будто уже имеет некую специфическую власть уже в силу своей природы, но, с другой – в силу той же природы она вроде бы и вовсе не должна стремиться ни к какой власти и оставаться, хотя бы формально, безвластной. Вместе с тем адвокатура в любом случае не может стоять в стороне от политики. Адвокатское сословие было политической силой до Революции. Потом дело обстояло иначе.

Выбор идеологий столь велик, что даже возникала мысль создать специальное предприятие, которое фабриковало бы их на заказ. Бесполезно было бы блуждать в идеологическом океане с целью отыскать самую благородную и возвышенную или самую эффектную и эффективную идеологию для адвоката. И бесполезно, в первую очередь, потому, что люди, кем бы они ни были, не могут просто так менять свои собственные убеждения. Поэтому в определении особой адвокатской идеологии необходимо исходить из тех идей, которые уже бытуют в этой среде.

Профессиональный цинизм вовсе не чужд адвокатскому сословию. Почему бы именно ему и не быть основой искомой идеологии, тем более что именно таковой цинизм зачастую является настоящей идейной основой профессиональной адвокатской деятельности? Идеологическим аналогом цинизма является нигилизм. И этот тип идеологии является одним из наиболее распространенных в России, особенно среди людей, обладающих богатством, интеллектом и властью. И самой могущественной и массовидной формой нигилизма является именно правовой нигилизм, создающий, помимо всего прочего, немалые проблемы адвокатам.

Какую законность и как должен защищать адвокат, если громадное большинство народа этой законности боится, не уважает её и живет совсем по иным законам? Этот почти риторический вопрос ясно демонстрирует, что отношение к массовому правовому нигилизму, который характерен и для народа, и для власти, и для самого юридического сословия, является крайне важной проблемой адвокатской идеологии.

Почему у нас так много законов и милиции, так велика власть самого разного рода администрации, но при этом нет никакого порядка? Как сложилось такое фатальное положение вещей? Его истоки вновь надо искать в истории.

Как известно, общие принципы, на которых строится и согласно которым функционирует отечественный админи стративный аппарат, были заложены почти триста лет назад Петром Великим. Первому русскому императору очень нравился европейский, особенно голландский и немецкий, порядок. Правда, его сестре Софье больше нравились Польша и Австрия, из-за чего у царственных родственников вышел вооруженный конфликт. Петр победил и пригласил на русскую службу множество немцев. Великому немецкому философу Готфриду Лейбницу он даже заказал разработку проекта по “обустройству России”. После Петра началась целая серия дворцовых переворотов, в которой боролись и сменяли друг друга партии германофилов, англофилов и франкофилов. Даже войны велись в зависимости от того, какая партия на короткое время приходила к власти. Победила немка Екатерина, переписывавшаяся с Вольтером и считавшая европейскую культуру универсальной ценностью, которая должна быть распространена повсюду, включая “варварскую” Россию.

Нетрудно догадаться, какие именно порядки стали навязываться в этот период русскому народу. Немец считал, что русский мужик варвар и сволочь, потому что тот не желал следовать немецкому порядку. Потом и русский чиновник – ученик немца или сам обрусевший немец – стал так считать. Основатель военных поселений, как и Петр, великий социальный экспериментатор, Аракчеев, как говорят, выдвинулся на передний край управления именно потому, что победил в конкурсе ответов на вопрос: чем занимается русский народ. Иные господа составляли целые штудии о хлебопашестве и прочих занятиях, а Аракчеев ответил одним словом: “Воруют”. Затем и сам народ, видя несоответ ствие своей жизни писаным законам и будучи почти постоянно вынужденным жить в беззаконии, усвоил это убеждение. А если кто- либо сознает себя как варвар, то он и ведёт себя как варвар. Экспериментирование властей, испытывавших на народе всё новые и всё более радикальные западные идеи, с годами усугублялось. Усугублялось, соответственно, и отношение народа к закону, к властям и к самому себе. Национальное самосознание всё больше стало ассоциироваться с тюрьмой, что как нельзя нагляднее выразилось в искусстве: жизнь за решеткой стала самым излюбленным и популярным мотивом фольклора, поэзии, прозы, театра, кинематографа и так далее.

Мы смотрим сами на себя, как колонизаторы на туземцев. Когда мы попадаем в какое-то затруднительное положение, то вовсе не хочется оказывать самим себе необходимую помощь, но, скорее, хочется самих себя добить, чтоб уже больше не мучиться. В этом контексте весьма двусмысленно выглядит положение адвоката: при таком самоотношении общества как может играть свою положительную роль сословие, призванное оказывать помощь людям и их объединениям в затруднительных ситуациях, так или иначе связанных с законом. Поэтому в условиях повального правового нигилизма и несоответствия духа позитивных законов национальному духу благодетельная миссия адвокатуры становится весьма сомнительной.

Не само ли право должно стать идеологией адвокатуры в такой ситуации? Такой вариант многие сочли бы наиболее логичным и чуть ли не единственно возможным. Однако в основе всякого права лежит своя особенная идеология, и приходится признавать, что идеология новейшего россий ского права представляет собой самый настоящий нигилизм по отношению к национальным ценностям.

Паттерн. О контрреволюционности адвокатуры.

В былые времена адвокатуру называли контрреволюционным или самым контрреволюционным сословием. Некоторые слабохарактерные адвокаты или либеральствующие профес соры права обижались на такие слова. А зря. Потому что обидчивость была от непонимания сути адвокатуры. Адвокатурой в разной степени всегда и все были и будут недовольны именно в силу её “контрреволюционности”.

Смысл адвокатуры – обличать всех и каждого, кто здесь и сейчас выходит за очерченные правом границы. Будь то чиновники, революционеры разных толков или либералы всех мастей. Ибо каждый чиновник жалуется на недостаток у него полномочий для исполнения своих обязанностей, поэтому ради “государственных” интересов ему приходится преступать законы. Революционеры хотят свергнуть “авторитарный” (“тоталитарный”, “кровавый” и т.д.) режим и установить свой, “демократический”, поэтому они изначально не признают никакие законы “авторитарного” режима. Либералы считают, что неисполнение законов, не соответствующих их либеральным взглядам, не есть правопреступление, а преследование властей за нарушение нелиберальных законов есть попрание прав “свободной” личности и тому подобное. Адвокат же стоит за исполнение всеми тех законов, которые есть сейчас, а не которые должны быть. Поскольку настоящими законами никто не доволен, и недоволен по-разному, то все недовольны адвокатами по-разному. Для адвоката же достаточны те законы, которые есть. Ибо любой закон позволяет принять справедливое решение. Закон – это не строчка в нормативно- правовом акте, это система и единство права. Право едино, целостно.

Революционеры, либералы и государственный аппарат всех систем против права и за целесообразность. Для адвоката право и есть целесообразность. В этом контрреволюционность, консервативность адвоката. Целесообразность вне права есть отрицание адвоката. Существование адвоката в неопределённости, своеволии целесообразности теряет смысл, и целесообразность враждебна адвокату. Поэтому адвокатура против целесообразности и за право.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: