Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Быт и нравы россиян глазами «немцев».




Почти все иностранцы, писавшие о России XV–XVI вв., отмечали здесь простоту и примитивность быта в сравнении с тогдашними западноевропейскими «стандартами». Так, Рафаэль Берберини сообщает: «Дома в этом городе, как и в прочих городах и селениях, небольшие и дурно расположенные, без всякого удобства и надлежащего устройства. Во-первых, большая изба, где едят, работают — одним словом, делают все: в ней находится печь, нагревающая избу, и на этой печи обыкновенно ложится спать все семейство; между тем не придет им в голову хотя бы провести дымовую трубу, а то дают распространиться дыму по избе, выпуская его чрез двери и окна, так что немалое наказание там оставаться»[758]. Похожую информацию приводит дипломат-иезуит Джованни Паоло Компани. «Дома — деревянные, даже богатые палаты не отличаются изяществом отделки. Голые стены черны от дыма и сажи; ведь у московитов и литовцев печи, в отличие от наших, не имеют труб, через которые огонь и дым безопасно удаляются через крышу, у них он выходит через раскрытые окна и двери. Поэтому, когда затапливают печь, в помещении набирается столько дыма — а они топят сырыми или влажными дровами, — что никоим образом невозможно там находиться»[759].

Даниил Принц фон Бухау (Бухов), советник апелляционного суда в Чехии, приезжал в Москву в качестве посла Габсбургов в 1576 и 1578 гг. Он был удивлен бедностью домов зажиточных русских посадских людей, которых он назвал «знатными городскими жителями». Их дома «малы и по большей части крыты соломой» (в Чехии городские дома даже бедных горожан были крыты черепицей, которая в Праге, на знаменитой Златой улочке, памятнике средневековой архитектуры XI–XIII вв., успешно дотянула до XXI столетия). «Все комнаты, которые мы видели во всей Московии, - продолжает Принц, - печей не имеют. Так как у них печи бывают только для приготовления пищи и хлеба, то все (помещение) наполняется дымом; а как люди и скот находятся вместе, то все очень грязно. Вместо окон они употребляют льняной холст, пропитанный маслом, для того чтобы туда проникало больше света, либо бычачьи пузыри, потому что стекла у них совсем нет. В областях Псковской и Новгородской находится камень, удобно раскалываемый (слюда), из которого обыкновенно делают окна, также до удивления прозрачные светильники…»[760]

Невысокий уровень быта австрийский посол выводил из неразвитости русского ремесла. «Только в одной столице Московии живут более искусные мастера, которые, однако, по большей части немцы, в других местах, кроме портных и сапожников, почти нет никаких [мастеров]… остальной народ занимается либо торговлей, либо земледелием…»[761] Другие наблюдатели, например итальянец Компани, низкую обустроенность России выводили из природы, климата и географической протяженности страны. «Вообще это неприветливая страна, во многих местах она не имеет жителей, и земля там не обработана. К тому же вокруг простираются огромные пустыни и леса, не тронутые временем, с вздымающимися ввысь деревьями. Для путешествующих она особенно неприветлива. На таком огромном пространстве земель иногда нельзя найти ничего похожего на постоялый двор: где застала ночь, там и приходится ночевать, на голом неподготовленном месте. У кого какая пища есть, тот, по-видимому, и возит ее с собой. Города встречаются редко, и жителей в них немного…»[762]

Все иностранные наблюдатели отметили скудость, простоту и однообразие русской пищи. Это касалось даже царских пиров. На царских приемах иноземца поражали роскошные одежды монарха и его придворных, выставленные напоказ драгоценная посуда, золотые и серебряные ковши и кубки, из которых ели и пили обедающие, но только не яства. «…их пиры не знают тонких изысканных и разнообразных блюд, не дающих насыщения. У московитов крепкие желудки, они любят грубую пищу и поэтому едят полусырое мясо. В особенном почете у них на столе лук и капуста. Даже тот пир, на котором присутствовал Поссевино и который был, как признавали сами московиты, роскошнейшим из всех, состоял из 30 перемен, но все они были далеко не изысканы. Хлеб они обычно приготавливают из двух сортов пшеницы, и он удивительной белизны»[763].

Впрочем, Михалон Литвин, бичуя чревоугодие соотечественников, положительно оценил непритязательность русской кухни. Его памфлет «О нравах татар, литовцев и москвитян» преследовал цель показать литовцам, что они именно из-за порочной и изнеженной жизни лишились в пользу Москвы многих «своих владений» — Новгорода, Пскова, Северска, Смоленска, Себежа, Велижа, Заволочья[764]. Михалон побуждал литовцев следовать умеренности русских в пище и одежде, а также в трезвости, ибо, по его мнению, москвитяне пьют куда меньше литовцев. Трезвости Михалон приписал все успехи русских: от развития ремесла до военных побед. «В Московии же нет нигде шинков и если у какого-нибудь домохозяина найдут хоть каплю вина, то весь его дом разоряется, имения конфискуются, прислуга и соседи, живущие на той же улице, наказуются… Так как москвитяне воздерживаются от пьянства, то города их изобилуют прилежными в разных родах мастерами, которые, посылая нам деревянные чаши и палки для опоры слабым, старым и пьяным, седла, копья, украшения и различное оружие, грабят у нас золото… Прежде москвитяне были в таком рабстве у заволжских татар…, (но) Иван, дед царя Ивана Васильевича, который теперь правит, освободил себя и своих от этого тиранства, обратив свой народ к трезвости и запретив везде шинки»[765].

Михалон являлся одним из редких западных авторов, которые отметили трезвость московитов. Большинство обычно отмечало пьянство в России как чрезмерно распространенное явление, затронувшее мужчин и женщин всех возрастов и социальных слоев, особенно простонародье. «Надобно знать, что они весьма наклонны к пьянству, и даже до такой степени, что от этого происходит у них много соблазна, зажигательство домов и тому подобное. Обыкновенно государь строго воспрещает им это; но чуть настал Николин день — дается им две недели праздника и полной свободы, и в это время им только и дела, что пить день и ночь! По домам, по улицам — везде только и встречаются, что пьяные от водки, которой пьют много, да от пива и другого напитка, приготовленного из меда…»[766] И подобные цитаты можно приводить долго.

Нравы русских также часто подвергались критике. В отличие от информаторов А. Кампензе (его отца и брата), их современнику Сигизмунду Герберштейну москвичи, в сравнении с прочими русскими, показались двуличными. Возможно, это было не столько личное субъективное «открытие» австрийского посла, сколько расхожее мнение в тех областях России, которые еще недавно были автономными, а потом были включены в единое Московское государство. Как известно, это повсеместно сопровождалось вероломством в вопросе выселения из родных мест большей части местной элиты (бояр, купцов) и «распыления» их по просторам общерусского государства. Причем, государь — вспомним историю присоединения Новгорода в 1477–1478 гг. — сначала обещал не трогать имущество и не выселять новгородцев с их родины. Однако к концу 1480-х гг. почти 90% лучших новгородских людей лишились своих вотчин и были переселены в Москву и другие области, получив там поместья. Упоминая о лицемерии москвичей, Герберштейн делает важную оговорку: он пишет — «как говорят», что и является указанием на то, что он лишь передает мнение россиян о московитах. «Народ в Москве, как говорят, гораздо хитрее и лукавее всех прочих, — пишет он, — и в особенности вероломен при исполнении обязательств; они и сами отлично знают про это обстоятельство, поэтому всякий раз, как вступают в сношение с иноземцами, притворяются, будто они не московиты, а пришельцы, желая внушить к себе большее доверие»[767]. «Московиты», которые выдавали себя за пришельцев Герберштейну, вполне могли оказаться выходцами из других русских княжеств, насильно переведенными в Москву и ее окрестности. Эти люди имели основания не доверять москвичам, они ностальгировали по своей малой родине и поэтому называли себя пришельцами, вовсе не рассчитывая заслужить этим большее расположение иностранца.

Так или иначе, но информация о двуличии столичных жителей из книги Герберштейна пошла гулять по страницам западных трудов о Московии, авторы которых писали, опираясь на информацию Герберштейна. Например, ее почти дословно приводит данцигский сенатор С. Нейгебауэр. «Жители сей провинции (москвичи) почитаются хитрейшими и непостояннейшими из всех россиян; особенно они весьма худо соблюдают условия при договорах. Зная такое о себе мнение и имея когда-либо дела с иностранцами, они не называют себя москвитянами, но сказываются приезжими…»[768]

В отличие от Нейгебауэра вестфалец Генрих Штаден, происходивший из бюргерской семьи, не только прожил в России 11 лет, но во многом и сформировался здесь, ибо он приехал в Россию в 1565 г. молодым человеком 23 лет. Правда, «школа жизни» оказалась не лучшей. Служа в опричнине, он принял участие в шестинедельной экзекуции новгородцев. Во главе отряда головорезов Штаден грабил, предварительно выведывая с помощью пыток у встреченных им людей, где можно найти добычу. С удовольствием Штаден вспоминал, как собственноручно зарубил одну помещицу, и с хвастовством подвел итог своей новгородской кампании: въехал он в Новгород на одной лошади, а вернулся с 49, из них 22 «были запряжены в сани, полные всякого добра». Неудивительно, что насмотревшийся всяких мерзостей опричник Штаден то ли с восхищением, то ли с осуждением констатирует, что в России «…и самый последний крестьянин так сведущ во всякого рода шельмовских науках, что превзойдет и наших докторов, юристов во всяческих казузах и вывертах. Если кто-нибудь из наших всеученейших докторов попадет в Москву — придется ему учиться заново!»[769]

Ричард Ченслор в 1553–1554 гг., проезжая Россию от Белого моря и Северной Двины до Москвы, тоже отметил «огрехи» в нравственности россиян: «Русские по природе своей склонны к обману; сдерживают их только сильные побои <…> Что касается разврата и пьянства, то нет в мире подобного, да и по вымогательству это самые отвратительные люди под солнцем. Судите теперь сами о их святости»[770]. Англиканец Ченслор считал, что моральные пороки в России проистекали из-за «суеверного, идолопоклоннического» понимания религии. Впрочем, «вероломство» спутник Ченслора Климент Адамс обнаружил и у купцов из Фландрии: «Фландрские купцы учредили (в Великом Новгороде) свою торговую контору, употребляя с русскими такое же вероломство, как и с нами, они недавно потеряли у них привилегии, о возвращении которых сильно домогались у князя, когда Ченслор был в Москве. Услышав о приезде наших, они тотчас написали князю, что прибывшие англичане — морские разбойники и потому их нужно задержать и посадить в тюрьму. Это повергло наших в такое отчаяние, что (они) совершенно потеряли надежду возвратиться в отечество; однако ж князь, веря грамоте короля, презрел клеветников»[771].

Современник Ченслора Псевдо-Фоскарино, венецианский посол, посетивший Москву в 1557 г. по торговым делам, заметил в России дурное обращение с женщинами. «Женщин и жен своих они держат не в таком почете, как другие народы: напротив, они обращаются с ними немного лучше, чем с рабынями»[772]. Фоскарино констатировал также крайне закрытый образ жизни знатных женщин и доступность простолюдинок. Последние, если верить итальянцу, «совращаются за дешевую плату, чрезвычайно расположены к иноземцам, охотно ложатся с ними и отдаются, лишь бы только попросили их…»[773] Иезуит Джованни Паоло Компани, прибывший в Москву в 1581 г., разврата простолюдинок не заметил, а закрытость жизни знатных женщин подтвердил. Им «…очень редко, восемь или, самое большое, десять раз в году, в самые большие праздники разрешается ходить в церковь, в эти дни к ним присоединяются девицы, а в остальное время на народе они не показываются»[774].

Однако стоит учесть, что почти все процитированные нами источники несли большую идеологическую составляющую, а потому отражали обыденную жизнь, включая контакты россиян с западноевропейцами, не то чтобы необъективно, но утрированно выделяя те стороны и факты, которые были особенно принципиальны для сложившихся религиозно- идеологических стереотипов. Кстати, это касается не только западного взгляда на Россию, но и русского восприятия Запада.

Работа А.Л. Хорошевич «Идеологема предубеждений «Европы» против Руси и России и наоборот и практика их торговых отношений в XV-XVI вв.»[775] наводит на мысль, что реальная практика общения «немцев» с русскими в быту и в ходе торговых совместных операций могла сглаживать описанное выше идеологическое противостояние русского и западноевропейского обществ и давать примеры куда более толерантных отношений и взаимовосприятий на уровне личности или группы людей.

А.Л. Хорошевич проанализировала источники, редко используемые историками как раз в силу отсутствия в них элементов идеологических обобщений. Это составленные купцами-немцами разговорники XIII-XVI вв. (так называемый «анонимный Берлинский словарь» и «словарь, вошедший в литературу под именем владельца одной из его копий, составленной в 1607 г., Тонниса Фенне»), а также мало известное современникам и редко привлекаемое историками сочинение Мартина Груневега, где есть сюжет о 8-месячном пребывании автора в Москве.

Обнаружилось, что лексический состав разговорников, бесспорно отражающий практику живого общения «немчинов» с новгородцами и псковичами, абсолютно лишен элементов противостояния. Зато стремление говорить с москвитянами «на их языке» в прямом и переносном смысле определяет содержание этих источников. Даны советы поминать по-русски Бога: «Первое не забуди Богу молиться, ино Бог тебе помилует»; варианты приветствий и пожеланий русским: «Бог на помочь, Бог пособи вам», «Спаси Бог, Помози Бог», «Помогай Бог, Бог блюди тебе», «Заступи Бог», «Благослови тебе Бог»; обращение к русским хозяевам: «аспадарь», «батка», «матка», «братка»; упоминание, что псковичи часто именуют заезжего купца - «милый немчин», а немецкие купцы незнакомых русских встречных - «дружками» и «друзьями»; деловая лексика: «Право, перед Богом, я тебе не солгал», «не божись, я тебе верю без божбы», «имеешь ли веру или не имеешь, яз тебе не божитьсю», «не божись криво, душа твоя погинет», «во истину правда», «не надобь мне обороняться, Бог мне оборонит да правда», «не надейся ты ни на ково, надейся ты на Бога»; фраза по окончанию сделки: «Сдружился ты с ним?» (разговорник Тонниса Фени)[776].

Автор второго источника Мартин Груневег - гданьский немец, сын преуспевающего купца-протестанта, сам лютеранин до 26 лет, католический монах-доминиканец во второй половине жизни, с 19 до 26 лет прослуживший приказчиком армянского купца из Львова Богдана Ашвадура, побывавший с его караваном во многих странах и 8 месяцев проживший в Москве в 1585 г. Свои записки Груневег писал уже будучи отцом Венцеславом.

«Казалось бы, в его сочинении предубеждения против иноверия жителей Российского царства должны были бы иметь место. Действительно, православие — “русскую” веру львовских жителей, равно как и лютеранство, и иудейство, он именует “сектой”. Однако полемический пыл о. Венцеслава — последователя иезуита Петра Скарги, занявшего почетное место при дворе короля Сигизмунда III Вазы, был направлен в основном против лютеран и мусульман. В рассказе о пребывании в Москве нет ни одного упрека в адрес православия и православных. Рассказ о поездке в Москву — единственный раздел записок, лишенный описания мистических видений (за исключением одного сна, отвратившего его от женитьбы на дочери состоятельных родителей, девушке 14 лет, и от идеи переселения в Москву на постоянное жительство). Разноверие с основными жителями Москвы отнюдь не мешало Груневегу установить деловые контакты с социальной элитой столицы. “Меня знали все, и я знал всех”, — с гордостью сообщает о. Венцеслав о пике своей прошлой деловой деятельности»[777]. Мартин Груневег даже подружился с дворцовым иконником, которому заказал несколько православных иконок для последующей их продажи в Молдавии. Иконописец провел польского немца в Кремль, за что жестоко потом поплатился, был арестован и пытан. (В Кремле заподозрили, что польский немец может извести царя Федора, отравив заказанные иконки. Впрочем сами же потом отвергли это абсурдное обвинение.) Вызванный в Боярскую думу для дачи показаний по делу иконописца немецкий приказчик армянского купца Мартин Груневег выступил с челобитьем в защиту художника и тем самым спас его от смерти. Уже будучи католическим монахом, Груневег, раздумывая над причинами жестоких пыток, примененных к его московскому знакомцу, пришел к выводу, что виной тому суровый климат России, холод, которые воспитывают определенные душевные качества. Сам немец избежал наказания и встретил со стороны царского шурина Бориса Годунова сочувствие.

Приведенные выше примеры показывают, что не стоит идеологические стереотипы, акцентированные во всех известных записках иностранцев о России, напрямую экстраполировать в живую практику межличностного общения между «немцами» и русскими. Реальная картина была намного сложнее и многокрасочней идеологического своего отражения.

 






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных