Ливонский аспект и европеизация России во второй половине XVI в.

Самые большие перемены в вопросе о европеизации России могли произойти не из-за роста числа западных специалистов и изменений в их положении внутри России, а в ходе нарастающего внедрения России в те европейские пространства, которые Запад считал «своими». Сам этот процесс был обусловлен геополитической ролью России, ставшей со второй половины XV в. полюсом силы в Восточной Европе. Ряд западноевропейских стран (Священная Римская империя, Дания, Швеция, Англия), а также Папская курия не прочь были разыгрывать «русскую карту». Габсбургов и Папу, как и во времена Ивана III, к Москве влекла надежда на создание с ней антитурецкого союза; Данию и Швецию — вражда друг с другом; Англию — торговые выгоды. Даже среди польско-литовских магнатов и шляхты были сторонники сближения с Россией. Их настораживала пагубная перспектива бесконечных русско-литовских войн. Со временем появились даже планы унии России — Литвы — Польши с выбором на польско-литовский престол самого Ивана Грозного или кого-либо из его сыновей. Параллельно с императором Максимилианом II Иван IV обсуждал другой вариант: раздел польских и литовских владений между Габсбургами и московскими Рюриковичами. Но больше всего Иван Грозный желал соединить свою Московию с приморской Ливонией. За это он готов был уступить и гипотетическую корону Речи Посполитой, и завоеванные им по ходу Ливонской войны у Литвы западнорусские области.

Ливонская война, в которой Россия участвовала с 1558 по 1583 гг., стала той осью, вокруг которой вращалась вся русская внешняя политика второй половины царствования Ивана Грозного. Оказывала она существенное влияние и на внутреннюю жизнь страны. За 350 лет, прошедших с появления крестоносцев в летто-литовской и финно-угорской Прибалтике, данный регион превратился в специфическую составную часть западноевропейского социокультурного мира. Приморское положение земель Ливонского ордена в эпоху раннего Нового времени, когда международная морская торговля играла огромную роль в развитии экономики, придавало им особую ценность. В то же время общественные противоречия в Прибалтике, тесно связанные с местной этнической ситуацией (приниженное положение коренного эстонского и латышского населения, экономическое и социально-политическое доминирование выходцев из Германии), сильно ослабляли Ливонское государство. После торжества реформации в пределах эстляндской и лифляндской Прибалтики сам Орден, являвший собой средневековый военно-монашеский государственный институт, рухнул. Превратившийся в светского правителя магистр Ливонии не имел ни надежной социальной опоры, ни аппарата сильной государственной власти. Это сделало Ливонию лакомым куском для соседей, тем более что многие из них имели историю экспансии в здешние края более древнюю, нежели немецкий «натиск на восток».

Речь идет прежде всего о Швеции и Дании, экспансия которых в Прибалтику началась еще во времена викингов; о Литве и Польше, для которых оборона от тевтонцев и ливонцев, а после Грюнвальдской битвы 1412 г. — наступление на них являлись одной из основных составляющих их внешней политики; о России как преемнице древнерусского IX–XI вв. и новгородского XI — начала XIII вв. расширения в северо-западном направлении.

История древнерусской экспансии в Прибалтику такова. Славянская колонизация, представленная расселением северной ветви кривечей и ильменских словен в верховьях Волги, бассейнов рек Ловати, Волхова, Приильменья, Приладожья, восточного побережья Чудского озера, относится к концу VII–IX вв. В X–начале XIII вв. русские уже проводили сбор дани с коренного финно-угорского и летто-литовского населения, жившего вдоль западно-двинского участка торгового пути «Из варяг в греки». Следующим этапом было основание в земле эстов за Чудским озером в первой половине XI в. города Юрьева Ярославом (Юрием) Мудрым. В течение X–начала XIII вв. шла колонизация новгородцами и псковичами финно-угорских территорий вдоль рек Невы, Ижоры, побережья Ладожского и Чудского озер, части Карелии. Местные финно-угорские племена платили дань Новгороду и Пскову. В это время Швеция колонизировала Финляндию, что привело к соприкосновению зон русской и шведской экспансий в Северо-Восточной Прибалтике и частым русско-шведским стычкам в карельском пограничье в XII–XIII вв.

С вторжением немецких крестоносцев в земли предков эстонцев и латышей, не имевших к началу XIII в. своей государственности, начался новый этап жесткой конкуренции в Прибалтике. Столкнулись уже три экспансии: скандинавская, русская и немецкая. Немцы были представлены рыцарями-меченосцами, преобразованными позже в Ливонский орден, филиал Тевтонского ордена (1237). Вскоре русское влияние (а точнее — влияние Полоцкой земли) было полностью вытеснено из бассейна Западной Двины. Зато Новгород и Псков отстояли свои позиции, во многом благодаря военной активности в регионе сидевших на новгородском столе князей с Северо-Востока Руси: Мстислава Удалого из смоленских Рюриковичей, Ярослава Всеволодовича и его сына Александра Невского из владимиро-суздальских Рюриковичей, а на псковском столе — литовского племенного князя Довмонта, изгнанного с родины и крещенного в Пскове с именем Тимофей. Лишь Юрьев превратился в немецкий Дерпт (1224). Однако за его обладание Орден обязывался платить «юрьеву дань», что, хоть и нерегулярно, происходило в XIII–начале XVI вв.

В XIII–XIV вв. возникло Литовское государство, для которого борьба с крестоносцами стала катализатором объединительного процесса. Вскоре с Литвой соединились земли Западной Руси. Постоянные приграничные стычки русских войск с рыцарями, а также с литовцами и шведами никак принципиально не меняли размежевание границ, установившееся в Прибалтике в XIII столетии, хотя возведение в 1492 г. напротив орденской Нарвы каменной крепости Ивангород серьезно укрепило возможности Московского государства в этом регионе.

Сложная дипломатическая игра шла у Москвы с Тевтонским орденом. При Василии III тевтоны бывали уже не только противниками, но и союзниками Московии во внешнеполитических делах. Это заложило основу возвращения русской экспансии в регионе, перехода от обороны к наступлению. Примечателен договор 1517 г. между Василием III и магистром Тевтонского ордена Альбрехтом Гогенцоллерном. В это время территория исторической Пруссии была поделена на две части. Восточная часть принадлежала Тевтонскому Ордену, гроссмейстер которого после Грюнвальдской битвы был вассалом польского короля, а западная, так называемая Королевская Пруссия, непосредственно польскому королю Сигизмунду I. Альбрехт являлся племянником Сигизмунда I по матери, но собирался войной освободиться от вассалитета по отношению к нему. Попытки Альбрехта найти союзников на Западе не увенчались успехом. Зато успехом кончился вояж тевтонского посла Дитриха Шонберга в Россию. Василий III обещал субсидию Альбрехту, если тот сумеет захватить в Королевской Пруссии города Гданьск, Торунь, Морборок, Хвоиницу и другие. Альбрехт и Василий III договаривались поделить отвоеванные у Польши города поровну между собой[802]. Военные действия между Польшей и Орденом шли в 1519-1521 гг. Москва снабдила своего союзника обещанным серебром, за что, наверное, главный зал Кёнигсбергского замка получил название зала московитов. В 1521 Альбрехт вынужден был заключить перемирие, а в 1525 г. – Краковский мир, по которому Орден, преобразованный в 1523-1524 гг. в светское Прусское герцогство, так и остался вассальным по отношении к польской короне.

Московско-тевтонские планы 1517 г. дали толчок к изложению на бумаге сначала Спиридоном-Саввой, а потом и Филофеем витавших в воздухе, но еще не оформившихся в жесткую доктрину различных постулатов идеи «Москва — Третий Рим». Придуманное Спиридоном-Саввой родословие Рюрика от Пруса[803], «сродника Августа», легло в основу «Сказания о великих князьях Владимирских» и поставило вопрос о династических правах Рюриковичей на обладание Ливонской Прибалтикой.

Однако обоснование претензий не равно причинам, толкнувшим позже Москву к Ливонской войне. Как мы видели, единое Московское государство с момента своего рождения начало «завоз» к себе западных специалистов, чтобы овладеть тем военным, техническим и культурным опытом, который был им востребован, но не «создавался» внутри него. Однако ближайшие соседи — тот же Орден, а также Литва, Польша, Швеция — чинили препятствия для проезда в Московию всей этой наемной «немецкой» братии. Обладание приморской Ливонией решало эту проблему, открывая морские пути в страны «дальнего» более лояльного к Москве Запада.

Другие стимулы кратко сформулировала А.Л. Хорошкевич на «круглом столе» с участием зарубежных историков, который был организован в свое время журналом «Родина». «Нужно отметить фантастическое совпадение интересов нескольких политических или социальных сил. Царь, с одной стороны, помешанный на идее господства над «вселенной», поддерживаемый церковным авторитетом (идея «Москва – Третий Рим») и светскими идеологами государственной власти («Сказание о князьях владимирских»), с другой – испытывавший катастрофический недостаток финансов. Казанская и астраханская добыча была промотана в войнах за покорение Казанской же земли. Государь не знал, чем занять своих новых подданных – знать и простых воинников, привыкших жить грабежом.

Этим обстоятельством было вызвано то, что Иван, вопреки советам членам Избранной рады, бросился на добычу, казавшуюся слабой, но богатой. С завистью смотрели на ливонские земли представители обманутого царем дворянства. Их вознаграждения за «пот и кровь», пролитые в восточных войнах, отнюдь не были оценены по достоинству.

Наконец и купечество жаждало некоторой свободы передвижения по Балтике. Неверно, что нет русских сведений о заинтересованности России в морской торговле. Достаточно почитать запись переговоров Адашева и Висковатого со шведскими дипломатами в 1557 году»[804]. Торговые выгоды были окончательно осознаны после завоевания Россией большого портового города Нарвы. Далее влияние их в течение войны нарастало. Для британской историографии характерно подчеркивать, что в Ливонской войне Москву интересовали не столько прибыли морской торговли, сколько обладание богатыми ливонскими землями и городами[805]. «Богатыми» ливонские владения сделались именно потому, что здесь с XIII в. насилием крестоносцев укоренились социально-экономические институты западного феодального типа, а с XV в. началась органическая модернизация городской экономики и торговли. Вхождение Ливонии как части западноевропейской социокультурной системы в состав России могло со временем вызвать европеизаторское воздействие на вотчинный уклад самой России.

В период Ливонской войны (1558-1583) на первый план выдвинулся вопрос о формах московского владычества в Прибалтике. Дело в том, что местное население, особенно ливонское дворянство и городской патрициат, западноевропейские (чаще всего германские) по происхождению, не выражали никакой радости от перспективы перехода под руку Москвы. Когда стало ясно, что отстоять независимость Ливонии невозможно, верхи ливонского общества бросились выбирать из «двух зол меньшее». Они рассчитывали отдаться под вассалитет или прямое подданство к какой-либо европейской стране (Польше, Дании или Швеции), но только не к Московии. Отсюда обращение жителей Ревеля к Дании о протекторате, превращение магистра Кетлера в вассала Польской короны с переходом к ней большинства ливонских земель за исключением Курляндии.

25-летнее присутствие России в Ливонии, как и сохранявшаяся вплоть до конца 1570-х гг. потенциальная возможность вхождения части ливонских земель в состав России, побуждали Москву к большей гибкости в осмыслении форм социально-политического устройства и большей активности в освоении разнообразного западного опыта. Причем все это по ходу борьбы за Ливонию осознавалось царской властью как несомненный государственный приоритет. Трудно не заметить, что предпосылки «европеизаторской революции» Петра I были заложены задолго до времени Петра. Правда, сам процесс «допетровской европеизации» шел сложно и противоречиво. Яркий пример тому - внешнеполитические и внутриполитические действия власти, которые сопровождали первую серьезную попытку единого Московского государства завладеть «прибалтийским окном в Европу» в ходе Ливонской войны.

Эта война, завершись она хотя бы частичной победой России, могла вызвать социокультурные сдвиги большие, чем те, что обеспечивал механический рост числа западных специалистов и западных «новин». (Что собственно и произошло в России после присоединения части Украины, а еще больше в ходе победоносной Северной войны 1700-1721 гг.) Обладание Ливонией открыло бы возможность русскому обществу получить прямой доступ к знакомству с такими институтами, как Магдебургское и Любекское городское право, западноевропейский тип частной собственности, гуманистическая идеология Ренессанса, Реформация, политические и культурные поиски эпохи Барокко. Все это могло послужить катализатором органической модернизации внутри самой России.

Однако опасность для себя такого поворота событий прекрасно сознавала польско-литовская уния, главный геополитический соперник России. Сигизмунд II Август, последний польско-литовский монарх из династии Ягеллонов, в 60-е гг. XVI в. писал английской королеве: «Московский государь ежедневно увеличивает свое могущество приобретением предметов, которые привозятся (с Запада) в Нарву: ибо сюда привозят не только товары, но и оружие, до сих пор ему неизвестное, привозятся не только произведения художников, но приезжают и сами художники, посредством которых он приобретает средства побеждать всех. Вашему величеству небезызвестны силы этого врага и власть, какою он пользуется над своими подданными. До сих пор мы могли побеждать его только потому, что он был чужд образованности, не знал искусств. Но если нарвская навигация будет продолжаться, то что будет… неизвестно»[806].

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: