Маслова Н.П. – Контакты с иным разумом 14 страница

В кармане валялась бумажка, на которую беспрестанно натыкалась рука. На листочке было напоминание, накарябанное шариковой ручкой: «Не забыть про выставку Рериха!* «Ах, да! — говорила я себе каждый раз. — Я же обещала прийти!» Но времени всегда не хватало — то работа его съедала, то домашние заботы. Однако новый поход к картинам Рериха все же состоялся.

Юра, как профессиональный тренер, водил меня почти три часа мимо полотен, энергетически «разогревая», как спортсмена перед забегом. Картины упорно молчали. Юра применял различные техники: мысленно «вгонял» меня в символ Знака, который мне дали в Шамбале, настраивал на образ гор, на образ Матери Мира. Картины молчали. Тогда он просто бросил меня посреди зала и оставил одну. В зале вдруг потеплело, оттаяло, зазвенело. Картины словно ожили. Легкая дымка от сиреневых скал потянулась к пещере, изображенной на картине «Сантана*. Затем сиреневая волна отделилась от картины, обволокла меня и потащила к себе. Увидев, что меня потащили, Юра быстро пошел к картине: «Наконец-то началось!»

«Сантана» Николая Рериха. На берегу реки, у входа в неглубокую пещеру сидел старик. Уже долгие годы он встречал рассветы и закаты, наблюдая за восходом солнца и движением звезд. Он знал все о полете пгиц, о движении ветра и был наполнен мудростью, как кувшин с волшебной водой.

— Иди сюда! — Старик махнул Юре рукой, и я увидела, как он «шагнул» в картину. Старик посадил его около себя.

Мне и предположить было трудно, как мало я знаю о своих иозможностях. И что «служение людям» — понятие многослойное. Не знала, как много зависит от одного человека и как через маленькие «магниты» на Земле, обладающие колоссальной си- дой, носкрытыедо времени, вершатся судьбы. Меняется время, идет процесс эволюции, где главный рычаг— всегда люди. Люди, которые работают как проводники этих магнитов. И путь их избран, как избраны их судьбы, и уклониться от предназначенной миссии — невозможно, потому что, когда речь идето судьбе мира, ю в военном режиме тебя достают, вынимают откуда угодно. 11отому что именно ты — магнит.

— Я осознала, что «должна служить», хоть и не до конца это понимаю, — говорила я портрету, каждый раз обращаясь к нему, как к неживому, — не могла я принять это явление до конца, — но, пожалуйста, помоги в том, что сейчас главное для меня — окончить операцию с Шишкиным. Нельзя останавливаться на иол пути. Ядолжна завершить начатое.

— Ты знаешь мое условие: ты должна дать согласие служить I юдя м.

Я вздохнула сокрушенно— ну что с этим бредовым прожектом делать? В это время подошел Юра и встал рядом. От картины раздался вопрос, да еще с интонацией, которой я никак не ожидала.

— Опять этот СЕМИНАРИСТ здесь?—спросил Рерих.

Я рассмеялась. Смешно было даже то, что слово, которое он подобрал для Юры, было характерно именно для того времени, когда жил Николай Рерих.

— Что это за человек? Зачем он тебе нужен? — Слова про- i гупали из картины, совсем как настоящие.

— Это Юра, он экстрасенс. Благодаря ему я смогла понять себя, раскрытьсвои способности, не спасовать в трудные минуты,— пришлось мне объясняться Рериху. — Он помог отворить дверь в мир удивительной красоты, в мир Космоса, заставил поверить в свои возможности, рассказал о картинах. Если бы не он, я никогда не узнала бы тебя и всего остального. Ты мог ждать меня всю жизнь. Это он привел меня в дом в Шамбале. В нем чуткость, чистота, бескорыстие. Он всего себя отдает людям, — восторженно перечисляла я достоинства Юры.

Старик был рад увидеть меня, словно мы с ним вернулись на много лет назад, в прошлое, где когда-то расстались и теперь снова встретились. Он ласково и нежно обнял меня, как любимую внучку, и посадил около себя. Юра все еще был здесь. Повернувшись к нему, старец снова дал какой-то наказ, не выпуская меня из объятий. От старика пахло горячим солнцем и вечерней свежестью, одежда пропиталась теплом гор и дымком костра. Уткнувшись в его плечо, я смотрела на огонь — было хорошо и спокойно рядом с ним, как с любимым дедушкой, время здесь текло незаметно. Старец мягко, как бы нехотя, отстранил от меня плечо и сказал, обращаясь к Юре:

— Идите. Ее там заждались.

Мы словно только этого и ждали — разом вынырнули из сиреневой плотности и опять оказались в зале, перед картиной «Сантана», как будто никуда и не уходили. Переглянувшись и понимая друг друга, молча развернулись и целенаправленно пошли к портрету Николая Рериха.

Через серое стекло, заляпанное уличной грязью, настойчиво пробивались лучи солнца. Золотистый свет, преодолев стекло, превращался в золотистую дымку, в солнечный шлейф, окутывая портрет Рериха сказочностью и волшебством. Портрет, молчавший до этого три часа, — заговорил!

— Ты пришла? — немногословно и четко спросил Рерих.

— Пришла, — твердо ответила я, хотя каждый раз, когда слышала его голос, спрашивала себя: «Неужели я слышу голос? Полный бред! Этого не может быть!»

— Осознала ли ты свою вину? — строго спросил Рерих.

Я пожала плечами — в прошлый раз я попробовала выставлять портрету какие-то условия, требования и просила помочь лечить Шишкина, на что портрет мне сказал, что у меня своя миссия на Земле: «Служить людям — это главное». Ноя категорически не согласилась с этим. Как я могу служить людям? Что я могу, что знаю— маленькая слабая женщина? Ни денег, ни квартиры, ни славы, ни знаний. Ничего нет! Смешно говорить о служении людям, когда люди и без меня неплохо живут. Когда у меня самой практически ничего нет. Мне бы кто помог!

Воздух наполняли радостные крики, звучало пение, доносился шумный гвалт, во всех движениях была особая суета. Праздничное настроение выплескивалось из картины. Женщины и мужчины суетились вокруг молодой женщины, стоявшей в отдалении. 11охоже, все готовились к совершению какого-то обряда.

На переднем плане появились носилки с балдахином, в которых переносили важных персон. Украшенные позолотой и дорогой парчевой тканью они казались неуместными на пустынной глади песчаного острова. Носилки охраняли крепко сложенные рабы. В воздухе чиркнул какой-то звук, как вспышка от спички, — знак был дан женщине. Он означал, что она должна сесть в носилки. Кто издал этот звук? Неизвестно, но все вдруг шсуетились, забегали. Молодая женщина восточного типа покорно села на носилки, которые охраняли рабы. Среди толпы находились мужчины, одетые в дорогие халаты, какие носят хранители древних обычаев, словно знающие свою миссию. Они при первых звуках странного сигнала осторожно надели на молодую женщину паранджу и укрыли ее дорогим парчовым покрывалом. Паланкин опустили, скрыв женщину на носилках от любопытных глаз. И быстро-быстро захлопали в ладошки, словно подгоняя: «Давай! Давай! Быстрее!», как это принято на Востоке. Взмахнула чья-то рука, отдавая приказ. Рабы, легко подняв носилки, поставили их на плечи и понесли. Народ замахал руками, закричал им вслед, бросая слова каких-то пожеланий. Я смотрела на действие сверху, как с вышки, оставаясь для всех невидимым наблюдателем. Я была здесь и там одновременно. Морские волны мягко бились о берег, смывая следы людей на белом песке.

Сильные ноги рабов бежали по каменистой дороге, играя мышцами под темной кожей. На плечах, слегка покачиваясь при беге, вздымался закрытый паланкин. Из-за шторки, чуть тронув 1яжелую ткань, изредка появлялась женская рука. Втемном раз- |кзе мелькал живой любопытный глаз: куда несут меня? Извиваясь, дорога вползала на гору как змея и исчезала, превратившись на самой вершине в тонкую нить.

Высокая гора стояла как богатырь, опираясь скалистыми каменными отвесами на горизонт. На ней, хорошо заметные ичда-

— Ну хорошо, хорошо, пусть пока остается, — остановил меня жестом портрет. — Вы, женщины, вольны все преувеличивать. Ты сейчас иди. Придешь ко мне позже. Потом и поговорим.

Меня легко подтолкнули сзади, чуть ткнув в спину, и я пошла. Рерих сопровождал меня вслед требовательным взглядом. Неведомая сила, словно указывая направление, развернула меня. Горячая воздушная подушка нежно коснулась щеки и повернула к картине — красивая девушка индианка в рыжем сари приветливо раскинула навстречу золотистые руки. Картина была знакома, я, помню, в прошлый раз я уже стояла перед ней. Тогда я попала на берег моря и меня подняли на облако. Что же произойдет теперь?

Не успела я уйти в воспоминания, как голову снова склонили перед картиной, при этом сила включилась— необычайная! Я уже и не сопротивлялась—так меня выдрессировали. Я вела себя так послушно, как пациент в кабинете у стоматолога — приходишь к врачу и сразу открываешь рот: «А-А-А!» В зале в этот день как всегда топталось множество посетителей. Меня так и подмывало спросить— неужели никто не чувствует этих сметающих потоков, этой сумасшедшей силы? Нет, никто! «Никто!» — вслух произнесла я и вдруг поплыла в какую-то даль...

Картина с индианкой ожила и стала расслаиваться, излучая яркие цветные волны. Цвета, идущие от полотна, наплывали один на другой, гипнотизировали, дурманили, погружали в картину. На меня поплыло сине-фиолетовое облачко, оторвавшись от картины клочком ваты, за ним последовало оранжевое, следом всплыло голубое облако. Они соединились в одну массу, и получилось большое разноцветное облако, которое висело высоковысоко в горах, как слоистый пирог. Из путанного многоцветья прорисовывался образ, словно кто-то выкладывал цветные стеклышки в задуманный узор. Картинка становилась все более четкой, насыщенной, вот уже проступило песчаное плато, вот более четко стал виден берег моря и волны, где на песке суетно толпился шумный народ.

Цветное облако поднималось все выше. Оно сформировало, создало, сотворило картинку, как некую программу, и теперь удалялось. На берегу шло приготовление к какому-то празднеству.

Видимость вдруг улучшилась, и стало отчетливо видно ту, которая сидела на носилках, украшенных золотым балдахином. Невероятно, но в этой женщине я узнала — себя! Я безропотно сидела в покачивающемся паланкине и бездействовала. Моя голова и плечи были накрыты красивым парчовым покрывалом.

I го ткань зеленовато-желтого цвета была со сложным рисун ком, прошита золотой ниткой и украшена сияющим сине-голубым обрамлением по краю. Рабы, державшие носилки, застыли на месте и ожидали приказа. Слышу голоса: «Быстро! Быстро! Надо успеть до восхода солнца!» Легко вскинув верх, носилки подняли на самую вершину, открывшуюся в тумане. Едва носилки коснулись земли, как рабы стали быстро покидать это место. Небо мрозовело, ожило, солнце было уже на подходе. Рабы, увидев небо с розовыми мазками, бросились прочь, охваченные священным ужасом. На вершине остался только один из носильщиков, возглавлявший их группу.

— Что будет дальше? — спросила я.

Сопровождавший молчал. Он молча помог мне подняться с носилок и опасливо подвел к краю плато, поставив у самого края. Молча поклонился и, не сказав ни слова, развернулся и стремительно бросился вниз. Он убегал так быстро, словно боялся за i ною жизнь. Словно прощался со мной навсегда, оставляя меня, мою жизнь и все, что в дальнейшем произойдет на этой горе на чью-то высокую волю. Я осталась на вершине одна.

—Уходите все! Быстро уходите! Солнце восходит! — надрывно икричап чей-то голос, предупреждая о какой-то надвигающейся опасности. Сверху мне было хорошо видно, как отставший носильщик торопливо убегал что было мочи вслед за всеми. Сбегая с горы, все бросались врассыпную сломя голову — их гнал вниз жуткий страх. Кто не мог бежать— хоронились, прятались под тяжелыми отвесами в каменных расщелинах, укрывались в скалистых выемках, впадинках, приступках, что попадались на пути, чтобы укрыться от какой-то невидимой, но известной им надвигающейся страшной силы.

Вершина горы пикой прочерчивала голубоватое небо. Я стояла у самого обрыва, лицом к солнцу, трепетно восходящему над горизонтом. Куда ни кинь взгляд— далеко внизу только лека, виднелись маленькие черные крестики. Когда носильщики поднимались вверх с грузом на плечах, то крестики загорались на горе перед ними. Они один за другим возникали сами по себе, как некие указатели в пути, так быстро, будто кто-то непрерывно рисовал их невидимой рукой. Тонкая красная нить вспыхивала, как прожилки в горном камне, и прочерчивала огненную линию, неумолимо отмечая высоту их восхождения. Носилки, казалось, несли очень быстро, но в действительности это происходило долго, как на тонком, так и на земном плане. Скоро уже заканчивался час, как я стояла перед картиной, молча уставившись в нее взглядом. Со стороны кому-то могло показаться, что я веду себя неадекватно, странно, остолбенев перед обыкновенным полотном. Но я действительно «остолбенела» и не могла сделать ни шагу— картина, как живая, вцепилась в меня мертвой хваткой. Она держала меня, притягивала, я не могла оторвать от нее взгляда, хотя это стало изматывать меня.

Я растворилась в картине. Перестав замечать детали, я видела только носилки и бегущих рабов. Перед глазами бесконечно мелькали мускулистые коричневые тела, покрытые потом. Носильщики бежали, не поднимая глаз, не останавливаясь ни на минуту, поднимаясь все выше и выше в гору по скалистой дороге. Прошел час, а они все бежали, забираясь все выше. И яркие крестики, как светлячки, оживали при их приближении, указывая дальнейший путь.

Наконец процессия приблизилась к тому месту, где цветные облака соединились в одно огромное радужное облако. Носильщики остановились, чуть замешкав перед небесным чудом, и решительно вошли в пестрый туман, исчезая в его пелене. Большое пестрое облако, словно сконцентрировавшись, образовало собою огромную оптическую линзу.

Все еще упираясь взглядом в картину и уже теряя терпение, я готова была признать, что мне все привиделось — и эта гора, и крестики на ней, и вообще все. Но неожиданно из-за тумана открылась вершина удивительной горы. На ней оказалось небольшое каменное плато. Сквозь ровные, плоские камни, покрывающие небольшой участок горы, пробивался пучками зеленый мох.

— Придешь ко мне еще раз, — сказал портрет тоном, не допускающим возражений.

Я, конечно, слушала невнимательно. Перегруженная необычным путешествием в горы и тем, что увидела, я старалась до конца осмыслить свою причастность к «сказочным» персонажам. 11ад ухом загудел Юра:

— Спроси, что Рерих говорит про меня?

— Он — семинарист, — сдержанно ответил Рерих, услышав вопрос Юры, — Поступай с ним так, как считаешь нужным. Он дан тебе только на определенный участок пути.

Так хотелось сорваться с места и выбежать на воздух — подышать. Мне казалось, что все случившееся надуманно, что это разыгралось мое воображение и я просто не в силах остановить по, как испорченную машинку. Как можно было принять всерьез этот мистический разговор? Меня раздирало на части мое двойственное состояние — «верю или не верю». Оно доводило до крайности, требуя от меня каких-то качественно новых перемен

II себе самой. Я постоянно чем-то поступалась, переступала через гной страх, сомнения, я делала рывок в новое для меня, неизведанное, но делать это было так трудно, невероятно трудно...

— Кто я тебе? Почему так тепло относишься ко мне? —спрашивала я неживую картину, подавив в себе ерничество и бурные сомнения.

— Вдалеком прошлом ты была мне дорогим человеком,— проговорила картина и странно замолчала. Глаза Рериха излучали гспло, и я готова была поклясться, что чувствовала на себе его жгучий, пронизывающий взгляд! Вдруг Рерих сказал: — Приди и юбке в следующий раз. Штаны твои надоели!

«Стоп! Подожди-ка! — сказала я себе, остановившись как икопанная, — настолько меня потрясло то, что только что П РО- ИЗНЕСЛАкартина, которая не может разговаривать! — Вот уже и до штанов добрались! Штаны не нравятся! Нет, я все-таки вляпалась в какой-то шарлатанский спектакль, сценарий которого мне пока не ясен. Разве может каргина оценивать мою одежду?— пыхтела я, как кипящий самовар, — Брюки не нравятся! И кому? Картине!!! Как понимать этот приказ? Если принять его всерьез — то я точно ненормальная. Нет! Если я пойлу на ново*

скалистые горы, покрытые рябью слоистых облаков. Эта вершина— самая высокая среди них. Сонные лучи утреннего солнца еще томились, спрятанные в вершинах гор. Мягкий свет едва пробивался сквозь ресницы ночного тумана, подсвечивая горизонт розовым румянцем. Свет становился сочнее, пробиваясь сквозь сон с каждой минутой все настойчивее. Румянец солнца как у младенца, нежный, робкий, но, разрастаясь, он набирал силу и вдруг, вспыхнув, выплеснул восторг пробуждения на синь утреннего неба, заполонив весь горизонт жарким золотом. Солнце восходит!

***

Все вдруг исчезло. Словно дождь смыл акварельные краски — они потекли, стали прозрачными и картинка растворилась. Я мгновенно очнулась от странного сна— видение отступило, спряталось. Рядом заговорили люди, зал разом ожил. Мягко подталкивая теплыми волнами, меня снова переместили к портрету Николая Рериха.

Некоторые посетители, сбившись в кучку, наблюдали за мной со стороны, с любопытством ожидая финала моего «видения». Они не совсем понимали, как это происходит, но страстно желали того же самого. Им тоже хотелось «поговорить» с картиной, получить какой-нибудь знак, что-то почувствовать. Одна из женщин, оценив мое блаженное состояние, которое она наблюдала, решительно подошла к портрету и встала со мной рядом, плечо к плечу. Сильно зажмурила глаза, вся собралась, взмахнула руками, как крыльями, и, подождав немного... удивилась, что никуда не летит. Открыла глаза — и снова ничего! Но она знала, что некоторые — летают! Взъерошенная от нетерпения, она стояла перед портретом, растопырив руки, и что-то недовольно бубнила себе под нос, как курица, свалившаяся с насеста.

— Фи, ерунда какая-то! — сказала она после недолгой выдержки.— Ничего не произошло!— И бросив на меня укоризненный взгляд, ушла в зал надутая, рассерженная и обиженная, словно я спровоцировала ее и она, поддавшись искушению, зацепилась неизвестно за что. Как только женщина отошла, портрет заговорил.

разговоры о необычных «видениях» было наложено «табу» — у мужа при таких разговорах начинались судороги. На работе со- I рудники обходили меня стороной — «странная». Лишь единицы моих знакомых адекватно воспринимали мои необычные откро- исния о различных чудесах, но иногда даже в глазах этих немногих проскальзывали или неподдельная зависть, или непонимание, it порой откровенное недоверие. Невероятным, фантастическим KUзалось моим знакомым то, что происходило со мной. Подобное отношение ко мне не смущало, не пугало, не раздражало. Я не Поилась насмешек. За насмешки надо мной можно было поплатиться— я могла, не раздумывая, дать в глаз, — навыки юности пне не потеряла. Но в целом я глубоко верила в то, что мне открывалось, и настойчиво искала объяснения всех процессов. I 'ебята из госпиталя были всегда рядом и никогда не отказывали в поддержке или грамотном совете, но знания, которые они давали, (>ыли их личным опытом. Мой дух требовал собственных истин. Чтобы сделать свои выводы, получить свои ошибки и шишки, (вой знания и свой опыт, я должна была пройти испытания, ко торые определила мне судьба самостоятельно.

Ни один преподаватель ни одного ученика ничему научить не может. Человек может научиться только сам. Преподаватель шшь знает, как и в чем этому ученику помочь, чтобы он наиболее прочно и рационально усвоил необходимое:

...Ничему и никому не верьте на слово. Все надо попробовать самому и, по возможности, пропустить через себя, через свои шчный опыт, свои ощущения, практику и логику. Если у вас нет ж елания и потребности познать новое—вы и не познаете. Обучить опыту — невозможно.

...Вы ничего не почувствуете «изнутри», если не будете верить своим ощущениям. Но то, чему вы научитесь, навсегда будет вашим шчным опытом, вашей жизненной книгой знаний (Алексей Буль

• Почему бывает то, чего не может быть?»).

Испытывая судьбу, я и посетила выставку Николая Рериха еще раз, оторвавшись от своих попутчиков. Я пошла за своим опытом.

ду у этой картины и бредового с ней разговора — скоро поедет и моя “крыша”*.

Или все-таки я — нормальная? И то, что я слышу и вижу,— существует, но открывается лишь немногим? Тогда по каким признакам определяется эта особая избирательность? Что является критерием, определяющим эти качества? И что с этим делать?»

Не зная, что предпринять, я готова была бросить все немедленно и уйти от картины, но необходимо было разобраться с тем, что происходило со мной и чему я лично была свидетелем. Почему мне предлагают взять на себя ответственность за судьбы людей и встать в передовиках? Надо успокоиться и идти домой — на сегодня событий было достаточно.

— А знаешь, на что по описаниям похожи узоры покрывала, в которое тебя одели?— подметил Юра, когда мы шли к выходу. — На тех же белых птиц, которые изображены на ткани у портрета Николая Рериха. Она создает фон за его спиной. Точно такая же!

«Точно! Как же я не заметила этого?» — Я чуть не развернулась, чтобы бежать обратно. Поразительно, но летящие белые аисты, рисунок парчовой накидки на плечах у женщины, точь- в-точь повторял рисунок на тканом полотне за спиной Рериха. Отличие в тканях было небольшим — парча на женщине сияла, расшитая золотом, а вот на портрете Рериха— цвет бархатисто- зеленого полотна за его спиной был слегка притушен, скрыт.

Какая же тут связь? Что я должна вспомнить?— мучалась я. Информация сыпалась на меня, как цветное конфетти. Отблески смутных воспоминаний пробивались едва различимо, были слабыми, нечеткими, смазанными. Нить видений ускользала от меня, терялась и вдруг обрывалась, таяла бесследно. Надо было докопаться до истоков — почему со мной это происходит? Мне требовалась помощь— сама я уже ни понять, ни объяснить что- либо была просто не в состоянии.

Поиск пути

Самым трудным бывает найти человека, который готов выслушать тебя и понять, что происходит. Дома у меня на любые

— Я не хочу лечить людей, болезни и аппендициты, не хочу лелать разные глупости. Муж выгонит.

— Ты все-таки капризничаешь?

— Буду, буду служить людям, только не хочу заниматься лечением, — смешливо согласилась я.

Картина как-то странно замолчала. Я оглянулась вокруг — слышно было, как разговаривают люди, как бегают по залу лети, как шикают на них родители — ничего не изменилось в >том мире. Глядя на зал, я снова и снова, как попугай, зада- пала себе один и тот же вопрос: «Неужели то, что происходит со мной, — реальность? Как я, находясь в здравом уме, могу стоять здесь и давать какую-то клятву какой-то картине на стене?*

—Тебе дано — другое. Что — ты узнаешь позднее, — снова за- I оворил портрет, — но до того, как это произойдет, тебе предстоят испытания. Ты полна противоречий и все еше сомневаешься в себе. Иди, узнай свою Судьбу. Потом придешь.

И опять, как накануне, мое лицо мягко развернуло теплой подушечкой. Меня повели вправо, поставив перед портретом красивой индианки. Но тут меня не пощадили — согнули голову С такой силой, что хрустнули позвонки. «Вспоминай, чему учил 1сбя Юра, — успокаивала я себя, стараясь не пугаться, — вспоминай, что он говорил.

Внимательно посмотри на картину. Когда ты ее изучишь, представь, что ты находишься внутри нее. Попробуй зайти в те участки картины, которые скрыты на ней от непосредственного восприятия глазом или выходят за рамки. Постарайся познакомиться с изображенными людьми. Это так интересно! На картине изображено гораздо больше, чем можно увидеть беглым взглядом, lie старайся работать до изнеможения. Удерживай мысленно свое чнимание, почувствуй образ, который видишь, и входи в него. Входи уверенно, как входишь в собственную дверь... &соды/(Алексей Вуль ■ Почему бывает то, чего не может быть?»).

Я почувствовала легкое головокружение. Началось продолжение моего дивного «сна-видения», который так неожиданно оборвался в прошлый раз...

Живой портрет

Зал, до краев заполненный картинами, стоял как сокровищница с драгоценностями. В нем шла своя невидимая жизнь, где картины вели между собой диалоги — они обменивались впечатлениями, делились своими маленькими секретами, новостями и ждали. Ждали своих посетителей...

Только я переступила порог зала— зазвенело. Через весь зал прозвучал громовой приказ: «Я жду тебя». Уже не пугали неземные звуки, посторонние голоса, жаркие невидимые сущности — это стало частью моих знаний. Привычно прошла через сиреневые туманы, скалы, пещеру странников. Они, как ярые сторожевые у ворот, тут же оповещали о моем приближении дальше: «Она пришла!»

Рерих смотрел с портрета глазами мягкими и добрыми.

— Пришла. Я ждал. Сегодня самый трудный день для тебя. Ты должна решить — будешь ли ты служить людям до конца дней своих?

В зале, как и в прежние дни, было полно народу. О выставке постепенно узнавали, народ с каждым днем прибывал. Моя одинокая фигура, замиравшая перед портретом, не вызывала недомолвок. То, что я не просто стою, а еще и разговариваю с кем-то, можно было заметить, лишь внимательно приглядевшись. Ксчастью, до меня никому не было дела—люди стояли перед картинами часами, успевая хоть в последний день, погрузившись в живительный колодец красоты, насладиться игрой цвета сполна. Портрет Рериха обходили стороной — он не многим открывался своей заветной гранью.

—Так да или нет? — спрашивал меня Рерих.

Думая, что мне придется заниматься только лечением, я мысленно представила скучную картину — у меня дома стоят записанные на лечение вереницы больных толстых теток. Сутра до вечера я машу над ними руками. Вэто время по комнате, в одних трусах, бегает голодный злой муж, доведенный до ручки. Он не может выгнать меня с тетками из дома по доброте своей душевной, но и терпеть то, что творится на его глазах, уже нет никаких сил. Дома начинаются беспрестанные скандалы, и моя жизнь превращается в сплошной кошмар.

шботливые руки приподняли меня и усадили на облако. Голову покрыли тонкой белоснежной тканью, поверх нее надели маленькую золотистую корону. Облако неторопливо развернулось вокруг своей оси. Словно со стороны я увидела себя сидящей и позе лотоса. В руках я держала красивый круглый камень с множеством граней, отшлифованых как зеркало. В лучах солнца кристалл переливался зеленым, голубым, золотистым цветами. МI юго было изумрудного цвета. В зеркальных гранях отражались проблески розоватых сполохов, исходящих от окружавших гор. Сверху на камне был закреплен маленький золотой крестик, усыпанный мелкими бриллиантами.

— Что бы это значило? — не теряла я здравого рассудка от не- бесного «вознесения». — Сижу на облаке, в белых одеждах, зали- I ая солнцем. В руках держу какой-то необыкновенный сияющий кристалл и некому объяснить, что здесь со мной происходит!

— ПОСВЯЩЕНИЕ, — вдруг прозвучал чей-то голос, да так мужественно, что мурашки пробежали по телу. — Быть по сему!

...С высоты птичьего полета виднелся песчаный берег и волны морского прибоя, уже близкие, знакомые. Все так же, образуя круг, ритмично танцевали несколько индианок, одетых в нарядное сари, как будто мне сознательно кто-то повторно показывал одно и то же кино. Также завороженно кружились чернокожие 1к>ди из племени, громко выкрикивая свои незамысловатые песни. Они танцевали, не останавливаясь, как заведенные, как будто даже продолжали танцевать в те дни, когда я не приходила и музей.

Сверху как на ладони было видно, что облако заметили — 1юди внизу вдруг забегали и стали что-то неистово кричать, махать руками, показывая на облако. Висевшее высоко над землей, <>но вдруг оттолкнулось от вершины горы и поплыло от кромки каменной площадки, удаляясь все дальше и дальше. И когда оно стало совсем недосягаемым — вдруг замерло.

Я сидела на облаке, с искрящимся шаром в руке, похожем на скипетр, и застыв, как статуя. Ни малейшего движения. Облако словно специально отдалили от вершины — что-то должно было произойти. Но что? Юры рядом не было и подсказать было некому. Меня для чего-то заморозили, застолбили, законсервировали

...Солнце поднялось высоко. Его яркий диск, раздуваясь, завис в небе. Я сидела на вершине самой высокой горы, обратившись лицом к горам. На мне была уже другая одежда — белая, дорогая, богато отделанная. По краю ткани шла белая атласная оторочка. Солнце окончательно взошло и встало над головой — жара пекла нещадно. «Так вот чего боялись рабы — появления солнца! Почему его лучи смертельны для них? — спрашивала я себя. — Что так напугало их, когда взошло солнце?» Мысль формировалась, как туман, и плавно проплывала над горами. Но сейчас, видимо, было время не для ответов.

Неведомо откуда всплыло белое облако. Оно «подъехало» к вершине горы, как воздушное такси, и ждало в сторонке. Ч ьи-то

Плове снова одни фантазии — дом не натоплен, ужин не готов,.1 жена где-то шляется по ночам и разговаривает с картинками. Я видела, как там, в картине, на мою голову надели корону. Ну какая может быть мне корона, когда я живу в холодном сыром доме, муж без работы и я зарабатываю копейки? Да и к золотым коронам я равнодушна — не привыкла.

— Ты все узнаешь. Будет время, — размеренно отчеканил ГОЛОС.

Голова от боли раскалывалась. «Увлеклась я своим придуманным миром, зашла слишком далеко. Трачу время неизвестно на что, вместо того чтобы делом заниматься. Пора возвращаться домой, к суровой действительности — к печке, борщам, работе. Хватит заниматься ерундой», — подумала я, тоскливо взглянув на портрет, и решила двигаться к выходу. Разве можно серьезно относиться к видению о золотой короне? Сплошные противоречия. 11о в силу своей неопытности я поторопилась делать выводы — корона была очень важным символом и содержала в себе сокровенный смысл. Корона не сразу раскрыла свою тайну. Символы впоследствии приходили в мою жизнь самым вычурным образом, минственными и безумными видениями, прельщающими знаками, необычными иероглифами, оказавшись, по сути, сложной, но многоплановой и интересной азбукой Небес.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: