Разноцветный трубадур 6 страница

На этот раз закашлялась Гермиона.

— И тут вы. Не густо, конечно, но, коли поприжаться, вас нам надолго хватит, и доля малая в жертву Гадесу останется, благодетелю нашему, не дал пропасть сиротам. Сейчас я его отвяжу, погодите-ка…

Она поковыляла обратно к Минотавру, явно намереваясь снять цепь.

— Подожди, госпожа, — окликнул Малфой, — ты ведь хотела растянуть нас на долгое время, а если ты спустишь на нас своего сына…

— Твоя правда, милостивец, да только что же делать-то? — не оглядываясь, ответила старуха, — я с вами одна не управлюсь, стара я, руки слабые, ноги больные, спина-то… ох…

— Мы, госпожа, пришли сюда не по твоим молитвам, а по собственной надобности…

— Да мне-то что, милостивец? Пришли, вот и ладно, вот и хорошо, дитяти кушать надо. А уж кто послал, зачем пришли…

— Чего ты хочешь за наши жизни, госпожа?

— Да чего с тебя взять-то, милостивец? Ничего у тебя нет, уж я-то вижу, и сами вы больно тощи, да что делать, хвала Гадесу и на этом…

— Малфой, — шепнула Гермиона, — мы не можем предложить им еду, у нас у самих в обрез…

— Не мешай.

Малфой вынул из кармана фляжку, неторопливо свинтил крышку и сделал медленный сладостный глоток. Гермиона поймала себя на том, что облизывает губы. Старая грымза обернулась на бульканье и застыла, не сводя с Малфоя мелких своих глазок и приоткрыв чёрный рот.

— Что там у тебя, милостивец? Никак, бражка? Угостил бы старуху хоть глоточком.

— С радостью, госпожа, только почему ты просишь? Ведь когда твой сын нас разорвёт, не только глоточек, вся фляга тебе достанется.

— И-и-и, милостивец, да разве он обо мне подумает? Малоумный он у меня, даром, что силы не занимать. Сам всё духом заглотнёт и не разберёт, что в рот попало. Э-эх, а ведь как я его отца любила. Позавидовали боги моей радости, наказали дурнем порожним, утробой без краю…

Она хватила Минотавра клюкой по лбу и хворостиной под брюхо. Минотавр замычал, как показалось Гермионе, с укором.

Малфой протянул бабке открытую флягу.

— Что ж, выпей, госпожа, за любовь.

Бабка зашаркала обратно к ним.

— А и выпью, милостивец. Нравишься ты мне, хоть и бороду бреешь, как актёришка, почтителен ты ко мне, старухе, и рабыня у тебя хорошая, скромная…

Гермиона закашлялась. Малфой сделал каменное лицо.

— И котик у тебя хороший. Ну, авось котика он не тронет, он к человечинке привык, оставит котика мне, старухе, на забаву. Нравитесь вы мне, жалко вас, да только сын ведь — свой, родной, его жальче. Эх, ну, благодарствуй, милостивец, на угощение. Да владеет сердцами Афродита белая и сын её Эрос!

Провозгласив этот тост неожиданно звучным контральто, бабка сплеснула из фляги наземь и присосалась к горлышку, как клоп, наверное, на целую минуту. Потом с чмокающим звуком выдернула горлышко фляги из своего беззубого рта, громко рыгнула, постояла, бессмысленно и блаженно улыбаясь, и повалилась ничком.

Минотавр слёзно заревел и рванулся к матери, опасно натянув цепь. Гермиона, в свою очередь, рванулась к Минотавру, но её не пустила верёвка. Гермиона нетерпеливо выхватила палочку, уничтожила верёвку, в два прыжка оказалась перед мычащим чудовищем, успокаивающе вскинула руки:

— Всё хорошо, всё хорошо, она просто спит, ну, не бойся, не плачь, ну что ты. Мы ведь не убийцы, мы не причиним вреда ни ей, ни тебе, нам просто надо пройти. Ну, успокойся.

У Минотавра из глаз катились и бухались на землю огромные тяжёлые слёзы.

— Ну, перестань, ну хватит, бедненький…

Забывшись, она протянула руку к косматой головище. У Минотавра из раздувшихся ноздрей пахнуло жаром, он наставил на Гермиону рога и пристукнул копытами. Взглянул всё ещё полными слёз чёрными глазищами, и вдруг слёзы у него высохли, и белки глазищ налились кровью. Это потому, что к ним подошёл Малфой, небрежно похлопывая палочкой о ладонь.

— Ну, что, вперёд? Ты его, кажется, собиралась в хорька превращать, так давай, действуй. Мы и так здесь задержались.

Минотавр зарычал и протянул к Малфою чёрные лапы с когтями. Когти были, как ятаганы. Малфой попятился.

— Но-но, тихо ты, животное.

Минотавр заворчал, да так, что земля затряслась.

Гермиона решила сменить тактику и прикрикнула на него:

— А ну уймись! Вот возьму хворостину!

Это подействовало. Он, правда, помычал в знак протеста, но голову поднял, лапы опустил и выпрямился, почти по-человечески. Стоял и смотрел на них сверху вниз, время от времени поглядывая на перебравшую мамашу. Мамаша страшно храпела.

Гермиона сказала Минотавру:

— Мы постараемся придумать, как вам помочь. Я тебя сейчас отвяжу, и ты покажешь, где вы живёте, хорошо?

Малфой у неё за спиной тяжело вздохнул, но Минотавр кивнул головищей.

На шее у него был ошейник, от ошейника к огромной, вплавленной в скалу скобе тянулась цепь. И скоба, и цепь, и ошейник были из чёрной бронзы. И чудовищный замок тоже был из чёрной бронзы. Его явно сделали ещё до того, как было изобретено Отмыкающее заклинание. По крайней мере, замок понятия не имел, что должен открыться, когда на него орут и тычут в него деревянной палочкой. Ему нужен был ключ, и только ключ.

Минотавр ткнул лапой в направлении своей спящей матушки. Гермиона подошла к ней и быстро обнаружила у неё на поясе огромный бронзовый ключ. Тащить его можно было только волоком, и Гермиона, подивилась бабкиной силе. Тут подоспел Малфой, они вдвоём поднесли ключ к замку, с большим трудом вставили и с ещё бОльшим трудом повернули три раза. Замок со скрипом открылся. Минотавр без усилий волоча за собой цепь, потопал к родительнице, подобрал её вместе с клюкой и пошёл мимо Глота, Малфоя и Гермионы вниз по тропе, за поворот. Хворостину он не тронул, наверное, надеялся, что о ней позабудут, но Малфой был начеку. Сунул в карман флягу, подобрал хворостину и, вооружённый до зубов, последовал за Минотавром.

За поворотом был широкий, в сотню ярдов, уступ. В скале была громадная дыра — вход в пещеру. Перед пещерой был сложен неуклюжий каменный очаг, кое-какая кухонная утварь, и больше там ничего не было. Откуда-то доносилась вонь, должно быть, отхожая яма была вырыта совсем недалеко. Вообще весь уступ, насколько хватало глаз, был изрыт ямами.

— Ну, — скептически спросил Малфой, — как ты им будешь помогать? Научишь их возделывать землю?

— Этому они сами кого угодно научат. Я читала, что у греков и цари пахать умели. Что ж, — она поморщилась, — удобрения у них явно есть. Воды нет…

Она вдруг увидела Живоглота. Живоглот закапывал в песок отходы жизнедеятельности, широко загребая передними лапами.

— …но это поправимо!

Малфой тоже посмотрел на Живоглота.

— Собираешься рыть колодец? Какой смысл? Видишь, они уже пробовали, и неоднократно, и ничего не нашли.

— Нет, раз здесь бьют серные источники, то обязаны быть и грунтовые воды. Просто нужно знать, где рыть. Погоди-ка, мне нужен прутик. Ой, давно я в это не игралась!

— Палочка, — подсказал Малфой.

— Кривой прутик, — уточнила она.

Малфой провёл своей палочкой вдоль хворостины, и она согнулась под прямым углом. Минотавр, который скромно сидел на корточках у стены, удивлённо замычал.

Малфой с лёгким поклоном вручил хворостину Гермионе.

Гермиона несильно сжала в кулаке хворостину и вытянула руку. Хворостина покачалась из стороны в сторону, потом начала вращаться. Малфой поднял брови. Хворостина, крутанувшись несколько раз, указала Малфою прямо в грудь.

— Очень остроумно, — сказал Малфой. — Будешь рыть во мне колодец?

— Очень остроумно, — передразнила Гермиона, — уйди с дороги.

Малфой отступил в сторону, и Гермиона зашагала в направлении, указанном хворостиной. Малфой пошёл за ней.

— Где ты этому научилась? — спросил он.

— В детстве играли с ребятами в лозоходца, — объяснила она, — у бабушки в деревне. Играли все, а родники находила только я. Тогда меня впервые назвали ведьмой, и даже пробовали побить.

— А ты?

— А я научилась драться. И неплохо драться, если помнишь,

— Я помню, — заверил Малфой.

Они дошли до скальной стены. Хворостина уперлась в стену.

— Видишь? — сказала Гермиона, — они могли тут копать до Страшного Суда, и ничего бы не нашли, потому что источник внутри скалы. Отведи, будь добр, всех подальше.

— Хочешь взрывать?

— Придётся, потому что Deprimo тут не поможет. Это всё-таки скала. А что, у тебя есть другие предложения?

— Не у меня, а у тебя. В рукаве.

В рукаве защекотало, и демон вылетел наружу, повис на уровне глаз, и вопросительно замерцал.

Гермиона ткнула хворостиной в скалу.

— Вот здесь нужно сделать дырку. Очень глубокую. Справишься?

Демон золотисто сверкнул, легонько толкнул Гермиону в грудь, предлагая удалиться на безопасное расстояние, скакнул вверх-вниз, разминаясь, как боксёр перед раундом, вдруг раскалился сразу до фиолетового жара и стремительно ввинтился в скалу.

Камень завибрировал, застонал, наконец, завизжал, фонтаном брызнуло горячее каменное крошево вперемежку с ледяным драже, повалили дым и пар. Грохот был мирный, бытовой, строительный, но совершенно невыносимый. Гермиона зажала уши ладонями, а бедняга Минотавр и вовсе ткнулся лбом в землю, закрыл голову лапами, и поджал хвост. Старая вешалка мамаша, проснувшись, но не вполне очнувшись, подобрала клюку и резво рванула в пещеру.

Ничего не было видно за облаками пара, но, судя по звукам, скважина становилась всё глубже. Гермиона почувствовала, что её толкнули в коленку, опустила голову и увидела злые жёлтые глаза. Кот выгнул спину, зашипел и ещё раз боднул её в коленку. Она сообразила, что, хотя они и отошли довольно далеко от стены, но стоят точно напротив скважины. Она крепко взяла Малфоя за руку и потащила в сторону. Живоглот, шипя, шёл за ними.

Сквозь грохот послышался резкий свист, пар повалил гуще, и вдруг воздух прочертила словно бы облачная дуга, от которой несло влажной жарой. Дуга рухнула наземь, обдала всё вокруг горячими брызгами, забурлила, запенилась, и мутным потоком понеслась, полилась с обрыва вниз.

— Вот, — сказала Гермиона.

— Н-да, — задумчиво согласился Малфой, — впечатляет.

Подлетел весь запыхавшийся демон. Живоглот развалисто подошёл к новорождённому ручью, принюхался и начал лакать.

Сзади послышалось скрипучее пение и ещё какие-то немузыкальные звуки. Гермиона обернулась и увидела, как Минотаврова мамаша неожиданно точно и даже изящно исполняет какой-то медленный ритуальный танец, прихлопывая в ладоши и напевая. Минотавр, неуклюже подражал матери. Время от времени оба подходили к ручью, зачерпывали горстью, пили, ритуальными движениями омывали — одна лицо, а другой морду, — и возобновляли танец.

— Грейнджер, у тебя нет колдокамеры? Или хотя бы этого вашего… фотоаппарата?

— Нет.

— Какая жалость. И у меня нет.

Он взял палочку наизготовку.

— Пойдём скорее, пока они танцуют.

— Подожди, — сказала Гермиона и полезла в сумочку, — у меня тут…

— Пшеничные зёрна? — ядовито предположил Малфой.

— Почти. Рис. Невилл вывел новый вид, для приполярных областей. Ему не нужен солнечный свет, представляешь?

— Лонгботтому не нужен?

— Рису, а не Лонгботтому. Раз уж мы ехали в Хогвартс, то я думала занести его профессору Спраут, но, сам понимаешь, не успела.

Она вынула из сумочки маленький бумажный пакет и направилась к матери и сыну. Малфой, бормоча что-то о благотворительности, глупости и беспросветном гриффиндорстве, последовал за ней. Что ж, пусть прикроет. Мало ли, что придёт в голову старой грымзе.

Танец прекратился. Минотавр залез в тёплый ручей, блаженно прикрыл глаза и, похоже, задремал, а старуха смотрела на Гермиону. Когда Гермиона подошла к ней почти вплотную, мать Минотавра вдруг согнулась вдвое против прежнего, коснулась рукой земли у ног Гермионы и поднесла руку к губам.

— Негоже унижаться царице Крита, — тихо сказала Гермиона.

Пасифая, царица Крита, выпрямилась и сверкнула глазами.

— Благодарность не унижает, — отрезала она, и вдруг опять поникла, — да и где та царица, девонька. Была царица, да вся вышла. Ничего у меня не осталось, кроме него.

Она оглянулась на нежащегося в реке Минотавра.

— А он тебе совсем не понравился? — вдруг с надеждой спросила она Гермиону.

Малфой закашлялся так, что даже побагровел. Гермиона встала ему на ногу всем башмаком и серьёзно ответила:

— Очень понравился, госпожа. Только я ведь не к нему пришла. Мне нужно дальше, до самого низа.

— Тоже, небось, за мужчиной идёшь...

Гермиона виновато развела руками и кивнула.

— И парня с собой тащишь.

— Я его не заставляла, госпожа, он сам со мной пошёл.

— Сам, говоришь?

Она цепко уставилась на Малфоя. Малфой с вежливым равнодушием выдержал её взгляд. Царица вздохнула.

— Что ж, ступайте с миром. Глядите, осторожней там с кентаврами. Мой дурень хоть на цепи сидит, а эти на свободе скачут, и много ведь их. Лучше вовсе им не попадайтесь, схоронитесь как-нибудь.

Гермиона неловко протянула старухе бумажный пакет.

— Возьми, госпожа. Разрыхли землю, удобри и залей её водой, и посади эти семена. Смотри, чтобы воды всегда было много. Это не хлеб, но всё-таки…

Старуха приняла пакет. Постояла, посмотрела на них, потом вдруг погрозила Малфою кулаком и крикнула ему:

— Береги девчонку!

Малфой удивлённо поднял брови. Старуха погрозила ему ещё раз, подхватила свою клюку, поискала что-то глазами — наверное, хворостину, не нашла, плюнула и пошла к Минотавру, бормоча:

— Отвязали тебя, выродка, зачем-то, хворостину выбросили, что мне теперь с тобой делать? А ну, вылезай, байбак, хватит валяться, работать надо. Вылезай, кому сказано!

Она стукнула клюкой в бычий лоб. Минотавр приоткрыл глаза и жалобно промычал что-то вроде: "Ну ма-а-м!"

— Вылезай, дармоед!

— Пошли, Грейнджер, — сказал Малфой и убрал палочку, — теперь они и без нас разберутся.

Дороги вниз, можно сказать, не было. Склон представлял собой хаотическое нагромождение острых скальных обломков, как после сильного землетрясения, но был довольно пологим, поэтому они снова связались верёвкой для страховки и просто заскакали вниз по скальным обломкам, время от времени отдыхая на самых устойчивых. Малфой сосредоточенно выкрикивал в такт прыжкам:

— И часто!

Камень!

Угрожал!

Обвалом!

Под новой!

Тя-же-стью, ой-ёй-ёй!

— Малфой!

— Не дождёшься, не упаду! Оп! Моей ноги! О, я всё-таки устроил обвал!

Далеко опередивший их Живоглот заметался, уворачиваясь от катящихся камней, пока не сообразил убраться в сторону.

— Придурок, ты чуть не засыпал Живоглота!

— Я придурок? А Данте твой не придурок? Ты только послушай, что, по его мнению, разрушило эти скалы!

Он кое-как встал в позу на двух шатких камнях, и с выражением прочитал:

— Так мощно дрогнул пасмурный провал,

Что я подумал — мир любовь объяла,

Которая, как некто полагал,

Его и прежде в хаос обращала;

Тогда и этот рушился утес,

И не одна кой-где скала упала.

Вот это, с позволения сказать, любовь, вот это мощь! Тебе, Грейнджер, при всём твоём бешенстве, такое и не снилось.

Гермиона всё-таки засмеялась, тем более, что Живоглот, судя по всему, не пострадал от спущенного Малфоем карликового оползня.

— Болтун. Ты бы лучше под ноги смотрел…

—...сказала Грейнджер, и, как всегда, была права. Послушай, почему царица решила, что ты — моя рабыня?

— Потому что у меня волосы короткие. Длинные волосы были привилегией свободных женщин.

— Ах да, помню, помню, я тоже про это читал. А ещё я читал, что рабыни носили серебряные запястья, — мечтательно сказал Малфой. — Я тебе подарю два браслета, изумруды в серебре, в комплект серьгам для пирсинга.

— Господи, как ты мне надоел...

Они допрыгали до подножия склона. Перед ними простирался очередной пустырь. Сумрачный горизонт отчёркивала почти чёрная полоса.

— Лес самоубийц, — сказал Малфой.

— Без тебя знаю, — буркнула Гермиона, — до него ещё дойти надо. Ты посмотри правее. Видишь? Скачут.

Три четвероногих силуэта, едва различимые в вечных сумерках, стремительно приближались. По движениям их рук можно было догадаться — натягивают луки.

— Совершенно нормальные кентавры, — пробормотал Малфой, вынул палочку и принял боевую стойку.

Гермиона заколебалась, но тоже вынула палочку. Как ни грустно, она уже давно не жеребёнок, а среди кентавров нет Фиренце. Прятаться поздно, значит, придётся драться. Кентавры — самые твердолобые из всех существ, с ними не договориться.

Подскакали, поднялись на дыбы, с визгом забили передними копытами. Малфой с каменным лицом отсалютовал палочкой. Гермиона коротко поклонилась. Живоглот сжался в комок у ног Гермионы и лапой прихлопнул демона к земле, чтобы не мельтешил.

Кентавры встали на четыре копыта, держа пришельцев на прицеле.

— Живым дороги нет, — проржал правый, серый в яблоках.

— Ходил тут один, и хватит, — поддержал левый, тёмно-гнедой. — Поворачивайте назад, а не то... — и он красноречиво приподнял стрелу.

— Рабыня — моя, — хрипло и громогласно сообщил средний из кентавров, самый крупный, огненно-рыжий, и протянул к Гермионе волосатую руку. — Измаялся я тут без кобылок. А она, хоть и людишка, а всё баба. Иди ко мне, людишка, покатаю.

— Я сегодня просто нарасхват, — заметила Гермиона, — почему бы тебе не спросить моего согласия, доблестный Несс?

— Кто спрашивает рабыню?

— Напрасно ты это сказал, — Малфой сочувственно покивал здоровенному кентавру и отступил подальше от Гермионы, чтобы не мешать ей размахиваться. Гермиона благодарно наклонила голову и надменно взглянула на Несса.

— Я отказываю тебе, о Несс Огнегривый. Ты слишком груб и неотёсан для меня, — торжественно объявила она и описала палочкой полукруг. Все три стрелы вместе с луками вспыхнули и ссыпались пеплом. Завершая движение, Гермиона от всей души залепила Нессу Оглушающим в лоб.

Огромный полуконь повалился замертво. Остальные оправились от растерянности, злобно заржали и налетели было, но Гермиона и Малфой синхронно повалили их Оглушающими заклятьями.

— Ты потрясающе ведёшь переговоры, Грейнджер.

— Ну и поговорил бы с ними сам!

— Я не успел. Ладно, бежим отсюда, — он стал раздеваться, — сейчас прискачет весь табун, мы его не одолеем.

— Как-нибудь прорвёмся, — сказала Гермиона. Она проворно покидала вещи Малфоя в сумочку, забросила Живоглота на спину единорога, вспрыгнула сама и крикнула возбуждённо сверкающему демону:

— Огневая завеса, понял? Справишься?

Демон со свистом крутанулся вокруг единорога, оставив огненный след. Пахнуло жаром. Гермиона отшатнулась и крикнула:

— Только смотри, нас не обожги! Давай, Драко, скачи!

Они понеслись по темной равнине, а навстречу им, и со всех сторон, и сзади тоже скакали кентавры, десятки кентавров, и каждый натягивал лук. Демон заметался, засновал перед глазами нападавших, чертя в воздухе полосы дымного огня, ослепляя, но кентавров было много, а демон был один. Кроме того, нужно было опасаться шальных стрел. Гермиона кидалась заклинаниями, тоже почти вслепую, ориентируясь на визг, ржание и проклятья, единорог скакал, не видя дороги, и несколько раз чуть не упал, споткнувшись об упавших кентавров. Не упал, и ни одна стрела ещё не попала в них — повезло, и сейчас вот повезло, и сейчас…

Стрела вонзилась Гермионе в правое предплечье, и она машинально перехватила палочку в левую руку:

— Confundo! — и смутно видимый за огневой завесой силуэт зашатался, замотал башкой.

Вот незадача, а вдруг стрела отравлена? С кентавров станется. Опять Малфою придётся её выхаживать…

— Stupefy! — и опять единорогу под ноги валится очередная полуконская туша. Кровь течёт из руки, как из крана, спасибо, хоть боли не чувствуется. Гермиона торопливо создала верёвку и перетянула руку повыше локтя, действуя левой рукой и зубами.

Кажется, голоса кентавров звучат всё тише, а может быть, это у неё заложило уши. Огненные следы демона тускнеют, а единорог идёт, похоже, не галопом, а рысью — ужасно качает.

Пальцы Гермионы разжались. Живоглот заорал и подхватил когтями палочку.

Единорог с разбега влетел в чернильную тень Леса самоубийц.

[1] Бяша-кудряша — по-английски curly lamb. Звучит несколько мануфактурно, потому пришлось оставить русский вариант.

19.12.2013

Сад Духов

“Чувствование духовного в материальном.” Карта Сад Духов, колода Симболон.

— Грейнджер! Эй, Грейнджер.

Пошёл к чёрту.

— Грейнджер?

— Пошёл к чёрту.

— Я без тебя никуда не пойду. Ну, хватит, хватит лежать. Уже всё зажило. Грейнджер, я есть хочу, в конце концов!

— Ешь. Всё в сумке. Бери, готовь и ешь. А я буду спать.

— Я ведь не постесняюсь напомнить, что вновь спас тебе жизнь. Неужели жизнь не стоит тарелки овсянки?

Гермиона застонала и перевернулась на спину.

— Дай ещё хоть пять минут!

— Две. Сто девятнадцать секунд, сто восемнадцать, сто семнадцать, сто шестнадцать...

Под этот монотонный отсчёт Гермиона опять задремала было, но когда Малфой громко объявил “Ноль!”, вздрогнула и открыла глаза. И заморгала.

Ярдах в трёх над нею клубился мглистый куполообразный свод. В центре свода посверкивал демон. Сверкание его играло в тумане маленькими радугами. Он развлекался — менял цвета и, видимо, смотрел, как меняется цвет радуг.

Гермиона села и огляделась. Малфой сидел на свёрнутом спальном мешке. Рядом с ним, лапы муфтой, лежал Живоглот. Оба смотрели в центр купола, на демона, и по их физиономиям бродили цветные туманные блики. На лице Малфоя было задумчиво-созерцательное выражение, а кот не очень успешно боролся с охотничьим инстинктом. Когда Гермиона взглянула на него, кошачья сторона натуры как раз взяла верх, и Глот, поднявшись на задние лапы и совершая передними гипнотические пассы, принялся нежно попискивать и пощёлкивать — приманивал демона, словно птичку. Глаза у него при этом горели, как у дьявола.

— Да, — сказала Гермиона, — не знаю, как тебя, а его точно пора кормить.

Живоглот, не отводя глаз от демона, молитвенно сложил лапы и жалобно пискнул.

— Вот-вот, — меланхолически заметил Малфой, — точно такие же сиротские песни он исполнял перед гарпиями. Бедные старые курицы оказались куда глупее нашего малыша...

Малыш горделиво пробежал по всем цветам радуги в прямом и обратном порядке, словно гамму сыграл.

— А может быть, они забыли, что на свете существуют коты, и подлетели слишком близко...

Живоглот прыгнул, вхолостую взмахнул лапами и шлёпнулся наземь.

— Это он балуется, — пояснил Малфой, — а по гарпиям он не промахнулся ни разу.

Живоглот шаловливо повалился набок и заиграл хвостом, кокетливо поглядывая на Гермиону поверх толстой своей задницы.

— Как они орали, Грейнджер.

Живоглот перекатился на спину и уставился на Гермиону перевёрнутой мордой.

— А уж перьев налетело — туча.

Живоглот чихнул перевёрнутой мордой и брезгливо дёрнул в воздухе всеми лапами. Малфой тоже чихнул и сказал:

— А самое обидное, Грейнджер, что они невкусные.

— А ты их попробовал? — изумилась Гермиона, — ты что, всё-таки научился самостоятельно превращаться в хорька? Какая жалость, я опять всё пропустила. Это же, наверное, была феерическая битва — кот и хорёк против гарпий!

— Ты недооцениваешь доблесть сэра Живоглота, — укоризненно сказал Малфой, — означенный сэр вполне способен одолеть стаю бешеных кур без посторонней помощи. Он даже демона отпасовал подальше, чтобы не мешал. А о скверном вкусе этих кур я сужу по выражению морды сэра Живоглота.

Живоглот перелёг на живот и фыркнул.

— Моё участие заключалось лишь в том, что я залечил лапу сэра Живоглота.

Живоглот вытянул вперёд лапу и выпустил когти, доказывая полную исправность механизма.

— Правую, — не глядя, поправил Малфой.

Живоглот взрыл землю когтями правой лапы.

— Заднюю.

— Слушай, кончай, — не выдержала Гермиона, но Живоглот повернулся к ней задней частью и демонстративно сжал и разжал бежевые, совершенно целые пальцы задних лап.

— Если меня не примут в колдомедики, обижусь и уйду в колдоветеринары, — меланхолически продолжал Малфой, — и тогда ты даже не взглянешь в мою сторону, Грейнджер. Твоё тщеславие не позволит тебе водить знакомство со скромным колдоветеринаром...

— Кто бы говорил о тщеславии, — огрызнулась Гермиона, подтянула рукав, осмотрела предплечье и удостоверилась, что от раны остался только маленький круглый шрам.

— Тебя примут в колдомедики, при условии, что ты сохранил стрелу, — сказала она, — иначе никто не поверит, что здесь была такая жуткая дырка, да ещё и с ядом.

Малфой кивнул.

— Наконечник я сохранил, — сказал он, — очень интересный яд, вызывает мгновенную гангрену...

Гермиона вздрогнула всей спиной, и Малфой невесело улыбнулся.

— Да-да, Грейнджер, декан с большим умом подобрал тебе телохранителя. Никто из твоих знакомых не справился бы с такой раной, только он и я.

Она потянулась к нему и погладила его руку. Он меланхолически улыбнулся.

— Который час?

— Между девятью и половиной десятого утра, — меланхолически ответил Малфой.

— И сколько я спала?

— Вечер и ночь.

Гермиона встала и подошла к туманной стене купола, внимательно её осмотрела, коснулась тумана — тот оказывал едва заметное сопротивление. По ощущениям, чары Головного Пузыря, но гораздо более мощные. Она оглядела туманный купол. Ярдов десять в диаметре, офигеть.

— Зачем ты поставил такую сильную защиту? — спросила она.

— От безделья, — ответил он. Выдержал паузу и объяснил по-человечески, — понимаешь, этот Лес... Очень неприятен на вид, и на запах тоже. А на опушке оставаться было нельзя, там бродят кентавры со своими луками. Пришлось уходить глубже в чащу и ставить защиту.

Он перестал пялиться в потолок и посмотрел на Гермиону. Теперь, когда его лицо было освещено резким светом Люмоса, а не расцвечивалось туманными бликами, стало видно, что под запавшими глазами у него круги, щёки серебрятся от щетины, губы серые, а нос острый, как никогда.

— Ты что, совсем не спал?

— Спал. Но ты сама знаешь, как быстро здесь тает сила заклятий. Так что я просыпался примерно каждый час, от... запаха. Обновлял защиту, перевязывал тебя и спал дальше.

Гермиона, уставилась на него, пытаясь найти подходящие слова для выражения благодарности, и понимая, что нет таких слов. Разве можно рассказать, что чувствуешь, сидя в Седьмом круге Ада и глядя в глаза старому врагу?

Малфой тоже смотрел на неё. Ресницы у него уже отросли почти до прежней длины, поэтому взгляд не был таким голым и бесстыжим, как раньше, но всё-таки был наглым. Ужасно наглым, и ревнивая частица души неуёмного профессора зельеварения терпеть эту наглость была не намерена. Она гневно ворохнулась в своей ладанке, и Гермиона машинально прижала её ладонью.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: