Теория Символического Интеракционизма: Образы, Истории и Темы 2 страница

Продолжение образца в середине столетия: Марш Интеракционистов

В начале 1950-х годов «Чикагская социология» была в упадке. Парк умер, Берджесс вышел в отставку, Блумер переехал в Калифорнию. Но традиции символического интеракционизма сохранялись на протяжении всего периода экспансии, называемого также «эпохой исследований» (the age of inquiry). В большой обзорной статье, опубликованной в 1964 году и посвящённой предыдущим 25 годам, Мэнфорд Кун (так называемый лидер только что возникшей Айовской научной школы интеракционизма), определил целый ряд ключевых концептуальных достижений от теории ролей до «теории языка и культуры» (Kuhn, 1964). Двумя годами ранее, в оригинальном собрании эссе под редакцией Арнольда Роуза (Arnold Rose) было показано, какое множество самых разнообразных исследований проводится в рамках данной традиции: там было всё, начиная с семьи и работы, кончая девиацией и здоровьем (Rose, 1962). Очевидно, что к середине двадцатого столетия символический интеракционизм проявил себя и эмпирически и теоретически. В таком кратком обзоре, как этот, попросту не хватит места, чтобы рассмотреть все эти направления и достижения. Недавно некоторые из них были квалифицированы как «Вторая Чикагская Школа» (Fine, 1995). Не претендуя на беспристрастность выбора, я вкратце остановлюсь лишь на двух влиятельных теоретиках – Беккере и Гоффмане – и на одном смежном направлении: этнометодологии. Беккер более всего известен как автор интеракционистской теории девиации; Гоффман, позиция которого существенно отклоняется от ортодоксальных основ интеракционизма, является, по-видимому, самым выдающимся микросоциологом двадцатого века; в свою очередь этнометодология сегодня представляет собой мощную независимую традицию.

Беккер (Becker)

Родился в Чикаго, где впоследствии учился и работал большую часть своей жизни. Свой Ph. D. Говард С. Беккер защитил в 1951 году по Чикагским школьным учителям. Несколько позднее он исследовал профессиональную группу музыкантов танцевальных оркестров, также употреблявших марихуану; этим исследованием, опубликованным под названием «Аутсайдеры» (Outsiders) (1963), Беккер заявил о себе как о ведущем представителе теории ярлыков, посвящённой девиантному поведению. Тема девиации лишь иногда появляется в социологических теориях мэйнстрима (например, аномия у Мертона), но в целом ею пренебрегают. Беккер же, обращаясь к девиации с интеракционистских позиций, показывает, что она является коллективным действием, и предполагает наличие тех, кто определяет девиацию (definers of deviation) и, собственно, формирует финальный результат – идентичности, культуры и законодательство. Девиация - это символический процесс, включающий конструирование и применение символов девиации. Таким образом, Беккер оказался предвестником и теории ярлыков и того, что позднее стали обозначать понятием «социальная конструктивистская теория» (Plummer, 1991). Но несмотря на известность Беккера в качестве представителя теории девиации, во многих из его работ присутствует интерес к культуре: профессиональной (как, например в его исследовании, посвящённом медицинским учреждениям Парни в Белом (Boys in White)), худоджественной (в Мирах Искусства (Art Worlds), и культуры в целом (Becker and McCall, 1990). Его интересовали принципы социальной организации и то, как люди продолжают «делать вещи вместе». Он постоянно настаивал на методологической строгости в проведении непосредственных полевых исследований групповой жизни. Но, как и у большинства интеракционистов, это не была «формульная» (formulaic) методология – в более поздних работах Беккер обращается к использованию фотографии в социологических теориях (Becker, 1981). (Подробно о развитии своих идей Беккер рассказывает в интервью Бобу Муллану (Bob Mullan) (1987)).

Гоффман(Goffman)

Ирвинг Гоффман (1922 – 1982) является создателем драматургической перспективы в социологии. Источников влияния на Гоффмана было много. После окончания университета в Торонто, он, в конце 1940-х годов, поступил в аспирантуру в Чикаго. Здесь он попал под влияние символических интеракционистов, и особенно Эверетта Хьюза (Everett Hughes) и Герберта Блумера. Однако на него было оказано и другое влияние, которое как раз и сделало позицию Гоффмана столь особенной, и даже уникальной: прежде всего на его формирование оказали влияние нео-Дюргеймианцы, в особенности Уорнер (Warner) с его интересом к символическому и ритуалистическому в повседневной жизни (а также Шилз и Бенфилд (Shils and Banfield)). Свое первое крупное полевое исследование он провел в начале 1950-х годов на Шетнейских (Shetney) островах близ Шотландии; а его полевые наблюдения повседневной жизни этого периода впоследствии привели к появлению очень важной работы Презентация себя (self) другим в повседневной жизни (The Presentation of Self in Everyday Life) (1959), содержавшей изложение его драматургического подхода. В рамках данного подхода Гоффман анализирует социальную жизнь, используя метафору театра, при этом его интересует то, как люди играют свои роли и управляют впечатлениями, производимыми на других в различных ситуациях, сценах и на фоне различных декораций. В этой книге проявился интерес Гоффмана к порядку взаимодействия – к тому, что люди делают, когда они находятся в присутствии других.

Его следующие две книги демонстрируют возможности драматургического подхода в области девиации: это Стигма (1961), продолжающая зиммелианский формальный анализ черт тех, кто обладает стигмой, а также Психиатрические больницы (Asylums) (1963), созданные по итогам полевой работы внутри психиатрических больниц, в которой прослеживается нравственная карьера душевнобольных. На основе этих кейс стади (case study) он создал более общую теорию работы тотальных институтов. Кроме того, оба исследования оказали существенное влияние на формирование теории наклеивания ярлыков.

В более поздних исследованиях - включая Столкновения (Encounters), Поведение в Общественных Местах (Behavior in Public Places) и Отношения на публике (Relations in Public) – драматургический анализ был продолжен и создан словарь новых понятий (мини-понятий, как назвал их один из толкователей), позволяющих нам описать мельчайшие детали взаимодействия лицом-к-лицу (face-to-face interaction). Данные понятия повлияли на целое поколение ученых, занимающихся изучением повседневной жизни. Но к концу 1960-х годов работы Гоффмана становятся все ближе к феноменологии и социолингвистике. Так, в Рамочном Анализе (Frame Analysis) он предпринимает попытку описать организацию сознания, а Формы Разговора (Forms of Talk) свидетельствуют о явном повороте в сторону лингвистики.

Хотя у Гоффмана было множество последователей, в анналах социологии он занимает уникальное место. Он нарушил все правила. Неясно, например, на каких источниках он основывался; полевая работа, которую он проводил была минимальной – Гоффману больше нравилось иметь дело с романами и биографиями, чем с научным наблюдением; его работы написаны не в стиле научных отчетов, а в стиле эссе; кроме того он был крайне несистематичен. Основной вклад Гоффмана заключается в том, что он показал глубинную текстуру социального порядка, проявляющуюся в многочисленных человеческих взаимодействиях. Он предложил множество концепций, помогающих нам понять это, и посредством своих работ он бросил вызов той сухости, которая свойственна методологически изощрённой социологии, продемонстрировав, насколько она бедна в содержательном отношении. Он также предпринял попытку показать, что порядок взаимодействия является недостающим связующим звеном между микро и макро. Эта попытка нашла своё последующее продолжение в работах Рендэлла Коллинза (Randall Collins) (1983). Гоффман умер в 1982 году. Своеобразным резюме его основных идей стала его последняя работа «Порядок взаимодействия» (The Interaction Order) (1983).

Этнометодология

Здесь необходимо упомянуть об одной традиции, которая часто рассматривается (совершенно неправильно) как близкая к интеракционизму – об этнометодологии. Несмотря на многочисленные попытки привязать этнометодологию к интеракционизму, некоторые рассматривают её как отличную, альтернативную социологию, выдвигающую на первый план логику и процедуры, используемые в обычных повседневных взаимодействиях для придания осмысленности повседневной жизни. Она имеет дело с классической проблемой социологии – как возможно общество, как возможен социальный порядок? – и доказывает, что порядок обеспечивается самими людьми в процессе их повседневных действий. Идеи Гарфинкеля исходят не от Мида, прагматиков или Чикаго, а, в конечном счете, от критики Парсонса и поворота к Щюцу и феноменологии. Этнометодологи изучают, по выражению Боден (Boden), «мир как он происходит». В своем обзоре данной области она утверждает, что «люди делают то, что они делают, здесь и сейчас и всякий раз, чтобы быть разумными и эффективными, и они действуют в соответствии с сугубо практическими причинами, исходя из локальных условий знания, действия и материальных ресурсов» (Boden, 1990: 189).

Этнометодология представляет собой изучение методов (или логик), с помощью которых люди придают смысл своей повседневной жизни: она стремится описать и объяснить правила, структуры и процессы, которые обеспечивают ход социальной жизни. Основываясь на феноменологии и семиологии, она изучает принятые, предполагаемые и считающиеся само собой разумеющимися способы, посредством которых упорядочивается социальный мир, и прежде всего язык. Она рассматривает весь социальный мир как тему для исследования, а не просто как ресурс для объяснений. Например, в анализе самоубийства, этнометодологов в меньшей степени интересует самоубийство само по себе (как ресурс), и в большей - те способы, при помощи которых люди собирают свои понятия о том, что такое самоубийство (как тема).

Термин «этнометодология» был изобретен Гарольдом Гарфинкелем в 1954 году, когда он исследовал процесс принятия решений судом присяжных. Задача Гарфинкеля состояла в том, чтобы проинтервьюировать судей относительно их решений, и соотнести процедуру вынесения приговора с процедурой слушания, но, занимаясь этим, он начал осознавать, что ему необходимо изучить «методы», с помощью которых судьи принимают решения, выяснить их видение таких понятий, как справедливость, истина, доказательство и т.д.. Какие методы использовались в познании того, каков мир (Garfinkel, 1967)? Других интересовали процессы, посредством которых создавалась статистика: что именно измеряется - реальные события, или работа агентств, производящих статистические данные?

Многие социологи полностью отвергают этнометодологию, тем не менее, она превратилась в относительно преуспевающую альтернативную дисциплину со своими собственными конференциями, журналами и центрами усовершенствования. Часть социологической критики была основана на невежестве или предубеждении: например, нередко высказывалось мнение о том, что этнометодология была просто интеллектуальным хобби Калифорнийских хиппи 1960-х годов, или что она была чрезмерно субъективистской. Последний довод особенно неубедителен, так как именно этнометодология заявляет о необходимости быть наиболее объективной, научной и «внешней» из всех перспектив. Но к критике, утверждающей, что этнометодология пренебрегает исследованиями социальной структуры, истории и политики, следует отнестись более серьезно.

Этнометодология заявляет, что вся социология это народная (folk) социология, основывающаяся на собственных принятых как само собой разумеющиеся предположениях и т.д. Если задача состоит в том, чтобы изучить логику, посредством которой конструируется социальная жизнь, то сами акты изучения, написания и создания социологии должны быть проанализированы на предмет выявления их собственной логики. Так социология стала народной дисциплиной и темой исследования. А это уже означает изгнание социологии из тёплых академических интерьеров и ставит её в крайне неуютное положение. Социология оказывается под подозрением. Неудивительно, что этнометодология, угрожающая самим основаниям дисциплины, вызвала массу критики со стороны социологов.

Критический момент: Поворот Судьбы

В 1960-е годы символический интеракционизм был весьма влиятельной теорией, прежде всего как критика умирающей Парсонианской теории, и способствовал изменению хода мысли в целом ряде областей (особенно в изучении девиации, профессиональной сферы, образования, сексуальности и медицины). Начиная с середины 1960-х годов и позднее, с нарастающей скоростью стали публиковаться хрестоматии и учебники, способствовавшие превращению интеракционизма в новую ортодоксию, по крайней мере, в социологической социальной психологии (в качестве одного из самых свежих примеров можно назвать Германа и Рейнолдса (Herman and Reynolds) (1994)). Но, как любая ортодоксия, он провоцировал критику. И к началу 1970-х гг. критика интеракционизма зазвучала сразу со многих сторон. В знаменитой работе Маллинзов (The Mullinses) (1973), посвящённой социальной теории, об этом было сказано так (стр. 98):

Очевидно, что оригинальные идеи, некогда сформулированные в рамках символического интеракционизма, подобно идеям стандартной Американской социологии, уже исчерпали себя, как в интеллектуальном, так и в социальном отношении. Некоторые символические интеракционисты все ещё активно публикуются и, как теория в социальной психологии, символический интеракционизм все ещё сохранил свою респектабельность. Однако как генератор изменений, общий ориентир для социологии и лояльная оппозиция структурному функционализму, он исчерпал себя.

Хотя в обновлённом издании 1983 года они несколько пересмотрели свою позицию, похоронный звон уже прозвучал. У дверей интеракционизма уже выстроились традиционные кредиторы с традиционными же исками. Теорию упрекали в индивидуализме и субъективизме (вместо структурализма и объективизма); в крайнем релятивизме; методологической нечеткости; слабой проработки понятий, особенно понятия «self». Интеракционизм одновременно обвиняли за чрезмерный волюнтаризм и чрезмерный детерминизм. Психологически ориентированные авторы утверждали, что он пренебрегает изучением эмоциональной жизни и бессознательного (какую ещё социологию обвиняли в этом?); в то время как структурные социологи полагали, что он не способен заниматься такими вопросами как власть, структура, экономика и история. Многие утверждали, что интеракционизм слишком поглощён изучением мимолетного, эпизодического, маргинального и экзотического – в ущерб целым областям групповой жизни. Вершиной всего этого явилось то, что данная теория оценивалась как идеологически небезопасная – чересчур консервативная или чересчур либеральная в зависимости от позиции критика. Учитывая такой шквал атаки (подробно рассматриваемый Мелтцером (Meltzer), Петрасом (Petras), и Рейнолдсом (Reynolds) (1975) и, позднее, Дэнзиным (Denzin) (1992)), неудивительно, что к началу 1970-х годов Маллинзы смогли объявить о смерти интеракционизма.

Но это были преждевременные похороны. В то время как многие из ранних сфер интеракционистского интереса действительно стали ортодоксией, кодифицированной в текстах, хрестоматиях, обзорах и программных заявлениях, также имели место и очень серьезные ответы на обвинения критиков. Фактически, критическая атака 1970-х годов может рассматриваться как предвестник радикального обновления и интеракционистского возрождения. В то самое время, когда происходили все эти атаки, символический интеракционизм претерпел окончательную «институционализацию». В 1974 году, в доме Грегори П. Стоуна (Gregory P. Stone) на встрече узким кругом (где среди присутствующих были сам Блумер, а также Карл Коч (Айова), Норман Дензин (Иллинойс), Питер Холл (Миссури), Харви Фэйбермен (Harvey Faberman) (Стоуни Брук), Девид Мейнс и Р.С. Перинбанаягам (R. S. Perinbanayagam (Hunter)), прозвучало предложение об основании Общества Изучения Символической Интеракции (SSSI) со своими собственными конференциями, журналами и информационными бюллетенями. Это означало наступление совершенно новой фазы в развитии теории. В значительной степени она означала: пройдя стадию «устной культуры» первых пяти десятилетий столетия, последовавшую за ней «эпоху исследований» и период критики середины века, интеракционизм подошёл к этапу институционализации и возможного возрождения. Наступила «Пост – Блумерианская эпоха» (Fine, 1990).

Этот новый период оказался весьма продуктивен. Вопреки предсказаниям Маллинзов, интеракционисты восстановили свои силы не только для того, чтобы продемонстрировать просчёты своих критиков, но и для того, чтобы осуществить новую серию исследований, создать новые концепции и новые методы. Это была «новизна», предоставившая кров нескольким конкурирующим традициям. Не стало простого разделения на Чикагскую и Айовскую школы, при котором первая считалась более натуралистической и гуманистической, а вторая более научной и количественной; сейчас эта область имеет множество разнообразных оттенков. Так, некоторые интеракционисты изъясняются в строго ортодоксальном «научном» тоне; другие ищут сочетания гуманизма и научности; в то время как третьи приходят к тому, что «наука» как раз и будет для них центральным объектом нападения, и погружаются в мир «постмодернистской теории». Некоторые продолжают настаивать, что для интеракционистской работы крайне необходимо обращение к понятию структуры; другие развивают новые концепции, объединяющие микро и макро; в то время как некоторые индивидуалисты отрицают социальный порядок в целом. Некоторые остаются пуристами и придерживаются ортодоксии традиционных интеракционистских работ, в то время как другие повернулись к самым последним Европейским интеллектуальным течениям: так оказался кооптирован Хабермас, воспринят Фуко, поглощен Деррида, использован Бодрийяр, ассимилирован Кохат (Kohut) и присоединён Гидденс. У современной интеракционистской мысли множество направлений, и нет единой позиций. Гэри Алан Файн (Gary Alan Fine) в своем обзоре (1990) упоминает о Дюргеймианских интеракционистах, Зиммелианских интеракционистах, Веберианских интеракционистах, Марксистских интеракционистах, постмодернистских интеракционистах, феноменологических интеракционистах, радикально феминистских интеракционистах, интеракционистах - семиотиках и бихевиористских интеракционистах (стр. 120). Столь же длинные списки предлагают и другие (например, Adler, Adler and Fontana, 1987; Denzin, 1992, xix). Соответственно, в будущем, вероятно, целесообразнее будет говорить об «интеракционистских социологиях», во множественном числе, дабы, тем самым отдать дань факту различия позиций.

Таким образом, современное поле интеракционистской работы неспокойно. По-прежнему существует направление, занятое, в первую очередь, исследованиями повседневной жизни: возможно, лучше всего его обозначить как социологию повседневной жизни, потому что именно это представляет для него главный интерес (Adler, Adler and Fontana, 1987). Некоторые эмпирические исследования такого рода приводят к открытию новых важных областей изучения. Примерами являются социология эмоций (Kemper, 1990), замечательные достижения в области анализа бесед (conversation analysis) (Boden, 1990), исследования логики средств массовой информации и публичного восприятия, изучение социальных движений и, в целом, восстановление «социальной проблематики теории». Ощущается также всё возрастающее понимание близости интеракционистского анализа и культурных исследований (culture studies): действительно, некоторые из ранних интеракционистских работ – например, Блумера о кино – предвосхитили множество современных областей культурных исследований (Blumer, 1933; Becker and McCall, 1990, Denzin, 1992).

Лучшим примером ценности эмпирического фермента является, вероятно, социология эмоций. В конце 1970-х годов интеракционизм заслужил обвинение в «пренебрежении эмоциями», для обвинения в адрес социологии - уникальное, как я полагаю. Тем не менее, это стало стандартным упреком интеракционизму. Однако такого рода обвинения больше неправомерны. Управляемое Сердце (The Managed Heart) Хохчайлд (Arlie Hochschild) явилось подлинным прорывом в этом отношении. На первый взгляд простое исследование работы стюардесс показало, что подлинное содержание такой работы - это торговля эмоциями. Она не похожа на обычную работу прошлого; теперь «эмоциональный стиль оказания услуг – это часть самих услуг» (Hochschild, 1983: 5). Существует множество профессий, где требуется «эмоциональный труд»; но это означает проявление более общей проблемы управления эмоциями – проблемы того, как некоторые эмоции удерживаются под контролем, некоторые выказываются, но осторожно, некоторые - вынужденно, а некоторые искусно маскируются. Эмоция больше не является тем, что случается с нами помимо нашей воли, она уже не то, что находится в сфере компетенции психолога; скорее эмоция стала чем-то таким, что появляется во взаимодействии зачастую преднамеренно. Фразы подобные «я не могу позволить себе демонстрировать слишком много эмоций», «я стараюсь быть счастливым», «я позволяю себе выплакаться», «я не готова влюбиться снова» демонстрируют, что такие процессы идут. Исследование Хохчайлд превратило эмоции в область социологического анализа: но, как и большая часть интеракционистского теоретизирования, оно выросло из эмпирической работы.

Однако данная работа не единственная; к этой проблеме в последние годы обращались многие интеракционисты и совершенно справедливо, поскольку данный вопрос часто выпускался из поля зрения социальной теории. Для некоторых задача заключалась в анализе определённых эмоций, таких как стыд (Scheff, 1988) и печаль (Lofland, 1985). Для других интерес заключался в локализации общих черт эмоций – правил управления ими - или в нарративном рассмотрении эмоций. Третьих интересовала универсальность эмоций, а четвёртые сосредоточивали внимание на их частных и ситуативных свойствах – дабы, таким образом, быть ближе к реальному жизненному опыту (Kemper, 1990).

Таким образом, в данной области за последнее десятилетие произошел реальный прогресс. Но это особого рода теоретический прогресс, неразрывно связанный с эмпирической работой. В нём, как и во всей истории интеракционизма, видна страстная заинтересованность в том, чтобы теория не отрывалась от практических аспектов повседневной жизни. В совокупности, эти эмпирические исследования указывают, по крайней мере, на пять основных достижений интеракционистской теории: преодоление микро-макро раскола; построение метафоры, описывающей внутреннюю смысловую структуру текстов; возобновление интереса к символическому; поиск формальных процессов, имеющих общезначимый смысл; и уход «в политику» (на другие знаковые достижения указывают Fine (1990) и Stryker (1987)).

Вне Раскола Микро- Макро

Возможно, одним из основных направлений развития (и недвусмысленным ответом на важнейший упрек) явился пробудившийся у интеракционистов интерес к макро социологической проблематике: к проблемам власти, истории и различным версиям социальной структуры. Не следует больше описывать интеракционизм как а-структурную (astructural), аполитичную, не-историческую теорию: на деле, по мнению некоторых исследователей, интерес интеракционистов к социальной структуре поместил их на ««самое острие» социологии» (Fine, 1983). Но эти, так называемые «игнорируемые темы» рассматриваются, в той или иной степени, не только в последних работах, непредвзятый анализ классических текстов также свидетельствует об интересе к ним. Сосредоточение только на теории самости Мида, например, упускает из поля зрения его интерес к истории, обществу как целому и его имманентный социализм. Как сказал Джон Болдуин (John Baldwin): «Мид внес гораздо больший вклад, чем принято считать. Он разработал единую теорию общества, которая объединяет микро и макро события в их развитии и изменении во времени» (1986: 6). То же относится и к Герберту Блумеру: его бичуют за чрезмерную субъективность, но в этом проявляется тенденция к избирательному прочтению его работы, как если бы он интересовался только социально – психологическими вопросами. Но, как ясно показал Дэвид Мейнс (David Mains), такое представление основывается на «серии мифов… сложившихся вокруг творчества Блумера» (!988: 44). Выборочное прочтение Блумера, распространённое даже среди сторонников интеракционизма, приводит к игнорированию его заявлений относительно расовых отношений, индустриализации, индустриальных отношений, имеющих гораздо больший макросоциологический диапазон.

Однако в современных работах интеракционистов этот интерес к преодолению пропасти между микро и макро, безусловно, выдвинулся на первый план. Более широкий мост между этими областями, чем в работе Карла Коча (Carl Couch), вообще сложно представить: в одном отрывке он анализирует взаимодействие людей, проходящих через двери; в другом пишет о цивилизациях в целом и социальных формах, посредством которых они конституируются. Одно связано с другим. Микро область и макро область не следует разводить, по крайней мере, это не так просто (Couch and Hintz, 1975; Couch, 1984). Аналогичным образом был проанализирован политический процесс - от мелкомасштабного межличностного уровня переговоров и решений до более широких процессов, связанных с гегемонией политического языка в восприятии насущных реалий. Для кого-то «повторяющиеся микроситуации являются тем, что мы называем социальной структурой»; в связи с чем образ общества рассматривается как серия цепочек «интерактивных ритуалов», а «макроструктуры», такие как государства или мировые системы, как всего лишь увеличенные элементы микроситуаций (Collins, 1983:184 и все последующие работы, в которых излагается его теория интерактивной цепи). По Холлу (Hall), социальные организации могут быть рассмотрены через шесть основных структур (frames): «коллективную деятельность, сеть, конвециональные практики, ресурсы, темпоральность (временность) – процессуальность, и обоснование (grounding)» (Hall, 1987: 11). В целом, принимается подход строительных блоков, который заключается в том, что интерактивный порядок взаимосвязан на многих уровнях социальной жизни. Так, если самость с её изначальной ориентацией на «другого» может считаться ключевой интерактивной единицей, то далее на её основе строятся более масштабные слои интеракции: столкновения, роли, группы, организации, социальные миры, поселения, общества, цивилизации. Каждый из них конституирует совместные действия; а их взаимосвязи являются основой согласованных порядков; и, следовательно, социальная организация становится «периодически воспроизводящейся сетью коллективной деятельности» (это фраза Говарда Беккера, но смотрите у Холла, 1987). Важнейшие характеристики этих действий и их взаимосвязь впоследствии стали отправной точкой эмпирических исследований.

Одна из основных перспектив микро – макро соединения восходит к тому значению социальной организации, которое проявляется в «мезоструктуре» (mesostructure) – в том, «как социетальные и институциональные силы соединяются с деятельностью людей» (Maines, 1982:10) – через людей, договаривающихся друг с другом в широкой сети совместных действий. Частично в ответ на критику, согласно которой у интеракционистов нет инструментария для анализа социальной структуры, возникла теория «согласованного порядка» (negotiated order), усматривающая принципы действия социальной организации в деятельности её членов, а не в неких статичных основаниях. Согласно Мейнсу и Чарлтону (Maines и Charlton) (1985), следы этой теории могут быть обнаружены во множестве классических источников: диалектической концепции общества Мида, понятиях интерпретативного процесса и совместного акта Блумера; описании общества как последовательности конфликтов, аккомодаций и ассимиляций, данном Парком; и интереса Хьюза (Hughes) в отношении институциональной гибкости. Однако идея «согласованного порядка» была заявлена и разработана наиболее явно в работах Ансельма Стросса (Anselm Strauss) и его коллег, особенно в Психиатрических Идеологиях и Институтах (Psychiatric Ideologies and Institutions) (1963) и в более поздней работе Переговоры (Negotiations) (1978). Он описал социальный порядок как «то, над чем члены любого общества, любой организации должны постоянно работать. Общность позиций … не является неизменной и постоянной … происходит их пересмотр … основания совместных действий (социального порядка) должны конституироваться непрерывно; или вырабатываться заново». В данной теории на первый план выдвигаются уникальность (emergence), изменчивость и темпоральность (временность); а также внутренняя и контекстуальная природа порядка; вездесущность специфических властных отношений; постоянная сегментация и фрагментация социальных порядков. В последних работах Стросса (1991; 1993), на основании всего этого, делается попытка создания базовой теории действия: как «Непрерывные Изменений (Permutations) Действия».

Другой иллюстрацией данной проблематики является классическое исследование Дэнзина (Denzin), посвящённое производству спиртных напитков в США. Он эмпирически показал, как в «пяти–уровневой» организации данной отрасли – производители, распределение, розничные торговцы, пьющие и «легальный (законный) порядок» - все уровни оказываются взаимосвязаны в рамках единого интерактивного порядка феномена пьянства. Теоретическая реальность для интеракционистов – то есть то, что для них представляется «проблемным» – связывается, таким образом, с анализом таких взаимопроникновений; абстрактные общества (или изолированные отдельные индивиды) находятся вне сферы их анализа. Но взаимопроникновения складываются в обширнейшие социальные связи. Старые споры относительно «структуры/ действия» или «микро- макро» оказывается возможным вполне обоснованно обойти, фокусируясь на взаимодействии, в котором данные элементы оказываются необходимым образом связаны, а, следовательно, их дуалистичность выглядит ложной. Термины «мезоструктура» и «мезосфера» необходимы для того, чтобы описать область интеракции между столкновениями лицом–к–лицу и широкими социальными структурами. Это сеть договорных порядков, которые перерастают в широкое общество. Все это является преднамеренной попыткой дискредитировать микро – макро различия, укоренившиеся в социологии, и позволяет утверждать, что «проблема аструктурного предубеждения в символическом интеракционизме оказывается неактуальной» (см. Denzin, 1992: 63).

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: