34 страница. В апреле-мае 1954 года начался новый этап процесса освобожде­ния заключенных и возвращения «спецпоселенцев»

В апреле-мае 1954 года начался новый этап процесса освобожде­ния заключенных и возвращения «спецпоселенцев». Этот этап напря­мую связан с борьбой за власть и все более частыми столкновениями между Хрущевым и Маленковым по многим вопросам, особенно по экономической реформе, участию общества в происходящих переме­

нах, а также по продолжению процесса десталинизации³⁶. В этом от­ношении выступление Хрущева 7 мая 1954 года перед руководством Ленинградской парторганизации знаменовало собой поворот к ново­му этапу критики — за закрытыми дверями — Сталина. «В поведе­нии товарища Сталина», — объяснял Хрущев, — «в последнее время, вследствие высокого кровяного давления, появлялось немало стран­ностей, чрезмерная подозрительность и раздражительность. Этим пользовались авантюристы типа Берия и Абакумова [...].

Тут товарищи многие скажут, а как же товарищ Сталин? Видите ли, последние годы очень сильно сказались на Сталине. У него очень часто менялось настроение, поэтому были моменты, когда Сталину трудно было что-либо докладывать. Власть большая, а силы слабые. Человек он стал нервный, вспыльчивый. Не каждый хотел идти к нему и вызвать на себя гнев. Видите ли, если бы были равные условия, как, например, сейчас у нас в Президиуме ЦК КПСС. Пусть кто-либо из членов Президиума что-нибудь сморозит. Ему скажут: слушай, ты не прав. Сталину так сказать никто не мог, хотя не раз выслушивали такие вещи, на которые могли бы сказать: товарищ Сталин, ведь это неправильно. Вот такая была обстановка. Нельзя сейчас этого допус­кать. Я говорю это к тому, чтобы у нас в партии всегда была коллек­тивность руководства, а не создавался культ личности».³⁷

За три дня до этой речи, основные идеи которой были «обкатаны» перед партийным руководством города, где коммунистическая но­менклатура подвергалась особенно плохому обращению со стороны Сталина, Президиум Центрального Комитета принял, наконец, про­ект о создании центральной комиссии под председательством Гене­рального прокурора СССР Руденко, которой поручался «пересмотр дел лиц, осужденных за контрреволюционные преступления и отбы­вающих наказание в исправительно-трудовых лагерях, тюрьмах или в ссылке». В помощь центральной комиссии в каждой республике, области и крае должны были быть созданы такие же комиссии под председательством республиканского или областного прокурора³⁸. К этому решению коллегиальное руководство шло долго. 1 февраля 1954 года генеральный прокурор Руденко, министр юстиции Горше-нин и министр внутренних дел Круглов направили Хрущеву перво­начальный проект создания центральной комиссии по пересмотру приговоров за «контрреволюционные преступления», вынесенных одним из многочисленных органов внесудебной расправы («Особое Совещание», «тройки» НКВД). Этот документ, как уточнялось, был ответом на запрос первого секретаря ЦК. В нем подводился первый итог приговоров, вынесенных с 1921 года внесудебными инстан­

циями: 3 777 380 приговоров, из них 742 980 смертных. Учитывая «многочисленные нарушения социалистической законности», допу­щенные внесудебными органами НКВД-МГБ при Ежове и Берия, предлагалось создать на многих уровнях комиссии по пересмотру, состоящие из представителей прокуратуры, министерства юстиции и министерства внутренних дел³⁹.

Предложенные в проекте меры были предметом острых дебатов заинтересованных сторон на протяжении трех месяцев (февраль-май 1954 года). Одним из главных камней преткновения являлся вопрос открытия и передачи следственных дел из министерства внутренних дел в прокуратуру. Не скомпрометируют ли эти дела еще более ор­ганы безопасности и их действующих сотрудников? Договорились о том, что сразу после рассмотрения дела трехсторонней комиссией все бумаги будут немедленно возвращены в архивы Министерства внут­ренних дел.

Отчеты позволяют проследить за деятельностью комиссий с июня 1954 года. К 1 апреля 1955 года центральная комиссия и 15 рес­публиканских комиссий (подразделявшихся на областные) изу­чили 237 432 дела, или около 45 % общего числа дел, касающихся 467 946 заключенных и 62 462 ссыльных (отбывших срок в лагере), осужденных за «контрреволюционные преступления» по одному из 14 пунктов статьи 58 Уголовного кодекса и живых до сих пор. Незна­чительное число (3,8 %) приговоров было кассировано. 10 % осужден­ных их «преступления» переквалифицировали таким образом, чтобы оно подпало под амнистию 27 марта 1953 года. Трети заключенных (большая часть которых в 1948-1949 годах получила «повторный» срок в дополнение к 10-летнему, который они уже отбыли) скости­ли срок, что позволило им, наконец, выйти из лагеря. Наконец, 53 % приговоров были оставлены в силе⁴⁰. Эти решения, позволившие ос­вободить большое число заключенных, в то же время, не ставили под сомнение методы действия внесудебных органов и таким образом демонстрировали границы возможностей комиссий, в которых силь­ные позиции сохраняли представители МВД, и в которых на судей и прокуроров давил груз прежних сделок с совестью.

Наряду с процедурами, применявшимися комиссиями по пере­смотру дел, была, как мы видели, и другая процедура, касавшаяся жертв репрессий, принадлежавших к политическим или военным элитам. Из записки в Генеральную прокуратуру СССР от 14 марта 1955 года мы знаем, что в июле 1954 — феврале 1955 года было рас­смотрено 13 084 дела, более 10 000 дел еще ждали своей очереди. 30 000 жалоб лежали без движения. Генеральная прокуратура кассиро­

вала 7 727 приговоров, вынесенных внесудебными органами, и объя­вила о реабилитации осужденных. Потрясает контраст между крайне низким процентом (3-4 %) приговоров, кассированных комиссиями по пересмотру дел «простых граждан», и несравнимо более высокой пропорцией (60 %) кассированых приговоров, за которыми сразу же последовала реабилитация политических или военных элит⁴¹.

Всего за 2 года (начало 1954 — начало 1956) количество «полити­ческих» в Гулаге уменьшилось на 75 % — с 467 тысяч до 114 тысяч⁴². В 1954 году было освобождено около 150 тысяч «политических». В 1955 году темпы освобождения ускорились: было освобождено около 200 ООО осужденных по статье 58 Уголовного кодекса в резуль­тате решений, принятых комиссиями по пересмотру дел⁴³, а также по амнистиям, самая массовая из которых была объявлена 17 сентября 1955 года и касалась «советских граждан, сотрудничавших с окку­пантом во время Великой Отечественной войны» (59 610 амнистиро­ванных, почти все по «58-ой»)⁴⁴.

Процесс массового освобождения «политических», естественно, сопровождался наплывом писем, посылавшихся в первую очередь в генеральную прокуратуру членами семей тех, кто не вернулся — и не без причины: их казнили, но близкие об этом не знали. Действитель­но, с 1938 года службы Министерств внутренних дел и госбезопасно­сти больше не сообщали членам семей лиц, приговоренных к высшей мере наказания, о приговоре. Семье выдавали справку, согласно кото­рой человек был «приговорен к 10 годам ИТЛ без права переписки».

«Подобные ответы», — признавали министры внутренних дел и юстиции в письме председателю Верховного Совета СССР от 18 но­ября 1954 года, — «заявителей не удовлетворяют, в связи с тем, что со времен осуждения указанных лиц прошло более 10 лет. Сообщать же заявителям о действительной мере наказания их родственников в данное время нецелесообразно, т. к. ранее им выдавались справки об осуждении последних к 10 годам лишения свободы»⁴⁵. Какой же от­вет давать сотням тысяч людей, пытавшимся узнать правду о судьбе близких? Этот вопрос несколько раз (26 февраля, 30 апреля, 18 ав­густа 1955 года) обсуждался в Президиуме Центрального Комитета. Наконец, 24 августа 1955 года председатель КГБ И. Серов, в секрет­ной директиве, адресованной всем краевым и областным управлени­ям Комитета госбезопасности, дал следующие инструкции:

«1. На запросы граждан о судьбе осужденных за контрреволю­ционную деятельность к ВМН быв. Коллегией ОГПУ, тройками ПП ОГПУ и НКВД-УНКВД и Особым Совещанием при НКВД-

МГБ СССР, органы КГБ сообщают устно, что осужденные были при­говорены к 10 годам ИТЛ и умерли в местах заключения [...].

2. При необходимости разрешения родственниками осужденных имущественно-правовых вопросов (оформление наследства, раздел имущества, оформление пенсии, регистрация брака) и в других слу­чаях по требованиям родственников производится регистрация смер­ти осужденных к ВМН в ЗАГСах по месту их жительства до ареста, после чего родственникам выдается установленного образца свиде­тельство о смерти осужеднного [...].

4. Указания ЗАГСам о регистрации смерти осужденных даются ор­ганами КГБ через управления милиции. В них сообщаются: фамилия, имя, отчество, год рождения, дата смерти осужденного (определяется в пределах десяти лет со дня ареста), причина смерти (приблизитель­ная) и место жительства осужденного до ареста»⁴⁶.

Лишь в начале 90-х годов родственникам жертв репрессий, нако­нец, разрешили ознакомиться с делами и узнать правду: дату вынесе­ния смертного приговора и приведения его в исполнение.

Вернемся к годам «оттепели». «Разгрузка» Гулага продолжалась путем целого ряда частичных амнистий, в ходе которых освобож­дались больные, престарелые заключенные, женщины с детьми и несовершеннолетние⁴⁷. Освобождение тех же категорий заключен­ных, что и подлежавших большой амнистии от 27 марта 1953 года, по сути, свидетельствовало об отсутствии коренной реформы систе­мы, которая продолжала осуждать на совершенно непропорциональ­ные сроки массу мелких правонарушителей, считавшихся отныне «лишними ртами». Действительно, ни одна из мер, предлагавшихся с апреля 1953 года Комиссией законодательных предположений при Верховном Совете СССР, среди которых фигурировали в том числе повышение возраста уголовной ответственности до 16 лет, отмена уголовного преследования за «нарушения паспортного законода­тельства» и «мелкую спекуляцию» (перепродажа дефицитных про­дуктов), а главное, снижение сроков за мелкие кражи, каравшиеся 5-7 годами лагерей по «злодейскому закону» от 4 июня 1947 года, не была принята⁴⁸. Лишь в январе 1955 года Президиум Верховного Совета СССР принял новый Указ о «мелком хищении государствен­ного и общественного имущества», которым значительно смягчалось наказание за этот тип преступлений⁴⁹.

К концу 1955 года впервые за 20 лет количество заключенных Гу­лага составило меньше миллиона. Накануне XX съезда КПСС (фев­раль 1956 года) насчитывалось лишь 925 тысяч заключенных (против 2 625 ООО тремя годами ранее), из которых около 110 ООО «политиче­

ских»⁵⁰. Одним из последствий этой «разгрузки» лагерной системы стало резкое снижение числа сотрудников Гулага — с 263 ООО человек до 141 ООО (-47 %)⁵¹. Вопрос социальной адаптации этих сотрудни­ков и еще более важная проблема социальной и профессиональной адаптации освобожденных заключенных практически не изучены и выходят за рамки этой статьи. Здесь они рассматриваться не будут⁵².

Одновременно с массовым освобождениям из Гулага «спецпосе­ленцы», прикрепленные к определенному месту жительства, также получили право на освобождение, предоставлявшееся им по категори­ям. Отдел спецпоселений Гулага не делал различий между 21 катего­рией «спецпоселенцев», соответствовавшей всем волнам депортаций, на протяжении четверти века формировавшим этот уникальный мир, этот «тамбур», отделяющий «малую зону» (мир лагерей) от «боль­шой зоны» («обычный» советский мир)⁵³. Как мы видели, система начала распадаться со второй половины 1953 года. Главной заботой властей отныне стало не столько поддержание прежнего админист­ративного статуса «спецпоселенцев» (прикрепленных к месту жи­тельства и подвергавшихся целому ряду дискриминационных мер, особенно в сфере культуры, когда речь шла об этнических меньшин­ствах, принадлежавших к одному из многочисленных «наказанных народов», таких как чеченцы, ингуши, балкарцы, крымские татары и другие, депортированные «навечно»), сколько удержание их, на­сколько возможно, в отдаленных районах страны, куда они были со­сланы и где составляли существенную часть местной рабочей силы. В июне 1955 года постановление Президиума Центрального Комите­та напомнило властям регионов, где концентрировались «спецпосе­ленцы» (Казахстан, Средняя Азия, Сибирь, Урал), что они должны «осудить и отрешиться от неправильного и вредного взгляда, что спецпоселенцы являются людьми "второго сорта"». В данной ситуа­ции единственным следствием такого подхода был «большой уход» спецпоселенцев, необходимых для развития экономики в регионах, испытывающих постоянную нехватку рабочих рук. Высшее партий­ное руководство предлагало целый ряд мер, направленных на «раз­ворачивание массово-политической и культурно-просветительской работы» с этой категорией населения: обеспечивать спецпоселенцам прием в члены профсоюза, в комсомольские и партийные организа­ции, способствовать их выдвижению на руководящую хозяйственную работу, облегчить обучение детей депортированных в школах и т. д.⁵⁴

В результате переговоров на самом высоком уровне между ФРГ и СССР, советские граждане немецкого происхождения, составляв­шие более 40 % «спецпоселенцев», были в числе первых, кто восполь­

зовался снятием административных ограничений для ссыльных³³. Эти меры, постепенно распространявшиеся в течение 1956 года на большую часть категорий «спецпоселенцев», тем не менее, не преду­сматривали ни возвращения конфискованного имущества, ни права возврата в места, откуда эти лица были депортированы. Подобные полумеры вызвали гнев «спецпоселенцев», часто отказывавшихся подписывать обязательство, которое требовала от них администра­ция, не настаивать на возврате имущества и не возвращаться на ро­дину, что свидетельствовало о серьезном изменении политического климата и менталитета.

Вопреки общепринятому мнению, XX съезд не являлся важной вехой в процессе освобождения заключенных Гулага и сворачивания системы «спецпоселений». Как мы видели, большинство «полити­ческих» освободили до февраля 1956 года. После XX съезда новым комиссиям, созданным под эгидой Президиума Верховного Совета СССР, было поручено пересматривать дела осужденных за «поли­тические, хозяйственные преступления и злоупотребления служеб­ными полномочиями», еще содержащихся в лагерях. В отличие от комиссий, созданных в мае 1954 года, новые комиссии — общим чис­лом 97 — должны были отправляться на место, лично встречаться с заключенными и немедленно давать свое заключение. На 1 октября 1956 года эти комиссии рассмотрели 176 325 дел, 100 139 человек (56 %) были освобождены, 42 016 (24 %) сократили срок. Впрочем, дела «политических» не составляли большинство среди рассмотрен­ных дел (81 027 из 176 325). 63 % «политических» были освобождены; 22 % сократили срок отбывания наказания. Только 4 % (или 3271 че­ловек) были реабилитированы⁵⁶.

Всего в течение 1956 года Гулаг покинула сотня тысяч «политиче­ских». Таким образом, в лагерях на начало 1957 года оставалось лишь 15 тысяч человек, осужденных по 58-ой статье.

Что касается сворачивания системы «спецпоселений», которое в 1955 году уже шло полным ходом, оно продолжилось в 1956 году с отменой всех административных ограничений для «спецпоселенцев». Это относилось как к тем, кто был отправлен в ссылку после отбы­тия срока в лагере, так и к тем, кого депортировали в рамках «чистки границ» (поляки и немцы, депортированные с Украины в 1936 году, греки, армяне, болгары, депортированные в 1944-1945 годах с черно­морского побережья, турки-месхетинцы и курды, депортированные из кавказских приграничных регионов) или в рамках репрессивных операций, проводившихся в 40-х годах на Западной Украине и в Прибалтике, против «членов семей буржуазных националистов» и

«членов семей бандитов». Наиболее многочисленные контингенты, на которых распространялись меры по освобождению, принятые в марте-июле 1956 года, относились к «наказанным народам», депор­тированным под предлогом «коллективного сотрудничества с не­мецко-фашистскими оккупантами», это были: калмыки, крымские татары, балкарцы, карачаевцы, чеченцы и ингуши⁵⁷. Впрочем, отмена административных ограничений не подразумевала, как и для других категорий «спецпоселенцев», ни права на компенсацию, ни права на возвращение на родину.

Именно за право на возвращение, если не на компенсацию, неко­торые спецпоселенцы, наиболее активно сопротивлявшиеся ассими­ляции в местах, откуда они были депортированы, повели во второй половине 1956 года борьбу, которая, в конечном итоге, окупилась. Среди наиболее решительно настроенных на возвращение были крымские татары и депортированные с Кавказа, особенно чеченцы и ингуши, пример которых мы рассмотрим отдельно.

В ежегодном донесении о положении «спецпоселенцев», состав­ленном за несколько месяцев до смерти Сталина, 9-й отдел МГБ (от­вечавший за «спецпоселения») подчеркивал, что чеченцы и ингуши представляют собой «наиболее озлобленный контингент». «Вместо трудовой деятельности они устраивают массовые беспорядки, драки с местным населением, занимаются бандитизмом и хищением кол­лективного имущества [...]. В борьбе с уголовными проявлениями среди чеченцев и ингушей встречаются серьезные трудности, обу­славливаемые пережитками родового и тейпового характера и ре­лигиозным панисламистским фанатизмом, что создало между ними сильную круговую поруку, подкуп и провокацию...» По всем этим причинам руководство органов госбезопасности государства посчи­тало «нецелесообразным» предложение министра внутренних дел Казахстана в июне 1952 года о «вторичном переселении в пределах Казахстана, в более отдаленные местности» чеченцев и ингушей. «Вторичное переселение» не решит проблемы, — сочли в МГБ⁵⁸. Ни органы госбезопасности, ни партийное и государственное руководст­во не имели рецепта «решения проблемы». Она не была решена и спустя четыре года. Что делать с чеченцами и ингушами? В июне 1956 года новый министр внутренних дел Дудоров направил Н. Хру­щеву записку, в которой указывал: «Учитывая, что территория, где проживали до выселения чеченцы и ингуши, в настоящее время, в основном, заселена, возможность восстановления автономии для че­ченцев и ингушей в пределах прежней территории является делом трудным и вряд ли осуществимым, так как возвращение чеченцев

и ингушей в прежние места жительства неизбежно вызовет целый ряд крайне нежелательных последствий»⁵⁹. Министр внутренних дел предлагал создать чечено-ингушскую автономнию в Казахстане или Киргизии, где была наивысшая концентрация депортированных. Предложение Дудорова было отвергнуто. Как и от всех «спецпосе­ленцев», с которых были сняты все административные ограничения, от чеченцев и ингушей потребовали подписать обязательство, соглас­но которому они не могли ни возвращаться на родину, ни требовать компенсации. Более трети чечено-ингушских «спецпоселенцев» от­казалось подписывать соответствующие заявления⁶⁰. Напряжение росло, особенно в Казахстане, где в 1954 году Хрущев запустил про­грамму по «поднятию целины», которая должна была решить серьез­ные проблемы советского сельского хозяйства. «Освоение целины» (за 3 года экстенсивной обработке подверглись 37 милллионов гек­таров) приводило к серьезным инцидентам на железных дорогах, стройках и совхозах между «отрядами» добровольцев, состоявшими в основном из безработных, маргиналов и мелких уголовников (а не комсомольцев и студентов, как утверждала официальная пропаган­да) и чечено-ингушскими «спецпоселенцами»⁶¹. Именно при таких обстоятельствах Президиум Верховного Совета СССР постановил (указом от 7 января 1957 года) восстановить Чечено-Ингушскую автономную республику в границах 1944 года⁶². Бывшим «спецпосе­ленцам», наконец, разрешили вернуться домой. Впрочем, возвраще­ние должно было осуществляться «постепенно» и «организованно» под эгидой специальной организации, созданной для того, чтобы у местных властей в Чечне было время организовать переброску домой десятков тысяч колонистов — выходцев из Дагестана, Осетии, а так­же из Украины и России, обосновавшихся в чеченских и ингушских селениях, обезлюдевших в 1944 году. Если большая часть дагестанцев и осетин, поселившаяся здесь против своей воли, желала вернуться домой⁶³, русские и украинские колонисты в большинстве своем были полны решимости сопротивляться возвращению чеченцев. Об этом свидетельствует одна из многочисленных петиций, отправленных «от имени русского народа» Хрущеву, Булганину и Ворошилову колхоз­никами села Буковка в апреле 1957 года. Последние просили «помо­щи и вмешательства от» Москвы, дабы получить защиту от чеченцев и ингушей, вернувшихся из ссылки.

«Они надругаются над нашими колхозами, над нашими достиже­ниями [...]. Они говорят: надо вернуть частную собственность. Они говорят: "Мы вернулись, теперь мы сами сможем управлять своей

республикой и теперь будем держать свой старый закон кавказский. Земля наша, русским делать нечего, русские нам мешают жить". Мы просим, русские, проживающие на данной территории, Советское правительство оказать нам государственную Вашу помощь, вмеша­тельство в эти контрреволюционные настроения людей в этой респуб­лике и разрядить эту атомную бомбу (sic!), в которой смертоносный яд заряжен против русских и против государства нашего»⁶⁴.

Чтобы приостановить стихийное возвращение покидавших Казах­стан десятков тысяч чеченцев и ингушей, то есть без санкции органов, занимавшихся репатриацией⁶⁵, министр внутренних дел Дудоров приказал милиции задерживать на вокзалах, в поездах и на дорогах всех чеченцев и ингушей, возвращавшихся домой без разрешения. Десятки тысяч мигрантов по нескольку месяцев сидели на вокзалах или в маленьких городках по пути следования. Эта ситуация по­влекла за собой многочисленные инциденты⁶⁶. «Стихийный» исход ненадолго замедлился, но вновь возобновился, как только власти ос­лабили давление. К концу 1958 года абсолютному большинству быв­ших спецпоселенцев, мечтавших вернуться домой, удалось добиться своей цели. Их массовое возвращение вызвало множество столкнове­ний, которые мы здесь рассматривать не будем, но которые, являются одним из до сих пор малоизученных аспектов наследия «оттепели» конца 50-х годов⁶⁷.

Остановимся вкратце на другом случае, когда возвращение ссыль­ных вызвало серьезные конфликты: речь идет о возвращении укра­инских «националистов» в свои западные «бастионы» у польской границы. Заключенные «националисты» были среди последних «по­литических», начавших покидать Гулаг с лета 1956 года. По данным Министерства внутренних дел Украинской ССР на октябрь 1956 года, в течение 1956 года домой вернулись около 45 тысяч «национали­стов», бывших членов ОУН (Организация украинских национали­стов) и УПА (Украинская повстанческая армия)⁶⁸. Это возвращение повергло в шок местных представителей советской власти и посеяло среди них панику. Память об усмирительной войне, которой сопро­вождалась долгая и трудная советизация этих западных окраин, была еще свежа. Массовые депортации «членов семей бандитов» происхо­дили в 1948-1949 годах. Последние бои датируются началом 50-х го­дов. Не начнут ли «националисты» по возвращении в родное село⁶⁹ мстить советским работникам, милиционерам, осведомителям, сосе­дям, помогавшим в их поимке за несколько лет до того? Переписка центральных, киевских и местных властей в 1956 году показывает,

что проблема освобождения и возвращения людей, оппозиционно настроенных к советскому режиму, виделась по-разному. В то время как местные и областные власти не видели никакой возможности возвращения украинских националистов в «советское общество», партийное руководство в Москве исповедовало прямо противопо­ложный подход, который можно резюмировать следующим образом: сила советской системы огромна; новое общество после десталиниза­ции в состоянии вернуть в свое лоно оппозиционеров, создать своего рода «новый порядок», который заменит «порядок, основанный на страхе». Этот утопический проект, отражавший новый «хрущевский оптимизм» после XX съезда, разбился о события в Польше и Венг­рии. Отныне разговоры об интеграции «националистов» прекрати­лись. Москва отреагировала на панику областных и местных властей. Аресты «националистов», все более изолировавшихся от населения, стремящегося к гражданскому миру, возобновились с новой силой. Местные власти умело пользовались противоречиями между «на­ционалистами» и «коллаборационистами» вплоть до организации эксгумации жертв «националистов», направленной на то, чтобы раз­бередить еще незажившие раны. После этих чудовищных ритуалов колхозным собраниям предлагалось подписать коллективные пети­ции с требованием изгнания «националистов»⁷⁰. Было важно пока­зать, что инициатива отныне исходит от «масс».

Анализ процесса освобождения заключенных Гулага и демонтажа системы «спецпоселений» демонстрирует все успехи, противоречия и всю ограниченность «оттепели». Более полутора миллионов заклю­ченных были освобождены, два с половиной миллиона депортиро­ванных вновь стали полноправными гражданами. Тем не менее, лишь малая толика несправедливо обвиненных добилась реабилитации. Родные и близкие более миллиона казненных в 1937-1953 годах не получили никакой информации. Депортированные не получили ни­какой моральной и материальной компенсации, только их борьба за право на возвращение заставила советское правительство с опозда­нием пойти на удовлетворение этого фундаментального требования.

Начатый в спешке, перед лицом кризиса сталинской лагерной системы процесс, который мы описали, следовал извилистым кур­сом, во многом обусловленным перипетиями политической борьбы за власть. На этом пути не было никакой коренной реформы уголов­ного законодательства (она началась лишь в конце 50-х годов). Перед властями стояла основная задача: не дестабилизировать политиче­скую систему, не допустить выхода на поверхность социальных или

этнических противоречий, похороненных в сталинскую эпоху. Борьба с этими противоречиями в 1956-1957 годах в Казахстане, на Кавказе, на Западной Украине и в Прибалтике, безусловно, является наибо­лее примечательным, но до сих пор плохо изученным продолжением процесса, начатого «большой амнистией» 27 марта 1953 года.

Примечания

1. См.: Werth N. L'ensemble concentrationnaire de Norilsk au début des années 1950 // Vingtième siècle. Revue d'histoire. № 56. 1994. P. 88-99.

2. Только в 1950-1952 годах зафиксировано 16 серьезных волнений и восстаний, в каждом из которых участвовали сотни заключенных. См.: Cra­ven M., Formozov N. La résisrance au Goulag. Grèves, révoltes, évasions dans les camps de travail soviétiques de 1920 à 1956 // Comminusme. № 42/43/44. 1995. P. 197-209.

3. За исключением «политических», осужденных по 58-ой статье Уголов­ного кодекса.

4. Во исполнение Указов от 4 июня 1947 года, предусматривавших 7-10 лет ИТЛ за хищение «государственного имущества» (5-8 лет за хищение «кол­хозного или кооперативного имущества»). В случае рецидива, хищения в со­ставе организованной группы или в крупных размерах наказание было еще более суровым: от 10 до 25 лет. Кражи личной собственности карались 5-6 го­дами лагерей; при повторной краже или краже, совершенной группой лиц, срок мог достигать 15 лет. В проекте реформы Гулага, представленном С. Ма-муловым, осужденные за кражи и хищения должны были составлять около 65 % «подлежащих освобождению», а оставшаяся треть распределялась ме­жду осужденными за «спекуляцию» (8 %), «хозяйственные преступления» (7 %), хулиганство (5 %), «нарушения паспортного законодательства» (3 %). О проекте С. Мамулова см.: Tikhonov Л. The End of Goulag // P. Gregory, V Lazarev (eds). The Economics of Forced Labor. Hoover Institution Press, 2003. P. 67-73.

5. Или, на начало 1953 года 1 242 000 человек из 2 526 000 заключенных Гулага.

6. Tikhonov Л. Art. cit. Р 70-71.

7. Среди них Берия перечислял пять «категорий»: «шпионы, террористы, троцкисты, эсеры и националисты».

8. В данном случае целью амнистии было освободить десятки тысяч воен­ных и хозяйственных кадров, ставших жертвой развязанной осенью 1952 года одной из последних политических кампаний против «разбазаривания госу­дарственного имущества» и «вредительства в промышленности».

9. Записка Л. Берии в Президиум ЦК от 26 марта 1953 года в: Лаврен­тий Берия, 1953. Документы. М.: Международный фонд «Демократия», 1999. С. 19-21.

10. Knight A. Beria. Paris: Aubier, 1994.

11. Речь идет о так называемом «заговоре» кремлевских врачей (все — еврейского происхождения), организованном с целью устранить правящую верхушку СССР. О его «раскрытии» сообщала «Правда» 13 января 1953 года. Этот «заговор» означал одновременно и апогей «антикосмополитической» кампании, разязанной в начале 1949 года, и намек на начало новой генераль­ной чистки, предупредить которую позволила только смерть Сталина не­сколько недель спустя. 4 апреля 1953 года «Правда» сообщила, что «убийцы в белых халатах» стали жертвами провокации, а их признания вырваны ор­ганами госбезопасности «незаконными методами» ведения следствия. Этот поворот в свою очередь вызвал бесчисленные слухи.

12. Werth N. L'amnistie du 27 mars 1953. La première grande sortie du Gou­lag // Communisme. № 42-43-44. 1995. P. 211-223.

13. ГА РФ. 9414/1/1392/84-85.

14. Среди многочисленных сообщений Генеральной прокуратуры, Воен-
ной прокуратуры, Министерства внутренних дел, Министерства путей сооб-
щения и других ведомств, осуществлявших амнистию 27 марта 1953 года, вот
несколько выдержек из документа, составленного главным военным проку-
рором Дальстроя, одного из основных лагерных комплексов Гулага: Выход-
ные пособия вовремя выданы не были. Полевые кухни не развернули [...].
Во второй половине апреля многие амнистированные в ожидании ледохо-
да ютились в бараках на берегу Ванинской бухты без отопления и топча-
нов [...]. С 17 мая амнистированные прибывали в Магадан, где их временное
проживание было организовано так, чтобы разделить враждующие банды,
сформировавшиеся в лагерях [...]. 17 мая на вокзале Токи был сформирован
железнодорожный эшелон для возвращения амнистированных на родину.
На всем пути следования состава, к сожалению, фиксировались многочис-
ленные волнения [...]. Самый серьезный инцидент имел место на Михайло-
Чесноковском вокзале, где эшелон встречали более пятидесяти сотрудников
МВД. Группа амнистированных, вооруженных ножами, пиками, камнями и
металлическими прутьями, набросилась на милиционеров. Последним при-
шлось открыть огонь из табельного оружия. Двенадцать преступников ране-
ны, из них четыре вскоре скончались от ран // РГАНИ. 5/21/556/84-88.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: