28 страница. Еще менее был изучен вопрос о дезертирах и уклонистах

Еще менее был изучен вопрос о дезертирах и уклонистах. С начала 1942 года до конца войны (не считая первые шесть месяцев войны, по которым мы не располагаем достоверными данными) было аресто­вано около 1 300 ООО дезертиров (или 4 % мобилизованных). Какой была их мотивация, при каких обстоятельствах они дезертировали? Редкие, имеющиеся в наличии источники, об этом умалчаивают⁴³. Количество уклонистов, возможно, дает более ясное указание на форму социального неподчинения: их число во время войны оцени­вается приблизительно в 1 500 ООО (или 5 % от общего числа мобили­зованных). Треть из них была арестована и направлялась чаще всего в штрафные батальоны. Более высокий процент уклонистов, похоже, давали традиционно неспокойные и плохо контролировавшиеся вла­стью регионы: Чечня, Ингушетия, Дагестан, Кабардино-Балкария, некоторые районы Средней Азии, против которых сталинский режим в некоторых случаях вел настоящую «войну в ходе войны», осущест­вляя массовые депортации гражданского населения.

«Войны в ходе войны»... и после войны

Параллельно конфликту, сопровождавшемуся беспрецедентным насилием, между двумя основными действующими лицами шли еще две «войны в ходе войны».

В первую очередь с советской стороны шла война против «внут­реннего врага», в особенности, против национальных меньшинств, обвинявшихся либо в том, что они представляли собой рассадник по­тенциальных агентов захватчика (советские граждане немецкого про­исхождения⁴⁴), либо в «сотрудничестве с врагом» (чеченцы, ингуши, калмыки, балкарцы, карачаевцы, крымские татары). Эти тщательно подготовленные операции, решение о проведении которых принима­лось на самом высоком уровне, напоминали этническую чистку. Весь этнос депортировался в отдаленные районы страны (Сибирь, Казах­стан, Крайний Север) в результате масштабных операций, в которых участвовали сотни железнодорожных эшелонов и десятки тысяч со­трудников частей особого назначения НКВД⁴⁵.

Во втором типе «войны в ходе войны» на западных окраинах СССР, оккупированных Германией, противостояли друг другу раз­личные этнические и политические группировки, сотрудничавшие либо оказывавшие сопротивление двум основным действующим лицам — нацистской Германии и сталинскому СССР. Так, в при­балтийских странах, аннексированных СССР в 1940 году, нацио­

налистические движения еще до подхода частей вермахта в конце июня — начале июля 1941 года устроили волну погромов против ев­реев (особенно в Каунасе, Вильно и Риге), обвинявшихся в «сотруд­ничестве» с советским оккупантом. Во время немецкой оккупации литовские, латышские, эстонские военизированные формирования оказывали вооруженную поддержку нацистам в их политике истреб­ления евреев⁴⁶. На Украине многочисленные антибольшевистские группы украинской эмиграции вернулись в обозах вермахта⁴⁷. Все эти группы, носители «интегрального национализма»⁴⁸, носившего одновременно антипольский, антирусский и антисемитский харак­тер (поскольку евреи в их глазах были представителями «иудео-болыневистского колониализма», ответственного за ужасный голод 1932-1933 годов), активно участвовали в истреблении еврейского населения либо по собственной инициативе, либо в качестве вспомо­гательных частей Einsatzgruppen. Летом 1943 года УПА (Украинская повстанческая армия) начала на Волыни масштабную операцию по этнической чистке против польского населения. Убиты были сотни тысяч мирных поляков⁴⁹. На этих многонациональных окраинах шла настоящая эпидемия геноцида. Насилие не прекратилось с окончани­ем войны. В этих регионах, подвергшихся «повторной советизации» с лета 1944 года, долгий и мучительный выход из войны продолжался до конца 40-х годов. На Западной Украине за 8 лет с конца 1944 по конец 1952 годов из всего населения в 10 миллионов человек так или иначе пострадало полмиллиона (арестованы, депортированы, убиты в вооруженных столкновениях⁵⁰ «истребительных отрядов» НКВД и партизанских отрядов ОУН и УПА). В Литве в тот же период эти­ми действиями было затронуто 10 % населения (270 тысяч человек из 2,7 миллиона)⁵¹. В Латвии — 4,5 % (90 тысяч из 2 миллионов); в Эстонии — 5 % (около 50 тысяч на миллионное население). На эту «грязную войну», сопровождавшуюся необычайным насилием, на протяжении многих лет были мобилизованы десятки тысяч сотруд­ников частей особого назначения НКВД, ведущих борьбу с «поли­тическим бандитизмом». Тысячи советских чиновников были убиты на этих землях при исполнении обязанностей в «глубинке», находив­шейся под контролем партизан-националистов, по крайней мере до конца 1947 года. В этих столкновениях гражданское население часто брали в заложники: чтобы отрезать партизан от их баз, советские вла­сти осуществляли масштабные операции по депортации³². На этих западных окраинах СССР, которые руководство НКВД без обиняков называло «Дикий Запад», 9 мая 1945 года война не закончилась.

Выход из войны

В первый год после победы в Великой Отечественной войне бо­лее 30 миллионов советских граждан — эвакуированные гражданские лица, демобилизовавшиеся военные, военнопленные и репатрииро­ванные остарбайтеры — пытались вернуться домой, вновь обрести жизненный ритм мирного времени, вернуть работу, жилье, семью. По целому ряду причин и материально-технических (острая нехватка транспортных средств), и экономических (недостаток рабочей силы), власти часто неохотно отпускали домой эвакуированных, особенно тех, кто работал на шахтах и предприятиях тяжелой промышлен­ности Урала, Сибири и Казахстана. А ведь эти люди по окончании войны мечтали только об одном: вернуться к домашнему очагу, вос­соединиться с семьей, вернуть себе менее тяжелые условия жизни и труда. Препятствия, чинимые отъезду эвакуированных работников, сохранение десяти-, а то и двенадцатичасового рабочего дня (вместо законных восьми часов) и военного режима, приравнивавшего само­вольный уход с предприятия к «дезертирству», каравшемуся 5-10 го­дами заключения, вызывали сильное недовольство, которое иногда выливалось на военных предприятиях Челябинска, Омска, Новоси­бирска или на шахтах Кузбасса в прекращение работы и даже кратко­срочные забастовки — первые с 1932 года движения такого масштаба. В этой напряженной атмосфере возвращение эвакуированных осуще­ствлялось достаточно медленно: в конце 1947 года более 3 миллионов человек так и не получили разрешение на возвращение в город, из которого они были эвакуированы в 1941-1942 году⁵³.

Демобилизация 12 миллионов фронтовиков также затянулась надолго — более чем на 2 года. В первую очередь демобилизовали тех, кто был призван летом 1941 года. Их возвращение к граждан­ской жизни, особенно для самых молодых, не успевших до призы­ва приобрести опыт работы, было особенно трудным. Им советское правительство облегчило поступление в высшие учебные заведения. Главной заботой властей относительно фронтовиков старшего воз­раста было то, чтобы они как можно быстрее нашли работу, основной фактор социальной адаптации и обретения своего места в обществе. В действительности, реинтеграция демобилизованных в трудовую жизнь была иногда достаточно долгой: на начало 1946 года около трети фронтовиков, вернувшихся к гражданской жизни, не работало уже более полугода. Многие демобилизованные пытались восполь­зоваться возвращением, чтобы получить более престижную работу, а главное, не возвращаться в колхоз. Несмотря на разрушения, ко­

торым подверглись города, они все так же притягивали деревенскую демобилизованную молодежь. Среди самых острых проблем, с кото­рыми предстояло столкнуться фронтовикам, была проблема жилья. В конце 1945 года в СССР насчитывалось около 25 миллионов без­домных. До середины 50-х годов большая часть советских горожан жила в крайне плохих условиях: коммунальные квартиры, рабочие общежития, бараки и даже жилища, вырытые в земле, знаменитые землянки. Одна цифра может проиллюстрировать эти реалии после­военных лет: на начало 50-х годов на советского горожанина в сред­нем приходилось менее 5 квадратных метров жилья⁵⁴.

Особенно трагичной была судьба одной из категорий фронтови­ков: инвалидов войны. В СССР острота этой проблемы была связа­на как с количеством тех, кто был ею затронут, — более 3 миллионов человек, — так и с репрессивным законодательством, направленным против всех форм маргинальное™. Инвалиды испытывали лишения буквально во всем; на конец 1945 года средняя продолжительность ожидания протеза достигала года. Несмотря на законы, требовавшие от предприятий принимать на работу определенное число инвалидов Великой Отечественной войны, большинство из них оставалось без работы и пыталось выжить за счет нищенской пенсии. Инвалиды, часто вынужденные нищенствовать, несмотря на свои увечья, подпа­дали под законы о «социальном паразитизме», каравшемся ссылкой или лагерями⁵³.

Таким же сложным было возвращение к мирной жизни для быв­ших советских военнопленных и гражданских лиц, депортированных в Германию. Все эти репатрианты должны были пройти через «прове­рочно-фильтрационные лагеря». В них сотрудники НКВД и управ­ления контрразведки СМЕРШ должны были рассортировывать дезертиров, военнопленных, гражданских лиц, тем или иным спо­собом сотрудничавших с оккупантом, остарбайтеров, вывезенных в Германию, лиц, служивших в армии генерала Власова... С апреля 1945 по февраль 1946 года более 4 200 ООО советских граждан про­шли через 150 «проверочно-фильтрационных лагерей», созданных НКВД на западных границах СССР. Из этого числа 2 500 000 (или 75 % гражданских лиц, но лишь 18 % бывших военнопленных) было разрешено вернуться домой. 800 000 человек (или 43 % военноплен­ных и 5% гражданских репатриантов) были направлены в армию на строительные работы сроком на 3 года. 600 тысяч репатриированных (или 23 % бывших военнопленных и 10 % гражданских лиц) были направлены на 5 лет в «строительные батальоны» с исключительно суровым режимом, ничем не отличавшимся от режима принудитель­

ного труда, которым были заняты заключенные лагерей и 2 миллио­на немецких, японских, итальянских и румынских военнопленных, остававшихся в СССР (некоторые до 1948-1949 гг.) и вынужденных также заниматься восстановлением страны. Наконец, 360 тысяч ре­патриированных лиц (из них 110 тысяч гражданских и 250 тысяч бывших военнопленных) были после «фильтрации» приговорены к лагерям или ссылке⁵⁶.

Это крайне суровое обхождение с теми, кто и так был жертвой нацизма, объяснялось одновременно и настоящим страхом перед «иностранной заразой», носителями которой были эти несчастные, и соображениями экономического порядка: в обескровленной стране, испытывавшей жестокую нехватку рабочей силы, милитаризирован­ный принудительный труд казался самым эффективным решением, позволяющим дисциплинировать общество, над которым режим, как ни парадоксально, в годы Великой Отечественной войны частич­но потерял контроль. Вместо того чтобы приступать к «культурной демобилизации»⁵⁷, режим, напротив, начал мощнейшую «идеологи­ческую мобилизацию», позиционируя вчерашних союзников как зав­трашних врагов. Не без успеха, ибо советское общество было глубоко травмировано войной, сопровождавшейся неслыханным насилием. Этот навязчивый страх войны, учитывая, какую травму обществу нанесла Великая Отечественная война, должен был умело использо­ваться, чтобы навязать режим экономии, а также выбор в пользу раз­вития «военно-промышленного комплекса». Эта политика имела еще одно важное преимущество: она позволяла оставить население в та­ких условиях существования, которые бы навсегда заставили забыть о надеждах на перемены, зародившиеся в годы военных испытаний.

Примечания

1. Долгое время потери среди советских граждан оценивались в 7 мил­лионов жертв, пока Никита Хрущев не нарушил табу, подняв (в ноябре 1961 года) цифру до «двадцати миллионов погибших». Комиссия историков, учрежденная во время перестройки, в 1987 году, установила баланс потерь на уровне 26,2 млн. или 16 % от населения СССР в 1940 году. См.: Поляков Ю. (ред.). Население России в XX веке. Исторические очерки. Том 2.1940-1959. М.: РОССПЭН, 2001. С. 128-165.

2. См. статью «История "проекта секретного доклада"». О чем крича­ла и о чем молчала комиссия Поспелова, январь-февраль 1956» в данном сборнике.

3. Werth N. Un État contre son people. Violences, répresions, terreurs en Union soviétique // Courtois S., Werth N. et al. Le Livre noir du communisme. Paris: Laf-font, 1997. P. 250-252.

4. BroszatM. L'État hitlérien. L'origine et l'évolution des structures du III-éme Reich. Paris: Fayard, 1985. P. 48-49.

5. Приказ генерала армии Гёпнера, командующего 4-й танковой группой (цит. по: Ingrao С. Violence de guerre, violence génocide: les Einsatzgruppen // S.Audoin-Rouzeau, A. Becker et al. (dir.), La Violence de guerre, 1914-1945. Pa­ris-Bruxelles: IHTP-Complexe, 2002. P. 225.

6. Bartov O. Barbarossa et les origines de la Solution finale // S. Audoin-Rou-zeau, A. Becker et al. (dir.), La Violence de guerre... Op. cit. P. 193-217; Ingrao C. Art. cit. P. 225-227. Смотрите также следующие фундаментальные иссле­дования: Bartov О. The Eastern Front 1941-1945. German Troops and the Bar-barisation of Warfare Oxford-New York: Macmillan-St-Antony's, 1985-1986; id. Hitler's Army. Soldiers, Nazis and War in the Third Reich. New York: Oxford Uni­versity Press, 1991.

7. См.: Ingrao C. Art. cit. P. 220-221.

8. Поляков Ю. (ред.). Население... Цит. соч. С. 52-56.

9. Там же. С. 58-60.

10. См.: Audoin-Rouzeau S. Au coeur de la guerre: la violence du champ de ba­taille pendant les deux conflits mondiaux // S. Audoin-Rouzeau, A. Becker et al., Op. cit. P. 86; Bartov O. The Eastern Front... Op. cit. P. 58.

11. Streit C. Keine Kameraden. Die Wehrmacht und die sowjetischen Kriegs-gefangenen, 1941-1945. Berlin: Verlag J. H. W. Dietz Nachf., 1991. P. 130-131; Polian P. La violence contre les prisonniers de guerre soviétiques dans le III-éme Reich et en URSS // S. Audoin-Rouzeau, A. Becker et al. Op. cit. P. 117-131.

12. Ibid.

13. Потери среди гражданских лиц были особенно велики на Украи­не (4 500 000 погибших, из них 1 430 000 евреев), в Белоруссии (2 200 000 погибших, из них 810 000 евреев), в западных областях России (1 800 000 погибших, из них 170 000 евреев), а также в Латвии (670 000 погибших, из них 220 000 евреев), Литве (650 000 погибших, из них 77 000 евреев), Мол­давии (165 000 погибших, из них 130 000 евреев). См.: Поляков Ю. Цит. соч. С. 47-60, 128-165.

14. См.: Bartov О. The Eastern Front... Op. cit.; DallinA. German Rule in Rus­sia, 1941-1945. London: Macmillan, 1981; Sella A. The Value of Human Life in Soviet Warfare. London-New York: Routledge, 1992.

15. О блокаде Ленинграда, помимо классических работ Гаррисона Солсбе­ри и Александра Верта, см. недавние исследования, позволяющие уточнить (и пересмотреть в сторону некоторого понижения) число жертв блокады: Д. Барбер, А. Дзенискевич, Д. Булганин (ред.). Жизнь и смерть в блокиро­ванном Ленинграде. СПб, 2001; Werth N. Petrograd-Leningrad, l'épreuve du XX-e siècle, 1917-1953 // Saint-Pétersbourg, Histoire, anthologie et diction­naire. Paris: Robert Laffont, 2003 P. 101-112.

16. Полян И Жертвы двух диктатур. М.: РОССПЭН, 2002. С. 125-144.

17. О германских потерях, ставших предметом многочисленных мифов и дискуссий, см. недавнее исследование Рюдигера Оверманса:.Overmans R. Deutsche militàrische Verluste im Zweiten Weltkrieg. Munchen: Oldenbourg, 2000. О советских военных потерях см.: Гриф секретности снят. Потери воо­руженных сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах в 1939-1945. Статистическое исследование. М., 1993. О сравнении военных потерь в ходе двух мировых конфликтов см.: Audoin-Rouzeau S. Art. cit.

18. Они были особенно многочисленными после первого этапа войны. См. например, приказы, отданные советским главнокомандованием вечером 22 июня 1941 года, и призывавшие к наступлению, в то время как немецкие войска проникли далеко вглубь советской территории. Эти директивы обре­кали на окружение и уничтожение сотни тысяч человек. О стратегических и тактических ошибках Сталина и советского главнокомандования см.: Nekritch A. L'Armée rouge assassinée. Paris, Stock, 1968.

19. В советских потерях отношение раненых к убитым (2 к 1) выглядит особенно низким по сравнению с другими воевавшими армиями (5 к 1). См.: Гриф секретности... Цит. соч. С. 56-57.

20. См.: Полян П. Цит. соч. С. 124-127.

21. Weiner A. Saving Private Ivan: From What, Why and How? // Kritika.
2002/2. P. 315. 22. Bordiugov G. The Popular Mood in Unoccupied Soviet Union;
Dzeniskevich N. The Social and Political Situation in Leningrad in the first months
of the German Invasion; Gorinov N The Muscovites' Moods in 1941 // B. Bon-
wetsch & R. Thurston (eds), The People's War. Kansas: University Press, 2001.

23. Примечательно, тем не менее, что москвичи продолжали прислуши­ваться к сообщениям о нацистских зверствах, передававшимся по сарафан­ному радио, в большей степени, чем официальным сводкам, клеймящим «фашистского зверя». См.: К. Буров, А. Пономарев (ред.). Москва военная. М., 1996 С. 180-184.

24. Об этих инцидентах см.: Werth, N., Moullec G. Rapports secrets soviéti­ques. La société russe dans les documents confidentiels Paris: Gallimard, 1995. P. 230-238.

25. См.: Manley R. L'évacuation de la population civile en URSS en 1941 // Communisme. № 70-71. 2002. P. 120-138.

26. См.: Werth N. Un État contre son people. Violences, répressions, terreurs en Union soviétique. Art. cit. P. 241-243; Martin T. The Origins of Soviet Ethnie Cleansing //Journal of Modem History. 70/4, december 1998. P. 833-835.

27. Указы от 26 июня 1940 года карали исправительно-трудовыми работа­ми без заключения, но с удержанием из зарплаты до 25 % любые прогулы или опоздания без уважительной причины. Самовольный уход из предприятий или учреждений карался 2-4 месяцами заключения.

28. FiltzerD. Soviet Workers and Late Stalinism. Cambridge: Cambridge Uni­versity Press, 2002. P. 36.

29. Поляков Ю. (ред.). Цит. соч. С. 115-120.

30. Во время войны советский рабочий мир претерпел изменения почти столь же серьезные, как и в 30-е годы. Учитывая массовые наборы в промыш­ленность (3 миллиона в 1942 году) и тот факт, что около 3 миллионов рабо­чих были призваны на фронт или остались в зонах оккупации, возможно, что на конец 1942 года оставалась лишь треть тех, кто работал в 1940-м. В 1943-1945 годах были набраны еще 3 миллиона рабочих. Таким образом, по нашим оценкам в 1945 году оставалось ни в коей мере не больше V₄ тех, кто работал в 1940 году. См.: FiltzerD. Op. cit.

31. Это одна из основных причин, по которой не были признаны результа­ты этой переписи, якобы «изобилующей грубыми ошибками». О размахе — и границах — религиозного возрождения во время войны, см. недавние ста­тьи Даниэля Пери: Peris D. God in Now on Our Side: The Religious Revival on Unoccupied Soviet Territory during World War II // Kritika. 1/1, winter 2000. P. 97-118; Карела Беркхоффа: Berkhoff К. Was there a Religious Revival in Soviet Ukraine under the Nazi Regime? // Slavonic and East European Review. 78/3, July 2000. P. 256-280.

32. Testimony. The Memoirs of Dimitri Shostakovitch. New York, 1979. P. 135.

33. До войны все кандидаты в партию должны были пройти «испытатель­ный срок» продолжительностью от полугода до двух лет в зависимости от со­циального происхождения (полгода для рабочего, два года для служащего).

34. См., например, письмо, отправленное молодым солдатом «не того со­циального происхождения» выходцу из России Александру Верту, британ­скому военному корреспонденту на Восточном фронте: «Да, я знаю, мои родители были буржуями, они поплатились за это. Неважно — я русский и советский на 100 %. Я горжусь тем, что меня приняли в партию, что я воевал, что четыре года был сталинским солдатом среди миллионов других, которые поднимались в бой с кличем: «За родину, за Сталина!» (Werth A. La Russie en guerre. Tome 2. Paris, Stock, 1965. P. 370).

35. По указу от 12 июля 1941 года были освобождены 577 000 заключен­ных, осужденных, по мнению самих властей, за «незначительные правонару­шения» (мелкие кражи, хулиганство, прогулы). Всего в ходе войны 1 068 000 заключенных Гулага отправились из лагеря прямо на фронт, тем самым внося вклад в еще малоизученное, но важное явление «гулагизации армии». См.: Werth N. Un État contre son people... Art. cit. P. 253.

36. См. недавнюю работу Амира Вайнера о Винницкой области на Украи­не в военные и послевоенные годы (WeinerA. Making Sense of War. Princeton, 2000).

37. См., например: Князьков А. С. Народное сопротивление. М.: РАН, 1999.

38. Идея поощрить «стихийный» роспуск колхозов, происходивший на некоторых оккупированных территориях, как считали некоторые нацист­ские идеологи (особенно, генерал Йодль), могла повлечь за собой внутрен­ний крах режима. 26 февраля 1942 года оккупационные власти приняли

аграрный закон, отменявший все советское законодательство в данной об­ласти и трансформировавший колхозы в «коммуны», возрождая тем самым традиционные крестьянские общины. Этот закон в зависимости от региона применялся по-разному. На Украине немцы остерегались поощрять процесс деколлективизации из опасений дезорганизовать производство в богатом сельскохозяйственном районе. В Белоруссии, в регионе, важность которого в сельскохозяйственном плане была незначительной, местами была восстанов­лена частная собственность на землю.

39. См. статью «"Примитивные бунты" в СССР» в данном сборнике.

40. См. на эту тему труды Костырченко Г. В., особенно: В плену у красного фараона. Политические преследования евреев в СССР в последнее сталин­ское десятилетие. Документальное исследование. М., 1994.

41. Великая Отечественная война, 1941-1945. Том IV. М.: «Наука», 1999. С. 153-167.

42. См. статью «История "проекта секретного доклада". О чем кричала и о чем молчала комиссия Поспелова, январь-февраль 1956 г.» в данном сборнике.

43. См.: Великая... Цит. соч. С. 150-154.

44. См., например, текст Постановления Президиума Верховного Совета от 28 августа 1941 года о депортации немцев Поволжья (приведен в: Werth N. Un État contre son people... Art. cit. P. 241.

45. Werth N. Un État contre son people... Art. cit. P. 245-247.

46. RieberA. Civil Wars in the Soviet Union // Kritika. Vol. 4/1, winter 2003. P. 128-162.

47. Среди основных «Украинский Центральный комитет», настроенный крайне антипольски и пронемецки; ОУН (Организация украинских нацио­налистов), созданная в 1929 году, также с ярко выраженной антипольской и антисоветской направленностью. ОУН быстро разделилась на две основные фракции: одна, под руководством Мельника (ОУН-М) — пронемецкая; дру­гая, возглавлявшаяся Бандерой (ОУН-Б), более настороженно и даже враж­дебно настроенная к немцам, с 1943 года воевала и против советских, и против немецких войск и устраивала погромы польского гражданского населения, считавшегося «исконным врагом» украинцев. И, наконец, УПА (Украинская повстанческая армия), которую возглавлял Тарас Боровец, представлявший более демократическое и антисталинское направление.

48. Выражение Амира Вайнера. См.: Op. cit. Р. 135.

49. Snyder Т. «То Resolve the Ukranian Problem Once and for А11»: the Ethnic Cleansing of Ukranians in Poland, 1943-1947 //Journal of Cold War Studies. 1999. 1/2, P. 86-120.

50. 134 тысячи арестованных, 203 тысячи депортированных, 153 тысячи убитых, согласно записке, процитированной в Постановлении Президиума ЦК КПСС от 26 мая 1953 года «О положении дел в Западных областях Ук­раинской СССР» // Л. Берия. Документы. М.: Фонд «Демократия», 1999. С. 46-49.

51. 70 тысяч арестованных, 150 тысяч депортированных, около 50 тысяч убитых (Постановление Президиума ЦК КПСС «О положении дел в Литов­ской СССР») // Там же. С. 49-52.

52. См. статью «Сопротивление общества в сталинском СССР» в данном сборнике.

53. См.: Зубкова Е. Ю. Послевоенное советское общество. М.: РОССПЭН, 1999. С. 41-42.

54. Там же. С. 55-60.

55. По данным московской милиции инвалиды войны составляли около половины арестованных в столице в 1946-1947 годах за «попрошайничество и тунеядство» // ГА РФ. 8300/1/93/20-24. См.: Зима В. Ф. Голод в СССР 1946-1947 годов: происхождение и последствия.М.:РАН, 1996. С. 220-221.

56. По этим вопросам см. пионерскую работу Павла Поляна: Полян 77. Жертвы двух диктатур. М.: РОССПЭН, 2002.

57. Выражение, относящееся к выходу из войны после первого мирового конфликта, принадлежит Джону Хорну.

ГЛАВА 16

Сопротивление общества в сталинском СССР*

Растущий интерес историков сталинизма к социальной истории, который стимулируется доступом к открытым документами, обу­словил появление в последние десять лет многочисленных иссле­дований форм социального неподчинения, оппозиции и пассивного или активного сопротивления режиму, стратегий выживания, роли общественного мнения, проблемы проникновения в официальные идеологию и ценности целого ряда «субкультур»¹. Ученые, работаю­щие над этими вопросами², в основном, взяли на вооружение формы анализа, предложенные историографией нацизма, в частности, раз­граничение widerstand (радикальное и решительное сопротивление режиму) и resistenz (любое поведение, в котором проявляется оттор­жение режима)³. Многие концепции, использовавшиеся историками Alltagsgeschichte (история повседневности), также оказались очень плодотворными в плане изучения того, что после Альфа Людтке⁴ немецкие историки общества называют Eigensinn, «забронированной областью», «личным пространством»⁵, в котором на уровне повсе­дневной жизни проявляются как многочисленные формы неподчине­ния, недовольства, ухода, так и восприятия определенных ценностей режима. Изучение с различных точек зрения стратегий «микросо­противления», этого «оружия слабых», описанного, правда, в другом контексте Джеймсом Скоттом⁶, часто выявляло сложную диалекти­ку присоединения к большинству и отказа, согласия и недовольства, приспособления и пассивного сопротивления, а также механизмы интериоризации принуждения.

Этим новаторским исследованиям предстояло столкнуться с мно­гочисленными методологическими трудностями. Первая связана с источниками. Очень мало тех, что относятся непосредственно к дей­ствующим лицам. Да, есть многочисленные петиции, жалобы, требова­

ния, направлявшиеся властям («письма во власть»⁷); но эти документы часто говорят не столько о собственно формах недовольства и протес­та, сколько о стратегии связи режима с общественностью: выражение гражданами своего недовольства в письменной форме считалось не представляющим опасности «выпуском пара» и поощрялось властя­ми⁸. Историк, таким образом, оказывается в положении «шпиона» за советскими гражданами, следящего за ними через призму бесчис­ленных сообщений органов безопасности, военной администрации, различных эшелонов партийной и государственной бюрократии, ка­сающихся «общественных настроений», «политической ситуации в стране», «проявлений антисоветских настроений» и т. д.⁹ Характер этих документов требует большой осторожности в работе с ними, кри­тического анализа и сопоставления с другими источниками.

Из многочисленных трудностей интерпретации в первую очередь упомянем «классические» проблемы, возникающие при работе с это­го типа документами: при анализе сообщения или сводки необходи­мо суметь выявлять требования заказчика, объяснительные схемы, категории и типологии, которыми пользуются составители. Если речь идет о фактической информации для внутреннего пользования, эти документы отражают, прежде всего, некое «видение мира», вос­принимающегося через политические, социальные и идеологические отклонения, о которых сообщают в зависимости от существующих норм и концепции порядка, которые, к тому же, меняются вслед за эволюцией «политической линии». Историк, естественно, должен ос­терегаться того, чтобы интерпретировать, как это делали составители сводок, любое социальное поведение в исключительно политических категориях, видеть политические мотивы в любом поступке, в кото­ром проявляется отторжение режима, или же, напротив, на основе внешнего отсутствия оппозиции делать выводы о некоем «консенсу­се». «Сопротивление» — это спутник власти. Чем более тотальной она становится, чем сильнее желание осуществлять контроль над самы­ми разнообразными сферами общественной и экономической жизни, тем упорнее «сопротивление», причем сама власть все чаще квалифи­цирует «обычное» социальное поведение как отклонение от нормы, проявление оппозиции или «сопротивление». В этом контексте часто трудно проследить, где пролегает водораздел между намерениями индивидов, степенью осознанности, с которой они совершали дея­ния, считающиеся отклонением от существующих норм, и трактовка их поведения режимом как проявление политической позиции.

Вторая трудность — подвести количественный баланс. По мно­гим выраженным формам «сопротивления», таким как крестьянские

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: