33 страница. 36. Зубкова Е. Ю. Послевоенное советское общество

36. Зубкова Е. Ю. Послевоенное советское общество. Политика и повсе­дневность, 1945-1953. М.: РОССПЭН, 2000. С. 89-92.

37. Solomon P. Op. cit. Р. 140.

38. Зима В. Ф. Цит. соч. С. 100.

39. Solomon P. Op. cit. Р. 411.

40. Ibid. Р. 412-413.

41. ГА РФ. 9401/2/170; 9401/2/171; 9401/2/199.

42. РГАСПИ. 17/122/289/22.

43. В письме, отправленном в день опубликования указа, генеральный прокурор СССР Горшенин предлагал секретарю ЦК Кузнецову информиро­вать население об ужесточении санкций за хищения с предприятий, публи­куя в прессе сообщения о приговорах, вынесенных несунам. С 9 июня газеты (центральные и областные) начали публиковать специальную рубрику, ко­торая должна была служить «предупреждением всем любителям легкой на­живы».

44. ГА РФ. 9401/2/170/185-188.

45. Судебную статистику интерпретировать особенно сложно. Действи­тельно, к имеющимся данным необходимо прибавить «неучтенные», соот­ветствующие делам, переносившимся с одного года на другой. Статистику министерства юстиции и прокуратуры должна дополнить статистика много­численных особых судебных органов (т. н. «линейные суды» на транспорте, военные трибуналы), действительная для одних часть 1947 года, для других до весны 1948 года. Согласно Питеру Соломону (op. cit. Р. 435) в 1947 году 387 697 человек были осуждены за хищение «государственного имущества», и 246 512 — за кражу «личной собственности». Эти данные не включают в себя ни коэффициент «неучтенных» дел (около 10 %), ни десятки тысяч осу­жденных за кражу судами особой юрисдикции. В отчете о применении ука­зов от 4 июня 1947 года, отправленном 5 июня 1950 года Сталину министром юстиции Горшениным, сообщается о 508 600 приговорах за хищение «госу­дарственного имущества» в 1947 году и о 254 000 приговорах по делам о кра­жах «личной собственности» // ГА РФ. 5446/86а/8073/12-13.

46. Там же.

47. В 1949 году 234 тысячи приговоров за хищение «государственного имущества»; 89 тысяч за кражу «личной собственности»; в 1950 году 202 ты­сячи приговоров за хищение «государственного имущества», 68 тысяч за кра­жу «личной собственности».

48. Помимо этого, в уже упомянутом докладе (примечание 44) Горшенин
показал, что во втором полугодии 1947 года менее 41 тысячи человек — около
10 % всех осужденных за кражу в этот период — были осуждены по параграфам
2 и 4 этого закона (повторная кража, совершенная группой лиц или в крупных
размерах). 90 % осужденным вменялись в вину параграфы 1 и 3 (первое нару-
шение закона, кража, совершенная одним лицом и мелкая кража).

49. Filtzer D. Soviet Workers and Late Stalinism. Cambridge: Cambridge Uni-
versity Press, 2002. P. 29.

50. Доля служащих в общем количестве осужденных за хищения вырос­ла с 17 % (второе полугодие 1947 года) до 31 % (1948) и 36 % в 1950 году // ГА РФ. 9492/6/14/14,24.

51. ГА РФ. 5446/86а/8073/12-13.

52. Цугин Л. Неизвестный Гулаг. М., 1999. С. 37. По данным админист­рации пенитенциарных органов в 1947 году в Гулаге было зафиксировано 1 490 959 поступивших и 1 012 967 выбывших.

53. ГА РФ. 9414/330/55; 9414/1/1155/1-3; 9414/1/1190/1-34.

54. Там же. 9492/6/14/20.

55. Там же. 9492/6/14/26.

56. См. например, выдержку из приговора народного суда Суздальско­го района (Владимирская область) от 10 октября 1947 года: «Н. А. и Б. С, несовершеннолетние в возрасте 15 и 16 лет, охранявшие ночью колхозных лошадей, были пойманы с поличным при воровстве трех огурцов в колхоз­ном огороде [...] Приговорить Н. А. и Б. С. к восьми годам лишения свободы в трудовой колонии общего режима» (цит. по: Попов В. П. Государственный террор в СССР // Отечественные архивы. 1992. №.2. С. 27).

57. Советская жизнь, 1945-1953. Цит. соч. С. 444-445.

58. Там же. С. 446-448.

59. РГАСПИ. 17/116/325/2.

60. Solomon P. Op. cit. Р. 443.

61. ГА РФ. 9492/6/14/26.

62. 37 500 приговоров в 1948 году против 90 000 в 1947 году // ГА РФ. 9492/6/14/26.

63. К концу 1948 года 22 815 детей младше четырех лет содержались в детдомах Гулага, в котором находилось в заключении около 503 тысяч жен­щин.

64. ГА РФ. 7523s/65/346/l-7.

65. Там же. 7523s/65/346/9-lla.

66. Там же. 7523s/65/346/14-17. Питер Соломон (op. cit. Р. 440-444) ци­тирует другое письмо по тому же поводу, отправленное 5 августа 1948 года Шверником Сталину и Политбюро.

67. ГА РФ. 9474/16/368/91-93. Питер Соломон (op. cit. Р. 441) сообщает об еще одном, написанном в том же ключе, обращении этих трех руководите­лей к Маленкову в октябре 1950 года.

68. К 20 января 1950 года, согласно докладу, составленному замминистра внутренних дел Чернышевым, этой мерой воспользовались 55 657 женщин

(11 107 беременных, 15 990 имеющих в лагере малолетних детей и 28 560, ос­тавивших на свободе детей младше 10 лет) //ГА РФ. 7523/65/366/2.

69. Solomon P. Op. cit. Р. 442.

70. Ibid. Р. 439, 430.

71. Указом от 26 июня 1940 года прогул (опоздание свыше двадцати ми­нут приравнивалось к прогулу) карался «исправительными работами без ли­шения свободы» с удержанием 25 % из зарплаты. За самовольное оставление рабочего места карали 2-4 месяцами тюрьмы. Закон от 26 декабря 1941 года, принятый в условиях войны, был гораздо более суровым. Он предусматри­вал 5-8 лет лагерей за любой самовольный уход с оборонного предприятия. Такой уход приравнивался к «дезертирству», дела о котором рассматривали военные трибуналы. Этот закон действовал до мая 1948 года.

72. РГАСПИ. 17/88/996/16-17.

73. Из 333 тысяч покинувших предприятие в 1947 году около 54 ты­сяч (или каждый шестой) были пойманы и наказаны (см.: Filtzer D. Op. cit. P. 167).

74. Зубкова E. Ю. Послевоенное советское... Цит. соч. С. 174-176.

75. ГА РФ. 7523/65/592/12,26. Для 1949 года эти показатели составляют соответственно 42 100 и 21 300 человек; для 1950 года — 36 300 и 20 700.

76. Эти массивы писем (точный учет которых, насколько я знаю, не велся), в том, что касается послевоенных лет, практически не исследованные, хра­нятся и в личных фондах руководителей (К. Ворошилов, РГАСПИ. фонд 74, А. Андреев, РГАСПИ. фонд 73, А. Жданов, РГАСПИ. фонд 77, И. Сталин, РГАСПИ. фонд 558), а также в фондах руководимых ими организаций. В этом отношении особенно богат фонд Совета министров (ГА РФ. 5546).

77. В России в последние годы было опубликовано множество сборников «писем во власть». Особый интерес представляют публикации: Письма во власть, 1917-1927. А. Лившин, Б. Орлов (ред.). М.: РОССПЭН, 1998. Они же: Письма во власть, 1928-1939. М., РОССПЭН, 2001. См. также замеча­тельное исследование Nérard F.-X. 5 % de vérité. La dénonciation dans l'URSS de Staline. Paris: Tallandier, 2004.

78. ГА РФ. 5446/52/5/90-91.

79. Там же. 5446/54/73/77-78. Цит. по: Советская жизнь 1945-1953. Цит. соч. С. 448-449.

80. Об этой амнистии см.: Werth N. L'amnistie du 27 mars 1953: la première grande sorite du Goulag // Communisme. Op. cit. P. 448-449.

81. Эта комиссия, учрежденная 28 марта 1953 года, состояла из высших должностных лиц министерства юстиции, прокуратуры, военной прокурату­ры. См.: Реабилитация: как это было. М.: Фонд Демократия, 2000. С. 27-35.

82. Там же. С. 32 (Доклад специальной комиссии..., 28 апреля 1953).

83. Solomon P. Op. cit. Р. 443.

84. Этим указом предуматривались за «мелкие хищения государственной собственности» от шести месяцев до года исправительных работ с удержани­ем из зарплаты или лишение свободы на срок не свыше трех месяцев.

85. ГА РФ. 7523/89/4408. Для ознакомления с этими докладами см.: Верт Н. История «проекта секретного доклада». Цит. соч.

86. То есть незаконная продажа или перепродажа товаров, в основном, де­фицитных, в системе, которая за редкими исключениями, запрещала част­ную торговлю.

87. В 1946-1947 годах около полумиллиона человек были осуждены ор­ганами внесудебной расправы. В эти же годы более двух миллионов человек, большая часть которых соверщила мелкие кражи, подпало под действие ука­зов от 4 июня 1947 года.

88. См. статью «Переосмысление "Большого террора"» в данном сбор­нике.

ГЛАВА 18

Массовые освобождения заключенных Гулага

и конец «спецпоселений»: социально-политические

ставки «оттепели» (1953-1957)[1]

Массовые освобождения заключенных Гулага и ссыльных яв­лялись одним из наиболее ярких — и чреватых последствиями для миллионов людей — аспектов того, что назвали «оттепелью», явле­ния, которое долго анализировали, в основном под идеологическим и культурным углом. А ведь годы «оттепели» были также — и прежде всего — годами возвращения амнистированных зеков и устранения разного рода ограничений для миллионов ссыльных, прикрепленных к месту жительства со статусом спецпоселенцев.

За несколько лет (1953-1956) Гулаг сократился на две трети. Что касается системы «спецпоселений», ее хоть и не упразднили полно­стью (это произойдет только в 1960 году), она утратила свое преж­нее значение, начиная с того момента, когда 90 % «спецпоселенцев» вновь обрели свои права, если не имущество.

Этот процесс, начавшийся со смертью Сталина, не был прямоли­нейным и вписывался в сложную политическую динамику борьбы за власть, демонстрируя всю противоречивость этого этапа выхода из сталинизма. Особые условия освобождения миллионов заключен­ных и ссыльных, когда спешка переплеталась с произволом, вызвали противоречивую реакцию общества: «Большой страх» лета 1953 года, массовые восстания в некоторых лагерях, обойденных амнистией, ла­вина просьб о пересмотре дела. Эта, очевидно, неожиданная, реакция часто заставала врасплох судебные власти и бюрократический аппа­рат, перегруженный такого рода делами. Наконец, массовое возвра­щение заключенных и ссыльных привело к выходу на поверхность глубоко скрытых во время сталинского «ледникового периода» про­

тиворечий. В этом смысле оно было настоящим индикатором соци­ально-политического состояния страны, в которой за одно поколение каждый шестой взрослый отсидел или был сослан.

Если массовые освобождения заключенных начались только по­сле смерти Сталина, то вопрос становящегося все более сложным управления разросшимся Гулагом, который на начало 1953 года на­считывал около 2 500 ООО заключенных и 2 800 ООО «спецпоселен­цев», регулярно поднимался руководством МВД и МГБ с начала 50-х годов. К этому времени Гулаг переживал двойной кризис: сис­тема больше не могла ни навести порядка в лагерях, ни обеспечить их экономическую рентабельность. К такому выводу пришли в кон­це 1951 — начале 1952 годов комиссии, направлявшиеся в основные лагеря министром внутренних дел генералом Кругловым¹. «Особые лагеря», куда с 1948 года переводились наиболее опасные, «контрре-волюционые», элементы, под влиянием украинского и прибалтий­ского националистического подполья стали настоящими очагами неподчинения и даже сопротивления². В обычных лагерях дисцип­лину подрывали другие проблемы, связанные, в первую очередь, с противостоянием враждующих группировок заключенных: «воры в законе» — те, кто отказывался работать, чтобы не идти против «поня­тий» — конфликтовали с «суками» — теми, кто подчинялся лагерно­му режиму. В 1951-1952 годах многие миллионы трудодней были по официальным данным потеряны из-за «отказа заключенных от выхо­да на работу». Все большие стройки конца сталинской эпохи, широко использовавшие труд заключенных (строительство Куйбышевской и Сталинградской ГЭС, канала в Туркменистане, Волго-Донского ка­нала), шли с отставанием от графика. В этой ситуации начальству крупных лагерей рекомендовали ускорять досрочные освобождения³ при условии, что освобожденные заключенные до истечения их сро­ка (оставаясь прикрепленными к месту жительства) будут работать на стройках и месторождениях Сибири и Крайнего Севера, испы­тывавших постоянную нехватку рабочих рук. Для государства рас­ходы на содержание и надзор над заключенным (напомним, что на начало 50-х годов в Гулаге насчитывалось около 300 000 сотрудни­ков, или один на девять заключенных) были выше, чем смехотвор­ная зарплата «вольного» работника. В 1951 году С. Мамулов, один из заместителей министра внутренних дел, близкий Л. Берии, пред­ложил радикальную реформу системы концлагерей, которая должна была осуществляться следующим образом: 75 % заключенных (или 1 800 000 человек) освобождались, прикреплялись к месту житель­ства со статусом «спецпоселенца» и набирались на государственные

комбинаты, занимающиеся разработкой природных ископаемых в отдаленных районах страны, комбинаты, которые до тех пор исполь­зовали принудительный труд заключенных. Эта мера, считал С. Ма-мулов, позволит сэкономить государству более 8 миллиардов рублей расходов на содержание заключенных и позволит «лучше контроли­ровать тех, кто действительно представляет опасность». Освобож­дать должны были по-преимуществу заключенных, осужденных на длительные сроки за хищения и кражи⁴ по самому суровому в Ев­ропе с начала XIX века закону об охране собственности. Только эти заключенные — в основном «простой народ» из деревень и городов, вынужденный воровать, чтобы выжить — составляли более полови­ны заключенных Гулага⁵. В Гулаге оставались лишь осужденные за насильственные преступления и «политические».

После долгих дискуссий в министерстве внутренних дел и в ад­министрации Гулага план С. Мамулова был отвергнут под предлогом того, что его осуществление вызовет многочисленные проблемы как в экономическом плане (необходимость менять всю организацию тру­да на предприятиях, использующих бесплатную рабочую силу), так и в правовом (необходимость менять Уголовный кодекс), хотя послед­нее возражение было по меньшей мере неожиданным в тоталитарном государстве, в котором никогда не уважались правовые нормы⁶!

Кризис Гулага и неудачные попытки «разгрузить» систему лагерей проливают новый свет на амнистию, проведенную 27 марта 1953 года спустя три недели после смерти Сталина. Для Берии, инициатора этого мероприятия, в результате которого в течение нескольких меся­цев был освобожден миллион двести тысяч человек, амнистия была необходимым этапом на пути перестройки Гулага, Гулага перенасе­ленного, раздутого и все менее и менее «рентабельного». Эта мера, ставшая возможной благодаря смерти диктатора, вписывалась в мно­голетние попытки осуществления необходимых изменений в лагер­ной системе.

26 марта 1953 года Л. Берия направил в президиум ЦК объемную записку, в которой он приводил аргументы в пользу масштабной амнистии, назначенной на следующий день. По данным Берии, из 2 526 402 лиц, содержащихся в исправительно-трудовых лагерях, ко­лониях и тюрьмах, только 221 435 человек являлись «особо опасными государственными преступниками⁷». Гулаг был переполнен «осуж­денными за преступления, не представляющие серьезной опасности для общества». Основную массу составляли осужденные на срок до пяти лет за «преступления, в большинстве своем совершенные впер­вые и не повлекшие за собой тяжких последствий (самовольный

уход с работы, должностные и хозяйственные преступления, мелкие кражи, хулиганство, мелкая спекуляция и др.)»; 238 ООО заключен­ных были старше 50 лет, 31181 — несовершеннолетних в возрасте до 18 лет, «подавляющее большинство которых отбывает наказание за мелкие кражи и хулиганство», 198 ООО заключенных — «страдающих тяжелым неизлечимым недугом и совершенно нетрудоспособных», 35 505 — женщин, имеющих при себе детей в возрасте до 2 лет и т. д. Чтобы избавить лагеря от «лишних ртов», Берия предложил амни­стировать как минимум миллион человек, а именно: всех осужденных на срок до 5 лет; всех беременных женщин, а также женщин, имею­щих детей до 10 лет; всех несовершеннолетних, пожилых мужчин и женщин, равно как и больных, страдающих тяжелым неизлечимым недугом; осужденных — независимо от срока наказания — за долж­ностные, хозяйственные некоторые воиниские преступления⁸. Также предлагалось сократить наполовину наказание для всех оставшихся в заключении, кроме исключением тех, кто был осужден за контр­революционные преступления, бандитизм, умышленное убийство, крупные хищения социалистической собственности. Эта амнистия, утверждал Берия, должна была сопровождаться коренным пересмот­ром всего уголовного законодательства. «Если этого не сделать, через 1-2 года общее количество заключенных опять достигнет 2,5-3 млн человек»⁹.

Вопреки интерпретации, предложенной Эми Найт в ее биогра­фии Берии¹⁰, эта большая амнистия, являвшаяся частью целого ряда мер, принятых министром госбезопасности в первые месяцы после смерти Сталина, ни в коей мере не являлась отражением «поворота к либерализму всемогущего шефа органов безопасности». С помощью этой меры Берия просто хотел «разгрузить» Гулаг, не свернуть его, но сделать его более управляемым и более «производительным».

Примечательно, что эта массовая амнистия проводилась, как и все масштабные сталинские кампании: плохо подготовленная, по­спешная, она, как и многие другие мероприятия, осуществлявшиеся «административно-командной системой» с 30-х годов, стала ис­точником беспорядков, «перегибов», насилия и непредвиденных реакций, которые лишь усугубили волнения среди населения, уже травмированного смертью вождя и глубоко дезориентированного политическими виражами его преемников, особенно в «деле о заго­воре врачей-убийц»¹¹.

Мы уже описывали¹² бесчисленные инциденты (нападения, гра­бежи, групповые изнасилования, убийства) и столкновения с сила­ми правопорядка, сопровождавшие «большое возвращение» более

миллиона амнистированных, выпущенных на волю без выходного пособия, без пайка, измученных ожиданием, длившимся иногда не­сколько недель, зафрахтованного администрацией эшелона или бар­жи, которые должны были отправить их на «континент». Разумеется, условия освобождения зависели от места. Так, 20 апреля большая часть из 65 ООО амнистированных заключенных исправительных колоний Московской области была освобождена без серьезных про­исшествий. Пятью днями позже исправительные колонии Украины освободили большую часть из 70 ООО амнистированных¹³. Напротив, гораздо сложнее была ситуация в лагерях Крайнего Севера, Сибири и Колымы, где особенно остро стояла проблема транспортировки ос­вобожденных заключенных¹⁴. В отсутствие железных дорог, речной или морской путь был единственным способом эвакуировать амни­стированных. Последним приходилось ждать до конца мая, иногда даже до конца июня, пока не закончится ледоход. На Крайнем Се­вере и в районе Колымы власти пытались удержать амнистирован­ных, предлагая им трудовые договора. Административные препоны на пути получения документов, необходимых для возвращения на родину, давление администрации, заинтересованной в обеспечении местных предприятий рабочей силой, материальные препятствия к отъезду побуждали многих амнистированных устраиваться воль­нонаемными работниками на предприятия, где они трудились до освобождения. К концу июля лишь 5400 из 51 ООО бывших заключен­ных Дальстроя (Колыма) были «направлены в центральные районы страны». К середине августа около 22 ООО амнистированных (43 % от общего числа) заключили на месте трудовые договора¹⁵. То же мы видим в Норильске, где 37 % из 25 ООО амнистированных остались на месте или в Архангельске, где около 9000 из 20 000 амнистиро­ванных были наняты различными промышлеными предприятиями города, по-прежнему испытывавшими нехватку рабочих рук¹⁶. Эта ситуация не могла не вызвать реакцию «трудовых коллективов», как об этом свидетельствует среди сотен других эта петиция рабочих Ар­хангельского керамического комбината от 2 июня 1953 года: На наш завод нанялась группа амнистированных, и с первого же дня часть из них начала вновь грабить квартиры и запугивать население. Люди молчат, потому что воры и бандиты, которые говорят, что уже ничего не боятся, угрожают избить или убить, если они что-нибудь скажут. 17 мая в нашем доме поселились девять лиц, приехавших в город по амнистии. В тот же день они начали грабить квартиры... Подобные факты имели место и в других домах. Некоторые из этих преступни­ков больше не ходят на работу и продолжают воровать. Сейчас ра­

бочий идет на работу с тревогой в сердце: что у него еще украдут, в каком виде он застанет свою квартиру? Раньше, до смерти товарища Сталина, на нашем комбинате ничего подобного не наблюдалось. Мы поделились нашей тревогой с начальством, которое не нашло ничего лучше, как сказать нам, что мы должны сами охранять наши квар­тиры. Это значит, что кто-то должен оставаться там постоянно... Мы обратились в милицию, где нам ответили, что новый лозунг — пере­воспитывать этих людей, чтобы сделать их честными советскими гра­жданами. Мы же считаем, что только могила может исправить воров и рецидивистов¹⁷.

Амнистия «друзей народа, милых сердцу Берия», по выражению Евгении Гинзбург, вызвала среди «честных советских граждан» на­стоящую панику. Лето 1953 года стало летом «Большого страха». Об этом свидетельствует поток писем на имя руководства и в газе­ты, в которых пересказывались слухи и явно чувствовалось беспо­койство сбитого с толку народа за свою безопасность¹⁸. Человек с улицы жаловался, что «больше нет порядка!» и требовал, кто — по­ложить конец либеральничанью с преступниками, которые убивают целые семьи, кто — создать в каждом участке бригады по борьбе с карманниками, кто — отрезать пальцы и даже руку самым отпетым ворам¹⁹. В некоторых городах «трудовые коллективы» обращались с просьбой о восстановлении смерной казни за вооруженные напа­дения и убийства²⁰.

В какой степени реакция на амнистию 27 марта 1953 года была адекватна реальности? Статистика министерства юстиции и проку­ратуры позволяет прояснить этот вопрос. Она, прежде всего, показы­вает значительное (-43 %) снижение числа приговоров, вынесенных судами в 1953 году по отношению к предыдущим годам. Особенно значительным (-54 %) это снижение было в «беловоротничковой пре­ступности» (халатность, злоупотребление служебным положением, «спекуляция»). В свою очередь резко возросло количество пригово­ров за преступления против личности: убийства, разбойные нападе­ния, бандитизм (соответственно, +21 %; +30 %; +45 %), так же как и приговоров за ограбления и кражи личного имущества (+25 %)²¹. В действительности, рост преступности был еще выше, поскольку пе­регруженная милиция, дезориентированная «новым курсом», часто отказывалась регистрировать заявления о кражах, хулиганских напа­дениях, нанесенияи телесных повреждений и других видах агрессии, тем самым усиливая чувство незащищенности населения, убежден­ного — как об этом свидетельствуют многочисленные письма — что силы правопорядка и суды получили инструкцию больше не аресто­

вывать и не сажать уголовников, отпущенных по амнистии²². Тем не менее, вопреки широко распространенному среди «честных граждан» мнению, амнистия лишь в очень малой степени способствовала рос­ту преступности: на 1 апреля 1954 года новые дела были возбужде­ны в отношении не более 7 % амнистированных²³. Хотя, безусловно, этот контингент являлся источником социальной напряженности. Если те, кто вернулся в деревню, довольно легко нашли себе работу в колхозах, в городах ситуация была гораздо более сложной. В июле 1953 года около полумиллиона амнистированных по-прежнему оста­вались без работы²⁴.

Между тем, власти больше всего беспокоили «беспорядки», ох­ватившие лагеря с лета 1953 года, в особенности «особлаги», заклю­ченных которых амнистия обошла. С лета 1953 года по лето 1954 произошло около 40 непродолжительных бунтов, а также 3 крупных восстания: в Горлаге (Норильск) в мае 1953 года (14 ООО участни­ков), Речлаге (Воркута) в июле 1953 года (12 ООО участников) и Сте-плаге (Карагандинская область Казахстана) в мае-июне 1954 года (8000 участников). Что касается этих восстаний, подробно описанных в 70-е годы А. Солженицыным и ныне хорошо документированных благодаря многочисленным работам²⁵, мы ограничимся выделением трех основных моментов:

1. Ключевая роль «ядра» сопротивления режиму — прибалтийско­го и украинского националистического подполья в организации этих восстаний, а также в разработке программных требований, включав­ших в том числе сокращение рабочего дня до 9 часов, отмену номе­ров на одежде, отмену ограничений, касающихся переписки с семьей; изгнание всех осведомителей; расширение амнистии на «политиче­ских».

2. Отношение властей — как на центральном, так и на местном уровне, несомненно, обеспокоенных тем, что волнения охватывают все новые лагеря, и в связи с этим вынужденных временно (40 дней Кенгира в мае-июне 1954 года), до подавления мятежа силой, удов­летворять большую часть требований восставших.

3. Влияние этих событий на принятое на самом высоком уровне решение создать многочисленные комиссии по «разгрузке» «особла-гов», а затем и по пересмотру всех дел «политических», открывших дорогу к их освобождению.

После ареста Берии (26 июня 1953 года) разгрузка Гулага, начатая с амнистии 27 марта 1953 года — к концу июля было освобождено более 1 200 000 человек — замедлилась. Новая команда, пришедшая к власти (в которой Хрущев, Маленков и Молотов занимали ведущие

посты), должна была одновременно заниматься «Большим страхом» и растущей лавиной просьб о пересмотре дел и даже о реабилитации, исходящих от граждан, готовых воспользоваться официальной вер­сией падения «империалистического наймита» Берии.

«Сейчас, когда Вы раскрыли истинное лицо Берия», — можно прочитать в заявлении группы ингушей-спецпоселенцев, адресо­ванном 18 июля 1953 года Г. М. Маленкову и К. Е. Ворошилову²⁶, — «к нам снова вернулась надежда, что Вы займетесь вопросом спецпереселенцев [...].

Мы не сомневаемся в том, что Вы, члены правительства, до сего времени не знаете, что с нами творили под руководством Берия, что Берия, благодаря своим враждебным отношениям к нам, Вас инфор­мировал о нас о том, чего не было в самом деле [...].

При всех этих ужасах мы понимали, что это дар нам от Берия, и го­ворили об этом тихо между собой, но были уверенны, что сотни душ невинно погибших детей, стариков с голода и холода предстанут рано или поздно перед глазами Берия и спросят: "за что? почему ты нас уничтожил?" Эта уверенность нас не покидала, и мы ждали, когда ве­ликий русский народ, народ справедливый и объективный, займется вплотную нашим вопросом [...].

Мы обращаемся к Вам, дорогие товарищи Маленков и Вороши­лов, и убедительно просим не допустить дальнейшее замирание на­шей национальной культуры, образования, печати, самоуправления по Конституции СССР, вернуть нас в братскую семью народов СССР с равными правами, снять с нас всякое ограничение, избавить нас от угнетения бериевских приказов, угнетения органами МВД за пере­ход с улицы в улицу без пропуска [...]»²⁷.

Тот же аргумент — «зараженность органов госбезопасности» — приводился в десятках тысяч просьб о пересмотре дела²⁸, направляв­шихся в Прокуратуру СССР после сообщения об аресте Берии.

Столкнувшись с этим «смятением умов» (именно так чаще всего характеризовалось в бюрократических и милицейских сводках со­стояние общественного мнения после объявления об аресте Берия), «наследники Сталина» пытались выиграть время, прежде всего, что­бы избежать, по образным словам Никиты Хрущева, наводнения, ко­торое поглотит нас всех²⁹.

Приоритет был отдан реабилитации некоторых представителей руководства компартии и красных командиров, ставших жертвами сталинских чисток. При Генеральной прокуратуре СССР был создан отдел, для принятия решения о пересмотре такого рода «резонанс­ных» дел, выносившихся на рассмотрение нового коллегиального

руководства Президиума Центрального комитета. Около сотни ге­нералов и адмиралов, осужденных в 1941-1942 годах, первыми вос­пользовались этой избирательной реабилитацией³⁰, ставшей своего рода выражением признательности новой команды военачальникам, в особенности маршалу Жукову, который оказал вооруженную под­держку во время достаточно рискованного ареста Берии 26 июня 1953 года³¹. Чуть позже были реабилитированы 69 партийных ру­ководителей, осужденных в 1949-1951 годах по «ленинградскому делу», сфабрикованному органами госбезопасности³². Эта реабили­тация, осуществленная Хрущевым, позволила первому секретарю партии обойти в борьбе за руководящую роль Маленкова, напрямую участвовавшего в фабрикации «ленинградского дела».

До начала 1954 года новая команда решала самые насущные про­блемы: волнения в «особлагах», фактическое разрушение системы «спецпоселений», беспокойство, которое выражала часть населения перед лицом роста «беспорядков» и преступности. Используя об­щественные настроениями, новые руководители выступали за вос­становление смертной казни за предумышленное убийство, в то же время отложив в долгий ящик коренную реформу уголовного зако­нодательства в целом³³. Чтобы ослабить напряжение в «особлагах», половину из приблизительно двухсот тысяч заключенных, отбывав­ших там большие сроки, перевели в обычные лагеря³⁴. Наконец, по­пытались стабилизировать положение в «спецпоселениях», смягчив режим проживания: «спецпоселенцам» отныне разрешали свободно перемещаться в границах региона, куда их депортировали; отме­чаться в комендатуре не раз в месяц, а раз в три месяца; отменены были драконовские меры, применявшиеся до тех пор по отношению к «спецпоселенцам»: 8 лет лагерей за «отказ от общественно полезно­го труда», 20 лет за «попытку побега». Эти полумеры, сохранившие для «спецпоселенцев» их статус «граждан второго сорта», не могли удовлетворить ни депортированных, ни местные власти, лишенные средств контроля, до тех пор широко использовавшихся по отноше­нию к этой категории ссыльных. Разложение системы, введенной в начале 30-х годов в ходе «раскулачивания», ускорилось: проведен­ный в конце 1954 года учет показал, что более трети «спецпоселен­цев», или около 1 миллиона человек, «испарилось»³⁵.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: