Чудинов В.А. – Русские руны 20 страница

УМЕРШЕМУ МАЛУ СТАВИЛ НУЖАЯ. Еще более анекдотично чтение надписи на камне, найденном на Днепре в земле радимичей (деревня Пне-вище бывшего горецкого уезда), которое дает венский ученый Генрих Ван-келъ, "прочитавший" эти письмена так: ПАМЯТНИК ВААЛА — ЗДЕСЬ МЫ ЕГО ВЫДОЛБИЛИ. Так как камень не сохранился, то трудно сказать, явилось ли подобное "чтение" простой фальсификацией, или стремление расшифровать надпись при помощи комбинации из алфавитов всего мира. Коротенькая строка и несколько знаков имеются на одном курганном сосуде в Тверском музее. В кургане около села Загорье (близ г. Корчева на Волге) найдено два брактеата с одинаковой надписью по кругу, составленной из "загадочных знаков". Некоторые из них совпадают по начертаниям с буквами глаголицы. Все эти надписи ждут надлежащего исследования. Существование каких-то счетных знаков в древней Руси явствует из статьи "Русской Правды "» (Рыбаков 1940, с. 225, 227-228). Заметим, что письменные знаки тут не упоминаются вовсе, есть лишь системы знаков, напоминающие письмо, но, видимо, таковым не являющиеся. На первое место попадают "тамги" — знаки, присущие родовому обществу; почему русские средневековые княжества, обладающие письменностью в весьма высокой степени, должны были использовать столь древний способ нанесения меток на свои изделия, остается только гадать. Не совсем понятно и то, что такое "клейма мастеров" — в моих исследованиях так называемое "клеймо мастера" представляло собой строку "МАСТЕРСКАЯ МАСТЕРА ТАКОГО-ТО". Других клейм я не обнаружил. Что же касается счетных знаков, то о них писал в свое время Ватрослав Ягич, противопоставляя русским надписям сербские и болгарские счетные палки-рабоши, неизвестные на Руси. Получается, что из 4 типов знаков, упоминаемых 32-летним исследователем, три типа (1, 2 и 4) им были выдуманы, ибо их на реальных изделиях не было.

Но дальше — больше. Оказывается, Ванкель, который читал только с помощью еврейского квадратного письма, "стремился расшифровать надпись при помощи комбинации из алфавитов всего мирсГ\ Если, действительно, результаты чтения Яна Лечеевского и Генриха Ванкеля не лучшие, поскольку они читали не тем способом, и тут ирония вполне уместна, то зачем же обвинять Ванкеля в том, чего он не делал? Наконец, что такое "фальсификация" в эпиграфике? Когда подменяют текст, то есть, допустим, читаются не те надписи и не на тех памятниках, которые заявлены? Но такого вовсе не было! Так ради чего была создана подобная подборка примеров и высказано слово "фальсификация"? На мой взгляд, только с одной целью — опорочить все попытки видеть в знаках на археологических находках какую-либо письменность. Поскольку находки славянские, то и письменность на них должна быть славянская. А вот этого Б.А. Рыбаков никак и не мог допустить. Поэтому он и не цитирует вторую заметку В. А. Городцова, где речь идет о русских надписях, точно так же он не ссылается и на Д.Я. Самоквасова. Могу сослаться и на личный опыт: когда я за два года до смерти Бориса Александровича беседовал с ним о рунице и упомянул о надписи Самоквасова, Б.А.Рыбаков с улыбкой заметил, что и надписи-то там никакой нет: просто передержанная на огне и потому обгорелая баранья кость, где, возможно, были какие-то царапины, но их уже не восстановить. Дескать, этот "памятник" во внимание принимать не стоит. Получается, что все были не правы — ни Лечеевский, ни Ванкель, ни Городцов, ни Самок-васов: никаких надписей на археологических памятниках нет и быть не может — ни рун, ни еврейских букв, ни "литер самобытного русского письма". В лучшем случае — только "буквообразные" знаки.

Странное дело — в Институте истории материальной культуры работали люди, которые помнили и В.А. Городцова, и Д.Я. Самоквасова, и почему-то они не только позволили опубликовать подобную статью, искажающую взгляды этих дореволюционных археологов, но и никак не поправили молодого исследователя, явно перегнувшего палку. Почему? Ответ тут может быть только один, и он явно лежит на поверхности: потому что он был советским археологом, а они — дореволюционными. Ведь по большому счету, чем длиннее во времени прошлое России, чем оно богаче и культурнее, тем созвучнее с ним история Рюриковичей-Романовых, и тем более краткой и простой выглядит история Советской власти. Программа "ликбезов" — это советская программа приобщения к грамотности миллионов неграмотных людей; если спроецировать неграмотность в прошлое, то получилось бы, что чем древнее, тем неграмотнее было население. Если же в системе знаков, напоминающие письмо, усмотреть подлинную русскую или славянскую письменность, то получится, что процент грамотных людей в древности был выше, чем в недалеком прошлом. А это уже попахивает идеологической диверсией. Не могла Советская власть быть хоть в чем-то хуже власти великокняжеской.

На эту тему можно было бы высказываться довольно долго, однако небольшой объем данной главы не позволяет давать развернутый комментарий.

Гипотеза Е.М. Эпштейна. После войны ситуация изменилась. Славянские страны теперь входили в число стран народной демократии социалистической ориентации, так что слово «славянский» вышло из опалы. Интересы славян требовали научного изучения, и в 1948 году был основан Инстатут славяноведения системы РАН. Теперь не было большой опасности говорить и о каком-то самобытном письме Руси.

В 1947 г. Е.М. Эпштейн собрал наиболее яркие примеры существования письменности в средневековой Руси и поместил в своей статье образцы начертания надписи эль Недима, надписи из Алеканова и черниговской надписи Самоквасова. Перейдя к более подробному анализу надписи из Алеканова, Е.М. Эпштейн писал: «Отсутствие повторяющихся знаков можно отнести за счет того, что письмо могло быть слоговым, где каждый рисунок мог быть слогом или даже словом» (Эпштейн 1947, с. 25). По сути дела, это допущение означало, что славянское письмо было слоговым или даже иероглифическим. Эта мысль, конечно, в то время казалась не просто странной, но даже дикой. Что же касается Эпштейна, то он постарался также указать на существование и других загадочных надписей, кроме тех, изображения которых он воспроизвел; он приводит указания на надписи Маяцкого городища (там же, с. 26) и на надписи на баклажке из Новочеркасского музея (там же, с. 26), которые, однако, относились не к славянской, а к хазарской письменности; ряд эпиграфистов воспользовались этой «наводкой», но получили псевдодешифровку. Далее этот исследователь указывает на надписи на камне, найденном Раммелем близ Словенска на Донце и на надписи у входа в пещеру в окрестностях города Рыльска (там же, с. 26); поскольку при этом отсутствуют ссылки на соответствующую библиографию, нам упомянутые изображения найти в литературе не удалось. Не удалось нам обнаружить в литературе и «найденные в тверских курганах медные бляхи с непонятными значками, явно не орнаментального характера, по-видимому, буквами», о которых писал A.B. Арциховский (там же, с. 25); то есть саму работу Арциховского найти удалось вместе с этими словами, а изображений блях - нет.

Тем самым статья носит двойственное впечатление. С одной стороны, собраны образцы русской средневековой письменности и указано на наличие и других образцов, так что существование этой письменности уже сомнений не вызывает. С другой стороны, приведено всего три образца письменности, причем крайне нестыкующихся между собой: курсив на письме эль Недима, строчное письмо надписи из Алеканова и письмо-ребус надписи Самоквасова; все это выглядело как три совершенно не связанных между собой типа письма. Остальные источники оказались либо недоступными, либо вели к хазарским рунам. Наконец, личность Эпштейна не относилась к авторитетам в области письменности, и кроме данной статьи за данным ученым не числилось каких-либо грамматологических изысканий. Все это привело к тому, что хотя данная статья и была замечена научной общественностью, но к серьезным изменениям в области понимания славянской средневековой письменности она не привела.

Три попытки выявления древнего славянского письма. В конце 50-х - начале 60-х годов было предпринято три попытки выявить и как-то прочитать древнее славянское письмо. Первую попытку предпринял И.А. Фигуровский из Ельца (Фигуровский 1957; 1959). Читал он без разбора и германские руны, и кириллицу, и руницу как бог на душу положит, однако, в том числе, некоторые знаки и как слоги.

Другая попытка была предпринята молодым исследователем из Института Археологии АН СССР (Москва) Н.В. Энговатовым. Он заметил, что на некоторых монетах древнего Киева встречаются странные знаки, и решил, что открыл то самое древнее русское письмо. Не предприняв дополнительной проверки, он опубликовал свои предположения в средствах массовой информации (Энговатов 1960-1, 1960-2, Чиликин 1960). Если в наступившей политической «оттепели» АН СССР еще мог позволить публикации институтских филологов вроде И.А. Фигуровского, ибо он не входил в академическую систему и с его работами вполне можно было не считаться, то сотруднику академического института попытка привлечения внимания общественности к проблеме докирилловской письменности просто так с рук не сошла. В ведущем археологическом журнале СССР «Советская археология» была помещена статья за подписью двух самых известных археологов, В.Л. Янина и Б.А. Рыбакова «О так называемых «открытиях» Н.В. Энговатова», где рассматривались его методические ошибки. Вообще говоря, публиковать подобную разносную статью не было никакого смысла - ведь до нее были заседания по поводу его работ как в Институте археологии АН СССР, так и в Институте языкознания АН СССР, где именно эти аргументы уже приводились. Публикация преследовала иную цель: показать всем любителям русской докирилловской письменности, что любые их попытки ее поиска и чтения ничего, кроме научного отторжения, не принесут.

Самое интересное, что два археолога были правы в области конкретики: Н.В. Энговатов действительно сделал первые шаги, но, как это часто бывает с новичками, в неверном направлении. Детишки ведь тоже, когда учатся ходить, часто делают неверные движения и падают. При нормальном развитии науки Н.В. Энговатова должны были бы внимательно выслушать, сказать, что сама по себе проблема очень важная и актуальная, но, показав его реальные промахи, предложить привлечь дополнительный, более обширный материал, результаты исследования которого до публикации в прессе, доложить на заседании соответствующего подразделения Института. Вместо этого его публично ославили в ведущем археологическом журнале.

И хотя этого ученого еще несколько раз опубликовали (Энговатов 1962, 1963, 1964), он не выдержал травли и застрелился из охотничьего ружья.

Дальше всех продвинулся третий исследователь, ленинградец Н.А. Константинов. Он тоже начал с неверной посылки о том, что «причерноморские» (крымские) знаки якобы воспроизводят кипрское слоговое письмо (Константинов 1961-1,1951-2, 1953, 1957-1, 1957-2). Однако крымские знаки не относятся к рунице. Зато в своей последней работе (Константинов 1963) он предпринял попытку сознательного слогового чтения (а не спорадического, как И.А. Фигуровский) так называемых «приднепровских» знаков, то есть действительно надписей руницы. Правда, чтение его было неверным, а вычитывал он в основном греческие имена, которых на киевских изделиях не было. Ему тоже мешали и организовывали критику его работ; в Ленинграде этим занимался академик Д.С. Лихачев.

Трех данных исследователей заметил в своей работе академик В.А. Ис-трин (Истрин 1963), который даже привел примеры читаемых ими надписей.

Деятельность Г.С. Гриневича. Геннадий Станиславович Гриневич -эпиграфист-любитель, геолог по профессии. Познакомившись через работу Истрина с достижениями трех эпиграфистов и привлекши новые надписи, полученные из работ археологов, этот исследователь значительно продвинулся в чтении слоговых надписей. Предварительное сообщение о своих результатах он поместил в газете «Советская Россия» (Плахотная 1984). Позже он смог выявить почти половину знаков руницы. К сожалению, примерно столько же в его силлабарии составляли знаки германских и тюркских рун, а также случайные посторонние знаки. Поэтому уверенно читать тексты, написанные рунами Макоши (он их называл «чертами и резами»), опираясь на его силлабарии, невозможно, хотя какое-то количество слов можно прочитать вполне сносно.

Статью Г.С. Гриневича, написанную в занимательной и популярной форме, напечатал только что появившийся журнал «Русская мысль» (Гриневич 1991). В последующих номерах того же журнала Г.С. Гриневич публиковался редко, однако через редакцию журнала была опубликована его монография (Гриневич 1993). Монография представляла собой весьма популярное изложение проблемы, практически не улучшала достаточно натянутые чтения восточнославянского материала (словечки типа НЕЧРЬИНЕ) и содержала фантастическое и совершенно неславянское чтение различных, пока еще не дешифрованных систем письма, не имеющих отношения к славянам. Те промахи в статье, которые можно было извинить краткостью изложения, теперь предстали в крупных размерах; монография показала слабость данного исследователя не только как эпиграфиста, но и как ученого вообще. Последующие его работы (Гриневич 1994-1, 1994-2, 1995-1, 1995-2, 1997, 1998, 1999) только подтвердили это мнение. В глазах профессиональных ученых он окончательно дискредитировал все направление поиска и чтения докирилловского письма.

Между тем, в глазах общественности, не обращавшей внимания на тонкие моменты, понятные только профессионалам, Г.С. Гриневич оказался эпиграфистом-новатором, проложившим новые пути в науке. Возникло явление, которое я назвал «феноменом Гриневича». Суть его заключается в том, что данный исследователь прикоснулся к очень важной, общественно значимой теме. И пусть он прикоснулся неумело, он все-таки показал, что такая реальность как «черты и резы» (то есть руница, руны Макоши), существовала, и ее следует изучать. А конкретные удачи и неудачи - дело наживное. Если он читал что-то неверно, то придет другой исследователь, который прочитает верно. Но направление исследований он обозначил. Более того, какие-то фрагменты руничного текста он уже смог прочитать. Так что в целом он занимает свое почетное место в истории дешифровок рун Макоши.

Открытие Радивое Пешича. Этот сербский исследователь, анализируя обнаруженные археологом Милое Васичем (ВасиЙ 1956, 1969) памятники открытой им культуры Винча (в 18 км от Белграда), относящейся к неолиту, исследовал знаки этой культуры и пришел к выводу, что культура Винча была письменной, и, более точно, буквенной. Эту письменность Р. Пешич назвал Винчанское письмо, выпустив соответствующую монографию (Pesic 1999). К сожалению, хотя им продемонстрированы там некоторые надписи, однако ни одну из них он не прочитал. Более того, когда я попытался это сделать за него, опираясь на предложенные им алфавитные знаки, ничего путного прочитать не удалось. Официальная наука Сербии «Винчанское письмо» не признала, а сам исследователь эмигрировал из Югославии в Италию, где занимался в основном этрусской письменностью. Между тем, при внимательном анализе мне стало ясно, что «Винчанское письмо» - это обычная для славян смесь рун Макоши и рун Рода. Иными словами, он наткнулся на обычную древнюю славянскую письменность, но на территории Балкан. Кроме того, он обнаружил также письмо Лепенского вира, относящееся уже к палеолиту и имеющее тот же характер.

Интересно, что его докторантом была Мария Гимбутас, литовка по происхождению, бежавшая из Литвы, когда в Прибалтику вошли советские части. Позже она стала известным археологом США. Пешич познакомил ее с Винчанским письмом, которое она в своих работах (Gimbutas 1971, 1973-1,

1973-2, 1974) стала именовать «палеобалканской письменностью», игнорируя ее славянский характер, на чем настаивал Пешич. Кроме того, в качестве примера она приводила главным образом лигатуры и случайные знаки, что исключало какую-либо возможность систематизации этих знаков. Но зато в отличие от Пешича, она оказалась признанным ученым с мировым именем.

Существовал еще ряд подходов в различных странах, в том числе и в России, на Украине и т.д., в большинстве дилетантских, которые, однако, проблемы древней славянской письменности не решили, хотя и способствовали привлечению общественного мнения к этой проблеме.

Мой подход. Здесь есть смысл рассматривать определенные данные по годам, поскольку со временем удалось решить многие проблемы.

До 1992 года. Дешифровкой письменности не занимался, но интересовался многими работами, связанными с дешифровками XX века, например, кипрского линейного Б (Майклом Вентрисом) или письменности майя (ленинградцем Ю.В. Кнорозовым).

1992 год. Со статьей Г.С. Гриневича меня знакомит ее научный редактор Леонид Николаевич Рыжков и дарит мне первый номер журнала «Русская мысль».

1993 год. Рыжков меня приглашает на выступление Г.С. Гриневича в «Академии нового мышления», где я задаю ему ряд вопросов. После этого я стараюсь проверить его силлабарий на ряде новых археологических документов. Что-то получается, но в основном нет. Предполагаю, что Гриневич в ряде случаев ошибся. Осенью того же года выходит его монография, в которой, к сожалению, весьма мало нового, а чтение других письменностей на основе славянского силлабария оставляет тяжелое впечатление. Пробую читать новые тексты с некоторыми новыми знаками, о звуковом смысле которых догадываюсь сам. Понимаю, что данное направление исследования потребует заняться им профессионально.

1994 год. Первая большая публикация с иллюстрациями в газете «Аль Коде» (Чудинов 1994-1). Я завел картотеку, куда вписывал надписи, которые копировал из археологических монографий, сборников и журналов, посещая лучшие библиотеки Москвы. К лету 1994 года я прочитал более 500 надписей руницей, и научным результатом стало составление полного силлабария руницы. Летом я впервые прочитал надписи эпохи палеолита, но не поверил себе. Первая трудность состояла в том, что в науке считается, что письменность начинается с эпохи бронзы, и лишь ее зачатки допустимы в неолите. Вторая - в том, что надписи были написаны по-русски. А все славяне, согласно науке, появились не раньше V века н.э. Решил продолжать наблюдение. Кроме того, я испытал удовольствие от того, что теперь стал сам выискивать надписи на археологических памятниках - до этого я считал надписями только то, на что указывали археологи. Я понял, что могу двигаться без поводырей. Однако у этого дела обозначилась и оборотная сторона: археологи могли опротестовать само наличие надписи.

На празднике Дня славянской письменности выступил по радио в программе «Маяк» с сообщением о результатах своих дешифровок. В том же мае выступил на конференции Академии нового мышления с часовым докладом о методике и основных результатах дешифровок. На конференции присутствовали заинтересованные лица, в частности, издатели работ Г.С. Гриневича. Среди них со мной познакомился и В.Г. Родионов.

Весной этого же года по его просьбе - а он являлся главным редактором и издателем журнала «Русская мысль», я направил ему не только статью с одобрением, но и легкой критикой работы Г.С. Гриневича (Чудинов 1994-2). Родионов статью взял, обещал напечатать, однако тянул, ссылаясь на трудности с журналом. Осенью, все еще обещая напечатать данную статью, Родионов попросил написать еще одну, уже без критики Гриневича, а если у меня есть что сказать помимо него, приложить свой силлабарий. Я это выполнил, причем работа над статьей прояснила мне многие положения, на которые я прежде не обращал внимания. Но и вторая статья (Чудинов 1994-3) в печать не пошла. Тем не менее, я регулярно посещал библиотеки, в основном, Историческую, пополняя свою картотеку и получая бесценный опыт дешифровки. Теперь я уже знал в деталях, как это надо делать, и какие выводы из дешифровок представляют интерес.

Кроме того, весь год я трудился над монографией по слоговому письму, которую я закончил осенью (Чудинов 1994-4). В нее я вложил не только свой опыт дешифровщика, но постарался отдельно осветить историю дешифровки руницы, занимаясь детальным рассмотрением удач и неудач моих предшественников. Однако перед выводом на печать в конце осени в моем компьютере поселился вирус, который я попросил удалить фирму-изготовитель компьютера без потери данных. Вместо этого горе-операторы применили форматирование (которое я мог бы без них осуществить дома), которое уничтожило мой годовой труд. Ничего не поделаешь, придется начать сначала. Но введение в эту монографию я успел вывести на печать еще до того, как у меня поселился вирус. Много позже его напечатал в своей книге Л.Н. Рыжков (Чудинов 1994-5).

В декабре читал цикл лекций о рунице в стенах Независимого университета города Тегусигальпы (Гондурас). Решил, что пора организовать аналогичный цикл и в Москве, причем постоянно действующий.

1995 год. В самом начале года, когда я принес очередную статью (Чуди-нов 1995-7), В.Г. Родионов согласился для начала напечатать какую-либо маленькую заметку, поскольку для большого материала у него места нет. Полагая, что заметка пойдет после двух моих статей, я не стал повторять их материал, а сосредоточился только на самой дешифровке (Чудинов 1995-1). Каково же было мое удивление, когда свою заметку я увидел внутри статьи В.Г. Родионова (Родионов 1995), а из статьи я понял, что я - жулик (вот так, ни больше, ни меньше!), поскольку не ссылаюсь на первенство Г.С. Гриневича. Но ведь в предыдущей, так и не опубликованной статье, я как раз и показал, чем мой подход отличается от подхода Г.С. Гриневича. У него я силлабария не заимствовал. Так что сжульничал в данном случае В.Г. Родионов. Разумеется, после этого никаких отношений с данным лицом я не поддерживал. А вскоре журнал переменил тематику с эпиграфической на монархическую, Гриневича печатать перестал, а через какое-то время и вовсе прекратил свое существование по причине нехватки средств.

Весной 1995 года я попытался опубликовать большую статью в журнале «Вопросы языкознания» (Чудинов 1995-2). Достаточно положительную рецензию на нее мне дал академик РАН Ю.С. Степанов, который когда-то был главным редактором этого журнала. Статья получилась большой, поскольку, как я тут впервые для себя понял, доказывать нужно было очень многое. Разумеется, статью после внутреннего рецензирования отклонили. Однако вся процедура подготовки статьи для редакции, а также ее обсуждение оказались крайне полезными. Но тут я понял, что не только в одной статье, но даже в серии статей все проблемы, которые возникают в связи с открытием новой докирилловской славянской письменности, изложить невозможно. Нужна только монография.

От знакомых я узнал, что в украинском природном заповеднике «Каменная могила» его директор Б.Д. Михайлов хочет собрать нечто вроде конференции по петроглифам. К тому времени я прочитал уже несколько десятков надписей из этого заповедника, и потому послал свои тезисы (Чудинов 1995-8). К сожалению, ответа я не получил.

Л.Н. Рыжков обещал мне публикацию повторной монографии через свою «Академию нового мышления», согласившись, как и в случае с Гри-невичем, стать моим научным редактором, и выпустить ее сначала на русском языке, а потом и на английском. Эту рукопись я успел закончить к маю (Чудинов 1995-3), и затем с готовым результатом посещал Академию нового мышления чуть ли не ежедневно, но кроме общих разговоров от Л.Н. Рыжкова ничего не добился. Но благодаря наблюдению за деятельностью сотрудников, я понял, что, к сожалению, в данной Академии просто нет средств. Тогда я решил издать монографию через частное издательство, и за осень рукопись была набрана. Однако затем дела издательства ухудшились, и оно прекратило существование.

А с осени я стал публиковать небольшие заметки в журнале «Вестник МЭГУ». МЭГУ - это Московский экстерный гуманитарный институт, где я тогда работал ректором Академии философии и богословия. Заметки были опубликованы (Чудинов 1995-4, -5). Кроме того, осенью я стал посещать семинары сектора неолита и бронзы Института археологии РАН, где смог выступить с сообщением. Обычно выступления принимаются к сведению, обсуждения бывали там редко. Мое сообщение о древней рунице приняли сдержанно; сказали, что присутствующим незнакома моя методика чтения. Вместе с тем предложили поучаствовать в конференции по археоастрономии на будущий год. А ответственная за конференцию американистка Т.М. Потемкина любезно согласилась дать рецензию на мою монографию. И действительно дала; там был ряд дельных замечаний, хотя основной тон отзыва был отрицательным: я не ее учитель Ю.В. Кнорозов, поэтому не имею права заниматься столь ответственным делом, как дешифровка. Моя методика отлична от его, а потому неверна.

С осени осуществил свое желание и начал читать курс лекций по рунице в Малом зале лектория Политехнического музея. Это - довольно известный лекторий Москвы.

К этому моменту я себя ощущал уже довольно крупным специалистом, знавшим и теорию дешифровки, и почти полную историю дешифровки ру-ницы, и конкретную методику дешифровки, и имевший картотеку примерно на 800 дешифрованных надписей. Кроме того, я продвинулся в методике чтения, поняв, что несимметричный орнамент представляет собой надпись. И продвинулся еще дальше, обнаружив, что складки одежды на некоторых иконках тоже являются надписями. В то же время лица из академической среды, к которым я обращался за рецензией, прежде всего, обнаруживали иной подход по сравнению с тем, который был им известен; из этого тут же делался вывод о его неверности еще до ознакомления с конкретными результатами. Получалось, как в анекдоте - есть два подхода: один академический, другой неверный. Но поскольку с точки зрения сотрудников академических институтов никакой руницы нет, а я настаиваю на ее существовании, стало быть, я ошибаюсь в самой основе. Выслушать меня или прочитать мои работы у большинства времени не было; но у того, кого оно было, результат оказывался тем же: я кругом заблуждаюсь. Меня это не обескураживало - долгое время я занимался методологией науки и знал, что любое новое явление какое-то время не принимается. Кроме того, я понял, что хотя за счет чтения орнамента и складок количество надписей для чтения резко выросло, поводов для неприятия меня специалистами стало много больше. Если раньше не принимались даже явные надписи, то что говорить о тайных!

1996 год. Постепенно помимо «Вестника МЭГУ», где я напечатал еще две статьи (Чудинов 1996-4 и -5), меня начали печатать и в других изданиях. Так, мою заметку опубликовал журнал «Наука и религия» (Чудинов 1996-6). Монографию на мягкой дискете и распечатку в одном экземпляре мне удалось выкупить у директора издательства (Чудинов 1996-3). Киевский археолог Ю.А. Шилов обещал ее издать в издательстве «Синто», где только что была издана его книга «Прародина Ариев» (Шилов 1995). Я ему передал и электронную версию, и распечатку. С тех пор от него не поступило никаких известий, хотя он бывал в Москве. Позже я узнал, что издательство подверглось гонениям и прекратило свое существование; мой единственный набранный экземпляр в электронном и распечатанном виде, таким образом, исчезли (осталась, правда, черновая машинописная рукопись). Я не унывал, поскольку каждый новый вариант обогащался и новыми дешифровками и добавлением каких-то подробностей о моих предшественниках.

Весьма важным было мое выступление на первой конференции по археоастрономии в Институте археологии РАН. Сборник, содержащий две мои статьи, был выпущен заранее, и на конференции я увидел статьи опубликованными (Чудинов 1996-1 и -2). Но на самой конференции мне позволили выступить только с одним сообщением. Как только я сообщил, что читаю надписи палеолита, заволновались не археологи, а приглашенные ими гости из Института востоковедения РАН. И понятно почему: один из китов, на которых покоится интерес к странам древнего Востока, состоит в признании восточного типа письма в эпоху бронзы наиболее ранним в истории человечества. Поэтому Восток считается колыбелью мировой цивилизации. Я-то полагал, что в прениях мне придется отстаивать правильность моих дешифровок. Однако отстаивать мне пришлось совсем иное - право человека палеолита на возможность писать. Хотя в любом учебнике написано, что кроманьонец по всем параметрам соответствует современному человеку, как раз востоковеды, признав за ним возможность художественного творчества (пещерные изображения животных), категорически отрицали его возможность абстрактно мыслить и, соответственно, писать надписи. Получалось, что кроманьонец - инвалид, с гипертрофированным субдоминантным полушарием мозга и недоразвитым доминантным. Ибо за искусство отвечает субдоминантное полушарие, а за науку - доминантное.

Как ни странно, но если до этой конференции я еще сомневался в существовании палеолитической письменности, то полемика с коллегами убедила меня в том, что такая письменность существует. У палеолитического человека для нее имелись все предпосылки, и было бы странным, если бы он их не реализовал.

1997 год. Исполнилось пять лет моей эпиграфической деятельности, а монографии в опубликованном виде еще не было. Зато постепенно увеличивалось количество статей, которые я, работая во многих вузах Москвы, имел возможность опубликовать (Чудинов 1997-1...-5; 1997-7 и -8). Одну заметку я поместил у А. Платова в сборнике «Мифы и магия индоевропейцев (Чудинов 1997-6), другую - в Международной академии наук о природе и обществе, действительным членом которой я стал (Чудинов 1997-9). Однако вопрос о статьях необходимо было решать капитально. В это время в некоторые сборники можно было давать статьи, платя стоимость их публикации, чем я и воспользовался; но в 1997 году я только начал эту деятельность. Правда, для того, чтобы публиковать много статей, требовалось найти источник финансирования. И он нашелся - я выиграл грант.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: