Часть III. Глава 2. Хулительные стихи: нид 3 страница

Приведенный отрывок из "Старшей Эдды" интересен главным образом своей формальной и семантической близостью ниду против Фридрека и Торвальда. Почти полная идентичность содержания обоих текстов – обвинение в деторождении (причем совпадает даже количество упоминаемых отпрысков – сакральное число девять), подразумевающее способность к перемене пола и, следовательно, к оборотничеству, нарушается единственным различием в описываемых ситуациях. В то время как Синфьётли не только признает, но и похваляется своим отцовством, Торвальд в ответ на подозрение его в отцовстве убивает двух человек. Это различие, обусловленное тем, что эддический пример принадлежит к жанру перебранки, в которой похвальба не менее важна, чем хула, вероятно, объясняется несоответствием героико-мифологической этики эддических песней героико-реалистической этике саг.

Знаменательными представляются также черты формального сходства двух текстов. Приведенный отрывок из "Первой Песни о Хельги Убийце Хундинга" сочинен в одном из эддических размеров – форнюрдислаге: две краткие строки, содержащие два главно-ударных слога и варьирующееся число безударных слогов, объединяются аллитерацией в долгую строку. Как уже говорилось, сохранились свидетельства того, что эддическая поэзия не воспринималась современниками как настоящая поэзия. Это тем более существенно для такого скальдического жанра, как нид, формальной организации которого придавалось особое значение, так как она была залогом его действенности. Нид против Фридрека и Торвальда был сочинен скальдами, как об этом сказано и в "Пряди о Торвальде", и в "Саге о крещении"; следовательно, логично было бы ожидать присутствия там всех характерных черт скальдической поэзии. Однако вопреки ожиданиям, мы не находим в нем ни одного признака скальдического стиля: отсутствуют внутренние рифмы (хендинги), счет слогов (варьируются трехсложные и пятисложные строки), кеннинги, переплетения предложений.

Формальная организация хулительной полустрофы против Фридрека и Торвальда имеет ярко выраженное сходство не просто с эддическим стихом, но конкретно с процитированным отрывком из "Первой Песни о Хельги Убийце Хундинга". В обоих случаях полустрофы заканчиваются словом "fadir", совпадает и размер (форнюрдислаг) и схема аллитерационных повторов (1-2-3 и 1-3), используются типологически родственные рифмоиды: обогащающие аллитерацию внутристиховые корневые созвучия, которые опираются на этимологическое родство объединяемых слов (born: borit), и немотивированные (úlfa: alna; þeira: Þórvaldr), a также суффиксально-флективные созвучия (þeira: allra).

Возможное объяснение этого удивительного сходства связано с некоторыми обстоятельствами сочинения "Пряди о Торвальде" и "Саги о крещении". Предполагается, что источником обеих послужило латинское описание жизни и гибели Олава Трюггвасона, составленное около 1200 г. Гуннлаугом Лейвссоном – монахом из бенедиктинской общины в Тингейрар (ум. 1218 г.) и позднее утерянное. Вероятно, история сочинения нида против миссионеров заинтересовала Гуннлауга и была избрана им в качестве предмета описания не случайно. Экстремальные обстоятельства сочинения нида и типичная ответная реакция его жертв, несовместимая с христианским образом мысли, давали возможность убедительно показать превосходство смирения и терпимости епископа над стремлением к самоутверждению и самооправданию Торвальда.

Наличие латинского оригинала, создающее дополнительные трудности в передаче стихотворных текстов, было отмечено П.М.Сёренсеном (63), впервые высказавшим сомнение в подлинности текста нида. П.М.Сёренсен предположил, что содержание стихотворного нида было передано Гуннлаугом на латыни, а в саге, записанной спустя столетие, этот латинский текст был вновь переведен на исландский. Эта гипотеза, не нашедшая поддержку у других исследователей, подтверждается уже перечисленными формальными и смысловыми особенностями хулительной полустрофы против Фридрека и Торвальда. Если ее текст был вновь реконструирован или переведен на исландский, то за образец мог быть взят отрывок из "Старшей Эдды" сходного содержания. Стереотипность обвинения – своеобразная формула нида, включенная в строфу из "Первой Песни о Хельги Убийце Хундинга", объясняет, почему именно она была избрана в качестве модели. Становится понятным и появление черт формального сходства между рассматриваемыми текстами, и различие в реакции действующих лиц: при трансформации фрагмента перебранки в нид исчез мотив похвальбы. Таким образом, хулительная полустрофа о Фридреке и Торвальде лишь передает средствами эддического стиха содержание не сохранившегося скальдического нида; при этом утрачивается главное в ниде – магическая Действенность его формы. Можно лишь догадываться о том, каким был этот недошедший до нас нид. Прозаический комментарий саги, включающий ссылку на возможность его двоякого понимания (ср. пристойное толкование его епископом), позволяет сделать предположение, что это могла быть скрытая хула, рассчитанная на два варианта восприятия: явный и тайный, превращающий всю полустрофу в нид.

Не сохранились и другие ниды против священников, хотя во многих сагах ("Круг Земной": "Сага об Олаве сыне Трюггви", "Сага о крещении", "Сага о Ньяле", "Книга о заселении страны") упоминается о том, что такие хулительные стихи сочинялись. Саги называют имена их авторов – Торвальд Хворый и Ветрлиди Скальд и рассказывают, как те, против кого были направлены ниды, – Гудлейв и священник Тангбранд (действовавшие в отличие от епископа Фридрека вопреки правилам христианской морали), жестоко отомстили за свою честь, убив обоих скальдов. Об убийстве Ветрлиди сочинена виса (64) (автор ее неизвестен), крайне замысловатая и трудная для понимания; еще более сложную для толкования строфу (65) сказал сам Торвальд Хворый перед тем, как был убит Тангбрандом и Гудлейвом.

Современными исследователями предпринимались попытки реконструировать тексты утраченных нидов на основании этих вис. Самоочевидно, что, используя материал произведений, сочиненных по другому поводу, было бы странно надеяться на возможность восстановить сколько-нибудь связные тексты нидов. Однако некоторое представление о характере обвинений, предъявленных миссионерам скальдами, они, вероятно, все-таки могут дать. В висе Торвальда ("Сага о Ньяле", гл. CII) один из миссионеров назван argr (значение этого слова проясняет определение нида, данное Э.Нуреном) и goðvargr – "волк богов", т. е. "тот, кто ведет себя как волк по отношению к богам", или "тот, кто заслуживает, чтобы боги обошлись с ним, как с волком (vargr)", т. е. "заслуживающий объявления вне закона". Последнее толкование, предложенное Б.Алмквистом (66), подкрепляется и использованием глагола reka или reka fyrir – "изгонять" (из человеческого общества; ср. нид против Фридрека и Торвальда) – наказание, которому подвергаются нидинги; а также употребленным применительно к тому же лицу словосочетанием rigna við rogn – "мериться силой с богами" (речь здесь идет о тех же загадочных сверхъестественных властителях rogn, которые вызываются и в ниде Эгиля Скаллагримссона). Таким образом, можно предположить, что утраченный нид содержал известные и по другим примерам мотивы и преследовал общую с ними цель – изгнание из страны, исключение из общества людей.

Поразительно, что вера в действенность нидов не осталась неоправданной и в этом случае. В гл. CIII "Саги о Ньяле", следующей за той, в которой приводится хулительная виса Торвальда, говорится, что Тангбранд и Гудлейв уплыли из Исландии в Норвегию, и там "Тангбранд рассказал конунгу Олаву о всем том зле, которое ему причинили исландцы. Он сказал, что они так сведущи в колдовстве, что земля разверзлась под его конем и поглотила коня" (67). Однако Тангбранд остался невредим, ибо крест и молитва оказались сильнее языческой магии и вновь явили превосходство истинной веры.

Едва ли нуждается в объяснениях причина, по которой до нас не дошло ни одного примера нидов против миссионеров. Известно, что саги записывались в эпоху торжества христианства над язычеством. Наиболее полной эта победа была в сфере ритуальной (с которой генетически связан нид), что объясняет особенную нетерпимость миссионеров ко всем культовым проявлениям язычества и создает условия, в которых подобные тексты не могут сохраниться. Скрытый нид (каким, вероятно, были стихи против Фридрека и Торвальда) имел в этой ситуации больше шансов уцелеть потому, что мог быть воспринят не только как текст с символическими коннотациями, характерными для этого жанра, но и в довольно безобидном смысле.

В подобных случаях "двусмысленность" нида, по-видимому, была вызвана насущными потребностями словесного табуирования. Как следствие юридически предусмотренной кары за нид развивалась специальная техника сочинения хулительных стихов, позволяющая избежать или смягчить наказание. Приемы скальдической техники, непосредственно направленные на сокрытие смысла (например, тмесис, переплетения предложений и, в частности, некоторые способы именования, о которых см. ниже), помогали добиться особых соотношений между означающим и означаемым.

Сами скальды прекрасно сознавали скрытые возможности своего поэтического мастерства. В "Саге о Греттире" Хавлиди, желая восстановить мир между корабельщиками и Греттиром, все время сочиняющим о них хулительные стишки (kviðlingar), один из которых приводится в саге:

просит Греттира сложить о нем хулительную строфу: "Сказать можно так, что виса окажется лучше, если к ней прислушаться, хотя на первый взгляд она может показаться совсем нехорошей" (68). После чего Греттир сочиняет вису о Хавлиди, также рассчитанную на два уровня восприятия: по форме – это хула (и так ее воспринимают корабельщики), но по содержанию и по оказываемому действию – это хвала, но это ясно лишь посвященным – Греттиру и Хавлиди. Сказанная Греггиром виса производит действие, характерное для хвалебных вис, – восстанавливает мир среди ссорящихся. Становится понятным и будто бы парадоксальное утверждение из древнеисландского кодекса законов "Серый Гусь": "Никто не должен сочинять ни хвалу, ни хулу о другом" (69). Смысл этого утверждения проясняет дополнение, содержащееся в другой рукописи того же свода законов (Konungsbók, гл. CCXXXVIII), где говорится, что за сочинение одной строфы о другом человеке надлежит заплатить выкуп в три марки, за несколько строф их создатель подвергается изгнанию, а еще худшее наказание – объявление вне закона – следует за полустрофу, проклинающую или унижающую, "или хвалу, которую сочиняют, чтобы опозорить" (eða lóf þat er hann yrkir til háðungar).

Другая рукопись "Серого гуся" (Staðarhólsbók) содержит еще более подробные сведения о "хвале-хуле": "Полной неправдой считается, если человек говорит о другом то, что не может привести к добру. И должно каждое слово быть, как оно сказано, и не должно быть так, как говорится в скальдическом искусстве. Полуправда есть то слово, которое может быть понято и как доброе, и как дурное" (70). Непосредственно за этими текстами в обеих рукописях следуют подробные главы о поэзии "Um skáldskap" (Konungsbók, гл. CCXXXVIII; Staðarhólsbók, гл. CCCLXXVII).

Сходные утверждения в несколько перефразированном варианте сохраняются и в более позднем сборнике исландских законов (Jónsbók, 1281 г.): "Так должно каждое слово быть, как оно сказано. Никто не должен говорить так, как в скальдическом искусстве, и нельзя обвинять человека в том слове, которое может привести как к добру, так и ко злу" (71). Подобные юридические попытки подавить поэтическую многосмысленность говорят о популярности скрытых нидов и в более позднюю эпоху.

Есть основания предполагать, что именно скрытый нид был сочинен в середине XIV в. августинским монахом Эйстейном Асгримссоном, автором католической драпы "Лилия" – самого знаменитого произведения позднего Средневековья в Исландии. О ниде Эйстейна единственный раз упоминается в "Анналах Оддаверья" (компиляция второй половины XIV в.) в повествовании о событиях 1357 г., где говорится, что Эйстейн создал свою великую поэму "Лилия" в знак покаяния в сочинении нида против епископа Гюрда. Никакого стихотворного текста при этом, разумеется, не приводится, и можно было бы только гадать, каким он мог быть, если бы не стихотворный фрагмент в так называемых "Епископских анналах" (начало XVII в.). В этой компиляции Йоуна Эгильссона об исландских епископах (72) рассказывается о ссоре между Эйстейном и Гюрдом, в пылу которой первый называет последнего "сыном кобылы" (fast Gyrður merarson), после чего они обмениваются следующими двустишиями. Гюрд говорит:

Эйстейн подхватывает его рифму и продолжает:

Двустишие Эйстейна предполагает два варианта восприятия: прямой его смысл заключается в утверждении, что Гюрд, как и все, был рожден женщиной. Однако одновременно слова Эйстейна могут быть истолкованы как обвинение в нарушении целибата.

Диалогическая полустрофа Эйстейна и Гюрда не уникальна в скальдической поэзии. Примеры подобного обмена противников стихотворными репликами, первая из которых составляет одну половину полустрофы, а вторая представляет собой двустишие, завершающее хельминг и в то же время проясняющее его смысл, имеются, например, в "Саге о Гисли" (гл. II и гл. XV) (73). Здесь они, в отличие от диалога Эйстейна и Гюрда, снабжены контекстом, позволяющим судить об их функциональной роли в саге. Структурно эти примеры, так же как и полустрофа Эйстейна и Гюрда, состоят из двух аллитерирующих пар строк, объединенных ритмическим и синтаксическим единством и рифмой, скрепляющей их аллитерирующие части (названные в саге kviðlingar – "стишки"). Скегги нанес удар мечом по прозванию "Пламя Битвы" и попал в щит Гисли. Меч зазвенел. Скегги:

Гисли нанес ответный удар секирой и отсек край щита и ногу Скегги. Гисли:

Во втором эпизоде "Саги о Гисли" Гисли толкает Торгрима с такой силой, что тот, ударившись оземь, обдирает себе пальцы и из носу у него идет кровь. Торгрим:

Гисли останавливает катящийся мяч и запускает его Торгриму между лопаток так, что тот падает ничком. Гисли:

В обоих случаях вторящие двустишия персонажей, произносящих по половине общего хельминга, представляют собой прения двух антагонистов, объединенные формальным тождеством (аллитерацией, рифмой, эпифорой, идентичной синтаксической структурой) при смысловой полярности. Содержание обеих полустроф допускает две возможности истолкования: прямое, актуальное для той ситуации, в которой происходит обмен репликами (поединок и игра в мяч), и скрытое, подразумевающее обвинение в трусости и ergi (74). В первой сцене скрытый смысл хельминга удостоверяется неосуществленной угрозой одного из противников (Скегги) вырезать деревянные фигуры своих врагов (Гисли и предполагаемого жениха его сестры): "И пусть один стоит позади другого, и пусть этот нид навсегда останется здесь им в поношение". Сквернословие сопровождается в данном случае сквернодействием, превращающим в предмет изображения то конкретное лицо, на которое направлена хула, и исключающим всякое иносказание. Еще более подробное описание сходного изображения, также именуемое "нидом" и не оставляющее никаких сомнений относительно его смысла, содержится в "Саге о Бьёрне": "Далее рассказывается о том, что в том месте, где высадился на берег Торд, была обнаружена совсем неприятная вещь: там было два человека, и у одного из них была черная шляпа на голове; они стояли, наклонившись вперед, и один стоял позади другого. Это показалось всем плохой находкой, и люди говорили, что ни для кого из двух стоящих эта вещь не была хорошей, но она была хуже для того, кто стоял впереди" (75). Проникновение в не предназначенный для непосвященных скрытый смысл, которое доступно лишь непосредственным участникам диалога, оказывается для них предельно важным, так как победа в стихотворном поединке одного из противников (в обоих случаях победившим оказывается Гисли) предваряет физическую гибель другого. За приведенными эпизодами, где Гисли завершает начатые его противниками стихи, следуют сцены убийства этих противников, совершаемые Гисли.

Самоочевидно, что оба описанных примера образуют семантические центры повествования. Перед каждой схваткой двух героев происходит их словесное единоборство, в котором, как и в поединке, борьба идет не на жизнь, а на смерть. Незавершенная строфа несет гибель, окончание хельминга спасает жизнь. Магические свойства поэтических диалогов особенно ярко выступают в состязаниях со сверхъестественными существами, в которых скальду предоставляется возможность сохранить свою жизнь, закончив строфу, начатую троллем, великаншей, вампиром и пр. (см. выше о встрече Браги с великаншей). Стихотворное мастерство играет при этом важнейшую роль, ибо основное условие игры обычно заключается в необходимости подхватить заданную рифму (как в случае диалога Эйстейна и Гюрда), повторить определенную фразу (ср. Гисли – Торгрим), сохранить структуру (ср. Гисли – Скегги). Словесный акт приобретает в таких диалогических структурах сальвационную функцию, что можно объяснить, обратившись к их гипотетическому генезису.

Обмен стихотворными репликами, цель которого на первый взгляд состоит в проверке умения закончить стихотворение (ср. исландское выражение að botna vísu – букв, "приделать дно к висе"), по-видимому, восходит к сакральным состязаниям в мудрости, предполагающим, что побежденный должен расплатиться жизнью. В симметричности построения хельмингов отражена генетическая связь с формальной организацией ритуального диалога, где используются, помимо симметричности, и другие мнемотехнические приемы (бинарность, нумерология и пр.). "Состязания в эзотерическом знании, – пишет Хёйзинга, – коренятся глубоко в ритуале и формируют его существенную часть. Вопросы, которые иерофанты задают друг другу по очереди или как вызов, суть загадки в полном смысле слова, которые были бы точно такими же, как загадки в игре в гостиной, если бы не их сакральное содержание" (76). Родством с загадкой обусловлено и энигматическое содержание диалогических хельмингов, где формальное сходство утаивает смысловое различие: внутреннее (подлинное) скрывается за внешним (мнимым). Однако в загадке два различных смысловых ряда означают идентичное, в то время как в диалогических полустрофах два тождества прячут противоположное. Сближает диалогические полустрофы с загадкой и функция словесного акта, которую можно назвать "сальвационной": подобно тому как умение закончить строфу сохраняет жизнь героям саги, разгадывание загадки ассоциируется со спасением.

Если сальвационная роль слова отличает диалогические хельминга от нида, в котором словесный акт несет гибель (применительно к хулительным стихам можно было бы говорить о "хтонической" (77) функции слова), то все сказанное: доминанта криптологических целей над коммуникационными, связь с магией, акцент на стихотворном мастерстве, функциональная роль в саге – сближает их с нидом. Помимо различия в функции словесного акта, отождествлению с нидом таких полустроф мешают и их структурные особенности, в частности амебейность исполнения (нехарактерная для нида, но родственная диалогичности перебранки), подчеркнутая ярко выраженными агоническими мотивами. Амебейность стихов акцентируется антагонизмом их авторов – словесное единоборство сопровождается единоборством действенным. Первый обмен репликами происходит во время поединка, который заканчивается победой Гисли, продолжившего начатую противником полустрофу и одновременно отрубившего ему ногу, а второй сопровождается состязанием в игре в мяч.

Таким образом, можно предположить, что диалогические полустрофы – промежуточное звено, связывающее нид с древнескандинавской перебранкой, от которой они отличаются приписываемой им магической силой.

Представления о сверхъестественной действенности таких диалогических стихов отражены в многочисленных рассказах об Эйстейне и епископе Гюрде. Например, в поэме "Личный спор" (Sjalfdeilur) Халлура Магнуссона (ум. 1601 г.) рассказывается, что стихи Эйстейна убили епископа. Датский ученый Педер Ресен, автор латинского описания Исландии (датируемого 1684-1688 гг.), пишет о каком-то монахе, который свел с ума епископа своими стихами. Не исключено, что для этого рассказа, основанного на утерянной рукописи Гисли Вигфуссона (ум. 1673 г.) прототипами были Эйстейн и Гюрд. В современном исландском фольклоре также встречаются упоминания о сверхъестественном воздействии поэзии Эйстейна. Существует легенда, рассказывающая о том, что после сочинения хулительных стихов о Гюрде Эйстейн был брошен в глубокую яму. Именно там он начал сочинять свою знаменитую "Лилию", причем его поэтическое вдохновение было так велико, что после сочинения каждой строфы он поднимался вверх на один фут, пока не достиг краев ямы и не выбрался из нее.

Легенды о магических свойствах поэзии Эйстейна могут быть рассмотрены как связующее звено между описаниями воздействия древнескандинавских нидов и современными исландскими рассказами о чудесах, творимых так называемыми сильными скальдами – kraftaskáld или ákvæðaskáld. Параллель между нидом и поэзией "сильных скальдов" была впервые проведена Финнуром Йоунссоном (78) и поддержана Б.Алмквистом, собравшим исчерпывающий материал современной исландской магической поэзии, известной под названием kraftavísur или ákvæðavísur (-kvæði) (79). Ему удалось обнаружить около двухсот таких магических произведений, лишь часть которых восходит к XVI в., основное же число принадлежит XVIII-XIX вв. Алмквист считает этот жанр специфически исландским и видит источник веры в магическую силу поэзии в древнескандинавском ниде.

Стихи сильных скальдов были обычно направлены против определенных категорий людей, вызывавших особое негодование и презрение, – пиратов, датских торговцев, должностных лиц. Считалось, что поэтическое воздействие навлекает на этих лиц страшные несчастья, неизлечимые болезни или внезапную смерть. В многочисленных рассказах о сильных скальдах непременно фигурируют погубленные ими враги, затравленные поношениями. Магические стихи могут также воздействовать на силы природы: отгонять дрейфующий лед, прекращать бури и извержения вулканов. С их помощью можно было убивать опасных животных и добывать рыбу, тюленей, китов. Кроме того, магические стихи оказывались мощным оружием против духов, заставляя их исчезать под землей. Иногда сверхъестественные существа тоже импровизировали стихи. Тогда скальд должен был приложить все усилия, чтобы взять верх в этом стихотворном поединке. Предполагалось, что, если человек сможет сразу же ответить на обращение к нему стихами, подхватив рифму или завершив строфу, магические висы лишатся своей действенности. В отличие от магических формул и заклинаний такие стихи сочинялись на случай. Они всегда импровизировались, причем одна и та же строфа не могла быть использована дважды. Вне зависимости от того, содержались ли в стихах "сильных поэтов" призывы к Богу, духам, языческим божествам или силам природы, их действенность объясняется, по-видимому, экстатическим вдохновением, нисходящим на автора в момент творчества.

Даже краткое описание характерных черт, присущих поэзии сильных скальдов, показывает, что возможность проведения многочисленных аналогий с нидом не вызывает сомнения. Тем не менее трудно удержаться от констатации весьма существенного различия между ними: стихи сильных скальдов не чужды художественного обобщения, объектами их становятся не только конкретные лица, но и определенные типы – характеры. Если в ниде направленность на конкретное лицо осмыслялась как непосредственно связанная с его магической действенностью, то эффективность поэзии сильных скальдов, вероятно, соотносилась с верой в мистическую силу, посылаемую поэту во время сочинения и исполнения стихов. Перечень более частных различий, вытекающих из сформулированного главного, можно было бы продолжить, однако несравненно важнее попытаться выделить то основное, что объединяет эти традиции и состоит, на наш взгляд, в представлении о магической действенности поэтической формы, характерном как для древнескандинавского нида, так и для стихов сильных скальдов. Поэзия сильных скальдов, по-видимому, основывающаяся на традиции рим с их крайней изощренностью и строгой формой, обычно сочиняется размерами, восходящими к размерам рим и предполагающими сочетание максимального количества различных формальных элементов внутри одной строки: схема рифмовки обычно охватывает всю четырехстрочную строфу, в которой, помимо конечной рифмы (мужской – в нечетных строках, женской – в четных), используется регулярная аллитерация и внутренняя рифма. Чем более вычурными созвучиями удавалось украсить строку, тем более действенным полагался размер. Изощренность формальной организации магических стихов сближает их со скальдической поэзией, в которой авторское самосознание распространяется преимущественно на форму, в меньшей степени затрагивая содержание. В магических стихах сильных скальдов гипертрофия формы проявляется более явно, чем в скальдической поэзии, так как версификационное мастерство направлено в них на наименее "семиологичную" область – украшение строки звуковыми повторами.

С магической функцией формы, особенно ярко выраженной в стихах сильных поэтов и в ниде, связаны представления о действенности и других жанров скальдической поэзии. Как уже говорилось, прямое назначение главного жанра скальдической поэзии – хвалебной песни – состоит в том, чтобы прославить того, к кому она обращена, обеспечить ему славу: "Не случайно в языке скальдов слова "поэзия" и "слава" – синонимы" (80).

Можно предположить, что пример воздействия скальдических стихов на тех, к кому они направлены, дают и "выкупы головы". В сагах нередко говорится о том, как скальд спасает свою жизнь и получает прощение конунга в обмен на хвалебную песнь, созданную в его честь (81). Уже упоминалось, что автору древнейших из сохранившихся скальдических стихов, норвежскому скальду Браги Боддасону была дарована жизнь за сочинение в одну ночь хвалебной песни в двадцать вис, прославляющей шведского конунга Бьёрна. О некоторых других скальдах (см. ниже в главе о любовной поэзии об Оттаре Черном, сложившем драпу в честь конунга Олава Святого и тем спасшем свою жизнь) также рассказываются сходные истории, самая знаменитая из которых вновь связана с Эгилем Скаллагримссоном.

В "Саге об Эгиле" (гл. LIX-LXI) говорится, что после сочинения ее героем нида против Эйрика Кровавая Секира и его жены Гуннхильд они были вынуждены покинуть Норвегию и перебраться в Нортумбрию. Во время путешествия Эгиля застигла буря у берегов Нортумбрии, и он оказался во владениях Эйрика. Эйрик хотел сразу же убить своего врага, на чем особенно настаивала Гуннхильд, но Аринбьёрну, другу Эгиля, удалось добиться отсрочки до утра. По совету Аринбьёрна (и примеру Браги, его предка) Эгиль сочинил в течение ночи хвалебную песнь об Эйрике, о которой уже говорилось на страницах этой книги, причем вначале ему мешала своим щебетаньем ласточка (в саге содержится намек на то, что Гуннхильд сама была этой ласточкой). Утром Эгиль исполнил эту песнь перед своим врагом и получил разрешение уехать живым с условием не попадаться больше на глаза ни самому Эйрику, ни его сыновьям.

Обстоятельствам сочинения "Выкупа головы" Эгиля посвящено немало исследований, в которых, в частности, высказывались сомнения и относительно датировки этого произведения (82), и его авторства (83). Особый интерес "Выкуп головы" представляет с точки зрения стихосложения, поскольку это, вероятно, первое произведение, сочиненное единственным скальдическим размером с конечной рифмой – рунхентом (см. выше в главе об эволюции скальдического стиха). Этот размер, имеющий сравнительно ограниченное употребление в Скандинавии (его применяли всего шесть скальдов), нередко используется, как заметил Г.Вигфуссон, для создания хулительных стихов и обычно встречается в роду Эгиля Скаллагримссона (84).

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: