Популярная или непопулярная война

Я начал с того, что вспомнил о войне 1915–1918 годов, которая была объявлена, когда в стране уже шла гражданская война, «в борьбе не на жизнь, а на смерть» между нейтралистами и интервенционистами – гражданской войны, которая продолжалась до Капоретто, затем последовало десятимесячное перемирие во время Пьяве; война возобновилась сразу же после подписания бутафорского мира в Версале. Была ли война 1915–1918 годов популярной? Ее называли миланской войной, и многим солдатам, находившимся в строю, приходилось скрывать тот факт, что они из столицы Ломбардии, чтобы избежать гнева и оскорблений своих товарищей.

Пусть об этом расскажут волонтеры тех лет, надеюсь, что они еще живы. Добровольцев изводили всеми возможными способами. «Ты волонтер? – спрашивали они. – Тогда покажи, насколько добровольно ты все делаешь!» Даже ирредентисты, с энтузиазмом вступившие в ряды итальянцев, находили, что атмосфера ни в коей мере не была дружественной. Такие, как Баттисти[115]или Сауро[116], столкнулись с такой недоброжелательностью, что только их безграничная любовь к Италии позволила им преодолеть это.

В октябре 1915 года добровольцы поднимались из окопов в порыве героической ярости, омрачавшемся раздражением и отвращением к враждебному окружению, в котором они оказались. Регулярная армия никогда не испытывала симпатии к добровольцам. Армия считалась сферой влияния королевского двора. Ее задачей являлась главным образом защита существующих учреждений и ведение войны, и в последнем случае большинство офицеров рассматривали эту задачу не как желанную и ведущую к славе миссию, а как вынужденную обязанность, которой каждый старался избежать.

Уже к октябрю 1915 года цвет итальянских волонтеров от Корридони до Деффену был выкошен в траншеях на первых высотах Карсо за Изонцо. И в итальянской армии, вероятно, уже не оставалось добровольцев, когда после бойни Баттисти 14 августа 1916 года генерал Кадорна решил выпустить циркуляр на двух печатных страницах, в котором он строго указал, что «волонтеры» не должны подвергаться насмешкам, к ним должны относиться с уважением и офицеры, и солдаты.

Война 1915–1918 годов не была «популярной» среди аристократии и при дворе, еще менее – в церковных кругах и в формирующихся политических группировках. И лишь под аккомпанемент сильных народных волнений, под влиянием знаменитого манифеста «Война или республика», который я написал под впечатлением от встречи с руководителями миланских интервенционистов, проходившей на виа Палермо, и под аккомпанемент мощных демонстраций, возглавляемых д'Аннунцио в Риме, три сотни депутатов закрытого собрания под председательством Джиолитти растворились в массе своих избирателей и наконец была объявлена война как результат «мальтузианского инстинкта».

Существует закон истории, по которому при возникновении двух противоположных устремлений народа, одного ведущего к войне, второго – к миру, последнее оказывается неизбежно побежденным даже в том случае, если оно, как это обычно бывает, выражает волю большинства. Причина этого очевидна. Те, кто называет себя «интервенционистами», молоды и пылки, они составляют динамическое меньшинство, противостоящее статическому большинству.

Были ли «популярны» войны Рисорджименто?

Историю Рисорджименто еще предстоит написать; еще предстоит осуществить синтез ее подтасованной монархической версии и республиканской версии. Еще предстоит дать оценку тому вкладу, который внес народ, и тому, который сделала Корона – один посредством революции, другая – с помощью дипломатии. Среди картинок, которые отпечатались в нашем детском сознании, была одна, весьма расплывчатая, показывавшая четырех «отцов» Рисорджименто: Виктор Эммануил, с огромными усами, в необычайно длинных панталонах и сапогах со шпорами, что делало его похожим на парадно одетого селянина; Кавур, в очках, дипломатически скрывающих выражение его лица, с короткой бородкой, обрамляющей его лицо, слегка напоминающий почтенного пожилого джентльмена, – эти двое представляли королевский дом и дипломатию. Затем шел Гарибальди – само олицетворение силы и гуманности, доброволец, готовый на любое великое деяние, любящий Италию со всем пылом, символом которого стали его краснорубашечники, бесхитростный «головорез», как он сам называл себя, которого мы действительно можем назвать настоящим представителем древней лигуро-итальянской расы. Четвертый и последний – Мадзини, принадлежащий к той же расе, рожденный у того же моря, серьезный, вдумчивый, твердый как скала, фанатичный, с трепетным отношением к неплодотворной республиканской ортодоксальности. Именно двое последних сделали войны Рисорджименто возможными, если не популярными.

Тогда общественность не имела доступа к тем источникам, которые имеются в нашем распоряжении сейчас; мы поэтому можем вспомнить об отношении Пьемонтского парламента к войнам, которые велись между 1848 и 1870 годами в течение двадцати с лишним лет и привели Савойскую династию в Рим.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: