Затмение или закат?

Имели ли эти предатели – в первую очередь король как глава шайки вместе со своими генералами и советниками, бежавшие в Ортону, – имели ли они хоть малейшее представление о том, что они совершают? Было ли их преступление осознанным или бессознательным? Или в какой-то мере тем и другим? А ведь последствия можно было вычислить с математической точностью. Легко можно было предвидеть, что магия слова «перемирие» деморализует и окончательно развалит все вооруженные силы; что немцы, готовые к этому, разоружат их до последнего патрона; что Италия, разделенная теперь надвое, станет полем боя, который превратит ее в «выжженную землю»; что план обмануть Германию и затем предать ее будет висеть тяжким грузом над будущим Италии в течение неопределенного периода времени; с этого момента станет аксиоматичным, что слова «итальянец» и «предатель» будут синонимами и что чувство унижения, которое ощущалось в сердце каждого итальянца, будет огромно.

Как только улеглось огромное облако пыли, поднятое развалом всей структуры государства, и склады боеприпасов были разграблены сначала войсками, а затем толпой черни, стало возможным различить два убеждения, рожденных остатками национального самосознания.

Первое заключалось в представлении о том, что монархия ликвидирована. Король, который бежит к врагу, король, который (уникальный случай в истории) передает всю национальную территорию иностранцу – врагу на юге, союзнику – на севере, это человек, который обрекает себя на проклятия поколений, как настоящего, так и будущих.

Второе убеждение состояло в том, что военные склады были полны. Кипы снаряжения и горы различного вооружения, в основном современного, не были переданы войскам.

2 апреля 1943 года, всего лишь за три месяца до кризиса, инженер Агостино Рокка, управляющий заводом Ансальдо, послал мне следующее сообщение:

Дуче!

Я думаю, что обязан предоставить вам определенную информацию относительно производства артиллерии на заводе Ансальдо. В течение первых тридцати девяти месяцев войны (с июля 1940-го по январь 1943-го) наш завод выпустил 5049 артиллерийских орудий. В течение тридцати одного месяца последней войны (с июня 1915-го по декабрь 1917-го) знаменитые старые мастерские Джованни Ансалъдо выпустили 3699 орудий.

Приводимая диаграмма показывает, что потребовалось 15 миллионов человеко-часов, чтобы произвести эти 5049 орудий, в последнюю войну потребовалось шесть миллионов человеко-часов для производства 3699 орудий.

Эта же диаграмма показывает, что современная артиллерия с большой начальной скоростью полета снаряда и, следовательно, более мощным пороховым зарядом требует больших затрат, чем артиллерия последней войны, несмотря на усовершенствование оборудования и инструментария. Диаграмма D показывает, что в начале 1940 года промышленный военный потенциал был выше, чем в июне 1915-го, потому что меры, принятые в 1939–1940 годах, были основаны на более широком подходе, чем в 1914–15 годах. В этой, как и в других отраслях итальянской промышленности, благодаря автаркическим и корпоративным предпосылкам, созданным режимом, наша готовность в 1940 году была значительно выше, чем в 1915 году. На той же самой диаграмме видно, что производство достигло своего пика в 1941 году и слегка снизилось в 1942 году, в то время как производственный потенциал позволил бы почти удвоить мощности 1941 года.

Все это доказывает, что программа продуктивного использования промышленного потенциала, одобренная Вами в 1939–1940 годах и осуществляемая ИРИ[131], позволяет нам свободно удовлетворять потребности вооруженных сил.

Таким образом, одна-единственная фирма выпустила пять тысяч артиллерийских орудий![132]

Последняя капля

Катастрофа была, как говорят испанцы, «вертикальной». Если сравнить Италию 1940 года с Италией нынешней, которая пришла к безоговорочной капитуляции, которую никакая уважающая себя нация не смогла бы встретить с радостью, как это было 8 сентября (сильное эхо этого ликования донеслось даже до «Рефьюдж Инн» в Гран-Сассо), то придется признать, что сравнение это очень горькое. Тогда Италия была империей, сегодня она не является даже государством. Ее флаги развевались от Триполи до Могадишо, от Бастии до Родоса и Тирании; сегодня они спущены повсюду. Над нашей территорией развеваются вражеские знамена. Обычно итальянцы находились в Аддис-Абебе; сегодня африканцы расположились бивуаком в Риме.

Итальянцы – независимо от возраста или классовой принадлежности, молодые и старые, мужчины и женщины, крестьяне и интеллигенция – задаются вопросом: стоило ли ради этого сдаваться и покрывать себя позором в глазах будущих поколений? Если бы мы продолжали войну вместо того, чтобы подписывать капитуляцию, оказалась ли бы Италия в худшей ситуации, чем та, в которой она находится с 8 сентября?

Не будем сейчас говорить об огромной нравственной катастрофе. Но нет ни одного итальянца, который не ощущал бы роковых последствий этого решения, ведь нет ни одной семьи в Италии, которую не коснулась бы эта буря, и родственники трехсот тысяч погибших задумываются, не были ли жертвы напрасными.

Постоянно повторяя слово «предательство», мы рискуем утратить его смысл или даже начать сомневаться в существовании самого его факта. Но разве это не было классическим примером самого черного предательства – вонзить кинжал в спину союзнику, с которым, согласно военным сводкам предыдущего дня, мы сражались бок о бок? И разве это не было классическим примером самого наглого обмана – лгать в ответ на вполне законные запросы нашего союзника, лгать ему до последнего момента, даже когда вражеские радиостанции уже передавали объявление о капитуляции? Еще один очень важный вопрос, к которому должно быть привлечено внимание всех итальянцев, – это их ответственность за это предательство в глазах всего мира. Если фактическую ответственность за предательство в нашей стране можно возложить на отдельные личности и классы, то стыд предательства ложится на всех итальянцев. В глазах всего мира сама Италия совершила предательство, сама Италия как историческое, географическое, политическое и нравственное целое. Атмосфера, в которой такое предательство стало возможным, была итальянской. Каждый в большей или меньшей степени способствовал созданию такой атмосферы, включая прилежных слушателей лондонского радио, и все они ответственны за создание в самих себе и других нынешнего состояния апатии. Даже история обладает своим дебетом и кредитом, или, если хотите, имеет свой активный и пассивный залог. Да, справедливо, что каждый итальянец может гордиться своей принадлежностью к земле, на которой появились такие фигуры, как Цезарь, Данте, Леонардо да Винчи и Наполеон; свет этих звезд падает на каждого итальянца. Но здесь же родились предательство и бесчестье; и их позор падает на каждого из нас. Есть лишь один способ смыть наш позор, восстановить равновесие; и это можно сделать путем самого страшного испытания – испытания кровью.

Только пройдя через подобное испытание, мы сможем ответить на другой, не менее серьезный вопрос: «Что мы наблюдаем сейчас – затмение или последний заход солнца?»

Вечный Рим

В истории каждой нации были периоды, подобные тому, который Италия переживает сейчас.

Что-то подобное должно было случиться и действительно произошло в России после заключения Брест-Литовского договора. Хаос, из которого родился ленинизм, продолжался почти шесть лет; но то, что произошло позднее, доказало, что это было затмение, а не закат.

Пруссия наблюдала затмение после Йены – битвы, в которой немцы, как обычно, сражались героически, но потерпели поражение, когда смерть скосила тех, кого называли «цветом Прусской армии», включая главнокомандующего, герцога Брауншвейгского[133].

Нынешняя итальянская интеллигенция заняла позицию, немногим отличную от той, которую имел Иоганн фон Мюллер, немецкий Тацит[134]. Сам Гегель приветствовал Наполеона как «душу мира», когда победитель прошел через Йену[135].

В Берлине руководители движения Просвещения были щедры на приветствия «освободителю». Разве не было там принца Дориа-Памили[136]в облике графа фон дер Шуленберга-Кенерта[137]? Но это было всего лишь затмение. Прусское национальное сознание пробудилось быстро и мощно. Славные традиции Фридриха Великого лишь дремали.

Личности, такие, как Штейн, Гнейзенау и Шарнхорст, были опорой возрождения. Таким же, главным образом, был философ Фихте. Его «Размышления о немецкой нации»8 следует перечесть – ободряющее чтение для итальянцев 1944 года. Послушайте, что этот величайший немецкий философ говорит о римлянах:

«Что же вдохновило благородных римлян (чьи идеи и образ мышления живы и сегодня и воплощены в их скульптурных памятниках), что же вдохновило их на труды и жертвы, на страдания, которые они вынесли во имя Отечества? Они сами дают четкий ответ: это была непоколебимая убежденность в вечности их Рима и определенное убеждение, что в этой вечности они сами будут жить в веках. И эта надежда, поскольку она имела под собой хорошую основу и приняла такую форму, в которой они непременно постигали ее, если приходили к ее осознанию сами, – эта надежда их не обманула. То, что действительно было вечным в их Вечном городе, продолжает жить и сегодня (и они, следовательно, продолжают жить среди нас) и будет жить до скончания времен»[138].

Вследствие огромной цены, которую мы заплатили сегодня, крайне необходимо, чтобы чувства римлян стали движущей силой итальянцев; а именно – убеждение, что Италия не может погибнуть. Итальянцы должны задать себе тот же вопрос, который Фихте задавал в одной из своих лекций немцам:

«Мы должны прийти к согласию, – сказал он, – по следующим вопросам: 1) Верно ли, что немецкая нация существует, и есть ли угроза возможности ее непрерывного существования ценой ее особого и независимого характера? 2) Достойна ли она сохранения своего существования? 3) Есть ли надежное средство ее сохранения, и если есть, то какое?»

Пруссия ответила на эти вопросы, послав дивизии Блюхера к Ватерлоо. Что касается Италии, мы можем ответить, что итальянская нация существует и будет существовать, что она достойна существования, и чтобы сохранить нацию, крайне необходимо, чтобы два фактора, которые сегодня лежат грузом на ее сознании – поражение и презрение, – а последний самый серьезный, были стерты способом единственно возможным и неоспоримым: путем возврата к борьбе бок о бок с нашим союзником, или – лучше, союзниками, водрузив раз и навсегда старый флаг фашистской революции, флаг – из-за которого мир разделился на два противоположных лагеря.

Война, которая началась из-за невозможности получения немецкого коридора через польскую территорию, уже закончилась; сегодняшняя война – это настоящая война убеждений, преображающая государства, людей и континенты.

В дневнике, который я вел в Ла-Маддалене и который однажды, вероятно, увидит свет, я писал:

«Неудивительно, что люди свергают идолов, которых они сами же и создали. Вероятно, это единственный способ поднять их до обычного человеческого роста».

И ниже:

«Через короткий промежуток времени фашизм вновь засияет на горизонте. Во-первых, из-за преследований, которым он подвергнется со стороны «либералов», показывая таким образом, что свобода – это то, что мы оставляем для себя и в чем отказываем другим; и во-вторых, из-за ностальгии по «старым добрым временам», которая мало-помалу начнет подтачивать итальянское сердце. Всех тех, кто участвовал в европейской, и особенно в африканских войнах, ностальгия будет мучить сильнее всего. «Африканская болезнь» унесет тысячи».

Возможно, однажды…

«Когда Наполеон закончил свою карьеру из-за того что был настолько простодушен, что доверился рыцарству британцев, двадцать лет его эпической борьбы подвергались ругани и проклятиям. Многие французы того времени – а также некоторые наши современники – осудили его как злодея, который, чтобы реализовать свои дикие мечты завоевателя, привел миллионы французов на бойню. Даже его политическая деятельность оценивалась неверно. Сама империя рассматривалась как анахронический парадокс в истории Франции. Шли годы. Завеса времени опустилась над прежними сражениями и страстями. Франция жила и после 1840 года продолжала жить в блестящем русле наполеоновских традиций. Двадцать лет Наполеона представляют собой больше чем историческое явление, это факт, теперь неотделимый от французского национального сознания. Возможно, что-то подобное произойдет в Италии. Десятилетие между Примирением[139]и окончанием войны в Испании, десятилетие, которое подняло Италию на уровень великих империй, десятилетие фашизма, который позволил каждому человеку нашей расы в любой точке мира высоко держать голову и гордо называть себя итальянцем. Людей этого десятилетия будут восхвалять во второй половине этого века, несмотря на то что в этот трудный момент народ пытается стереть память о нем».

И еще одна выдержка из моего дневника в Ла-Маддалене:

«Для искупления грехов необходимы страдания. Многим миллионам итальянцев не сегодня, так завтра придется ощутить на себе, что означают поражение и бесчестье, что значит потерять независимость, что значит являться инструментом иностранной политики, вместо того чтобы определять ее, что значит полное разоружение. Горькая чаша должна быть испита до дна. Только упав в пропасть, можно подняться к звездам. Только гнев, вызванный огромным унижением, даст итальянцам силы для возрождения».

Глава XV

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: