Аист» над Гран-Сассо

В истории каждой эпохи и каждой нации существуют рассказы о побегах и о драматических, романтических, а иногда и фантастических спасениях; но мое собственное спасение кажется даже сегодня, по истечении времени, наиболее невероятным, наиболее романтичным и в то же время наиболее современным с точки зрения используемых средств и методов. И оно уже поистине стало легендой[140].

Я никогда не тешил себя надеждой на освобождение итальянцами, даже фашистами. То, что некоторые из них намеревались освободить меня, – несомненно; то, что здесь и там группы наиболее убежденных фашистов даже разрабатывали планы спасения, – вне всякого сомнения; но дальше планирования дело не пошло. С другой стороны, люди, которые были в состоянии осуществить такой план, находились под строгим наблюдением и не имели необходимых средств для его осуществления.

С самого начала я находился в полной уверенности, что фюрер сделает все возможное, чтобы попытаться освободить меня[141]. Посол фон Макензен отправился к королю сразу после моего ареста, чтобы получить разрешение посетить меня в соответствии с пожеланием фюрера, но получил отказ, который сопровождался следующей запиской:

Его Величество король проинформировал маршала Бадольо о желании фюрера. Подтвердив, что самочувствие Его Превосходительства Муссолини великолепно и что он полностью удовлетворен обращением с ним, маршал Бадольо выражает свое сожаление по поводу того, что он не может, в интересах самого Его Превосходительства Муссолини, дать согласие на его посещение. Однако он готов передать любое письмо, которое Его Превосходительство посол пожелает ему передать, так же как и ответ на это письмо.

29 июля 1943 г.

Глава кабинета Министерства иностранных дел отправился к немецкому послу, а затем доложил об этом визите маршалу Бадольо.

Телеграмма Геринга

В этой ситуации, когда итальянское правительство делало вид, что является союзником Германии и желает продолжать войну, правительство Рейха не могло подвергать риску отношения между двумя правительствами или спровоцировать преждевременный кризис в их отношениях, предпринимая какие-либо официальные шаги, как, например, просьба о моем немедленном освобождении. Понятно, что Берлин с недоверием относился к тенденциям и целям политики Бадольо. Но дипломатия отношений не позволяла этому недоверию стать действенным до того момента, пока ситуация не достигла своего пика. Никто не вспомнил обо мне 29 июля – за одним лишь исключением. Рейхсмаршал Герман Геринг телеграфировал мне следующее (телеграмма была доставлена на Понцу офицером карабинеров):

Дуче!

Моя жена и я посылаем Вам наши самые теплые и наилучшие пожелания. Хотя обстоятельства не позволили мне приехать в Рим, как я планировал, чтобы подарить Вам бюст Фридриха Великого и передать мои поздравления, но чувства, которые я хочу Вам сегодня выразить, – самые сердечные, это чувства полной солидарности и братской дружбы. Ваш труд в качестве государственного деятеля останется в истории обеих наций, которым суждено идти навстречу общей судьбе. Я хотел бы заверить Вас, что мысленно мы всегда с Вами. Хочу поблагодарить Вас за щедрое гостеприимство, которое Вы раньше мне оказывали, и ставлю свою подпись с уверениями в преданности.

Ваш ГЕРИНГ

Еще в Ла-Маддалене я заметил необычную оживленность немцев; на противоположной стороне пролива, в Палау, у них была база. В действительности немцы продумали план, который заключался в том, чтобы на подводной лодке, замаскированной под английскую, с экипажем, одетым в английскую униформу, подойти к берегу и, освободив, увезти меня с острова. Они готовились осуществить этот план, но меня перевели в Гран-Сассо.

В субботу вечером 11 сентября в Гран-Сассо воцарилась странная атмосфера неопределенности и ожидания. Уже было известно, что правительство бежало вместе с королем, об отречении которого только что сообщили. Чины, отвечающие за меня, казались озадаченными, как если бы перед ними стояла особенно неприятная задача. В ночь с 11-го на 12-е, около 2 часов, я встал и написал письмо лейтенанту[142], в котором предупреждал, что живым англичане меня не возьмут.

Убрав из моей комнаты все металлические или другие острые объекты (в частности, мои лезвия), лейтенант Файола повторил мне: «Я попал в плен в Тобруке, где меня тяжело ранили. Я был свидетелем жестокости англичан по отношению к итальянцам, и я никогда не передам итальянца в руки англичан». И он разрыдался.

Остаток ночи прошел тихо.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: