Автор и субъектная организация произведения

Каждое эпическое произведение представляет собой текст, принадлежащий одному или нескольким субъектам сознания. Естественно возникает вопрос: как соотносятся субъекты сознания и автор, в какой степени субъекты сознания выражают авторскую позицию (под автором мы понимаем,

С. 27.

как условились выше, носителя взгляда на действительность, выражением которого является все произведение). Субъект сознания тем ближе к автору, чем в большей степени он растворен в тексте и незаметен в нем. По мере того, как субъект сознания становится и объектом сознания, он отдаляется от автора, то есть, чем в большей степени субъект сознания становится определенной личностью со своим особым складом речи, характером, биографией, тем в меньшей степени он непосредственно выражает авторскую позицию.

Естественно заключить, что повествователь ближе других субъектов сознания к автору, а рассказчик в сказовом произведении дальше других субъектов сознания от автора.

В произведении, где весь текст, за исключением реплик героев, принадлежит повествователю, авторская позиция выражается преимущественно через повествовательный текст. Но даже в этих случаях автор и повествователь не совпадают. Авторская позиция богаче позиции повествователя, поскольку она во всей полноте выражается не отдельным субъектом сознания, как бы oн ни был близок к автору, а всей субъектной организацией произведения.

Рассмотрим на примере повести А. С. Пушкина «Капитанская дочка», как выражается авторская позиция через субъектную организацию произведения.

Ю. М. Лотман, анализируя повесть, выделил в ней «два идейно-стилистических пласта, подчиненных изображению миров — дворянского и крестьянского»15. «Каждый из двух изображаемых Пушкиным миров,— пишет он, — имеет свой бытовой уклад, овеянный своеобразной, лишь ему присущей поэзией, свой склад мыслей, свои эстетические идеалы»16. Высказывающая исследователем мысль позволяет понять существенные стороны авторской позиции, выраженной через субъектный строй повести.

С формально-субъектной точки зрения «Капитанская дочка» состоит из основного текста, принадлежащего Гриневу, и небольшой заключительной части, приписанной издателю. Содержательно-субъектная организация «Капитанской дочки» гораздо богаче и сложнее.

Текст, формально приписанный одному Гриневу, многосубъектен. Носитель сознания здесь двоится. Тот, кто рассказывает (Петр Андреевич Гринев), был когда-то Петрушей Гриневым. Он прошел через опыт пугачевского восстания, много думал, читал, многому научился и теперь, умудренный опытом, вспоминает прошлое и размышляет над ним. Та мягкость, с которой он говорит о «простаковском» быте в усадьбе Гриневых, объясняется не только идеологически, но и биографически, старый человек вспоминает детство с естественным умилением, осложненным иронией. Эта двойственность связана с тем, что личный житейский опыт Гринева есть до известной степени опыт недоросля, тогда как его идеологический опыт во

С. 28.

многом является опытом передовой русской дворянской культуру XVIII века. Иными словами, в произведении есть как бы два Гринева: один — рядовой дворянин, а другой — человек, резко возвышающийся над средним уровнем дворянского общества. Первый пережил, испытал все, что описано в произведении; второй описывает все то, что пережил первый.

Так они разделены. Но они не только разделены, они и объединяются — идеологически и биографически.

Идеологически они объединяются тем, что для обоих дворянский уклад и дворянская культура есть положительное начало, высшая ценность. Автор записок отбирает из опыта героя то, что можно поэтизировать. Биографически же они объединяются тем, что автор записок, носитель высокой культуры XVIII века, и герой записок, рядовой дворянин, суть один и тот же человек на разных этапах жизни.

Охарактеризованное нами субъектное двуединство основной части «Капитанской дочки» передает очень важную авторскую мысль о характере соотношения рядового дворянства XVIII века и высокой дворянской культуры того же столетия. «Простаковский» быт Гриневых не снимает их связи с лучшими традициями дворянской культуры XVIII в. и их порождением — чувством долга, чести и собственного человеческого достоинства»17. Итак, авторская концепция дворянского мира выражена в повести субъектно.

Авторское представление о значительности и поэтичности крестьянского мира также выражено субъектно. Здесь нам опять придется разграничить формально-субъектную и содержательно-субъектную организации текста. С формальной точки зрения крестьянский мир воспроизводится либо Гриневым — первичным субъектом речи, либо Пугачевым и его окружением, которые, на первый взгляд выступают как вторичные субъекты речи. Человеку дворянского мира принадлежит здесь как будто субъектно определяющая роль: восприятие Гринева должно было бы решительно окрасить картину крестьянского мира. Но изучение содержательно-субъектного строя текста приводит к совершенно иным выводам. Дело в том, что Пугачев и его сподвижники, по существу, выступают как первичные субъекты речи. Гриневу — автору записок — не дано править, изменять, корректировать речи героев крестьянского мира, его собственные восприятие и стиль приглушены при передаче речей этих героев. Он их лишь воспроизводит. За отбором и воспроизведением того, что и как говорят пугачевцы, стоит не столько автор записок, сколько автор как носитель концепции всего произведения. Именно он заставил Гринева запомнить и передать рассказанную Пугачевым сказку об орле и вороне; он же заставил Гринева запомнить и воспроизвести грозную и трагическую песню пугачевцев. И именно он в конечном счете дал возможность людям крестьянского мира субъектно (через их речи) выявить все значительное и поэтичное, что этому миру присуще.

Автор стоит и за той сменой субъектов сознания, которая происходит в самом конце произведения: текст концовки, как уже указывалось выше,

С. 29.

принадлежит издателю. Гринев здесь только объект сознания. Издатель воспроизводит семейное предание Гринев «присутствовал при казни Пугачева, который узнал его в толпе и кивнул ему головою, которая через минуту, мертвая и окровавленная, показана была народу». Гринев как будто возвышен: ведь именно ему кивнул Пугачев. Но как раз здесь читателю дан масштаб для оценки двух главных героев: с одной стороны, перед нами деятель подлинно исторического масштаба — бесстрашный вождь крестьянского восстания, кончающий жизнь на плахе; с другой — рядовой участник событий, случайно в них вовлеченный, благополучно избежавший опасности и пришедший к пристани семейного счастья. Не случайно в концовке по воле автора на него брошен иронический отсвет упоминанием издателя о судьбе его потомков («село, принадлежащее десятерым помещикам»). Так уточняется авторская оценка дворянского и крестьянского миров.

Эта концепция авторской позиции подтверждается анализом субъектного строя эпиграфов.

Эпиграфы в «Капитанской дочке» явственно распадаются по происхождению на фольклорные и книжные.

Одна группа фольклорных эпиграфов с субъектной точки зрения носит обобщенный характер. Это сентенции, формулирующие жизненный опыт, нравственную позицию не столько отдельного человека, сколько всего народа: «Береги честь смолоду» (эпиграф ко всему произведению), «Незваный гость хуже татарина» (гл. «Незваный гость»), «Мирская молва — морская волна» (гл. «Суд»).

В некоторых фольклорных эпиграфах этот обобщенный субъект несколько конкретизируется, хотя все же остается достаточно неопределенным. То перед нами опытные, бывалые люди: «Вы, молодые ребята, послушайте, Что мы, старые старики, будем сказывати» (гл. «Пугачевщина»). То — участницы народного обряда, оплакивающие невесту: «Как у нашей у яблонки ни верхушки нет, ни отросточек»... (гл. «Сирота»).

Интерес представляет и другая группа фольклорных эпиграфов. В одном случае за ними стоят солдаты; «Мы в фортеции живем...» (гл. «Крепость»); в другом — герои рекрутских и стрелецких песен: «Сторона ль моя, сторонушка...» (гл. «Вожатый»), «...Ах, не выслужила головушка...» (гл. «Приступ»); в третьем — героиня народной любовной песни: «Буде лучше меня найдешь, позабудешь, Если хуже меня найдешь, воспомянешь» (гл. «Любовь»).

Книжные эпиграфы с субъектной точки зрения делятся в свою очередь на две группы. В эпиграфах-цитатах из произведений Хераскова и Сумарокова перед нами предстает обобщенный образ эпического поэта XVIII века, неторопливо повествующего о важных предметах: «Заняв луга и горы...» (гл. «Осада города»); «В ту пору лев был сыт...» (гл. «Мятежная слобода»).

В эпиграфах-цитатах из Княжнина перед нами люди дворянской культуры с высоким представлением о долге и чести русского дворянина. То это книжный аналог Гринева — старшего и его старого друга генерала Р: «Пусть в армии послужит. — Изрядно сказано! пускай его потужит...»

С. 30

(гл. «Сержант гвардии»), то — книжный аналог самого Петра Андреевича Гринева. Вот он предстает перед нами на дуэли: «Ин изволь и стань же в позитуру...» (гл. «Поединок»). А вот он изливает любовное томление стихами Хераскова: «Сладко было спознаваться...» (гл. «Разлука»).

Фольклорные и книжные эпиграфы и стоящие за ними субъекты сознания отличаются друг от друга по эмоциональной окрашенности, которую придает им автор, и по функции.

В первых все носители сознания опоэтизированы тем, что они даны в окружении не только пушкинского текста, но и фольклорных образов.

Субъекты же книжных эпиграфов по освещению неоднородны, хотя все они овеяны высокой книжной культурой, ибо, будучи вмещены в контекст пушкинского произведения, они вместе с тем нарисованы в литературной традиции XVIII века. Часть из них (в цитатах из Княжнина — реальных и написанных самим Пушкиным), однако, получает дополнительный, иронический оттенок, ибо издатель по воле автора выбирает отрывки, звучащие откровенно архаически. В других же книжных эпиграфах атмосфера величавости, «важности» не осложняется ироническим отсветом. Для объяснения этого явления нужно рассмотреть вопрос о том, как функционально соотносятся субъекты эпиграфов с субъектами и героями основного текста.

Субъекты фольклорных эпиграфов суть опоэтизированные и представленные в обобщенном виде герои народного мира из основного текста: Пугачев, его люди, Маша Миронова, ее отец. То значительное и прекрасное, что составляет их внутренний мир, в эпиграфах как бы облекается в слова, становится лирическим излиянием.

Книжные эпиграфы, носящие архаическо-иронический характер, связаны с образами Гриневых. Колорит значительного, высокого имеется и в самовосприятии героев, и в отношении к ним автора; но в отношении автора к героям есть и очень существенный иронический оттенок. Те же книжные эпиграфы, которые не получают иронического оттенка, соотнесены не с дворянским, а с народным миром.

Исследователь прозы Пушкина В. Шкловский пишет: «В придуманном Пушкиным эпиграфе из Сумарокова Пугачев сближен со львом. В сказке, рассказанной самим Пугачевым, он сравнивает себя с орлом. Львы и орлы — символы царственной силы...»[18]

Наконец, для понимания авторской позиции существенно и то, что за эпиграфом ко всему произведению («Береги честь смолоду») стоит опять-таки обобщенный носитель народно-поэтической мудрости, а не субъект сознания, связанный с книжной дворянской культурой XVIII века.

Таким образом, анализ субъектной организации «Капитанской дочки» позволяет увидеть сложность и своеобразие авторской позиции: выявляя в дворянском и народном мирах все значительное и поэтическое, не упрощая их соотношения, автор в то же время явственно отдает предпочтение миру народному.

С. 31

Предлагаем студенту изучить два отрывка, посвященных вопросу о соотношении автора и субъектов сознания в эпическом произведении, из работ советских литературоведов:

I. Зунделович Я. О. Романы Достоевского. Статьи. Ташкент, 1963, с. 12—13, 17—20 (ср.: Образцы, с. 45—49).

II. Гинзбург Л. Я. Творческий путь Лермонтова. Л., 1940, с. 164—172 (Ср.: Образцы, с. 49—53). Желательно также ознакомиться со статьями: С. Бочарова «Форма плана» («Вопросы литературы», 1967, № 12), В. Марковича «Юмор и сатира в «Евгении Онегине» («Вопросы литературы», 1969, № 1) и И. Семенко «О роли образа «автора» в «Евгении Онегине» («Труды Ленинградского библиотечного ин-та им. Н. К. Крупской», т. II, 1957).

После этого рекомендуем провести самостоятельный анализ субъектной организации текста рассказа В. Г. Короленко «Чудная». В ходе анализа нужно выяснить, как соотносятся субъекты сознания и автор. Подумайте над тем, почему рассказ о революционерке вложен в уста жандарма Гаврилова и как это связано с общей идейной направленностью произведения.

Далее советуем проанализировать субъектную организацию рассказа М. А. Шолохова «Судьба человека» по следующему плану:

1. Образ личного повествователя.

2. Образ героя-рассказчика.

3. Взаимосвязь повествователя и героя-рассказчика и их соотнесенность с автором.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: