Цветок розового дерева 2 страница

— С вами все будет хорошо, Аполлин, — Клэр понимала, что если сейчас ей не удастся уговорить сестру, то уже завтра она исчезнет из страны.

— Ты не можешь быть в этом уверена, — утерев слезы с лица, весьма отстранённо заметила Аполлин, ругая себя за то, что прислушалась к рассуждениям сестры.

— Не могу, — осторожно согласилась Клэр, готовая выложить свой последний козырь на стол. — Но я буду с тобой когда все это случится. Я не оставлю тебя и свою будущую племянницу. Какой бы она ни родилась, Аполлин, я обещаю тебе, что я буду её любить и делать все возможное для того, чтобы она была счастлива, несмотря на то, что она никогда не узнает своего отца.

Козырь был разыгран, и шаткое подобие мира вернулось в семью Делакур. Копия подписанного договора была отправлена Гаспару Дюпре вместе с домовым эльфом. Заручившись поддержкой вейловского клана и ещё нескольких старинных семей, Гаспар смог выстоять во множестве схваток и добыть себе власть. Он соглашался на любую прихоть, которую велела ему выполнять Кларисса. Порой ему казалось, что эта весьма безумная целительница была ему второй женой, куда более требовательной, чем первая и единственная, о которой он мечтал с самого детства. В тайне от общества, которое буквально смотрело ему в рот, ожидая слов и действий, он сохранил рождение дочери, хотя Гаспару хотелось кричать об этом на каждом углу.

— Знаешь, я бы сказала, что у вас с Жаком получилась абсолютно заурядная вейлочка, — наблюдая за новорождённой племянницей, сказала Кларисса.

— Но? — Аполлин опасалась услышать ответ, но прекрасно понимала, что должна его знать. Хоть малышка и выглядела абсолютно нормально, это не значило, что можно было успокаиваться.

— Не знаю, заметила ли ты, но малышку к тебе приношу либо я, либо Гаспар. Домовики даже близко к ней не подходят, как только они оказываются рядом, она плачет. Она всегда плачет, когда кто-то рядом с ней пользуется магией, — осторожно передавая малышку на руки матери, рассказала Клэр.

— Она отторгает магию? — затаив дыхание, спросила Аполлин.

— Мне кажется, малышка её слышит, поэтому и плачет: её пугают звуки. Из всех бед, что могли достаться ей, это не самое страшное. Со временем она привыкнет к звукам заклятий. Возможно, это проклятие даже сделает её искусной волшебницей, — Кларисса весьма точно представляла себе, насколько искусной станет эта кроха. — Но вейловского благословения у неё нет.

— Считала ли ты когда-нибудь свой дар благословением? — с усмешкой спросила Аполлин. — Мы как чёртовы сучки, следующие на запах течки. Вся магия в нас — одно сплошное проклятие, если моя дочь не получит хотя бы малую его часть, я буду счастлива.

— А ещё я думаю, что у неё не будет крыльев или они будут какими-то неправильными, — неуверенно продолжила Кларисса, стараясь сделать вид, что не слышала слов сестры.

— Ничего, — погладив свою маленькую дочурку по щёчке, улыбнулась Аполлин. — Без крыльев даже проще: нет этого вечного ощущения тяжести за спиной. Что ещё ты видишь?

— Я не знаю, Аполлин, — неуверенно пожав плечами, Кларисса пристально всматривалась в голубые глаза младенца. — Она кажется мне такой обычной, пусть и слишком одарённой с самого рождения. К тому же, она такая кроха. Что, по-твоему, я должна увидеть в её душе?

— Ты не должна увидеть там тьмы, — голос Аполлин Делакур звенел сталью, смотря на сестру, она в тайне готовилась к тому, что Кларисса не пощадит её, сказав, что, несмотря на все уловки, что они совершили, сердце её дочери полно тьмы.

— Довольно всех этих замогильных разговоров! — распахнув двери спальни, жизнерадостный Патрик Браун зашёл внутрь, неся в руках белую рубашку для обряда посвящения. Смотря на этого нахального сияющего улыбкой во все тридцать два зуба сквиба, Аполлин никак не могла понять, почему же магия свела их с Клариссой. До одури проницательная вейла и простой сквиб. Бесспорно, он был хорош собой, но Патрик был таким открытым, что Аполлин казалось, что даже она может прочесть его.

— С чего ты решил, что мы разговаривали о чём-то мрачном? — тут же ощерилась Кларисса. Эти двое ещё не пришли к взаимному пониманию, напоминая Аполлин как она когда-то проклинала Жака, считая его совершенно никчёмным глупых мальчишкой. А сейчас все, что осталось от этого мальчишки, мирно посапывало в её руках.

— Серьёзно?! Ты только и можешь, что рассуждать о мрачном бытие мира, смотря на собеседника своими большими глазищами, — нарочно широко открыв глаза, Патрик навис над Клариссой, передразнивая действительно довольно неприятную манеру Клэр врываться в личное пространство её собеседников. — Но оставим же эту мрачную ересь о несправедливости мира на более томный час и полную бутылку бренди. Как ты назовёшь дочь, Аполлин?

— Флер, — стараясь одеть дочь в принесённую Патриком рубашку, не разбудив, шепнула Аполлин.

— Как цветок, — улыбнулся Патрик, чуть толкнув Клариссу, привычно начавшую настойчиво всматриваться в окружающих её людей.

— Как цветок розового дерева, — горделиво заметил Гаспар, принеся с собой длинную коробочку, в каких обычно хранились волшебные палочки.

На шее его висел амулет, защищающий от воздействия сил супруги, но почему-то он не прятал его, как это делали все другие мужчины, заполучившие себе вейлу по брачному договору. Гаспар Дюпре, взявший фамилию жены, по её собственной же прихоти, с гордостью показывал то, что смог её заполучить. Заполучить одну из клана Делакуров, заполучить кресло министра, пусть ради этого и пришлось отдать супруге десятерых узников замка Иф на растерзание. Просто он старался не думать о том, что она съела их сердца сырыми, или о том, что она не хочет, чтобы он к ней прикасался. Может быть, потом, может быть, однажды она позволит ему стать ей мужем, каким он хочет для неё быть.

Аккуратно взяв дочь на руки, Гаспар протянул Аполлин коробку. Предполагалось, что муж преподнесёт свой дар после обряда, но Дюпре не слишком любил следовать правилам.

— Однажды наша дочь заполучит победу в каком-нибудь турнире с этой палочкой, — счастливо улыбнувшись, Гаспар понёс малышку к остальным женщинам семьи Делакур, давно ожидающим её появления. Будто предчувствуя, что долговязый Дюпре может запнуться об порог с малышкой в руках, Кларисса поспешила следом за ним.

— На самом деле Кларисса безумно любит меня потому, что я настоящий мастер по обращению с деревом, — улыбнувшись, Патрик взял в руки отложенную Аполлин в сторону коробку. Он открыл её, показав застывшей от непонимания вейле изящную светлую волшебную палочку. Рукоять её была витой, и вся она с особым трепетом и старанием были увита узорами в виде лепестков растений. — Я обработал дерево, твоя мать щедро отрезала половину своей шевелюры ради начинки, ну а Кларисса сделала то, что вы там обычно делаете, создавая своё колдовство, чтобы соединить все воедино. Этот дар не для тебя, Аполлин, а для малютки Флер, чтобы с ней всегда была частичка её отца. Пусть ты загубила саженец, который вы посадили с Жаком, но кое-что Клариссе удалось спасти от твоего огня.

— Клэр рассказала тебе? — с опаской касаясь рукояти волшебной палочки, спросила Аполлин. Голос её дрожал, и она опасалась взглянуть на Патрика, слишком ей не хотелось видеть жалость в его глазах.

— Горе ничем не скрыть, Аполлин. Мне не нужно было спрашивать, чтобы понять, что не так. Но однажды…

— Ничего не изменится! Никогда! — отдёрнув руку от розового дерева, воскликнула Аполлин.

— Однажды твоя дочь полюбит кого-то, и ты потеряешь с ней связь. Тебе, возможно, будет казаться, что мир снова рухнул и то неведомое, что соединяло тебя с Жаком, навсегда исчезло, — Патрик с шумом захлопнул коробку, невольно заставив Аполлин вздрогнуть. Как зачарованная она смотрела на мужчину, которого ещё несколько минут назад считала откровенным глупцом, с трепетом ожидая каждого его слова. — Но на самом деле саженец, который вы посадили, вырастет, исполнив все ваши клятвы, и будет готов дать свои, чтобы нести вашу любовь в своих детей, внуков — в века.

— Я хочу, чтобы ты провёл обряд, — выдохнула Аполлин, теперь прекрасно понимая, почему магия связала вейлу, вечно лезущую в души других, и того, кто мог эти души успокоить.

— Я не волшебник, — смущённо пожав плечами, будто извиняясь за всю несправедливость магии, творящейся на свете, ответил Патрик.

— Мне наплевать. Я хочу, чтобы Флер была связана с твоей семьёй. Если кровь сквиба не зажжёт в её глазах огня, пусть так и будет.

Коробка с волшебной палочкой вновь перекочевала на прикроватную тумбочку, где и будет лежать до пятилетия юной Флер. До того дня, когда, вручив в руки своей юной крестнице магический инструмент, Патрик не попросит наиграть для него самую чудесную мелодию, которую она слышит. Магия Флер заставит расцвести розовое дерево, любовно привитое Гаспаром к уцелевшему когда-то пеньку. Её магия заполнит воздух пряным ароматом корицы, сделав всех присутствующих на празднике немного пьянее и счастливее. Заставит Клариссу шепнуть на ухо сестре: «В её душе нет тьмы, но много горечи полыни».

Лунная ромашка

Способность разговаривать со змеями автоматически приравнивала любого волшебника к тёмным магам. Об этом с самого рождения знал каждый ребёнок, даже маглорожденный. После того треклятого занятия в дуэльном клубе на меня стали смотреть, словно у меня на лбу вдруг выросли дьявольские рога. Это раздражало и выводило из себя, ведь я не сделал ничего плохого: я просто приказал змее не нападать на меня. Я не проклял, не ранил, даже не одурачил никого, но каждый второй подросток в Хогвартсе посчитал меня новым Темным лордом. Иногда мне хотелось прижать к стене какого-нибудь глупого первокурсника, который, проходя мимо, бормотал о том, что я преемник Того-кого-нельзя-называть, и наорать на него как следует. Скорее всего, это не возымело бы того эффекта, о котором я мечтал, но мне, возможно, стало бы лучше.

Сорвавшись все же один раз на какого-то пуффендуйца, я заработал две недели вечерних отработок под руководством Филча. Монотонная работа без помощи волшебной палочки изматывала настолько, что, возвращаясь в свою гостиную, я уже не обращал внимания на настороженные взгляды своих однокурсников, считающих меня тёмным магом. В один из вечеров, после отработки, я и познакомился с Луной Лавгуд. Это был вечер, который, наверное, навсегда останется в моей памяти из-за своей странности.

Филч отправил меня мыть пол в коридоре, которым, мне кажется, вообще никогда не пользовались. Прежде чем заняться положенной отработкой, я попробовал открыть единственную дверь, которая была в этом коридоре. После нескольких безуспешных попыток я решил, что без волшебной палочки тут не обойтись. Мне настолько хотелось узнать, что там, за этой дверью, что я вымыл пол за рекордно короткое время. Завхоз ворчал на меня куда дольше, принимая сделанную работу, но все же придраться было не к чему, и я получил свою волшебную палочку назад. Я вернулся в свою гостиную, чтобы прихватить мантию-невидимку, и спустился назад в этот же коридор. Правда, когда я подошёл к двери, оказалось, что она уже была открыта. Проверив, насколько хорошо на мне сидела мантия-невидимка, чтобы не оказалось так, что в воздухе парит одна рука без тела, я приоткрыл дверь и оказался во внутреннем дворике школы. Отсюда вполне можно было спуститься к теплицам.

— Решил прогуляться, Гарри?

Разочарованный тем, что за дверью не оказалось никакой потайной комнаты, а всего лишь внутренний дворик школы, я совершенно не обратил внимания на то, что находился в нем не один. Белокурая девочка смотрела на меня своими большими голубыми глазами, и её явно не смущало то, что на мне была мантия-невидимка. Судя по нашивке на школьной мантии, она была когтевранкой. Раньше мне не приходилось замечать её в школьных коридорах. Уж такую, как она, я точно бы запомнил, так что, наверное, она была первокурсницей. Я не представлял, как следовало поступить: с одной стороны, она обратилась ко мне по имени, а с другой — я был под мантией-невидимкой и мог уйти.

— Да, — неуверенно сняв мантию, я присел рядом с ней на скамейку. Моё желание узнать, как она догадалась о моем присутствии здесь, пересилило.

— Луна Лавгуд, — она протянула мне руку для рукопожатия, на пару секунд опередив мой вопрос. Немного сконфуженно пожав её ладошку, я уставился себе под ноги, не представляя, как спросить её о том, что меня интересовало.

— Знаешь, это все глупости, — у Луны был такой странный, причудливый голосок, что мне захотелось на неё взглянуть. Правда, из-за того, что мне, наконец, удалось её рассмотреть, я смутился ещё больше. Её глаза были немножко непропорциональными лицу, будто она всегда была удивлена, в ушах были серёжки в виде маленьких редисок, а на шее висела самая настоящая пробка от какого-то напитка. Луна использовала свою волшебную палочку, словно магловскую заколку, чтобы собрать волосы в пучок. Она, несомненно, была самой необычной девочкой, которую я видел.

— Что именно? — смущённо спросил я, чувствуя, что покраснел. Луна смогла узнать, что я находился рядом с ней под мантией-невидимкой, она вполне могла понять, что я о ней подумал.

— Что ты — тёмный маг. Способность разговаривать с рептилиями не делает тебя темным волшебником. Она делает тебя более уникальным по сравнению с другими, а в этом нет ничего плохого.

Луна похлопала меня по колену, будто выразив таким образом свою поддержку, спрыгнула со скамейки и, не прощаясь, ушла в школу, оставив меня одного. За исключением семьи Уизли и Гермионы, никто ещё не говорил мне, что не считает меня темным волшебником. Немного чудная когтевранка Луна Лавгуд стала первым незнакомым мне человеком, кто сказал о моей невиновности вслух. Я был настолько обрадован этим событием, что поспешил в гостиную Гриффиндора, забыв накинуть на себя мантию-невидимку. Разумеется, по пути я встретил профессора Снейпа и получил дополнительную неделю наказаний, но это было не так уж и важно, ведь кто-то ещё, кроме моих друзей, верил мне.

— Вы знаете Луну Лавгуд? — запыхавшись после быстрого бега, я живо спросил у друзей, которые дожидались меня после отработки в гостиной. Гермиона и Рон посмотрели на меня так, как будто у меня и вправду были рога на голове.

— Лавгуды наши соседи, — почесав нос, неуверенно протянул Рон. — Но я никогда их не видел, говорят, они немного чудные.

— Луна начала учиться в Хогвартсе в этом году, она поступила на Когтевран, — Гермиона, как всегда, знала намного больше, чем мы с Роном. — Она немного чудная, но, кажется, очень умная девочка.

— Она сказала мне, что не верит в то, что я могу быть темным магом, — радостно признался я друзьям.

— Разумеется, никакой ты не тёмный волшебник. Каждый разумный человек это понимает, — категорично заявила Гермиона. — Если кто-то этого не понимает, то ума у этого человека, как у улитки. А Луна своим признанием доказала, что в Когтевране учатся действительно умные волшебники.

Захлопнув свой учебник, Гермиона резко вскочила с кресла и направилась в свою спальню. Такой импульсивной она была, пожалуй, только на занятиях полётами, и то, потому, что боялась высоты.

— Что произошло? — недоуменно спросил я у улыбающегося Рона.

— Когда мы возвращались из библиотеки, то столкнулись с Джастином. Они с Гермионой повздорили из-за тебя, так что профессор Макгонагалл сняла с Гермионы и Джастина по десять очков за ссору в школьном коридоре. Правда, потом она вернула нам пять очков за защиту чести друга.

Джастин никак не успокаивался, чаще других называя меня темным волшебником. Это угнетало, потому что, как бы я ни уверял его, что не приказывал змее нападать, он мне не верил. Никогда бы не подумал, что пуффендуйцы могли быть настолько упрямыми и непрошибаемыми. Мне казалось, что это основные качества гриффиндорцев. Так что, когда Джастина и Почти Безголового Ника нашли оцепеневшими, все подумали на меня, даже профессора. Директор вызвал меня для беседы, но что я мог ему сказать, кроме того, что был невиновен?! Как-то так получилось, что после посещения директорского кабинета, я снова оказался в том внутреннем дворике. Сидел на скамейке, рассеяно болтая ногами, и старался хоть как-то подбодрить себя.

— Если ты будешь обращать внимание на каждый слух, преследующий тебя, то никогда не сможешь жить спокойно, — Луна присела рядом со мной, протянув мне лакричную палочку. Поразительно, что она оказалась рядом со мной именно тогда, когда мне захотелось побыть в её странной компании.

— Я бы хотел, но у меня не получается. Я не хочу, чтобы меня считали злым, — сладость подняла моё настроение быстрее, чем посиделки в одиночестве на свежем воздухе. А может, на меня так действовало присутствие Луны, будто я попал в мир, где все у всех хорошо. Тётя Петунья, наверное, назвала бы такой мир наркоманским.

— Слухи не делают человека злым, злым его делают поступки.

Луна делилась со мной конфетами, и иногда говорила о чем-то совершенно невозможном. О каких-то странных существах, которые обитали в этом месте и отпугивали большинство студентов; только вечерами, когда эти существа засыпали, сюда можно было прийти. Она предположила, что профессор Снейп был таким злым из-за неразделённой любви. Вот уж это, точно, было ерундой. Никогда бы не поверил, что Снейп был в кого-то влюблён, он голову помыть не мог, а уж любить кого-то и подавно не смог бы. А ещё Луна предположила, что иногда, когда профессор Макгонагалл превращалась в кошку, то она вместе с миссис Норрис бродила по школе в поисках валерьянки. Это было самое весёлое и самое невероятное из её предположений, и, если честно, я многое бы отдал за то, чтобы оно оказалось правдой.

С Луной было весело, с ней легко можно было забыть о своих проблемах, но находиться рядом с ней было очень сложно. Меня слишком смущало её поведение. По тому, как к ней относились её однокурсники, я бы сказал, что она смущала не только меня. Многие когтевранцы прятали от неё какие-то вещи, мне не казалось это весёлым, но Луна лишь меланхолично пожимала плечами, говоря, что все вещи когда-нибудь найдутся.

Однажды я встретил Луну в коридоре, ведущем в библиотеку. Она сидела на подоконнике, обрывая лепестки с ромашки. На её ожерелье прибавилась ещё одна пробка, а серёжки-редиски, кажется, поменяли форму. Она была настолько сосредоточена, что не заметила, что её сумка упала с подоконника.

— Что ты делаешь? — подняв сумку с пола, я положил её рядом с хозяйкой на подоконник.

— Гадаю, — радостно ответила она, оторвав последний лепесток.

— С помощью цветка? — конечно, я знал, что с помощью ромашек девочки гадали на мальчиков, но мне казалось, что такой чепухой занимались только те девочки, у которых не было магических способностей.

— Это самый древний и самый известный способ гадания, — улыбнулась Луна, стукнув меня по носу тем, что осталось от цветка.

— На что же ты гадала? — мне не стоило спрашивать, но вопрос сам собой сорвался с языка.

— Заметит ли профессор Снейп ошибку в моем эссе, — звонко соскочив с подоконника, призналась она.

— И что получилось? — заинтересованно спросил я. Мы вместе направились в библиотеку. Когда мы зашли, многие посмотрели в нашу сторону, а некоторые даже стали перешёптываться.

— Не заметит, — Луна была так рада результату своего гадания, что мне оставалось лишь улыбнуться ей в ответ. Результат этого гадания можно было просчитать по количеству лепестков, но вряд ли Луна сжульничала.

— Знаешь, Гарри, а это здорово, что Луна стала твоим другом, — сказала Гермиона, когда я сел к ней за стол, чтобы попытаться списать задание по Истории магии. — Может быть, она немного необычна, но она умеет отстаивать свое мнение.

Наверное, я снова пропустил какое-то столкновение в школьном коридоре, из-за которого Гермиону лишили факультетских очков. Уж не знаю, но я точно упустил тот момент, когда Гермиона стала считать мою дружбу с Луной хорошим занятием. Мне самому иногда казалось, что я немного сумасшедший, раз общаюсь с Луной Лавгуд. Но потом я замечал, как пренебрежительно смотрели на неё многие ребята, отказываясь принимать всерьёз, и мне становилось стыдно за собственные мысли. Луна была первым человеком, подбодрившим меня в трудный момент. Пусть я буду сумасшедшим, но я не брошу общаться с ней из-за каких-то странностей. Гриффиндорцы не оставляют друзей в беде, не предают и не бросают их.

— Да, — согласился я с Гермионой, потихоньку умыкнув её свиток с заданием по истории. — Знаешь, я всегда могу пожаловаться ей на вас.

Я действительно всегда мог пожаловаться Луне на что-то, что меня беспокоило, но чаще всего Луна находила для меня слова поддержки раньше, чем я начинал говорить. Так случилось и в тот раз, когда Гермиона оцепенела. Камень, который свалился на нас с Роном, был неподъёмен, но стоило Луне пробраться в больничное крыло со своими ромашками, как я вдруг понял, что все будет хорошо. Мандрагоры скоро должны были созреть, а это значит, что все оцепеневшие ребята будут расколдованы. Даже Рон приободрился, когда Луна, насвистывая какую-то песенку, вставила маленькую ромашку в волосы нашей подруги.

— Разве вы ещё не догадались, кто является чудовищем Тайной комнаты? — любуясь своей работой, протянула Луна.

— Нет, но Гермиона наверняка знала ответ на этот вопрос. Она убежала в библиотеку с таким видом, как будто ей оставалось совсем чуть-чуть до разгадки, — понуро протянул Рон, став рассеянно обрывать лепестки с одной из ромашек.

— Вам просто нужно соединить все кусочки мозаики, чтобы увидеть картину, — улыбнулась Луна. — Все, что необходимо для этого, у вас уже есть.

Во всем, что говорила и делала Луна Лавгуд, всегда был двойной смысл, я вполне смог в этом убедиться, когда она показала мне своё эссе, в котором Снейп не заметил ошибки. И тогда мы с Роном нашли подсказку, оставленную нам Гермионой. Василиск — чудовище Тайной комнаты. Но мне кажется, спроси мы об этом у Луны напрямик, она бы не ответила нам. Все когтевранцы считали, что лучший ответ — это тот, до которого докопался сам.

Когда я спас Джинни Уизли из Тайной комнаты, многие ребята перестали считать меня темным волшебником, а некоторые, наоборот, укрепились в этом мнении, считая, что я все это подстроил. Мнение окружающих изменилось, но пересуды никуда не исчезли, наверное, мне придётся научиться с ними жить. Ведь, в конце концов, не они создавали меня, а мои поступки делали меня тем, кем я был.

— Луна, а как ты узнала, что я был под мантией-невидимкой? — я решился спросить об этом, лишь когда Хогвартс-экспресс остановился на перроне в Лондоне.

— Рядом с тобой витало столько мозгошмыгов, что мантия не смогла их всех укрыть, — усмехнулась Луна, спрыгнув с последней ступеньки на перрон.

Если однажды я начну понимать Луну Лавгуд, то, должно быть, потеряю душу.

Ещё немного лжи

— Мы часто играли в эту игру с сестрой…

Нежный, переливчатый голосок Флер заполняет Гермиону без остатка, позволяя утонуть в чарующей вейловской магии, которая, кажется, может овладеть любым живым существом даже на расстоянии. Гермиона воскрешает в памяти каждое её слово и жест, в душе поражаясь, насколько милой может быть импульсивная жестикуляция, которой Флер пыталась заменить половину своей речи. Снова и снова она воссоздаёт в своей памяти тот изящный жест, каким вейла сотворила переливчатый, чуть серебристый образ маленькой мантикоры. Гермиона помнит, как хвост, полный смертоносного яда, энергично размахивал из стороны в сторону, будто у маленького игривого котёнка, собравшегося прыгнуть на цветной бантик. Но больше всего её поразило лицо, которым обладала эта мантикора.

Лицо Гарри Поттера.

Из золотого мальчика Британии Флер сделала самого опасного хищника магического мира. Беззаботно рассматривая всех волшебников, которые, разинув рты, глядели на зверя, он вальяжно потянулся, отряхнув свою густую гриву. Будь этот зверь настоящим, Гермиона уверена, что грива его была бы чёрной, а глаза — ярко-зелёными, полными безграничного счастья. Ведь будь Гарри Поттер мантикорой, он был бы свободен ото всех человеческих бед, он создавал бы несчастья другим. Дымчатая мантикора подпрыгнула, будто стараясь поймать что-то невидимое в воздухе. С задорной мальчишеской улыбкой Гарри смотрел на свою львиную лапу, словно раздумывая, стоит ли уничтожать хрупкую невидимую душу, попавшую ему в лапы.

Когти разжались, но раны были столь глубоки...

Воскрешая в памяти тот вечер, Гермиона вспоминает ещё один дымчатый образ. Тонконогое существо таращилось на неё огромными глазами, выполняя причудливые, слегка странноватые движения. Гибкое, гладкое тельце зверька серебрилось в мареве созданного для него магического дыма, распределяя крупицы магии по своим следам. И сначала Гермиона задавалась вопросом: зачем он это делает? Был ли какой-то смысл в существовании столь нелепого существа, что топталось своими не в меру большими ступнями, оставляя за собой столько следов? Лишь сейчас она поняла, что это существо с её лицом плело витиеватую дорожку едва заметных отблесков для того, чтобы она смогла найти дорогу домой.

Гермиона Грейнджер была застенчивым лунным тельцом.

Позволяя воспоминаниям о том чудесном вечере заполнять тело, Гермиона надеялась, что неведомая вейловская магия покорит её, оставив в душе приторно сладкий привкус обмана, забивая собой агонию её истерзанного тела. Ей хотелось бы верить, что магия этого мира работает именно таким образом и что, открыв глаза, она окажется в гостевой спальне дома Флер на берегу океана. Распахнёт тяжёлые шторы и будет наблюдать за тем, как восходящее солнце золотит барашки набегающих на белёсый пляжный песок волн. Всеми фибрами своей истерзанной души Гермиона хотела бы очутиться там — рядом с молчаливым Гарри, сосредоточенно составляющим планы поисков очередного крестража; бестолково пытаться помогать Флер с приготовлением пищи, втайне наслаждаясь тем, что именно вейле приходится готовить; ей хотелось бы оказаться напротив Рона за шахматным столом, прекрасно зная, что заранее разгадает комбинацию, по которой он будет играть. Гермионе хотелось быть вместе с ними, поэтому она так старательно вписывала свою призрачную, сотканную из воспоминаний, фигуру рядом с друзьями.

Пусть это и было лишь в её мечтах.

Но, открывая глаза, Гермиона всегда видит тёмный каменный потолок. Она смогла рассмотреть в нем ряд выбоин, нанесённых, должно быть, камнем. Кто-то из прежних узников этого подземелья бросал его в потолок, быть может, желая, чтобы на обратном пути он размозжил ему голову. Пока для неё оставалось загадкой, как тот пленник нашёл орудие своей свободы в этой маленькой каменной клетушке, где есть только дверь и решётка, разъединяющая одну клетку от другой.

Капли конденсата размеренно разбивались о холодный пол, на котором лежала Гермиона, напоминая ей, что бьются за свободу пока только они, упорно разыскивая для себя путь прочь из этого мешка, полного забытых смертей. Сквозь звуки расшибающейся воды и тихого то ли поскуливания, то ли напевания она слышала куда более опасные звуки.

Уверенные. Размеренные. Шаги.

Гермиона знала, что будет, если к тому моменту, как её мучитель придёт, она не встанет с пола, но сил не было ни на одно движение. Ей нужно было постараться спрятать оставшиеся у неё крупицы счастливых воспоминаний поглубже, чтобы до них нельзя было добраться и уничтожить. Она не должна была потерять этот последний, ещё отливающий серебристым маревом волшебства, кусочек своего счастливого прошлого.

Ведь она так легко позволила забрать у неё размытые детские воспоминания, полные обидчивых выкриков одногодок, предпочитающих пинать футбольный мячик на поле, чем изучать что-то новое в тихих, пыльных помещениях библиотеки. Им было невдомёк, что помимо обретения прекрасных знаний, например, о все том же явлении конденсации, которое она наблюдает уже довольно долго, в библиотеке можно было просто любоваться танцем пылинок, вырисовывающих простую человеческую магию на рыжем солнечном свете. Гермионе всегда было интересно узнать, какие тайны хранят в себе эти пылинки, видевшие, наверное, не одно поколение семей, живущих в Лондоне. Тогда, засиживаясь в читальном зале допоздна, она мечтала научиться читать мысли.

Теперь она это умеет.

Затем она легко отдала свои школьные воспоминания, отчасти потому, что они были похожи на детские. Гермиона начала бороться лишь за те, в которых были Гарри и Рон. Загнанная в тесную клетку, она могла только огрызаться в ответ на действия её мучителя, надеясь, что однажды он совершит ошибку и у неё появится возможность бежать. С каждой новой порцией боли надежд на счастливый побег становилось все меньше и меньше. Как тогда, когда они разделились, чтобы спастись от егерей. Выбранная наугад тропинка привела Гермиону к холоду каменных стен и жару агонизирующего тела. Именно поэтому ей пришлось начать обращаться к своим счастливым воспоминаниям, чтобы хоть на немного, хоть призрачно, но уменьшить остаточную боль, терзающую её тело.

Медленно, но верно начали умирать воспоминания о первых годах в Хогвартсе — сколько бы сил она ни затрачивала, пытаясь воскресить в мыслях прекрасный свод Большого зала или уютную атмосферу гостиной Гриффиндора поздним вечером, когда они оставались втроём у камина, наслаждаясь тишиной и составлением бессмысленных детских планов по поимке призрачных врагов, воспоминания не возвращались к ней. Гермиона знала, что все это когда-то было в её жизни, но уже не могла припомнить, счастлива ли была в те моменты. Яркие картины прошлого тускнели одна за другой, пока в её распоряжении не осталось всего одно видение, уже начавшее тускнеть, но, благодаря чудесной вейловской магии, ещё не потерявшее былого очарования.

Скоро она потеряет и его.

Петли скрипят. Дверь приоткрывается. Яркий свет бьёт в чуть приоткрытые глаза. Почему-то на ум Гермионе приходит простое заклятие, способное справиться с проблемой скрипучих петель. Но измученный ожиданием рассудок напоминает ей, что петли не приводят в порядок именно затем, чтобы их звук наводил трепет на узников клеток, предвещая новую порцию боли, а может, и скорую смерть.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: