Цветок розового дерева 3 страница

— Грязнокровка!

Возможно, когда-то давно Беллатриса Лестрейндж была красивой женщиной с глубоким томным голосом. Быть может, когда-то давно хогвартские профессора ставили её успехи в магическом искусстве выше, чем у остальных чистокровных отпрысков благородных семей. Должно быть, она кружила головы своей силой и силой своей убеждённости идее. Окажись идея не настолько пагубной, то Беллатриса Лестрейндж не стояла бы сейчас, сжимая в руке свою кривоватую волшебную палочку, предвкушая, как заставит грязнокровку кричать и скулить.

Быть может, Гермионе стоило прекратить раздумывать о несбыточном.

— Фанатичка!

Привычно огрызаясь в ответ, Гермиона находит в себе силы встать с пола, чтобы смотреть в безумные глаза ведьмы, преданно служащей Тёмному лорду, на равных. Она сама не понимает, откуда взялись эти силы, будто Беллатриса наложила на неё Империо, как только вошла в камеру. Но это не так: Белла уже давно оставила попытки подчинить себе Гермиону этим заклятием.

Воля грязнокровки слишком сильна.

Волю эту нужно сломить.

Эту игру они ведут уже не одну неделю, не приближаясь к своим целям ни на один шаг. Каждый болезненный акт этого кровавого представления стал для них чем-то крайне необходимым: Беллатриса наслаждается, зная, что всегда сможет спуститься в подвал дома сестры, чтобы помучить подружку Поттера. Пусть она не та, кого он трахает, но она знает больше его тайн, чем кто-то другой, и, когда Белла её сломает, а это непременно случится, то преподнесёт голову ненавистного шрамоголового мальчишки своему Лорду. Делая очередной ход, Лестрейндж успевает заметить панический страх в глазах своей жертвы, прекрасно понимающей, с чего начнётся новый круг пытки.

— Круцио!

Мастерски владея заклятием боли, Беллатриса направляет его на ноги, чтобы ненавистная ей грязнокровка оказалась на коленях. Может быть, волю её пока не удалось сломить, но тело подчиняется Белле беспрекословно.

Скуля в агонии, Гермиона сжимает кулаки. Кажется, что ноги её опустили в кислоту. С каждой секундой от них остаётся все меньше, ведь кожа лопается, разъедаемая болью, оголяя мышцы и сухожилия, скоро должны показаться белёсые кости. Её убивают, медленно и по частям, и ей бы ползти прочь от своего палача, но сил нет.

Есть только крик. Неистовый. Агонизирующий.

Гермиона орёт, причиняя себе этим ещё больше страданий. В тесной каменной клетке крику некуда деться, и он возвращается, давя на её сознание сильнее, чем пыточное заклятие. В этом иступленном вопле отчаяния, множество раз отражённом от стен, эхом звучит её собственный голос, сурово говорящий, что такова судьба — умереть в темноте от боли; сойти с ума от неуёмней убеждённости безумной идеи.

— Где прячется мальчишка?

Беллатриса снимает заклятие, давая своей жертве спасительную передышку и силы для того, чтобы ответить на вопрос. Только вот Гермиона почти не чувствует разницы: в её сознании до сих пор звенит собственный суровый голос; ног она почти не чувствует и боится взглянуть на них, хотя и понимает, что их не разъела кислота. Это всё её мозг, он играет с ней в безумную игру, выдавая за действительность безжалостный умысел волшебницы, держащей в руках волшебную палочку.

— Такая глупая-глупая, грязнокровка, неужели ты не понимаешь, что твой герой сбежал, спрятался и позволяет другим умирать за себя?

Сквозь суровость собственных криков, крутящихся в сознании, до Гермионы доносятся насмешливые речи Беллатрисы. Она пытается её сломить, безумно желая вызнать местонахождение дома Гарри и Флер. Ей нужно задеть девчонку за живое, чтобы обида или отчаяние от безысходности выдали тайну. Но в Гермионе осталось так мало живого, что язвительные замечания Лестрейндж лишь царапают воздух вокруг, не добираясь до цели.

— Неужели не понимаешь, что освободишься, выдав мне Поттера?

Гермиона прекрасно это понимает. Иногда, прислушиваясь к тоскливому перестуку капель, она позволяет себе подумать, что будет, если она выдаст тайну. Беллатриса тут же доложит обо всём Тёмному лорду, и он вместе со всем ближним кругом явится в дом Гарри. Разумеется, обитатели дома дадут бой нападающим, но почему-то, в мыслях Гермионы, верх в схватке всегда одерживали слуги Тёмного лорда. Не то чтобы она не верила в силы своих друзей, но вокруг неё было столько тьмы, что Гермиона постепенно начала терять веру в то, что у света хватит сил победить. Пока им удавалось только рассеяно гореть, вселяя слабую надежду в сердца простых волшебников. Они не одержали ни одной победы, позволяя загнать себя в подполье, выбираться из которого с каждым днём стало все сложнее.

— Нет.

Полчища отказов, из которых постепенно ускользала былая гордость и уверенность, всколыхнулись, получив ещё одного своего брата — совсем слабого и сломленного. Беллатриса заливисто смеётся, понимая, что сокрушила пленницу, осталось совсем чуть-чуть, и она выдаст ей тайну. Невольно, лишь на мгновение, Белла восторгается этой грязнокровкой, скулящей у её ног. Она продержалась под пытками не один месяц, прежде, чем дух её начал сдавать. Эта грязнокровка оказалась куда сильнее никчёмных Лонгботтомов, сошедших с ума от таких же манипуляций. Но миг восхищения прошёл так же быстро, как и наступил, уступая своё место страсти к пыткам. Беллатриса бросает пыточное заклятие, направляя его на сжатые кулаки, и держит его, пока от стен вновь не начинает отражаться отчаянный вопль.

Скоро и тело, и дух грязнокровки будут принадлежать Беллатрисе.

Дверные петли скрипят, мурлыча сладостное обещание скорой встречи. Гермиона старается не прислушиваться к звукам удаляющихся шагов; пытается заставить своё сердце не стучать так неистово счастливо. Это ещё не конец, лишь небольшая передышка перед тем, как Лестрейндж найдёт достаточно большой прут и, придав ему достойную форму, переломит им хребет своей пленницы, вызнав все интересующее. Прикрывая глаза, Гермиона силится привести дыхание в норму и взять под контроль нервно трясущиеся конечности. Подвывания из соседней камеры становится громче и, к своему изумлению, Гермиона улавливает в них мотив. Такой же мрачный и страшный, как и то место, в котором они похоронены заживо, такой же гипнотический, как и желание жить.

Грань её веры истощена до предела.

Домовик с лёгких хлопком появляется в камере, он принёс скудный паек, не дающий заключённым умереть раньше времени от голода и истощения. Гермиона уже не обращает на это запуганное лопоухое существо никакого внимания. Ещё на первой неделе своего заключения она выяснила, что эльф забит и вымуштрован до такой степени, что начинает выкручивать себе уши при одном взгляде на узника. Хлопок от его перемещения послышался ещё несколько раз, прежде, чем звуки в подземелье умерли. Вода кажется солоновато-горькой то ли из-за крови прокушенных губ, то ли из-за затхлости помещения, но почему-то на ум лезут строки из учебника зельеварения. Любисток должен иметь такой привкус, а он входит в состав дурманящей настойки. Облизывая губы, Гермиона хрипло смеётся, кажется, она начинает понимать Грюма.

Жаль, обстоятельства не в её пользу.

Откидывая жестяную миску прочь, Гермиона растягивается на холодном полу, надеясь, что холод заберёт у неё последние силы и окунёт в тёплую тьму. Прикрывая глаза, она вновь вслушивается в навязчивый перезвон капель и тихий скулёж из соседней камеры. Она даже не осознает, когда к этим привычным звукам примешивается смущённое бормотание Гарри. Резко садясь и распахивая глаза, Гермиона видит его стоящим на расстоянии нескольких шагов, он сжимает наколдованный букет цветов. Их искусственность заметна, так как цвета слишком ненастоящие и яркие. Гарри исступлённо бормочет, пытаясь придумать, для чего ему эти цветы. Отнекиваясь от очевидного, он спонтанно вспоминает названия различных зелий, в которых могли бы использоваться эти растения, окажись они живыми. Её храбрый друг никак не желает выдавать имя девушки, которая ему так нравится. Понимая, что его загнали в угол, Гарри отмахивается, легко уничтожая букет, и уходит с высоко поднятой головой.

Гермионе хочется смеяться и плакать.

Она, наконец, сошла с ума.

Ведь она прекрасно помнила тот вечер, когда они с Роном поймали Гарри в одном из школьных коридоров, сжимающим в руках свой нелепый букет. Кажется, Рон пытался делать вид, что ему совершенно неинтересно, в кого влюбился его лучший друг. Наверное, уже тогда он ревновал и был огорчён от мысли, что и в этом Поттер его превзошёл. Сначала — стал участником Турнира Трёх Волшебников, а теперь — нашёл девушку. А вот ей не хотелось так быстро сдаваться. Возможно, всему виной женское любопытство, а может, она просто ревновала, не желая отдавать своего друга кому-то ещё. Гермиона до сих пор с гордостью вспоминает, как ловко выкрала из чемодана Гарри Карту Мародёров и устроилась с ней в библиотеке, рассматривая множество помеченных именами точек, в поисках той, что звалась бы Гарри Поттер. Сначала, увидев имя девушки, с которой встречался Гарри, Гермиона опешила от удивления. Флер Делакур — чемпионка Шармбатона и соперница Поттера в Турнире. Коварная вейла решила околдовать самого младшего участника соревнования — так она решила, когда первоначальный шок прошёл.

Коварная вейла и глупый мальчишка, вечно попадающий в неприятности.

Гермиона потратила много времени на то, чтобы зародить в душе Гарри сомнения насчёт его девушки. Так ли он был ей интересен, как кажется? Она даже подстроила, чтобы старшекурсник с Пуффендуя напал на Флер, прижав к стене с единственным намерением поцеловать. Но все закончилось совершенно не так, как Гермиона предполагала: Гарри проклял и без того одурманенного мальчишку, и ей впервые пришлось устыдиться своих поступков.

Порой она думала, что все люди злы, и только Гарри её не предаст.

Из соседней камеры доносится тонкий вскрик, впервые она слышит что-то ещё, кроме мелодичного поскуливания. Оборачиваясь к решётке, Гермиона снова видит Поттера: он сидит на корточках, совсем рядышком, и смотрит на неё серьёзно и задумчиво. Подсознание подсказывает, что нужно что-то сказать. Нужно узнать, настоящий ли он.

— Откуда ты знаешь, что она действительно любит тебя, а не забавляется со скуки? — с языка слетает совершенно неуместный вопрос. В испуге Гермиона закрывает рот руками, будто сможет вернуть все свои слова обратно. Но нет, они насмешливо звенят, окружая их повсюду. Гарри не хмурится и не злится, кажется, он совершенно не разочарован из-за недоверия подруги.

— Я просто знаю это, Гермиона, — в его голосе лёгкость и уверенность, которой она ещё ни разу не слышала из его уст. — Я всегда ощущаю, когда она рядом. Мне кажется, я смог бы даже сказать, что она чувствует в тот или иной момент. Она не видит во мне золотого мальчика, победившего в годовалом возрасте Тёмного лорда. Для Флер я просто Гарри.

Просто Гарри.

Слова висят в воздухе, и Гермионе кажется, что она могла бы их даже потрогать. Окажись её друг — просто Гарри — все было бы таким обыкновенным. Они бы учились магии в одной из самых старинных волшебных школ. Возможно, между Гарри и Роном не было бы зависти, ведь они были бы заурядными мальчишками без славы и особых талантов. Как и большинство гриффиндорцев, они бы строили козни слизеринцам, стараясь обойти их в любом состязании и выиграть кубок школы. Они бы прожили своё детство без переживаний и сожалений.

Просто. Как и полагается всем подросткам.

Будто слыша её мысли, Гарри искренне улыбается и протягивает руку, чтобы помочь встать. Руки Гермионы дрожат, но она упорно тянется, желая коснуться шероховатой, чуть грубоватой ладони друга. Пальцы её касаются лишь пустоты: вязкой и холодной, а Гарри осыпается пеплом на грязный пол.

Она сходит с ума. Все это из-за зелья.

Ей нужно просто подождать и не реагировать на происходящее.

Она просто должна перестать доверять разуму и сердцу.

Магия вьётся по её жилам, отравляя тело. Волшебство, которым Гермиона всегда восторгалась. Ведь с помощью заклинаний можно было превратить один предмет в другой; создать себе новый образ и затеряться в толпе; в мгновение ока уничтожить то, что не могло уничтожить время. Гермиона считала, что нет ничего прекраснее магии, которой обладали волшебники, пока не увидела, как колдуют вейлы. Флер казалась ей сотканной из самого яркого ведовства, неистового ревущего, как пламя огня. Вейла могла подчинить своей воле любого волшебника, а предпочла покориться нелепому мальчишке, ворующему для неё цветы.

Несмотря на все свои раны, полученные из-за заколдованного Крама и живой изгороди, Флер беспокоилась лишь о Гарри, ловко смывая с него кровь и заживляя ужасную рану на его руке. Она не отдала его мадам Помфри, пока сама не убедилась, что с ним все хорошо. Флер была вейлой, пойманной в сети своей странной привязанности к золотому мальчику Британии на пороге новой войны. Она могла бы сбежать из страны, могла бы закрыться в стенах своего фамильного особняка, надеясь, что зло из Британии никогда не придёт в её дурманящую страну, не тронет её семьи. Но коварная вейла предпочла остаться рядом со своим глупым мальчишкой; купила дом на берегу океана; стала членом ордена Феникса.

Гермиона ещё никогда так не ошибалась в людях.

Стараясь запретить своему разуму думать и вспоминать, Гермиона всматривается в танец разбивающихся капель; в каждой из них замечая очередную картинку своей жизни. Возмущённый голос Гарри звенит, и он тянется рукой, будто стараясь поймать летящую каплю. Невольно, Гермиона улыбается, она уверена, что он её поймал, ведь Поттер прирождённый ловец: он ищет маленький золотой мячик в небе, чтобы закончить поединок и стать победителем.

— Нюхлер? Почему я стал нюхлером?

Разгадав образ, который парил над его головой, изумляется Гарри. Он с прищуром смотрит на улыбающуюся Флер, которая создала этот дымчатый силуэт. Гермиона всегда чувствовала себя немного чужой, когда они смотрели так друг на друга, будто в комнате никого кроме них нет, словно во всём мире никого нет. Нашедшие своё счастье, несмотря ни на что.

— Ты же ловец!

Флер искренне смеётся, и её голос разлетается тысячами колокольчиков, наполняя Гермиону покоем. Пусть она сходит с ума, но это так приятно. Она наблюдает, как Гарри создаёт золотистый зайчик, и он скачет по тёмным стенам, а за ним мчится серебристый нюхлер. Направляя поток яркого света выше и выше к потолку, Гарри смеётся, наблюдая за комичными попытками маленького зверька подпрыгнуть так высоко. Смех его обрывается так быстро, что когда Гермиона переводит взгляд с растворяющейся в воздухе фигурки нюхлера на Гарри, то не может понять, что происходит. Ей кажется, что её друга душит серебристая верёвка. Картина эта настолько сюрреалистична, что Гермиона встряхивает головой, пытаясь смахнуть пелену слез с глаз, стараясь не смотреть на то, как ужасная змея Тёмного лорда рвёт глотку Гарри Поттера.

Алая кровь бежит на каменный пол.

Силясь отползти от струйки крови, преследующей её, Гермиона задевает жестяную миску. Жестянка громко бренчит, напоминая, что колокол всегда звенит по чьей-то жизни.

— Нет!

Их крики с Флер сливаются в один, но только вейла бросается к израненному телу, а Гермиона все дальше пятится в отчаянии. Всегда изящные движения Флер замедляются, становясь растянуто опасными, неправильными, смертельными. Гермиона отступает, загоняя себя в угол каменной клетки — в самый ужасный из своих снов. Ей хочется закрыть глаза, чтобы не видеть, как гаснет прекрасный образ девушки, которую она хотела бы назвать своей старшей сестрой; хочется зажать уши, чтобы не слышать надтреснутый жалобный вой одиночества. Если бы только она могла, то непременно сделала бы это, но в силах Гермионы только смотреть и умирать вместе со своими видениями.

Безжалостными, наполненными серебристым маревом волшебства, фрагментами её медленно тлеющей души.

— Прости меня!

Крик Гермионы звенит эхом, стремясь рассыпать образ, внушающий ей животный страх. Она заранее знает, что никогда не сможет вымолить прощения; видит это в изменении всегда прекрасных черт. Острые вейловские когти могут вырвать сердце из груди противника; огонь, горящий в их жёлтых глазах, выжечь душу предателя. Гермиона прекрасно знает это, она видела, как Флер убивала, потому что им не хватило духа.

Она немного зверь.

Она немного безумна.

Она стремится вырвать собственное сердце из груди.

— Прости меня... Я не смогла... Прости меня...

Сколько бы Гермиона ни просила, ей не вернуть Флер утраченного. Ей не возвратить вейле смысла жизни — не воскресить Гарри Поттера. Она предала их — выдала тайну. Закусывая большие пальцы до кости, лишь бы не кричать, лишь бы не выть вместе с Флер, лишившейся всего, Гермиона жаждет, чтобы Беллатриса Лестрейндж пришла и забрала её жизнь. Ведь такова участь всех предателей, всех грязнокровок — умереть в безверии, в темноте и страхе, сошедшими с ума.

Размазывая слезы и кровь по лицу, Гермиона хочет, чтобы все прекратилось. Она алчет расправы над собой. Где же тот узник нашёл камень? Как же ей отнять свою жизнь, чтобы никогда не услышать из искривлённых уст Беллатрисы роковых слов о смерти её друзей. Гермионе незачем жить в мире, который покинула надежда. Прутья соседней камеры единственное, что кажется не таким монументальным и прочным, как каменные стены, хранящие в себе души множества сошедших с ума. Если ей удастся добыть один из прутов — она сможет себя убить.

В вальсе боли её хаотичных видений Гермиона приближается к цели, касаясь рукой холодного металла. Испачканные в крови руки, кажется, и не принадлежат ей вовсе — это руки Флер, на которых навечно застыла кровь Гарри. Запеклась смертельная агония великой любви. Срываясь, Гермиона кричит. Неистово. Вкладывая в этот крик последние крупицы своей души и рассудка. Она призывает своего мучителя, зная, что Белла где-то рядом, наслаждается воплями и ликует от осознания того, что уничтожила её.

— Гермиона.

Холодные тонкие пальчики касаются её рук, обрывая неистовый крик. Гермиона уже не понимает, где явь, а где дурман, но она рада, что видит это лицо перед собой.

Луна Лавгуд.

Самая странная девчушка из всех, когда-либо виденных Гермионой в жизни. Она казалась такой похожей на Флер, но вейла лишь улыбнулась, когда однажды Гермиона набралась смелости признаться в своих мыслях. "Мисс Лавгуд прекрасна, Гермиона, и ей не нужно быть похожей на кого-то. Её взору и сердцу открыто больше, чем нам с тобой." Слова Флер причудливым перезвоном висят в воздухе, и, оглянувшись назад, чтобы взглянуть на вейлу, Гермиона жалобно всхлипывает, замечая алую кровь, разливающуюся по каменным плитам.

В руке Флер зажато её сердце. Даже звери не могут жить без любви.

— Гермиона, — мечтательный голосок Луны, заставляет Гермиону оторвать взгляд от прекрасного мёртвого лица.

— Я не справилась, Луна. Я их убила, — надорванный голос хрипит, но Гермиона упрямо повторяет слова, желая, чтобы они обрели силу, способную уничтожить её.

— Пройди по узору — он приведёт тебя домой, к тем, кого ты любишь.

Голос Луны серебрится пылью, оседая на хрупкую, измученную фигурку Гермионы. Её слова отдают вяжущим привкусом черёмухи на языке, не дающим сказать ни слова лжи. Всматриваясь в голубые глаза девушки, Гермиона видит в них лунный свет, будто призывающий её начать танец, вытаптывая замысловатые узоры следов. Руки соскальзывают с прутьев решётки и, оборачиваясь, Гермиона видит отпечатки замысловатых петель повсюду. Они горят в алой крови Флер, покрывают её сердце завитушками, переходя на руку и тело — к зияющей в груди дыре. Руки Гермионы дрожат, но она должна коснуться разорванной острыми когтями плоти. Она обязана увидеть последний завиток узора на её дороге домой. Серебристым маревом дурмана распадается бледное тело вейлы, стоило только его коснуться. На руках Гермионы лишь её кровь, текущая из прокушенных пальцев.

Дверные петли поют свою песнь.

На этот раз Беллатриса не намерена вести их обычную игру, она уже знает, что её узница сломлена, осталось нанести на неё последнюю метку. Верёвки выскальзывают из волшебной палочки, пеленая и без того не способную сопротивляться девушку. Белла подвешивает свою жертву у стены, наслаждаясь полной покорностью; ликуя от того, что в карих глазах уже нет былой дерзости.

Со льва содрали шкуру, превратив в мёртвого кота.

— Знаешь, я подумала, что должна напомнить тебе, кто ты есть, — насмешливо тянет Беллатриса, убирая волшебную палочку в карман и доставая кинжал.

В её длинных, узловатых пальцах лезвие крутится так же легко и опасно, как и палочка и, невольно, Гермиона любуется мастерством Лестрейндж. Да, скорее всего, сейчас её убьют, но всегда нужно отдавать должное убийце. Беллатриса смогла сделать из медленной смерти Гермионы Грейнджер целое представление со множеством актов. Она сделала судьбу гриффиндорки более драматичной и горькой, томяще долгой и полной лжи, ведь ни одного истинного слова она не смогла от неё добиться, даже используя сыворотку правды. Всегда гонящаяся за новым знанием, Гермиона нашла способ быть неуязвимой для этого зелья. Она медленно травила себя ядом, вступающим в силу только при попадании в организм ингредиентов сыворотки. Из правды, столь желанной для слуг Тёмного лорда, Гермиона сделала своё оружие свободы. Смерть забрала бы её раньше, чем подействовала бы сыворотка. Так жаль, что Беллатриса Лестрейндж была столь искусной ведьмой в прошлом и смогла сделать выводы из своего заточения в Азкабане, выяснив на собственной шкуре, как может сломать душу холод каменных стен.

— Я знаю, кто я, — кривя губы в усмешке, хрипит Гермиона. — Знаешь ли ты, кем стала?

Беллатриса смеётся, в тайне наслаждаясь этой последней вспышкой неповиновения. Все же в большинстве львов было что-то нерушимое до самого конца. Лезвие блестит в длинных пальцах, рисуя первый росчерк на левом предплечье. Гермиона стонет, вздрагивая рукой, отчего дальнейшая кровавая полоса выходит не такой ровной, чуть портя метку, наносимую на её руку. Это лишь раззадоривает Беллатрису. Она отпускает лезвие из рук, позволяя ему зависнуть в воздухе на несколько мгновений, чтобы вновь продолжить терзать плоть, выводя столь любимое ругательство на руке пленницы.

Из последних сил борясь с собой, Гермиона отводит глаза от перепачканного в её крови ножа, чтобы тут же наткнуться на изучающий взгляд чёрных глаз. Беллатриса стоит слишком близко, отчего Гермиона может почувствовать чуть сладковатый аромат её кожи, непременно напоминающий ей о запахах умирающей осени. Жёсткие пальцы хватают за подбородок, принуждая смотреть прямо в лицо, не отводя глаз, и Гермиона на мгновение задумывается, касались ли эти пальцы кого-нибудь нежно, оставляя за собой эфемерный след ласки и заботы.

— Этот шрам на моей руке всегда будет правдой, — выдыхает Гермиона, смотря в чёрные глаза. — Метка на твоей руке всегда будет клеймом рабства.

Пальцы сжимаются сильнее, лезвие делает очередной надрез глубже, чем остальные. Они обе знают, что пришло время, когда Гермиона больше не может лгать, оберегая покой других, пришло время защищать себя. Беллатриса кривит губы в подобии саркастичной улыбки, хотя больше всего ей хочется впиться в губы этой грязнокровки и оторвать ей язык, чтобы больше она никогда не смогла оскорблять её Господина и всех чистокровных волшебников.

— Этот шрам на твоей руке навечно станет клеймом твоего предательства и победы моего Господина, — шепчет Белла, наклонившись к самому уху. Ей нравится ощущать трепет юного тела, содрогающегося от боли, которую она причиняет, и от угрызений умирающей совести. — Где прячется Гарри Поттер?

Главный и единственный вопрос, ответ на который во всём магическом мире знала только одна грязнокровка, был задан. Беллатриса шла к этому моменту несколько долгих месяцев: злясь, когда настырная девчонка не сдалась, предпочтя скулить от боли, рвать себе жилы, но не предавать друзей. Верность эта была бы похвальной, если бы она хранилась нужному человеку. Когда боль не помогла развязать язык, Белла обратилась за помощью к сыворотке правды. С непередаваемым наслаждением она смотрела, как Северус капал в рот своей бывшей ученицы смертельную для золотого мальчика дозу бесцветной жидкости. Но и тут грязнокровка превзошла все их ожидания. Она принимала яд, медленно наращивая его дозу, чтобы даже капля сыворотки правды, оказавшаяся на её губах, спровоцировала приступ удушья. Снейпу еле удалось откачать грязнокровку.

Именно в этот момент зародилось восхищение.

Восхищение молодостью и безумностью, на которую эта молодость может толкнуть. Гермиона задала медленный темп их смертельной игры, но последний ход все же оказался за Беллатрисой.

Единственная непостижимая и удручающая истина всех хранителей заключена в том, что все они жаждут выдать тайну. Беллатриса день изо дня смотрела на человека, посмевшего поддаться искушению, точно зная, что он обрекает этим своих друзей на верную смерть. Теперь Хвост скулит по ночам, умоляя судьбу пощадить его за своё предательство. Каждую ночь эта крыса видит двух мертвецов снова и снова, умирающих на его глазах, по его вине. Его кошмары натолкнули Беллатрису на разгадку её проблемы: Грейнджер способна терпеть физическую боль, предпочтя умереть и унести тайну с собой, но, если она увидит, как те, чью тайну она хранит, умрут, хотя бы в её мыслях, то не сможет больше терпеть. Порог самосохранения есть у каждого. Белла подвела измученное пытками тело к черте и изящно уничтожила разум, точно зная, что больше грязнокровка вытерпеть не сможет.

— Корнуолл, недалеко от Тинворта, коттедж Ракушка.

Слова слетают с губ, и их уже не остановить — они льются в самое сердце Беллатрисы, заставляя его трепетать. Она сломала девчонку, заставила её выдать тайну хранителя. Покорила свой воле.

Теперь вся она принадлежит только ей.

— Это было не так уж и сложно, мисс Грейнджер, — хлопая Гермиону по щеке, Белла ставит последнюю линию кровавого росчерка, навечно оставляя метку на девичьей руке.

Грязнокровка.

Грязную кровь не выжечь и не вытравить, она будет вечно течь в жилах. Вечность длиною в несколько часов, пока Беллатриса не кинет к ногам Грейнджер голову того, кого она предала и, наконец, не убьёт эту настырную девчонку, посмевшую вести с ней столь долгую игру. Верёвки исчезают, и тело, в котором уже нет никаких сил, падает на каменный пол. Беллатриса счастливо улыбается, наблюдая, как грязная кровь расползается, заполняя собой бессчётные выбоины пола. Именно здесь их место: в собственной крови у ног чистокровных.

Двери скорбно скрипят. Они хранят множество мёртвых тайн.

Множество чужих предательств.

У Гермионы больше нет сил: огнём горит изуродованная рука, из которой сочится алая кровь, смешиваясь с грязью каменной клетки, будто подтверждая, что она грязнокровка. Все абсолютно верно. В этот час здесь не было сказано ни слова лжи. Гермионе хочется смеяться от абсурдности собственных мыслей, но вместо смеха получается болезненный хрип. У каждого человека есть предел терпимости, свой она прошла уже очень давно, добровольно позволив Лестрейндж уничтожать себя, забирая все светлые воспоминания и мысли, надежды и мечты — все, что могло бы вылечить её однажды.

Мысли от боли начинают путаться и Гермионе мерещится, что рядом с ней Гарри. Он счастлив и стремится поделиться с ней своим счастьем, заполнить своим нестерпимо ярким золотым светом искренней любви и её. Ведь Поттеру были не страшны испытания турнира и все будущие жизненные невзгоды, он нашёл, с кем переживёт все бури. Золотой мальчик Британии влюблён в хрупкую серебряноволосую девочку из Франции. Улыбаясь сквозь боль и отчаяние, Гермиона цепляется за это вспоминание. Она думала, оно уже давно умерло и никогда к ней больше не вернётся. Воспоминание о том, как она учила Гарри Поттера воровать цветы из теплицы мадам Стебль.

— Великий Мерлин, что же она с тобой сделала?

Гермиона не знает, почему Гарри вдруг заговорил с ней, и почему в голосе его больше позвякивания столового серебра и шёпота кулуаров, чем свиста ветра и громких до хрипа бессмысленных споров. Она никак не может понять, почему холодные руки с длинными пальцами кажутся ей такими знакомыми, будто она чувствовала их на своём теле ещё каких-то несколько минут назад, но сейчас они оставляют за собой неистовый шлейф ласки и осторожности. Гермиона окутана запахом осени, но в аромате этом зреют плоды и щебечут птицы, а не тлеет листва.

— Пей, Грейнджер, ну же...

Привкусы различных зелий смешиваются на губах, невольно напоминая ей, что в каждый стакан воды было примешано восстанавливающее зелье. Невольно нашёптывая, что Беллатриса Лестрейндж старалась уничтожить её физически и морально, а её племянник изо всех сил старался спасти. Они были такими похожими: вышколенные по одним и тем же законам, присягнувшие одному и тому же злу, а на деле оказавшиеся столь разными. Гермиона слышит недовольные бормотания Драко, он растерян и испуган, не зная, какое заклятие нужно применить, чтобы остановить кровь, а каким можно продезинфицировать рану. Она знает названия этих заклятий, но молчит, её успокаивают импульсивные, чуть хаотичные движения Малфоя. Гермиону успокаивают его нежные, осторожные прикосновения, и почему-то она гордится тем, что весь он уже перепачкался в её грязной крови.

— Почему вы такие упрямые, чёртовы гриффиндорцы? Поттер, должно быть, уже несколько раз поменял хранителя тайны, как только узнал, что тебя схватили, — голос Малфоя звенит от напряжения, в нем нет растянутых гласных и всегда столь раздражающего жеманства.

В нем будто скрыта любовь.

Гермионе не хочется больше думать. Она и так уже отдалась ему, позволяя спасти, если он того пожелает, или убить, если таково желание его Господина. Все зависит от того, преодолел ли Драко свой предел терпимости или же нет. Нужные слова, наконец, приходят на ум: не с первой попытки, но заклятие срабатывает — изуродованная рука перестаёт ныть. Приятное онемение распространяется по телу и, если теперь оно захватит Гермиону полностью и больше она от него не проснётся, то не будет возражать. Драко подносит очередную склянку к её губам: вкус кроветворного известен каждому, кто хоть раз бился в этой новой войне с Тёмным лордом. Кажется, он ещё не преодолел свой рубеж: и дух и тело ещё служат ему.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: