Ну как ему объяснить, каким я увидел его родной Баку?

АЛЕКСАНДР

МАЙОР

Роман

Слово

белорусского миротворца

О Любви

Минск © 2016

Родина моя!

Дай мне силы верить

В свет, не в злобу дня,

Чтоб тобой измерить

И Тобой понять,

И Тобой влюбиться,

Вновь Тебя принять,

Чтоб в Тебе родиться.

Где мне взять понять

А поняв, увидеть,

Как не потерять,

Не возненавидеть

Где той мере быть

Чтобы скорбь измерить,

Чтоб не изменить,

Чтобы вновь поверить.

Где мне взять любить……….

Андрей Анкудинов

РЕЦЕНЗИЯ

События в романе выстроены в ретроспективе. Молодой, жизнерадостный офицер, капитан Катин попадает на лечение в онкологию с жутким диагнозом. Самочуствие Катина не лучшее и ему видится близким и нерадостным финал жизни: бывший спортсмен с раковым заболеванием, брошенный женой и сослуживцами пытается понять произошедшее с ним.

Ему кажется, что больной старик, лежащий рядом – это отец его жены, фронтовой разведчик, известный артист. Он раскрывает ему, как близкому человеку свою историю.

События происходят в Афганистане. Друзья Катина – боевые офицеры Кандагарской бригады, пытаются осмыслить войну. Погибают друзья, подчинённые, прибывают новички и с ними происходит то же действо. Бесконечные бои, ранения и болезни сопровождают этих людей. Катин случайно оказывается в отпуске.

Ему поручают сопровождать гроб с погибшим солдатом, как всем отпускникам. После похорон, Катин попадает домой, где его никто не понимает и он перед отъездом обратно решает взглянуть на город, в котором всегда мечтал жить.

В гостях у своего товарища, в Ленинграде, проходит три дня. Он влюбляется в его бывшую невесту Тамару, дочь известного артиста. Они прощаются, Катин оказывается на войне. Так начинается их роман в письмах. В Кандагаре его встречают друзья и удивляются множеству писем, опередивших приезд Катина. Происходит выяснение отношений по фактам событий личной жизни офицеров, дуэль.

После Афганистана, Катин попадает служить на прежнее место и пытается перевестись в Ленинград, где его ждёт жена Тамара с больным отцом. Командование всячески препятствует этому и Катин, не выдержав насмешек и издевательств, тяжело заболевает и попадает в онкологическую клинику, в отделение безнадёжно больных.

В перерыве между лечениями, он летит в Ленинград и просит объяснения от Тамары. Получив отказ на продолжение отношений, Катин решает, во что бы это не стало, выжить.

Это получается, и он попадает снова на войну. Начинается развал Советского Союза и в воздухе пахнет порохом. Афганистан и его любовь к Тамаре идут по пятам вслед за Катиным. Сбываются пророческие разговоры в Кандагаре.

Проходит один год и Катин снова участвует в боях на улицах города Баку. После возвращения, он описал увиденные события, положив на это свои ощущения.

Роман заканчивается сценой объяснения Катина с отцом Тамары на его могиле. Внутренний диалог привязывает Катина к осмыслению своего места в жизни, увольнению из армии и покаянию пред Господом.

Актриса Людмила Мацкевич.

К ЧИТАТЕЛЮ

Я находился на излечении в онкологическом центре, в компании бывалых, пожилых людей. Их лечили, и всё же, они умирали. Я пребывал в неизвестности. Утром, иногда, соседей по палате «выносили». Мне было одиноко. Любимый человек и друзья-приятели забыли, что мир стоит на трёх столпах: Вера, Надежда, Любовь.

Меня лечили, облучали. Забытый, на время сослуживцами, я вечерами начал обдумывать и записывать впечатления от пережитого. Мой рассказ изложен в известной каждому манере общения: она ему говорит, а он ей отвечает…

Я служил в Афганистане в провинции Кандагар, в 70-й Гвардейской Отдельной дважды Краснознамённой, орденов Кутузова и Богдана Хмельницкого мотострелковой бригаде. На войне, как на войне, было всё: дружба, любовь, ранения и болезни, предательство, подлость и подвиги. Кто-то думал о долге, о семье, о близких и друзьях, о солдатах, а кто-то о карьере, о деньгах и прочем. Никто не думал о смерти, вроде бы её и в помине нет, а есть какие-то «небесные» командировки... Наши страхи были другого рода: боялись не вернуться, очень хотелось взглянуть хотя бы «разик» на родной Союз. Это чувство превращалось в неприязнь ко всем, вновь прибывшим. Они казались нам «заторможенными», в чём то, максималистами, мелочными и не очень совестливыми людьми. Мы забывали, что каждый из нас был таковым в первые дни. Поэтому тех, кто уже служил по срокам ближе к замене, обзывали «ненормальными», безразличными к судьбе и смерти. Обыкновенные люди, в большинстве, не желают знать, как хрупка человеческая жизнь, и как легко можно с ней расстаться, или искалечить неосторожным словом или поступком.

Мне думалось: жизнь человека – это цепь случайностей, оказалось, жизнь каждого – непознанная закономерность. Я не исключение. Жизнь, заново подаренная судьбой в Афганистане, после возвращения в Союз, не сложилась. Постоянные претензии по службе, необоснованные взыскания, чинимые чьей-то «невидимой рукой», препятствия в совместном проживании семьи, с любимым человеком вместе, «довели» меня до онкологии, «укатали Сивку крутые горки».

Я остался не в обиде на своих бывших начальников и сослуживцев. Мне думалось: Господь им судья. Я иду по военному городку и приветливо улыбаюсь: для многих гвардейских офицеров и членов их семей здесь прошла целая жизнь в «тревогах», учениях, командировках и прощаниях…

Судьба свела меня с известной артистической семьёй. Благодорен за любовь и заботу. Афганистан, онкология, события на Кавказе, предательство близких людей настолько потрясли меня, что я должен был этим поделиться. События войны и фамилии, имена в романе изменены и, возможно, случайно совпадают. Любой наш ровесник, по воле рока войны, мог быть кем-то из нас, участником тех событий…

Да поможет Вам Бог отыскать Истину…

Памяти Николая Александровича Боярского,

родного человека, солдата,

защитника Ленинграда, любимого актёра.

ПИСЬМО К ДРУГУ

1988 год. Январь.

Здравствуй, Миша!!!

С азербайджанистанским приветом к тебе Шура из Особого района города Баку!

Несмотря на ненастное настроение и теплую каспийскую погоду, будучи временно назначенным комендантом особого района в прибрежной части города, имею ясность мысли пуританина в этом мусульманском краю.

Смена ассоциаций необыкновеннейшая: 3-4 дня назад был у тебя в Ленинграде в гостях, помнишь: мы в вагоне «электрички», тебе – в Зеленогорск, мне – чуть ближе, - и вокруг нас воскресные лица горожан с лыжами и сумками. И вот, уже я сижу в Райкоме Коммунистической партии Республики Азербайджан одного из районов города, в кабинете первого секретаря, и выслушиваю рассказы об истории города и его красоте во все времена года.

А у меня перед глазами раскрытая пасть кавказской овчарки по кличке Чарли и пустое Комаровское кладбище.

Секретаря зовут Наджаф. Он смотрит на мою прокушенную руку со следами клыков и цокает языком, мотая головой: «Чё, дрался, Шура? Не похоже, вроде майор, солидное звание, но лицо молодое, наверное, удача по службе или по жизни?»

Я смотрю в его красивые глаза и серьезно говорю:

- Схватка с барсом! Лермонтова «Мцыри» читал?

- Он не внимает, улыбается: конечно, ему в таком костюме, с галстуком европейской модели последнего крика моды, хорошо. Где ему понять возможные повороты судьбы офицера пехоты? В мягком кожаном кресле, в просторном кабинете второго этажа, отделанном мрамором, здания, всё кажется незыблемым, даже после событий, происшедших осенью 1988 года.

А я продолжаю:

- Мцыри – это я, а вместо барса – кавказская овчарка по кличке Чарли. Наджаф улыбается, а я рассказываю.

- Был на кладбище у своего тестя в Комарово, это под Ленинградом, возле Зеленогорска. Ну, что делают люди на кладбище?

Наджаф:

- Убирают могилы, возлагают цветы.

- Ну и…

Наджаф смеётся от моей вольности изложения событий, и, будучи выдержан в рамках служебной конъюнктуры общения, показывает мне пальцем в свое горло.

Я киваю:

- Да, и ещё на могилах «поддают» за помин души ушедших от нас дорогих людей…

- А Барс?

- Барс потом. Вначале я пришел на кладбище и увидел могилы отца и матери своей жены, покрытые метровым слоем снега. Мать я никогда не видел – мы поженились после её смерти. А вот к отцу я имею сыновьи чувства. Лопату я нашел возле дома, где живет одинокая сторожиха лет сорока. Через час я убрал снег и положил цветы. Водка обожгла горло, но закусывать не хотелось, и я закурил. Взболтнув бутылку, отпил ещё немного, оставив одну треть в уголке изгороди вместе с пачкой сигарет «Родопи», которые любил покойный. На душе стало легко и просто. Собрал остатки провизии, уложил в пакет и вышел на дорожку, но вспомнил про лопаты. Я понёс их к дому сторожихи. А мне опять «накатили» былые счастливые дни. На открытую калитку не обратил внимания, продолжая мысленно разговаривать с тестем.

Наджаф незаметно принял официальное выражение лица. Я ответил на это открытой улыбкой, как боксер пробивает прямой, и он непроизвольно открыл рот, видимо, пытаясь сгладить предыдущую неловкость какой-то дежурной фразой. Но я неумолимо рассказываю дальше:

- «Втыкнув» лопаты у калитки возле дома, я стряхнул снег с парадной шинели и сделал несколько шагов прочь. Вдруг слышу крик женщины сзади:

- «Парень! Поберегись! Беги! Быстрее! Парень!» Я удивленно остановился и повернулся: что бы это значило, здесь-то посреди леса? И увидел раскрытаю пасть кавказской овчарки, молча летящей на меня. В левой руке пакет с провизией… бью в пасть правой… боль. Собака падает и бросается в ноги… что-то потекло по ноге… снова прыжок… опять правой, теперь в нос… отскочила, заскулив, изогнувшись для прыжка, стоит. Хозяйка от испуга села в снег и кричит ей: «Чарли, Чарли, что ты делаешь, Господи, Боже мой. Ко мне, Чарли, ко мне».

Я вдруг вспомнил: «В пакете котлеты». Вытаскиваю их и спокойно рычу на собаку: «Мы с тобой одной крови, ты и я. Давай, жри!» Чарли, проглатывает их на лету. Я ему ласково: «Ах, твою мать, госпожа собака, а теперь иди сюда, зализывай!» Присаживаюсь на корточки и подаю руку. Чарли облизывает стекающую кровь. Хозяйка кричит на меня: «Он же тебя съест. Уйдите быстрее от него». Я ей: «Бинт дома есть?» Она: «Да, найдется». Тогда беру Чарли за шею, и мы втроем идем в дом. В доме убегающие на второй этаж в ужасе от происшедшего гости хозяйки, в комнате брошенный стол с водкой и угощениями. Сторожиха и я познакомились перед входом. Теперь я – Шура, она – тетя Тоня.

Собака не уходит, лижет мою руку и большое бурое пятно на штанах. Наконец, надет ошейник, и гости спускаются. Я смотрю на раны: на голени левой ноги, сантиметров в десять длиной и около сантиметра глубиной, прокушена ладонь руки. Все загалдели. Перевязали. Перекурили. И вспомнили о водке. Поехали. Чувствую, у меня «крыша потекла», опять на душе стало легко и просто. Позвонили в «скорую».

Через полчаса - в Зеленогорске. Операционный стол. Ворчащий седой хирург трещит веревками, накладывая швы. Мне иногда больно, матерюсь про себя. Услышали, медсестра покраснела, а седой хирург принялся меня стыдить. Ну, я ему про маму Афгана пару слов: что с пьяного возьмешь? Смеемся оба. Медсестра, между прочим, говорит: «Интеллигентный человек имеет пять степеней опьянения: веселый, очень веселый, уставший, очень уставший и предельно уставший, а у вас?» Я ей:

- А у меня «драборез», а перед этим я был в «драбодан»… - смеемся вместе.

Закончили сшивать. Хирург предложил по «чуть-чуть» за знакомство. Великолепно. Опять на душе стало легко и просто. Теперь на «электричку» и к тетке домой.

Наджаф:

- А жена?

- Была и сплыла.

Наджаф, за время разговора пару раз хихикнув, громко засмеялся и теперь как-то хорошо улыбается. Секретарша – персиянка открыла дверь и скрылась, улыбнувшись. Сейчас его никто бы здесь не узнал. Сама госпожа благодать в лице. Ласково говорит:

- Баку – город красивых женщин и деловых мужчин. А как у вас в Минске?

Я молчу, а он мне:

- У нас говорят: «Красивые женщины любят красивые подарки, дорогие женщины – дорогие». Только так можно решить эту проблему. После этих слов мне почему-то стало грустно, и я, попрощавшись, быстро ушел, оставив его, наверное, в недоумении по поводу нерешенных вопросов о служебных мероприятиях в районе. Потом уже, по дороге обратно, в расположение батальона, закипело что-то в груди: знал бы ты, красавец!..

Как ему объяснить? Баку я видел ночным. Через каждый квартал патрули в касках и бронежилетах с резиновыми дубинками и АКС-ами на плечах. На красивых проспектах кое-где ещё стоят боевые машины десанта и пехоты, и полосатые шлагбаумы. Всё это уже ищет в памяти сравнение с ночным Кабулом, тревожно тихим и зловеще таинственным для глаз впервые увидевшего человека стволы пулеметов на фоне бурлящих вокруг обыкновенных и вечных житейских проблем.

Комендантский час в городе Баку начинается с 23.00.

Уже в десять вечера машины и люди с бешеной скоростью разбегаются по домам. Опять проверяю посты, объезжаю их на дежурной «маршрутке» - «Рафике». Рядом лежит на коленях родной АКС, радист шумит сзади, запрашивая поминутно: «Амулет», я - «Десант», доложите, кто с вами работал, прием». Отвечают. Опять: «АТС», я «Десант», откуда шла машина? Прием». Отвечают. Опять: «АТС», я «Десант», машину не отпускать, ждать нашего прибытия». Поворачиваем, мчимся к АТС, легко шуршат шины по мостовой, затем по узким кривым улочкам, у меня звякает о железо ствол АКСа между ног.

Навстречу несутся нефтяные вышки, работавшие по тьме насосы, спящие дома, ныряем вниз, вверх и вот - АТС. Солдат показывает остановиться. Выхожу к машине. Возле дувала стоит «Москвич», рядом с ним двое. Оправдываются на плохом русском: почему опоздали, между собой бормочут на своем, пьяные. Бак с вином тут же, в багажнике. Подъезжает милиция в касках. Им объяснять ничего не надо, деньгами от них уже не откупятся. Доклад о машине прошел по связи во всех точках района и занесен в журналы боевых донесений. Одиноко белой лебедью проносится «скорая» с моргающим синим глазом. Ещё и ещё задержанные.

Среди ночи случайно попадается в проулке автомобиль, черная «Волга» с номером 69-96 АГА. Солдат проверяет, докладывает: у водителя все в порядке, а другой - без документов. Я подхожу, требую выйти обоим из машины. Пассажир охотно выполняет команду, а водитель нагло улыбается, мол, машина из министерства, не имеете права задерживать и, тем более, ещё что-то приказывать, уступи дорогу, на всякий случай от греха подальше. Я прошу еще раз. Он мне в ответ открытым текстом:

- Вы что, не понимаете, что машина министерская?

Я клацаю затворной рамой АКСа и спокойно говорю:

- Понимаю, поэтому и выходи, поговорим за жизнь…

Он продолжает нагло смотреть на меня: «шеф» вступится при случае. Но всё же выходит, улыбаясь, и опять нагло смотрит на меня и АКС: он привык, чтобы люди с автоматами ему служили и повиновались, а здесь какой-то майор, да ещё ночью прицепился.

- Мы едем из Армении. Он беженец без документов.

- Почему вы везёте человека из Армении, без каких либо документов, удостоверяющих личность по территории особого района?

Я был информирован: вывоз пассажира на легковой машине из Армении в Баку стоил сотни рублей.

Вызываю по радио дежурного по комендатуре особого района. Приехал армейский «грузовик» ГАЗ-66 с патрульным нарядом и забрал обоих вместе с «Волгой» из бакинского «министерства».

Ну, вот и утро, пора отдыхать.

А как все объяснить?

Может это объяснимо событиями осени 1988 года? Тысячи бакинцев собрались на площади Ленина вокруг здания Советского правительства в Азербайджане. Дни и ночи горели костры на асфальте самой большой площади страны. Какие-то люди уговаривали и раздавали деньги для того, чтобы народ не расходился. А 4 декабря случилось нечто страшное. В одночасье толпа, взбудораженная лозунгами и выкриками этих же людей, двинулась на дом правительства, как будто он был бакинской Бастилией. Раздались выстрелы, люди отпрянули, кто-то остался лежать.

На следующий день слухи разнесли сведения о сотнях раненых и десятках погибших. Нет, это было не так, к счастью, но кто-то пострадал из-за собственной глупости, поддавшись призывам.

Потом были ещё демонстрации десятков тысяч бакинцев. На улицах искали армян и избивали, срывали надписи на армянском языке, а после землятрясения в Армении радости толпы не было предела.

Простой рабочий город-труженик Баку смотрел на происходящее с осуждением. Отцы и деды этих людей давным-давно уже работали бок о бок, и многие имели общие армянско-азербайджанские семьи. Сердце истинного бакинского интеллигента негодует от происшедшего. Газеты отважно пишут об этом, но в воздухе чувствуется гроза.

Начался массовый отъезд армянской людской части Баку. Но многие не теряют надежду и говорят себе: так уже было, все пройдет, все уладится…

Кто в этом виноват?

Кому это выгодно?

Как всё это могло случиться? Сейчас эти вопросы у всех на устах.

Почему я вижу Баку иным?

Месяцы лечения в онкологии приучили меня к тому, что человек должен всегда иметь надежду на выздоровление. Там, в самой страшной в мире больнице, вокруг меня жили и умирали люди. Врачи им говорили: «Хорошо, скоро будет улучшение». Но раковые болезни пока ещё часто оказываются сильнее человеческого разума. На меня смотрели с жалостью, а узнав, что я попал туда спустя два года Афгана, матерились вслух, невзирая на лица.

Мой оптимизм был им малопонятен, но я не терял надежду на выздоровление, заражая их презрением к смерти. Теперь я здесь, в Баку, иногда, тоже различаю среди людей тех, кто болен страшной болезнью, имя ей – фашизм, и для меня это – раковое заболевание человеческих умов.

Но главное, люди всегда должны иметь надежду, и тогда общественный организм победит. Меня радует, что людей, верящих в это, в Баку становилось больше и больше.

Почему я вижу Баку иным?

Вдруг, через пять дней, я еду днем в центр города встречать своих командированных офицеров, ещё не приехали, поезд из Минска будет через час. Иду по улице «29 апреля». Навстречу лица, лица – Баку спешит жить, все бегут, бегут, машины сплошным потоком медленно текут навстречу к перекрестку.

Иду бесцельно, но никто не толкает меня, удивительно: я никому не мешаю, медленно читаю все вокруг. Кругом зевают и хлопают двери кафе и магазинов, маленьких и больших, в подвалах и над ступеньками, деревянные и стеклянные, всякие другие. Сверху свешиваются балконы старинных зданий, где есть место постиранному белью среди разноцветных надписей на афишах и вывесках.

Что-то заставляет сдерживать взгляд на лицах женщин. Вдруг вздрагиваю от наваждения: навстречу мне идет моя жена Катька. Я посмотрел на другую женщину и тоже рассмотрел в ней жену. Озираясь, я обнаружил, что все женщины похожи на неё. Вокруг меня шли, обнимаясь, целовались, спешили и ковыляли бакинские Катьки.

Господь со мной! Может я в другой мир попал? Вот идет Катька молоденькая, потом Катька – старенькая бабушка, потом встречаю «толстух» с жирным подбородком, затем худую, высокую, одетую шикарно и неприлично, опрятно и непонятно, с умным выражением лица и после двух стаканов вина, улыбающуюся добрую фею и злую местную худую ведьму.

Столпотворение: толстая Катька с умным выражением лица, Катька без всякого выражения, на площади юная Катька-невеста, и в машине за рулем… за прилавком с морковкой-редиской, и с ребенком в коляске, и, наконец, в витрине Катька-манекен в кресле-качалке, в красных трусиках и ночной рубашке.

А вот и очень похожая на себя Катька в окне что-то пишет, счастливо улыбаясь, наверное, мне письма в Афган…

Я вначале решил найти возможность отделить их лица от тел.

Но как только я поднимал глаза, так какая-нибудь очередная бабка Катька уже шарила по мне взглядом, рассматривая мои пыльные ботинки и новую, пошитую в ателье, фуражку, презрительно и с безразличием отмечая что-то про себя.

Наконец, я ругнулся страшно, шёпотом, и все кончилось, исчезло. Все бакинские Катьки, от меня отвернулись и я, никем не замеченный, вернулся на вокзал. Мне стало страшно: я вдруг понял, что эти образы независимо от меня живут в моей памяти.

Ну как ему объяснить, каким я увидел его родной Баку?

Ночное небо городских огней плохо отличимо вдалеке от звездного неба.

Всё это я уже видел, видел…

Всё это уже было, было…

Но я ещё не видел Каспийского моря. Может, оно мне объяснит, как это произошло? Почему в таком древнем красавце-городе, где живут такие симпатичные, славные люди оказалось так, что нужда бросила их на разные чаши весов?

А пока я пробую из эмалированной кружки заваренный горячий чай и покуриваю местные сигареты: их подсунул мне перед сном, под моё настроение, радист Васька - «шалопай». Пока мы опрашивали нарушителей комендантского часа, он «под шумок» стрельнул закурить у милиционеров и, решив сделать мне приятно, поделился со мной.

Сигареты называются «Карабах» и выпускаются в пачках жёлтого цвета. Жёлтый цвет – цвет измены, а может перемены в данном случае? Тогда какой? Но пусть бакинские Катьки, спят спокойно с любимыми, положив на них согнутые в коленях хорошенькие ножки. Мы защищаем ваши сны. Однако, и я засыпаю, имея ясность мысли пуританина в этом мусульманском краю и для меня, сегодняшний Баку, нечто среднее между Кабулом и Ленинградом.

С приветом и наилучшими пожеланиями к вам и всем нам и всем мусульманам!

Твой Шура.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ КАТИН

СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ КОВАЛЁВ

СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ ДЕВЯТЕРИКОВ

КАПИТАН ПОЗДНЯКОВ

КАПИТАН ЖИВАНОВ

СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ БОДРОВ

ЛЕЙТЕНАНТ ПОПОВ

КОМБАТ

ЗАМПОЛИТ (1-ый капитан)

ГЕНЕРАЛ

СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ

1-ый СОЛДАТ

2-ой СОЛДАТ

3-ий СОЛДАТ

СОЛДАТ АЛЕКСЕЙ

ПОЛКОВНИК

1-ый ПОЛКОВНИК

2-ой ПОЛКОВНИК

1-ый ВРАЧ

2-ой ВРАЧ

ТАМАРА

МАНЯ

МАМА

КОЛЯ

ПОЖИЛОЙ (голос) – ОТЕЦ ТАМАРЫ

ДЖАБАР

АФГАНЦЫ – двое

СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ ФИЛИППОВ

ПОДПОЛКОВНИК, НачПО В СОЮЗЕ

1-ый ЛЕЙТЕНАНТ

2-ой ЛЕЙТЕНАНТ

КОМБАТ, В СОЮЗЕ

ЛЕЙТЕНАНТ, В СОЮЗЕ

СОЛДАТ, В СОЮЗЕ

ДУШМАН

СЕМЁНОВ

МЕДСЕСТРА

1-ый ОФИЦЕР

2-ой ОФИЦЕР

ДНЕВАЛЬНЫЙ

МАЙОР

ДРУГИЕ ОФИЦЕРЫ и СОЛДАТЫ в эпизодах.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: