Мировые злодеи, наверное, в это время полномасштабно отработали шантаж, нагнетая обстановку, провоцируя наших «отличников» на всё, что удасться. 3 страница

ТАМАРА: Вот больше жизни меня любить не надо, лучше вернись целым и невредимым.

Соприкасаются бокалами, выпивают. На журнальном столике виноград, шоколад.

КАТИН: Я себе поставил задачу просто вернуться, постараюсь теперь целым и здоровым, но это сложнее.

ТАМАРА: Я напишу тебе туда письмо, можно, Шура? Скажи свой адрес?

КАТИН: Это проще простого. Полевая почта 71176 Р и индекс 071176. Александру Катину.

ТАМАРА: Такой короткий, как на войну.

КАТИН: А ты думаешь, куда твоё письмо придёт? На войну.

Его могут душманы сбить ракетой вместе с самолётом – «почтовиком»,

не туда доставить по разным причинам, всякое бывает. Поэтому я прошу тебя, если не будет ответа через месяц, пришли мне ещё одно. Но даже если

и не придут эти письма, я тебя поздравлю с Наступающим Новым годом

и вышлю фотографию. Не против?

ТАМАРА: Шура, милый, лучше будет, если ты пришлёшь письмо моей подруге Манечке. Она по обратному адресу поймёт, что от тебя.

Вот её адрес. Возьми, здесь написано.

Достаёт из сумочки открытку.

КАТИН: Признаюсь, всегда надеялся встретить тебя, но никак

не ожидал такой радости от себя. Я всегда мечтал сказать, что люблю тебя.

Теперь я спасён, ты знаешь это. Я … я люблю…

Напевает: «И помнит мир спасённый, мир вечный, мир живой …

ТАМАРА: Сейчас я очень рада быть с тобой, видеть и слышать тебя.

Вдруг стали понятны ощущения давно забытого состояния девственности чувств.

Шура, ты весь в каком-то сиянии, будто сошёл с небес.

Однажды увидела подобное явление во сне и с тех пор всегда мечтала снова пережить рождение чувств необыкновенной радости

от наступления неизвестного вселенского события.

Чудо свершилось на небесах, и ты … тут как то странно засиял …

(В раздумье).

Буду ли я писать тебе письма или нет, ещё не знаю, но так сказать честнее.

КАТИН: Не будет ли слишком нам хорошо, если мы ещё раз убедимся в достоинствах прекрасного подарка славного армянского народа?

Разливает коньяк.

ТАМАРА: Напротив, мы можем только пожалеть тех, у кого не нашлось сегодня такой причины.

Тамара берёт виноград и случайно роняет гроздь.

КАТИН: Осторожнее. Ну вот, попало на платье, пятно небольшое, но меня смущает то, что виноград чёрный.

ТАМАРА: Ничего, сейчас я намочу пятно, не снимая.

КАТИН: Теперь твоя очередь говорить.

ТАМАРА: Я за то, чтобы ты вернулся. Большего в твоей, и своей жизни пожелать не могу.

Выпивают.

КАТИН: Тома, почему-то очень хочется до вас дотронуться, может, потанцуем?

ТАМАРА: Здесь мало места, давайте просто постоим. У вас есть

что-нибудь из кассет подходящее?

КАТИН: Я очень люблю мелодию песни «Вечная любовь»

из кинофильма «Тегеран – 43», в том месте, где идёт хроника о высадке десанта

в проливе Ла-Манш.

Меняет кассету и включает магнитофон. Звучит оригинальная запись песни «Вечная любовь» из кинофильма «Тегеран 43». Танцуют, обнявшись.

ТАМАРА: Очень грустная мелодия. Вам нравится этот фильм?

КАТИН: Всё дело в том, что однажды, накануне боевой операции, в апреле, его показывали шесть раз, не было другого, и мы ходили все вместе, потом его обсуждали. И так случилось, что после операции мы снова увиделись вместе, но нас уже было меньше наполовину. С тех пор для меня эта

Мелодия - символ памяти моих товарищей, которых уже нет в живых.

ТАМАРА: Как это страшно. И всех их ждали родители, жёны, дети. Шура, может, я вам сделаю неприятно, но мне интересно, где ваша жена?

Она вас ждёт?

КАТИН: Сейчас, Тома, расскажу. Зимой, через год службы

в Кандагаре, я был в командировке, попутно, развозил гробы по Союзу на грузовом самолёте АН 12, его за это называют «Чёрный тюльпан», заезжал домой. Меня очень холодно встретили. Сейчас она мне почти ничего не пишет, плохо, очевидно, понимая, что я на войне. Поэтому я решил ничего не выяснять в семье и отдохнуть у родственников. Мой друг Ковалёв очень часто вспоминал годы учёбы в Ленинграде, вот мне и захотелось посмотреть город, заодно встретиться

с Мишей, рассказать обо всём пережитом.

ТАМАРА: Ты меня упрашиваешь писать тебе письма, да?

КАТИН: Ну, если будет настроение, черкни пару слов в записке,

я буду счастлив.

ТАМАРА: А когда ты вернёшься, Шура?

КАТИН: Замена по срокам через два года, это в январе 85-го. Таких моментов никто не знает, и я не обещаю раньше.

Катин отпускает Тамару и разливает коньяк.

ТАМАРА: Мне больше нельзя, захмелею.

КАТИН: А мне можно. Скоро я при всём желании не смогу найти даже пробки, имеющей такой чудесный запах.

Наливает оба стакана.

КАТИН: Сожалею, но третий тост, теперь уже навсегда для нас, за погибших. При этом нельзя звенеть посудой, каждый делает это молча, про себя.

ТАМАРА: Условности, мурашки по коже.

Выпивают.

КАТИН: Что поделать, теперь такой тост есть для всех честных людей. А в каком часу приезжают родственники?

ТАМАРА: В шесть часов: Мне надо отдать ключи от квартиры. Мы можем быть вместе ещё четыре часа. На дорогу мне один час.

КАТИН: А завтра? Мы поедем в Пушкин? И будем бродить по саду, как вчера по городу. После Кандагара Ленинград для меня – храм, и ты в нём – жрица.

ТАМАРА: Мне очень хочется подарить тебе на память ощущения простых человеческих радостей. Поедем напоследок, можно я тебя буду провожать завтра в Пулково?

КАТИН: Можно. А можно поцеловать тебя в губы?

ТАМАРА: Можно.

Обнимаются и застывают в поцелуе, затем продолжают стоять, обнявшись.

ТАМАРА: Счастья ещё осталось целых четыре часа!!! А завтра я приеду к тебе в 9.00 часов утра.

КАТИН: Мы вместе будем завтракать.

ТАМАРА: Господи! Ещё день назад я представить не могла, что буду здесь с тобой. Я люблю тебя, Шура.

КАТИН: Я тоже...

Звонок телефона. Катин берёт трубку. Садятся на тахту, обнявшись.

Вечером. Приезжай, Миша. Я уже заказал стол на четверых. Кто будет? Ты, я, Тамара, её подруга Таня. Она здесь в ресторане поёт в вечерней программе две песни. Тамару не надо? Но я уже пригласил. До встречи.

ТАМАРА: Опять будем втроём. Может, ему будет при мне, не совсем удобно общаться? Не знаю, смогу ли я приехать вечером.

КАТИН: Я буду ждать тебя у входа в восемь часов.

ТАМАРА: Ты совсем не умеешь целоваться.

КАТИН: Я люблю тебя, Тома. Это важно?

ТАМАРА: Сделай мне приятное, привези себя в подарок.

КАТИН: Если Господу будет так угодно, я вернусь и мы встретимся обязательно.

ТАМАРА: Я завешу шторы, хорошо?

Опускает шторы.

КАТИН: И я тебя буду целовать.

ТАМАРА: Четыре часа непрерывно. На меньшее не согласна.

КАТИН: Вот если вернусь, то обещаю тебе это делать 25 часа в сутки. С перерывом для приёма пищи.

ТАМАРА: Шутник ты, Шура. Я люблю тебя и жду, когда ты начнёшь меня целовать…

КАТИН: …Сейчас… милая…

Мелодия песни «Вечная любовь».

ТАМАРА: Мне с тобой хорошо… эти чувства надолго?

КАТИН: Навечно… я заново родился…

ТАМАРА: Ты заберёшь меня с собой?

КАТИН: Возьму печаль и оставлю радость…

ТАМАРА: Так не говори, буду плакать… боюсь потеряться в людском море… а потом ты не найдёшь меня после возвращения из Афганистана. Скажи что любишь, ещё, ещё…

КАТИН: Я люблю тебя… я люблю тебя…

ТАМАРА: Я тоже…

«Зелёная зона», провинция Кандагар. Виноградники рядом с селением Синджерай перед Нагаханским поворотом на мост через реку Аргандаб. Дорога с севера на юг, налево, в сторону города Кандагара. 1984 год.

ЯВЛЕНИЕ 20

Большая палатка. Стол, стулья. Раскрытый чемодан, рассыпанные фотографии.

Катин сидит за столом, выкладывает из чемодана веши. На столе стоят кружки, трёхлитровая стекляная банка с завареным чаем, поллитровая банка с сахаром, ложки в аллюминивой тарелке. Напротив сидит Гуменов, Ковалёв, Позняков.

Все одеты в полевое обмундирование с офицерскими портупеями.

КОВАЛЁВ: Как Союз? Где был, что делал?

ПОЗНЯКОВ: О чём ты его спрашиваешь? Живой и здоровый – вот гланое.

ГУМЕНОВ: А почему грустишь, Шура? Какие – то плохие известия?

КАТИН: Я из Союза прилетел полмесяца назад, а вчера мы вернулись вместе с операции – ничего ещё не знаю.

Вбегает солдат.

СОЛДАТ: Товарищ старший лейтенант, вам четыре письма из Ленинграда.

КОВАЛЁВ: Не успел приехать, а уже четыре письма. А тут ждёшь, ждёшь.

ПОЗНЯКОВ: А вот ещё два на столе.

Берёт конверты, читает.

Александру Катину. Обратный адрес: Ленинград и роспись, красивая женская роспись.

ГУМЕНОВ: По-моему, Шура влип.

Катин садится, не обращая внимания, и лихорадочно рвёт конверты, достаёт письма, из одного падает фотография на пол и попадает на ноги Ковалёву.

Подбирает и рассматривает. Шура лихорадочно читает.

ГУМЕНОВ: Дай взглянуть. Да-а-а. Ещё один сумасшедший.

ПОЗНЯКОВ: Как понять?

ГУМЕНОВ: До него был я. Все письма от этой милой женщины. Шура! А как её зовут?

КАТИН: Сейчас, ребята, мне только узнать одну вещь, и я сейчас, простите, я сейчас.

Продолжает лихорадочно читать.

ПОЗНЯКОВ: Шура, письмо от этой женщины?

Катин, наконец, нашёл что-то, читает несколько раз, шевелит губами.

КАТИН: Ну, всё, всё, кажется всё. Где фотография?

Бережно берёт в руки и целует.

Ребята, расскажу как-нибудь.

ГУМЕНОВ: Ну почему потом? Как её имя?

КАТИН: Ещё ничего не решено. Зовут её Тамара.

ГУМЕНОВ: Мы все под Богом и под пулей ходим, если, не дай Господи, что-нибудь случится, никто знать не будет, кому и что о тебе писать.

КАТИН: Не сейчас. Я прошу, ребята, немного подождать с объяснением.

КОВАЛЁВ: Ну, ладно, у где был? Как прошёл отпуск?

КАТИН: Волгоград, Сочи, Минск, Ленинград. Немного в Рязанской области…, там, куда возил, Миша, твоего Гончарова.

ПОЗНЯКОВ: Как там всё было?

КАТИН: Встретили меня, не дай Бог кому такое видеть. Мужики мне говорят: «Его привёз мёртвым, а сам живой приехал, сволочь…»

Они думают, мы там, как на учениях в Союзе. Я им объясняю, что здесь настоящая война. Потом сели, выпили, и я рассказал стих об отряде сопровождения, помнишь там строки?

ПОЗНЯКОВ: Напомни.

КАТИН: «Но вот засада, с ходу прямо в бой.

КПВТ исполнил сольный номер.

И снялись «мухи» огненной стрелой,

Оставив дымный след над пыльною дорогой.

Распахнут люк над нашей головой,

В припадках содрогнулись автоматы,

И как всегда, с холодной головой

Вперёд пошли советские солдаты…»

Потом хоронили: народу – весь посёлок, четыре тысячи человек, митинг, улицу его именем назвали и школу, в которой учился. На митинге я рассказал, как он погиб. Я видел этот взрыв в двухстах метрах от колонны на «Чёрной площади». Потом я дней десять не мог прийти в себя после похорон, уже в Сочи отошёл. Кстати, что вы делали 28 августа? В этот день я не мог найти себе места.

ПОЗНЯКОВ: А вот он – герой Ковалёв. Давай рассказывай, как было.

Катин накрывает стол.

КОВАЛЁВ: Ты лучше объясни, почему вы видели, а не пришли на помощь?

ГУМЕНОВ: Володя, ты пойми, у вас там был слоёный пирог: вы, потом «духи», потом вы. А нас самих держали в огневом контакте две банды

в восьмистах метрах от вас.

КАТИН: Вот это уже ближе. А по сути, была операция или просто выход на реализацию разведданных?

КОВАЛЁВ: Мы так и не поняли толком. Началось, как реализация разведданных, а потом бригада ввязалась дней на пять в бои. Меня выбросили

с десантом в сорок человек на «вертушках» в центре зелёной зоны, за Кандагаром, возле какого-то кишлака, где, по сведениям от местной агентурной разведки должна была быть база, склады с «духовскими» боеприпасами и медикаментами. Мы десантировались, прочесали кишлак, нашли место, где это хранилось, но там

были остатки – или сведения старые, или заведомо ложные. У нас была задача закрепиться в кишлаке до подхода основных сил батальона и вместе с ними выйти из зелёнки с прочёской другого района. Было дело в 12 часов дня, осмотрели кишлак за два часа и ждём своих. Вместо своих пришли «духи», человек двести, три или четыре банды. И началось. Бой шёл десять часов. Стреляли в упор,

перебрасывались гранатами. Об артиллерии и «вертушках» не может быть и речи, слишком близко. Через два часа погиб лейтенант, Шура, ты его, знал, высокий такой, блондин, оторвало голову гранатомётом.

Его группа была на крышах домов за небольшимми стенками, пули они держат, а гранатомёты разнесли в куски в течении часа. Погибло ещё двое и шесть солдат ранено.

Мы держимся. «Духи» по мегафону на русском кричат: «Шурави, сука, сдавайся!» Через три часа боеприпасов осталось мало. Как тогда, в Поссабе, я решил вызвать огонь артиллерии на себя. Мы ушли в подвалы,

и наши их «долбили» реактивными снарядами «град».

Огонь на себя мы вызывали потом каждый час

до темноты. «Духи» нас окружили кольцом. А внешнее кольцо завязало

в огневой контакт основные силы батальона, которые сдуру подошли на триста метров. Комбриг наш Логов – молодец! Голос хладнокровный, без крика,

без ругани, с толком, с расстановкой расспросит, потом, что ты предлагаешь,

а потом уже приказывает по моему решению или сам предлагает.

Был бы кто другой, туго бы пришлось. С темнотой у «духов» кончились боеприпасы, и они отошли, а мы ушли по винограднику.

А ты говоришь, в отпуске…, не елось…, не пилось…

ГУМЕНОВ: Шура, дорогой, расскажи лучше, как тебе там елось

и пилось, и… спалось…

КАТИН: Да, что это мы всё про войну и про войну. Кстати я привёз скопированный на ротапринте роман «Джин Грин неприкасаемый», коллективный автор Гривадия Горпожакс. Один автор хорошо известен Василий Аксёнов и по слухам от наших старших офицеров, со слов моих сослуживцев по разведбату, другие два советских писателя наши герои ветераны-разведчики Великой Отечественной войны Овидий ГОРЧАКОВ и Григорий ПОЖЕНЯН.

В романе изложен боевой опыт американских «зелёных беретов»

во время вьетнамской войны, в нём есть сведения о работе разведки, учёба, подготовка, бои при обороне своих «фортов», это типа наших застав. Думаю, книга Вам пригодится, мои офицеры в Союзе зачитали её до дыр на дежурствах.

Короче, «Русский дух, в лице потомка Белой Гвардии, не пожелал служить мировому капиталу и полюбил «Битлов».

Мы тоже любим «Битлз», особенно песню «Возвращение в СССР».

Андрей, держи, глянешь и не оторвёшься.

Протягивает книгу.

Вытаскивает из чемодана сигареты, варенье, грибы, мёд, конфеты.

КАТИН: Мёд – это Мише, все мишки любят мёд. Варенье абрикосовое – это, Володя, тебе. Грибы – тебе, Андрюха. Сигареты поровну.

И ещё солдатам отдам конфеты и сигареты. Володя, позови кого-нибудь.

КОВАЛЁВ: Дневальный.

Входит солдат.

СОЛДАТ: Разрешите? Дневальный рядовой Кравцов.

КАТИН: Вот сигареты, Серёжа, отнеси в палатку, раздай ребятам, конфеты за службу тебе, и вот ещё банку варенья, чай попьёте вечером.

ГУМЕНОВ: Сигареты я возьму, а грибы давай откроем сейчас.

ПОЗНЯКОВ: И варенье тоже.

КАТИН: Бог с вами, ребята! Да у меня есть, что поставить

на стол. Сейчас, ребята, давай.

Выкладывает на стол

Вобла к пиву астраханская, чёрная икра, огурцы, помидоры.

Разливает водку по кружкам.

КОВАЛЁВ: Вот это другое дело. Живём.

КАТИН: За встречу. Предлагаю за боевое братство!

ГУМЕНОВ: Эх, Шура, Шура! Я сегодня шёл к тебе и знал, что все уже здесь. Белые грибы, да ещё с малосольными огурчиками, это можно увидеть

только в сладком сне про Союз…». За нас.

КОВАЛЁВ: Шура, а между прочим, я видел тебя во сне с женщиной. Наверное, с этой. У неё тёмные волосы, и вы гуляли ночью по Фонтанке и часто

целовались…

КАТИН: Скажи, ты шутишь или смеёшься?

КОВАЛЁВ: Если идти по Фонтанке от «Советской», то выходишь на Неву, так, да?

КАТИН: Да.

КОВАЛЁВ: Всё это я видел во сне, как вы шли, но почему-то втроём. Тот, третий шёл всегда впереди, а вы с ней отставали и целовались, и пили

шамапанское.

КАТИН: Да, это так, но неужели ты видел всё это?

КОВАЛЁВ: Более того, вы простились на углу Литейного проспекта и набережной Невы.

КАТИН: Да…

(потрясённо)

КОВАЛЁВ: И было всё это 25 – 26 сентября, была звёздная ночь, дул лёгкий свежий ветер, с Финского залива, а утром она приехала одна к тебе на

своей машине или с кем-то ещё?

КАТИН: С кем, не знаю, но пришла одна.

КОВАЛЁВ: Это уже я не досмотрел во сне, нас подняли на сопровождение.

Катин разливает.

ГУМЕНОВ: Вот это вполне своевременно. Я предлагаю пить за то, чтобы каждый из нас был счастлив, хоть бы однажды.

ПОЗНЯКОВ: У меня две дочки. Наверное, я счастлив был и есть, и желаю вам того же – семейного счастья.

КОВАЛЁВ: Я за это готов всегда. У меня четыре месяца назад родилась дочь, и я сплю и вижу, когда её наконец-то рассмотрю.

Все выпивают.

КАТИН: Володя! Неужели это возможно, всё видеть во сне…

КОВАЛЁВ: Да ты мне снился каждую ночь. Мы же с тобой столько пережили, и я тебя чувствую, как себя. В этом городе меня знает каждый угол.

Я и сейчас слышу, как дышит невская волна. Ты, Шура, был в тех местах, которые святые для каждого из нас, кто жил и вырос Ленинграде.

ГУМЕНОВ: А кто она, Шура? Расскажи.

КАТИН: Об этом потом.

ПОЗДНЯКОВ: Ребята, давайте помянём тех, кто уже никогда не будет счастлив, а может, и не знал этого. Наша жизнь должна быть в десять раз счастливее после этой войны. Мы не имеем никакого права теперь жить просто. Они отдали свои жизни, и мы должны прожить за них. Здесь и в Союзе.

За Олега Бодрова, Аккошкарова Игоря, Диму Попова, Шуру Муранова,

Олега Филлипова, Мурата.

Наливают и выпивают.

КАТИН: Самое страшное, ребята, для нас будет в Союзе. В отпуске я вдруг понял, что никто не знает об этой войне. И самое ужасное другое, то, что наши сослуживцы не принимают её всерьёз. Когда я пришёл в свою часть, где служил, меня расспрашивали о чём угодно, только не о том, что в нас стреляют

и убивают. На меня смотрели, как на счастливца, который был в Сочи, имеет некоторые деньги, чеки и находится в заграничной командировке. Они все давно уже выросли в должностях и в званиях и смотрели на меня, как на неудачника, который не смог найти общего языка с начальством.

ГУМЕНОВ: А разве это не так? Какой ты наивный, Шура. Да они и не думают сюда ехать. Это Мишка, я, ты, да Володя сюда поехали по рапорту,

а остальные, спроси, кто сюда желает? Никто, только отчаявшиеся, те,

у кого нет протеже или влиятельных родителей, или по жизни пошёл крен.

ПОЗНЯКОВ: Я прослужил в Приморье девять лет и решил – хватит жить с керосинкой на кухне, в хате с дырявой крышей. И, чтобы вырваться оттуда, поехал в Афган.

КАТИН: Желаю, ребята, вам одного – спокойной службы в Союзе, без войны, без войны.

ГУМЕНОВ: А этого не получится. Я раньше очень желал

поступить в академию и вижу – невозможно. Наши комбаты все подавали

рапорта, но допустили сдавать экзамены только одного. Кого обучают

в академиях, если даже с войны людей туда не берут? Интересно было бы сравнить, сколько офицеров прошло Афганистан и сколько из них проучилось

в академиях к общему числу выпускников. Совершенно объяснимо теперь,

как к нам будут относиться наши будущие начальники, выпускники академий. Недавно пришёл новый начальник штаба, закончил академию.

Командует на этой операции: выделить два БТРа ему на охрану в Кандагаре. Приказ получил лейтенант, выпускник этого года, изучивший тактику

на «отлично» в училище, и выполняет этот бездумный приказ, заведомо подписавший ему смерть. Перед Кандагаром БТРы были расстреляны

из гранатомётов и сгорели. Солдат жалко, многие получили ранения и увечья.

ПОЗНЯКОВ: А кто реально командует в мирной жизни?

Военные чиновники. Вспомни историю, роман Толстого Льва Николаевича «Война и мир» о том, как фельдмаршал Кутузов вступал в командование,

в каждый раз, когда уже все накомандовались до потерь и поражения.

Или взять судьбы наших маршалов Победы Жукова и Рокоссовского.

А что изменилось? Вспомни рассказы отца о Великой Отечественной.

Сплошные потери, отдали пол-России и залили кровью матушку - Волгу.

А теперь здесь плескаем русской кровью в этой «зелёнке». Мы всего лишь виток истории России. Какие к чёрту академии!

КОВАЛЁВ: Иначе говоря, в Союзе нас никто не ждёт? Кроме наших жён, детей и матерей…

Четыре года я был командиром отличного взвода в Казахстане. Только сейчас мне стало понятно, «несмышлёнышу», что те, с кого тогда брали пример, дутые авторитеты, а здесь они попросту круглый ноль. Большинство не имеет конкретного знания военного дела и умения честно смотреть людям в глаза.

ГУМЕНОВ: Ты, Володя, со своей честностью далеко не уедешь ни здесь, ни в Союзе. То, что ты прошёл здесь за год от командира взвода до начальника штаба батальона, спасибо скажи Комбригу Логинову, офицер от Бога, не идёт на поводу, когда касается назначений, у кадровиков из Кабула. Вот перед тобой Катин, служит хорошо, а что толку? Как приехал, так и уедет.

Два с половиной года перехаживает капитана. И везде на хорошем счету.

Он политработник, у них там какие-то другие критерии, как в этих случаях объясняют кадровики.

ПОЗНЯКОВ: Не люблю штабных нз служб разных. Кто в кадрах, говорят о себе так: «Кто выше кадров? Только солнце». У них в руках все наши судьбы и сейчас наши звания, должности и награды.

Я сужу по своей службе в Приморье. Наши начальники обычно всегда: «Давай, давай работай». А чтобы заботиться о подчинённом. Тянешь лямку и ладно.

Таких, как гвардии полковник Логинов – единицы. Не видеть бы Шурику ничего: ни дома, ни родных в отпуске, если бы не он.

Долго бы не проездил... В это лето «духи» стали «сажать» мины на дорогах,

как у нас в Союзе картошку в деревне…

Понавезли караваны…

КОВАЛЁВ: А вот я желаю остаться в Афганистане на второй срок. Это я обдумал, в Союзе делать боевому офицеру совершенно нечего.

На учёбу никто из этих «пиджаков», кто не воевал, не пропустит,

а служить – запрут в Забайкайле. Округ выбираешь ты, а в округе выбирают место службы тебе… только бы вот посмотреть на дочку…

ГУМЕНОВ: Я тоже желаю. Ты как, Миша?

ПОЗНЯКОВ: Я не думал об этом, очень хотелось бы съездить и увидеть своих дочерей.

КАТИН: До отпуска я не думал о замене, а теперь меня ждёт любимый человек, и я очень хочу попытать семейного счастья.

ГУМЕНОВ: Всё это блеф. Кто она? По фотографии непростая женщина.

КАТИН: Из артистической семьи. Литературовед театре.

ГУМЕНОВ: А ты кто?

(вскричал)

КАТИН: Как кто? Офицер.

ГУМЕНОВ: Так вот, ещё Чехов писал, что актёрки и офицеры – скверное сочетание. Ты не располагаешь собой. Куда прикажут – туда и поедешь.

Ты же в рабской зависимости от обстоятельств. Это здесь мы вправе отказаться от бездумного приказа, нас заставляет это делать смерть. Она наше единственное оправдание. В Союзе с нами давно бы уже никто не стал считаться.

А что ты будешь объяснять? Что ты её любишь, и она любит тебя?

Никто на это смотреть не станет, наоборот, будут издеваться, как только узнают об этом, пока не сломают вас обоих. Тебе никто не поможет.

Ты вспомни, кто на ком женат. Сынок какого-то начальника ищет дочку другого начальника. Он бы и рад жениться по сердцу, но знает, что иначе не выживет и ничего не достигнет в этой жизни. В нашей стране это давно вырожденное понятие, - брак по любви, по согласию – да. Сплошные семейные кланы – вот что имеет наше общество; иначе, браки по расчёту.

Эти люди тебе не дадут жить просто из зависти.

Это абсурдно в нашей жизни жить с человеком по любви.

Человек своего круга, и всё. Об этом никто нигде не пишет.

Считается, что этим показываем своё грязное бельё. Проснись, Шура.

Общество давно поделилось на кланы и сословия, само по себе, по логике этой нашей, как нас учили в школе, якобы счастливой жизни.

То о чём писал всемирнопризнанный Фёдор Достоевский в романе «Братья Карамазовы», в других своих книгах, сводится к одному: человеческая суть неизменно многообразна в проявлениях от любви до ненависти.

Никакие партии и флаги не способны убить в человеке желание жить и любить.

Однако общественные клановые системы намеренно подавляют личность

с целью переподчинить и поставить в жёсткую зависимость от надуманных ценностей сообществами людей власти и наживы. Во всём мире нет устойчивой гармонии между интересами и правами личности, общества и государством.

Наши женщины без нас вынуждены делать постоянный выбор

между семьёй и тем, что предлагает реальная жизнь.

Профессия офицера на войне самая дорогая. Ты посылаешь людей на смерть. Поэтому многие из нас, не желая смерти солдат, гибнут сами.

Наш ратный труд для семьи, чиновниками на местах, негласно обесценен.

КАТИН: Ты меня учишь жить, Андрюша? Ты же сам не умеешь это делать. Говоришь, что нельзя этой жизни быть честным, а сам живёшь как?

ГУМЕНОВ: Да ты просто козёл! Понял?! Она же тебя бросит,

как только возникнут трудности с твоим переездом.

Появятся любовники или её подставят подруги, какая разница?

По Конституции СССР, да, ты имеешь право любить и быть с любимой вместе.

В армии к судьбе офицера произвол! Ты не имеешь права на любовь к тому человеку, которого желаешь. Женись на ком угодно, участь женщины одна – домработница, и всё. Пусть она даже талантлива, инженер, бросай работу, квартиру и езжай за мужем, которого футболят по всему Союзу.

Офицер – профессия героическая, а в чём?

Вот сейчас мы на войне, и вопросов нет. Но в мирной жизни всё одно.

Почему? У человека одна жизнь, второй не будет, и он заведомо обречён жениться «по расчёту» только на той женщине, которая ничего не имеет.

И если офицер полюбил женщину с хорошей работой, квартирой, где рядом родные, друзья, она должна всё бросить и превратиться в монашку, и твой дом для неё монастырь, ссылка, чёрт знает где, куда пошлют.

И ломаются сразу две жизни. Это не праведно, в противоречии со здравым смыслом. Вот и я тебе говорю, что ты прав на своё личное счастье, на такую любовь не имеешь, пока ты в армии. А тебе ещё КПСС укажет

на твоё поведение в выборе приоритетов…

КАТИН: Но я же офицер! Мы отдаём своё здоровье и жизни, неужели мне после Афгана не пойдут навстречу?

ГУМЕНОВ: Глупый ты ещё, Шура. В союзе всё гораздо хуже,

чем мы думаем. Как только мы вернёмся и наденем пиджаки с погонами,

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: